"Обладание" - читать интересную книгу автора (Хантер Мэдлин)

Глава 4

Умиротворенность. Вот что он ощущал в ее присутствии. Откуда бралось это ощущение, Аддис понять не мог. Чтобы оно возникло, ей не обязательно было говорить что-то; более того, она могла даже не знать, что он где-то здесь, поблизости, — а умиротворенность уже текла, словно теплая вода. С момента возвращения он постоянно испытывал некую отчужденность; как будто из далеких времен вернулся в совершенно незнакомую страну. Лишь только в моменты, когда эта женщина оказывалась рядом, он чувствовал, что все становится на свои места, и жил так, как и должен был жить.

Из-за Мойры он чуть было не вернулся в Дарвентон. Остановившись у развилки, где соединялись дорога, идущая на Солсбери, и та, которая вела в его поместье, он задумался. Умиротворенность, которую сулило одно направление, казалась гораздо более привлекательной, чем конфликт, ожидавший в другом. Разумеется, Мойру не обрадует его возвращение или требование постоянно находиться рядом, но, как бы там ни было, пока она в поместье, ему гарантировано спокойствие. Сомнительно, чтобы он — лестью ли, посулами или подарками — смог добиться от нее большего. Все его попытки наталкивались на откровенный отпор, и Аддису да Валенс с его изуродованной внешностью вряд ли повезет больше там, где не смог добиться успеха привлекательный Рэймонд Оррик.

Аддис подхлестывал осла, и они ехали до тех пор, пока не начали сгущаться сумерки, хотя ему было невмоготу от боли в бедре, да и Мойра проявляла явные признаки усталости и неловкости. Неудобство заключалось не в ее компании, а в наличии повозки и осла, из-за которых путешествие займет гораздо больше времени. Однако Аддис продолжал подгонять осла, ибо хотел, чтобы и он сам, и Мойра достаточно устали перед тем, как остановиться на ночлег. Только так можно было надеяться, что она уснет, несмотря на события прошедшего дня, да и он сам тоже сможет уснуть, не обращая внимания на соблазн бесконечной умиротворенности, лежащий всего лишь в нескольких шагах поодаль.

Но ожидания, увы, не оправдались. Сон упорно не желал приходить. Аддис лежал у костра, прислушиваясь к слабому дыханию, доносившемуся в ночи из повозки, где спала Мойра. Он представил, как дыхание женщины щекочет его ухо, обжигает тело, и почувствовал, что погружается в ее мягкость и тепло. Поднявшись, он углубился в рощу, подальше от нее, и в очередной раз заставил себя поразмышлять над проблемами, возникшими из-за его сводного брата Саймона.

Надо думать, что выступить против него открыто Саймон не решится. Не захочет он рисковать расположением короля, совершая неприкрытое убийство, способное дать толчок борьбе между противоборствующими лордами. Подвернется удобная тихая возможность — тогда другое дело, но это ничего не меняет. Насколько верны его подозрения, станет ясно в самое ближайшее время, однако терять это время на то, чтобы предупредить выступление Саймона, нельзя.

Так что его ближайшее будущее зависит от короля, закона и традиций королевства. Если положение обернется не в его пользу, придется предстать перед выбором, который весьма невелик, но все же шире, чем кажется Рэймонду или Мойре. Во всяком случае, ему придется принимать решение в Лондоне, где гораздо легче понять, каковы его шансы и чем он рискует. Что ж, он готов сделать свой выбор, а спокойствие, которое дает ему Мойра, добавит ясность его мыслям. К тому же, Саймону в Лондоне будет гораздо труднее организовать подходящий «несчастный случай».

Размышления о том, что ему предстоит, нарушили его душевное равновесие, и он пошел обратно к костру. По пути Аддис остановился у повозки и посмотрел на спящую женщину. Она лежала на боку, подложив неплотно сжатый кулак под щеку, словно ребенок, темные волосы веером рассыпались вокруг головы.

Он рассчитывал, что его путешествие будет быстрым, но теперь необходимость в этом отпала. Аддис решил, что может пробыть в Лондоне ровно столько, сколько понадобится, потому что обстоятельства, манившие его назад, в Дарвентон, изменились. Судьба повернула ход событий в его пользу.

Наверное, Аддис обязан отпустить свою спутницу по прибытии в город, освободить для той жизни, на которую она претендует, по ее же словам, по законному праву, но он был не в силах сделать это. Опять же — если она найдет своего вольного мастера, ему придется дать позволение на женитьбу, а этого Аддис сделать не сможет. Побывав в положении раба, он, казалось, должен был бы с сочувствием и пониманием относиться к ее стремлению к свободе; собственно, так оно и было, даже при том, что на самом деле она не была рабыней, — а он хорошо, даже слишком хорошо понимал разницу. Во-первых, будь Мойра рабыней, уже в первую же ночь она оказалась бы в его постели, и сейчас он не смотрел бы на нее через борт повозки, пытаясь обуздать собственную страсть.

Да, он испытывал к ней сочувствие, однако оно значило довольно мало по сравнению со страстью, или умиротворенностью, или же необъяснимым чувством собственности, которое заставило его, не раздумывая, лишить жизни троих мужчин, покушавшихся на ее честь.

Аддис разбудил женщину на рассвете, и очень скоро они уже снова были на дороге, продолжая путь. Мойра набрала в роще сухой травы и соорудила себе подобие подушки, чтобы было мягче сидеть. Восседая рядом с ним, она походила на древнюю богиню урожая, усевшуюся на копну свежескошенного сена; поневоле Аддис вспомнил ритуалы, увиденные им в Балтийских землях. Самые старые ритуалы и церемонии, которые проводили соплеменники Эвфемии, были приурочены к посеву и сбору урожая — ритуалы, уходящие корнями во времена, когда верховным божеством был не мужчина, а женщина, когда физическая жизненная сила и плодородие земли имели гораздо большее значение, чем бесконечная абстрактность небес.

Они ехали мимо деревьев, и Аддис вспоминал годы, проведенные среди балтийцев. Впечатления, оставшиеся после этого периода жизни, казались более яркими и близкими, чем воспоминания о собственной семье и стране. Эти странные люди были убеждены, что каждый куст или растение, каждый ручей или пруд, даже каждый камень являются обителью для живущих в них духов. Лишь по прошествии нескольких лет к нему пришло понимание этого. Лежа среди деревьев с Эвфемией, он иногда ощущал дрожание духов в окружавшей их растительности, обращавшихся к нему на своем примитивном языке.

Ничего подобного в деревьях, которые выстроились вдоль дороги сейчас, он не замечал. Даже если когда-то на английской земле и обитали духи, они давным-давно ее покинули — или же их заставили замолчать. Здесь камни существовали для того, чтобы строить из них или высекать скульптуры; вода в ручьях — для умывания и питья; деревья — чтобы делать из них дрова. Люди Эвфемии исполняли свои ритуалы на открытом воздухе в окружении духов. Христианскому же Богу молитвы возносились в зданиях, сооруженных умелыми и сообразительными мастерами, которые деформировали камень, используя для этого инструменты и логику.

Он бросил косой взгляд на женщину, принявшую решение взять себе в мужья одного из таких мужчин. Слегка склонив голову, она обнюхивала себя, и, судя по выражению лица, запах ей явно не нравился. Длинные пальцы натянули ткань платья на груди, давая возможность свежему воздуху проникнуть под материю. Вчера на закате он заставил осла свернуть с дороги, не подумав о том, что желательно было бы подыскать место для ночевки, где поблизости есть вода; однако он понимал, что гримасу отвращения на лице Мойры вызвал не запах дневного пота.

Она заметила, что он следит, как выпуклость груди то возникает, то скрывается под тканью, и тут же одернула платье скромным женским движением.

— Тебя… вас все это время держали под замком? — спросила она, чтобы переключить его внимание на другую тему.

— Нет.

Она первая задала этот вопрос прямо, без обиняков. Даже Рэймонд не решился выспрашивать у него подробности. Все решили, наверное, что ему довелось пережить невероятные языческие пытки, одно упоминание о которых может быть неприятным.

— Тогда почему же вы не вернулись, не прислали весточку? Все уже решили, что вас нет в живых, и посмотрите, к чему это привело. Крестовый поход, не крестовый поход, но нельзя же забывать о своем долге и обязанности здесь!

— Не слишком ли смело для женщины, которая намеревалась сбежать от своего долга и обязанностей — между прочим, обязанностей по отношению ко мне, — напоминать мне о моем долге перед другими людьми?

— Не смешите меня. Ведь вы родились, чтобы нести ответственность. Ваши обязанности принадлежат вам по праву рождения.

— Точно так же, как твои обязанности принадлежат тебе. Скажи-ка лучше, каким образом вы решили, что я погиб?

— Когда остальные вернулись в Барроуборо… Рыцари, которые к вам присоединились. Они привезли с собой рассказ о том, как вы погибли во время одной из компаний, во время р… р…

Заблудился в болоте, когда идиот француз повел их за собой, не имея ни малейшего представления, куда надо двигаться на самом деле.

— Во время райзе. Это германское слово. Тевтонские рыцари, возглавлявшие крестовый поход в Балтию, в основном из Германии.

— Они рассказывали, что вас убили. Кто-то видел, как вы упали с коня.

Кони, кони, мчащиеся на них со всех сторон. Истощенный противник, которого они преследовали день за днем, материализовался вдруг опять, да еще в небывалом количестве, с мечами и копьями наготове, в такой ярости и решимости, которые и не снились разношерстной толпе рыцарей, участвовавших в крестовом походе.

— Они не могли знать наверняка, что я мертв.

Кто же из них видел его падение? Кто был с ним в тот день?

— Лишь нескольким человекам удалось пережить ту атаку. Те, кто выжил, в один голос утверждали — если вы и не погибли сразу, то язычники наверняка прикончили вас, как они обычно поступают с ранеными рыцарями.

— Это тевтонские рыцари убивают всех поверженных. Включая женщин и детей. Язычники так не поступают.

«Это рана не от нашего копья, — заверила его Эвфемия. — После наших копий шрамы остаются другие».

— Прими они нашу религию, все это закончилось бы, — произнесла Мойра, рассуждая согласно логике, свойственной всему христианскому миру.

— Прими они нашу религию, они лишатся не только своих богов. Крестовые походы — вопрос не только христианства, но и земель. Владения тевтонского ордена простираются на сотни миль от столицы Мариенбург, и все эти земли доставались им после того, как они одно за другим истребляли живущие там племена. А рыцарям все мало. Рыцари награждают землей тех, кто сражается на их стороне в крестовых походах. Даже мне они что-то дали в качестве компенсации за выпавшие на мою долю испытания. Но в конце концов им пришлось столкнуться с народом, завоевать который оказалось не так-то просто, и тамошний король ничуть не глупее тевтонских рыцарей или Римского Папы.

Все эти слова словно лились непрерывным потоком, хотя никогда прежде он не высказывал подобных мыслей вслух — с тех пор как, освобожденный Эвфемией, внезапно смог совершенно по-новому взглянуть на крестовый поход. Глазами Эвфемии. Снова присоединившись к рыцарям, он уже не нуждался в иллюзиях, которые поддерживали его в течение шести лет, и во время последнего райзе в Вилднисе с его глаз упали шоры. Он присоединился к рыцарям, движимый желанием отомстить зато, что с ним случилось, но, проезжая верхом мимо груды тел, разбросанных там и сям в беззащитной деревне, он понял, что никогда больше на подобное не пойдет.

Вопреки его ожиданиям, Мойра не удивилась, хотя речь шла о язычниках, защищать которых было не принято. Вместо удивления в глазах женщины загорелся огонек любопытства.

— И какие же испытания пришлось вам вынести? Вы говорите, в качестве компенсации за перенесенные испытания вам подарили какие-то земли. Но раз вас не держали под замком, не охраняли…

— У этого народа до сих пор сохранились рабы. Они их продают, отправляют дальше на восток, до самой Руси, или на юг, сарацинам. Рабов они захватывают во время набегов на соседние земли. Меня тоже захватили, но не держали в плену, как ты могла подумать. В течение шести лет я был рабом. Меня не продали, я достался в собственность одному из тамошних жрецов.

Он поклялся никому не говорить о своем унижении. Пожалуй, в умиротворенности, которую несет с собой сидящая рядом женщина, кроется и опасная сторона.

Ее голубые глаза заблестели.

— Вы жили жизнью раба, прекрасно знаете, что это означает, и первое, что делаете после возвращения, — это лишаете меня законной свободы!

— Мы говорим о разных вещах. Я не родился рабом, да и ты не рабыня. Раб не разъезжает на повозке, куда ему вздумается, а тянет ее. Раб не владеет собственностью, потому что сам является собственностью. Раб не разговаривает со своим хозяином так, как это делаешь ты, безнаказанно.

Он не собирался сделать так, чтобы его слова прозвучали словно угроза, но так вышло, и она отпрянула от неожиданности; впрочем, и поделом. Крепостному тоже не позволено разговаривать со своим лордом тоном, который она себе позволяет.

— Тем не менее, можно было бы предположить…

— Можно было бы предположить, что после освобождения человек, которому пришлось побывать в рабстве, захочет даровать свободу всему миру? А получается совсем не так. Человек, переживший унижение, хочет снова ощутить крепкую почву под ногами и провести границу, отделяющую прошлое от настоящего.

— И поэтому вы используете меня, чтобы напомнить себе, что сейчас вы не в таком положении, как я. Значит, я нужна вам для повышения ощущения собственной значимости, как и Дарвентон?! Надеюсь, когда вы вернете себе Барроуборо, вам будет достаточно статуса, имущества и крепостных, и я больше не понадоблюсь вам, чтобы поддерживать вашу гордыню и напоминать, кем вы рождены!

Аддис сомневался, что все обернется именно так, потому что не хотел ее терять по совершенно иным причинам. С другой стороны, он понимал ее возмущение, поэтому не стал перечить женщине.

Мойра демонстративно отвернулась от него, и на протяжении нескольких часов они ехали молча. Но даже ее недовольство не изменило этой неповторимой умиротворенности, к тому же Аддис был не в самом подходящем настроении для беседы. Сидя боком, он мог смотреть на нее так, что она этого не замечала, и не нарушал течения мыслей, которые ее занимали. Временами он замечал, как Мойра снова и снова с отвращением на лице принюхивается к исходящему от нее запаху.

Жаль, что накануне ему не пришло в голову остановиться поблизости от воды. Почти все рабыни реагировали на это одинаково. После того как ими пользовались, они все тут же спешили помыться. Аддис то и дело оглядывался по сторонам, выискивая ручей или пруд.

— У вас там была семья? И вообще, рабам разрешается иметь семью? — спросила она неожиданно, словно и не было многочасового перерыва в разговоре.

— Разрешается, только у них нет свободы выбора, и, конечно же, речь не идет о христианском браке. Еще одно отличие рабов от крепостных.

— Как вы правильно сказали на суде, только из-за вмешательства церкви.

Солнце уже перевалило за полдень и начало постепенно клониться к горизонту, когда они выехали из леса. Аддис осмотрел открывшуюся перед ними местность. Чуть поодаль, впереди, он заметил блеск воды и, свернув в ту сторону, съехал с дороги и по пологому склону направил повозку к небольшому озерцу.

Мойра выбралась из повозки, потягиваясь и укоризненно вздыхая, давая ему понять, что мысль об остановке у воды пришла к нему слишком поздно.

— Судя по виду, озеро не очень глубокое. Иди помойся, если хочешь. Я останусь здесь, присмотрю за повозкой, — сказал Аддис.

Она посмотрела на него сначала с удивлением, затем во взгляде мелькнула подозрительность. Он растянулся на склоне холма за телегой, откуда мог наблюдать за дорогой. Должно быть, она поняла, что с этого места увидеть ее он не сможет, потому, покопавшись в корзине, вскоре зашагала вниз к озеру.

Аддис сбросил тунику из оленьей шкуры. Тонкая кожаная одежда была не такой теплой, как шерстяная, но все же слишком плотной для солнечного летнего дня. Лежа на спине в густой траве, он прикрыл глаза и попытался отогнать образ обнаженного соблазнительного тела на берегу в тридцати шагах от него.

Надо признать, попытки ни к чему не привели, потому что все утро часть его сознания трудилась над созданием отдельных фрагментов, которые в итоге сложились в законченный образ. Полная грудь, высокая и крепкая, достаточно большая, чтобы заполнить его ладони; наверное, с бархатными коричневыми сосками. Все остальное тело — кремового цвета, как ягодицы, которые он уже видел, намного светлее, чем загар лица. Изящный изгиб тела там, где торс сужается, переходя в талию, затем плавно перетекает в женственную линию бедер. Длинные ноги, эти бедра… Да, в качестве попутчицы по дороге в Лондон она может доставить массу неудобств, если принимать во внимание это волшебное тело. Ее присутствие может приносить с собой умиротворение, однако оно может быть и мучительным.

К щебету птиц, стрекоту и жужжанию насекомых добавился плеск воды. Найти у маленького озерца место, которого не было бы видно с дороги, Мойра не смогла, поэтому решила не раздеваться, хотя ей нестерпимо хотелось избавиться от одежды. Она лишь подоткнула подол юбки, повернулась спиной к повозке и принялась отмывать ноги.

Развязав бретельки на лифе, она приспустила верх платья, обнажая руки и плечи. Запах насильников, преследовавший ее на протяжении дня, бил в ноздри, упорно напоминая о перенесенном потрясении. Остановка у озера задержит их не меньше, чем на час, однако Мойра испытывала чувство благодарности к Аддису, который сделал этот привал ради нее. Он все еще прихрамывал, ему тоже требовался отдых, чтобы боль в бедре стихла, но остановился он только для того, чтобы она могла помыться. По некоторым едва видимым признакам, на внешне крепком и непроницаемом «фасаде» возникло несколько крошечных трещин.

Было бы здорово, если бы однажды этот «фасад» рухнул, а из-под обломков появился старый, хорошо знакомый Аддис; но она сомневалась, что такое вообще может произойти. Более того, Мойра не понимала, хочется ей этого или нет. Он стал не только суровым и жестким, но еще и более вдумчивым и проницательным, что сослужит ему добрую службу в будущем. Ее собственная зрелость дала ей достаточную мудрость, чтобы признать — молодой Аддис не был лишен недостатков. Молоденькая девочка, все еще живущая в душе, может желать возвращения юного оруженосца, но женское сердце предпочло бы зрелого рассудительного мужчину.

Она зачерпывала воду ладонями и плескала на руки и шею. Оглянувшись через плечо и не увидев его, она спустила лиф платья и помыла грудь. Да, она предпочла бы именно такого мужчину, но вот только эта его чрезмерная замкнутость? И дело не в долгих годах плена, проведенных в далеких землях Балтии. Конечно, рабская жизнь закалила характер, заставила надеть непроницаемую броню, но внутренние изменения начались в нем еще до отъезда. Не исключено, что они-то и подтолкнули его к отъезду, и первопричиной всему послужила Клер.

Красавица Клер. Элегантная, очаровательная, сияющая Клер. Фривольная, избалованная, тщеславная Клер. Мойра относилась к ней с любовью и терпимостью, как можно относиться к родной сестре, однако никогда не заблуждалась относительно ее душевных качеств, и часто испытывала изумление оттого, что, кроме нее самой, никто больше не замечает, как мало сущности содержится под сверкающей оболочкой. Никто, особенно мужчины. И разумеется, не Аддис — тем более, что и сам он в те времена отличался избалованностью и тщеславием. Они были рождены друг для друга — пара идеальных эгоистичных детей, решивших, что мир создан с единственной целью: стать декорацией для их всепоглощающей любви.

Она вспомнила церемонию обручения — на ней они смахивали на персонажей, сошедших с прелестного гобелена. Мойру, как и всех остальных, церемония буквально потрясла. Чему удивляться? Аддис, такой высокий и сильный, настоящий рыцарь с неугасимым огнем в черных, широко поставленных глазах. Воздушная Клер, одетая в шелка и окруженная ореолом добродетели; убежденная, что в лице Аддиса получила то, что, без всяких сомнений, принадлежит ей по праву.

А потом сон закончился, идиллия разлетелась вдребезги, и в жизнь ворвался мир со своей грубой реальностью. А у Клер не хватило мужества даже для того, чтобы просто взглянуть на осколки, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ним. Мойра знала о Клер и Аддисе намного больше, чем остальные. Значительно больше, чем подозревал Аддис. И гораздо больше, чем ей самой хотелось.

Тихое озеро внезапно ожило и зашумело, пробуждая Мойру от воспоминаний. Хлопая крыльями, вылетели из зарослей дикие утки. Повернувшись, она увидела обнаженного по пояс Аддиса, который с опасным выражением лица быстро приближался к ней по мелководью, разгоняя волны.

Женский инстинкт протрубил тревогу. Опустив взгляд, она увидела голые колени и бедра; мокрая ткань прилипла к груди, едва скрывая ее. Понимая, насколько она беззащитна, напуганная целеустремленностью, с которой он к ней направлялся, Мойра повернулась, чтобы броситься наутек. Отчаянные мысли одна за другой проносились в голове.

Почему бы и нет? Если он намеревался принудить ее к близости, почему бы не воспользоваться моментом прямо сейчас? Даже странно, что он не попытался сделать этого ночью или даже еще вчера.

— Стой на месте, — он не кричал, но над водой громко разнесся жесткий приказ. Его командный тон отнюдь не добавил ей спокойствия. Движения ее были затруднены из-за того, что приходилось поддерживать подол юбки. Она разжала пальцы и тут же поняла, что совершила ошибку. Ткань моментально намокла, и ей показалось, что она волочит за собой тяжелый громоздкий ковер.

Ему не составило труда догнать ее почти мгновенно, и рука Аддиса обхватила ее за талию. Она попыталась вырваться, рванулась вбок, отталкивая его свободной рукой, другой по-прежнему поддерживая не зашнурованный лиф платья. Мойра набрала в грудь воздуха, чтобы закричать, но рот ей прикрыла грубая ладонь.

— Только крикни, и я тебя ударю, — прорычал он. Он поволок ее назад, к берегу, говоря что-то, но она не слышала ни слова, не оставляя безумных попыток вырваться. Как она могла быть такой глупой? Ну, конечно, для этого-то ему и нужна крепостная женщина. Намного удобнее, чем охотиться за проститутками.

Она изо всех сил ударила его локтем в живот, и он коротко, словно плюнув, изрыгнул ругательство. Рывком развернув ее, он подбросил Мойру в воздух и взвалил на плечо. Перед ее глазами каруселью мелькнула тихая гладь озера и берег.

Она осыпала его спину ударами кулаков, перемежая их бесполезными аргументами:

— Отпусти меня сейчас же! Не делай этого! Ты же благородный и честный рыцарь!..

— Замолчи!

— Не буду молчать! Подумай о душе. Господи, ты ведь ходил в крестовый поход. Тебе ведь, наверное, уготовано спасение души. А ты рискуешь ради нескольких минут…

— Прикуси язык, женщина, слышишь!.. Поднявшись на берег, он бросил ее под высокий куст.

Она перевернулась на живот и попыталась уползти, все еще прижимая ткань платья к груди. Крепкие руки обхватили ее за бедра и потащили назад, затем перевернули на спину. Она в ужасе смотрела, как он наваливается на нее всей тяжестью, придавливая к земле так, что она не могла пошевелиться.

— Раздвинь ноги.

Свободной рукой она заколотила его по плечам и лицу.

— Лучше убей меня! Ты — животное. Лучше убей, потому что, если я выживу, то молчать не стану. Я дойду до королевского суда. Я добьюсь того, чтобы тебя сожгли или оскопили!

— Раздвинь ноги!

Одной рукой он придавил ее руку к земле над головой, второй потянул за ноги, раздвигая их, затем задрал подол мокрой юбки до талии.

О Боже! Как она могла так заблуждаться! Насколько же глупой надо было быть, чтобы не понять, на что он способен?

Он схватил ее за волосы и развернул лицо так, чтобы она смотрела прямо на него.

— Говорю тебе, ничего плохого я тебе не сделаю. Лучше послушай!

Его тон, его взгляд были такими, что паника вдруг испарилась. Он же тем временем повернул голову, оглядываясь через плечо на другую сторону озера.

— Слышишь?

Хватая воздух короткими глотками, она проследила за его взглядом. Над водой разносились топот конских копыт и слышалась человеческая речь. Прежний страх вернулся, но уже в новом качестве.

— Сколько их?

— От двадцати до тридцати.

— Каких цветов? — Белый и красный.

— Саймон…

— Скорее всего, нет. Наверное, мне надо было остаться на дороге и окликнуть их, чтобы убедиться наверняка?

— Мы не так уж близко к Барроуборо.

— Но и не так далеко.

Выглядывая из-за плеча Аддиса, она могла следить за дорогой, В поле зрения появились первые всадники. Что они увидят, если посмотрят на озеро? Загруженную корзинами повозку и осла, и еще мужчину с женщиной, занимающихся любовью под кустами. Лучше, чем застать ее, купающуюся, в полуобнаженном виде, и Аддиса де Валенс, спящего на склоне холма, особенно если они действительно из Барроуборо. Или наткнуться на никем не охраняемую повозку, которая может привлечь того, кто ищет легкой наживы. А в повозке ее рубин!

— Штандарта или вымпела не видно? — тихо спросил Аддис, уткнувшись в углубление ее шеи. И хотя ей приходилось внимательно наблюдать за дорогой, она с тревогой отметила, как волнует ее теплое мужское дыхание.

— Вот. Есть. Штандарт. Красный с белым. И золотой сокол.

— Все ясно. Саймон.

— Думаешь, они направляются в Дарвентон?

— Откуда мне знать. Может, надо пойти осведомиться?

— Конь…

— Он пасется поодаль, за холмом. Если повезет, они его не заметят, а даже если и заметят, по коню не определить, что он мой. Даже меч — и тот не рыцарский.

Свободной рукой она крепче обхватила его за плечи. Вряд ли с расстояния, отделявшего их от всадников, можно было различить больше, чем сплетенные фигуры мужчины и голоногой женщины, и если они посмотрят в их сторону, пусть им покажется, что уставшие от дороги ремесленник с женой остановились передохнуть и немного развлечься.

Их заметили. Она увидела вытянутую в их направлении руку, раздался низкий смех, кто-то отпустил похабную шутку.

— Несколько человек остановилось.

— Тогда прошу простить меня, мадам.

Он слегка сдвинул центр тяжести, и она почувствовала, как его бедра плотнее прижались к ней. Мойра закрыла глаза от унижения, понимая, что их хитрость — не совсем фальшивка. Впрочем, если бы мужчина, оказавшись между ног у женщины, не проявил никакой реакции, можно было предположить, что у него определенные проблемы.

— Они поехали дальше, — она не сводила глаз с дороги до тех пор, пока топот копыт не затих и последний всадник не скрылся из виду. — Все, уехали, — облегченно вздохнула она.

Лицо Аддиса было всего в нескольких дюймах от ее собственного, и его выражение заставило Мойру затаить дыхание. Суровость, напряжение — никаких признаков беспокойства от близости проезжавших мимо солдат! Проявившиеся на его лице эмоции были вызваны только их физической близостью.

Она неожиданно почувствовала с обостренной ясностью, что крепко обнимает его за квадратные плечи, ощутила под пальцами жар, исходивший от его кожи. Теперь, когда страх исчез, она вновь мысленно увидела, как он приближается к ней по воде, — рельефные мышцы на груди блестят под солнцем, намокшая оленья шкура облепила ноги, темные волосы развеваются на ветру. Возникший в сознании образ таил в себе опасную привлекательность.

Молчание стало неловким. Она попыталась забыть о явно эротическом характере их позы, но вышло совсем наоборот, — она ощущала каждый дюйм его тела и по выражению глаз понимала, что он чувствует то же самое. Аддис рассматривал ее, медленно переводил взгляд, изучая лоб, нос, подбородок, затем наклонил голову, чтобы посмотреть на почти неприкрытую грудь. Тело Мойры затрепетало под его блуждающим взглядом, она была уже не в силах сделать вид, что ей все равно.

— Значит, ты готова дойти до королевского суда, Мойра? И все ради того, чтобы меня сожгли или кастрировали? Ты опасная женщина, — он улыбнулся. Второй раз, если ей не изменяет память. — А я, наивный, полагал, что уж меня-то, по крайней мере, ты не боишься.

Боюсь — не так, как боятся другие, но боюсь. В ее сознании мелькнуло мучительное ожидание, на удивление приятное и сладостное. От этого безумного ощущения низ живота наполнила странная тяжесть, все чувства напряглись, словно в миг опасности. Одни только неприятности, один позор, — предупредил ее внутренний голос, но в то же время тело ее по собственной воле расслабилось, стало податливым, подчиняясь мужской силе и радостно отзываясь на ее давление. А он? Что он чувствует? Понимает ли, как щекочет нервы переливающееся между двумя телами тепло? Исходящее от него ощущение могучей силы свидетельствовало, что он все понимает.

— Знаешь, это, наверное, смешно, но я, надо понимать, истеричка, потому что каждый раз, когда мужчина бросается на меня и требует, чтобы я раздвинула ноги, мне хочется сопротивляться, — сухо проговорила она, надеясь отвести их обоих подальше от края пропасти, к которому они приближались с каждой секундой.

Он приподнял нижнюю часть туловища, освобождая ее ноги, но не поднялся. Его глаза по-прежнему неотрывно и изучающе смотрели на нее, проникая, казалось, в самую глубину, устанавливая невидимую связь.

— Если бы ты хоть на мгновение перестала драться, у меня появилась бы возможность все объяснить.

Сейчас она могла все прекратить — достаточно всего лишь упереться в крепкие плечи, столкнуть его, и на этом все оборвется. И никогда ей не убедить себя, что дело обстояло по-иному. Однако его мужское начало лишало ее воли, его сила и таинственность заколдовывали; все ее тело жаждало близости и стремилось к этому так, как никогда раньше. Никогда еще с ней не случалось ничего подобного.

Ему потребовалась целая вечность. Время пульсировало в полной тишине; их лица находились на расстоянии ширины ладони, откровенные взгляды пересеклись. Ее дыхание давным-давно ускорилось, растерянное сердце уже готово было принять все, а он ждал. Еще до того как он наклонился, чтобы поцеловать ее, они оба понимали, что теперь не остановятся.

Кто мог подумать, что суровые жесткие губы могут целовать так нежно? Его губы прижались к ее губам, они двигались, ласково покусывая ее, точно в медленном соблазнительном танце, как будто он пробовал ее на вкус и проверял, из чего она состоит. Помня то, чем делилась с ней Клер, Мойра ожидала взрыва необузданной страсти, но не такой удивительной, почти мальчишеской сдержанности. Сладостные ищущие поцелуи пробудили в ней сердечную боль девушки, тайно наблюдающей из тени за объектом своей страсти, и всеподавляющее желание женщины, так давно не знавшей мужчины. Ее потряс сложный и необъяснимый отклик тела на его поцелуй. Кто же она — та неопытная девочка или женщина, которая, повинуясь импульсивному желанию, обхватила его за плечи, плотнее прижимая к себе?

Он обнял ее, приподнял так, что тело выгнулось дугой, и следующий поцелуй был уже совсем не таким осторожным. Он поглотил ее с примитивной жадностью. Язык заставил разомкнуться ее губы и принялся исследовать ее с мягкой интимностью, довольно быстро переходящей в требовательность. Исходивший от его груди жар обжигал Мойру, легко проникая через влажную прохладу ткани, едва прикрывавшей грудь; контраст прохладней жара дразнил ее еще сильнее. Воспоминания, чувства, невыносимые эмоции переросли в беспомощную готовность.

Она запустила руку в его волосы, присоединяясь к Аддису в его страсти, которая, нарастая, затмевала собой все, кроме требовательного желания отдавать и получать.

Он первым остановился, не она. Усилие, которое ему пришлось приложить, чтобы вернуть самообладание, было похоже на прилив морской волны. Сила объятий слегка ослабла, и он, чуть отстранившись, провел руками по шее, потом по плечам, рисуя на ее прохладной от воды коже маленькие горячие узоры, которые, казалось, проникали прямо в кровь. Утвердительный стон вырвался из ее груди, когда он принялся исследовать ее тело, изучая его форму твердой рукой, прошедшейся по талии, погладившей живот и нашедшей затем бедра, упрятанные под покровом мокрой юбки.

Со вторым мужем она познала кое-что из науки любви, однако никогда прежде не испытывала ничего подобного, никогда не ощущала такого желания, никогда не вздрагивала от малейших прикосновений, не дрожала в напряженном и сосредоточенном ожидании нового движения властной руки. К тому же бывший муж никогда не тратил столько времени всего лишь на поцелуй и любовные ласки; ни разу его близость не пробуждала в ее теле столь сладостной и неуемной страсти.

Аддис убрал прилипшую к ее груди ткань, открывая солнцу нежную кожу, по которой не менее соблазнительно заплясали солнечные зайчики. Он принялся ласкать ее груди, и она с силой закусила губы, пытаясь совладать с бездыханной жаждой, волной заливающей ее при каждом прикосновении, при каждом взгляде. Его рука плавно скользнула по бархатной поверхности кожи и тронула тугой сосок — все ее тело моментально отреагировало инстинктивным движением, предлагая себя. Он положил свое лицо ей на грудь, утопая в ее мягкости, и вдруг резко приподнялся, опираясь на выпрямленную руку.

— Не здесь, — хрипло произнес Аддис.

Он полностью накрыл ее грудь рукой. Напряженный сосок вдавился в ладонь. Он следил взглядом за собственной рукой, путешествующей по ее телу. Рука обвилась вокруг талии, прошлась по бедрам, пересекла живот и скользнула ниже. Наконец она остановилась на женском холме, и от легчайшего давления в ней взорвался вулкан ненасытного желания. Долгие умелые ласки явственно говорили об обладании — несомненном, но скрытом.

— И не сейчас.

Он поцеловал ее — легкое прикосновение губ — и повернулся, поднимаясь. Она почувствовала напряжение крепких мышц спины, когда он вставал на ноги, и руки ее оказались пустыми, а тело по-прежнему ныло и стенало в напряженном желании.

На нее обрушился водопад смятенных чувств. Смутная благодарность за то, что он проявил сдержанность, и болезненное разочарование оттого, что он не пошел дальше. Колючее негодование из-за того, что единственный раз, когда она этого хотела, он ее отверг.

Мойра бросила взгляд на озеро, и в ее затуманенное сознание ворвалась реальность. Она наконец поняла, насколько они открыты любому постороннему взгляду.

Аддис протянул ей руку, и она подняла на него взгляд. Неожиданно Мойра представила, как они выглядят со стороны — полуголая крепостная женщина, лежащая у ног лорда. Судя по всему, и он тоже видит все именно так. В голове эхом зазвучали последние слова Аддиса и истинный смысл, крывшийся за ними. Ее оглушило осознание того, что она совершила ужасную и непоправимую ошибку.

Уклоняясь от отголосков страсти, она нашла в себе силы, чтобы вернуться к здравому рассудку. Не сейчас? Никогда! Она поправила лиф платья, поднялась с земли и в смятении отвернулась от Аддиса.

— У тебя есть другая одежда? — спросил он.

— Там, на берегу… где я стояла.

Он ушел и вернулся с одеждой в руках. Затем вошел в воду, а она шмыгнула под деревья, чтобы переодеться, прислушиваясь по ходу к звукам плещущейся воды. Она надела голубое платье и подумала, что в будущем, несмотря на жару, нужно будет надеть сорочку. Закрепив на голове покрывало, она набросила полотняную накидку, прикрывая шею и плечи, хотя подобное убранство в дороге наверняка будет доставлять неудобство.

Запакованная в одежду с головы до ног, Мойра легко зашагала вдоль берега озера и присоединилась к Аддису у повозки. У него в волосах и на загорелой груди искрились капельки воды, мокрая одежда облепила сильные ноги. В темных глазах проглядывала напряженность, которая с самого начала вызывала ее беспокойство. Теперь ей стало ясно, в чем причина. Как она могла не понимать этого раньше?

Он играет не по правилам. Почему он не приставал к ней, не распускал руки, как другие мужчины, чтобы все сразу стало на свои места? Почему он не мог остаться чужим для нее человеком, а не тем, кто, по старой памяти, просто не мог воспринимать ее как одну из многих? Наверное, ей все-таки следовало настоять на своем и вернуться с попутной повозкой, а не оставаться с ним. Теперь же они вместе следовали в Лондон, и произошедшее будет стоять между ними постоянно, создавая Бог знает какие проблемы. Возможно, по его убеждению, она должна стать его любовницей, и время от времени у него возникает впечатление, что такое положение ее устраивает. Очень неловкое положение, очень сложное и, не исключено, весьма опасное.

Мойра начала подниматься по склону холма. За спиной раздавался скрип колес повозки. Опасность, подумала она, исходит не только от него, но и от нее самой. Там, позади, держа в руке вожжи, шагает воплощение ее детских мечтаний. Рядом, совсем рядом идет обещание страсти и тепла — красивое, статное, скользкое после купания, блестящее под солнцем. В голове зашевелилась предательская мыслишка о том, что, возможно, все это стоит того, чтобы примириться со стыдом и унижением. Мойра ужаснулась собственному безумию.

Святые угодники, что же она натворила? С тяжким внутренним стоном она осознала однозначный ответ. Она поставила под угрозу все — свой шанс нормально жить в будущем, планы выйти замуж и обзавестись семьей, право на уважение, даже уважение к самой себе, — и все ради нетерпеливого желания и жажды поцелуя.

— Я немного пройдусь, — бросила она через плечо, когда они выбрались на дорогу. Повозка двигалась следом. Оглянувшись, Мойра увидела, что Аддис сидит на повозке. Некоторое время спустя она оглянулась еще раз и заметила, что он набросил тунику, что в некоторой степени помогло, но солнечные блики так соблазнительно играли у него на лице, а это уже было совсем ни к чему. При таком освещении он, загорелый и сильный, казалось, весь состоял из граней, углов и плоскостей, и в самой глубокой тени скрывались следившие за ней глаза.

Ничего, кроме одних только неприятностей. Она грустно вздохнула. В последние несколько дней ее душа напоминала чашу, до краев наполненную эмоциями, и вот часть содержимого все-таки выплеснулось через край, а как справиться с этим, Мойра не представляла.

Она шла пешком, наверное с час, когда повозка догнала ее, и на своем плече она почувствовала теплое дыхание осла.

— Забирайся сюда, — сказал Аддис. — Из-за тебя мы движемся слишком медленно.

Она промолчала и продолжала идти. Скрип колес стих. Через мгновение ее подхватили мускулистые руки и оторвали от земли. Он пронес ее мимо осла, усадил на охапку травы, затем вспрыгнул на повозку сам и взялся за вожжи.

— Не будь ребенком. Я тебя не съем.

Взгромоздившись на повозку как можно дальше от него, она поправила платье так, чтобы вздутые, бесформенные складки скрывали ее фигуру. Аддис со смешанным чувством досады и снисходительности наблюдал за ее маневрами. Неужели она действительно считает, что одежда имеет какое-то значение? Стоит только взглянуть на нее, и услужливая память тут же восстанавливает увиденный совсем недавно образ пылающей страсти, сменяющий недовольное выражение ее лица. Ему не составляло ни малейшего труда мысленно сорвать с нее это голубое платье и обнажить соблазнительное тело и жаждущую ласки грудь. Строгая и неподвижная поза не могла заставить его забыть гибкие линии ее стана, охваченные дрожью удовольствия. Плотно сжатые губы лишь сильнее напоминали о сладости и жаре поцелуя.

Удивительное наслаждение поцелуя. Он уже позабыл, когда в последний раз получал удовольствие, целуя женщину. С тех пор прошла целая вечность. Наверное, только в юности. С Эвфемией они почти не целовались, не говоря уже о проститутках, с которыми доводилось иметь дело до нее. Поцелуи — это нечто из того периода жизни, когда он был всего лишь оруженосцем; небольшие вехи на пути к цели, которой он часто не достигал со служанками и деревенскими девушками, заменявшими благочестивую Клер. Не будь они у всех на виду, он был бы готов часами напролет лежать рядом с Мойрой, покрывая поцелуями ее губы и тело.

Она явно сожалела о случившемся между ними. Если бы он намекнул ей, что все понял, она, наверное, дошагала бы пешком до самого Лондона. Ее раздражение свидетельствовало о том, что он дал ей основания для сожаления. А нужно было вести себя по-другому. Там, в пыли рядом с озером, он заявил о своих правах на нее, вместо того чтобы подумать, насколько унизительным окажется для нее поспешное совокупление на виду у проезжающих по дороге путников, случись такие. По большому счету, она крепостная, его крепостная; он же отступил, как будто перед ним была недотрога-девственница из благородных дам, которая не может обойтись без пуховых матрасов и вельветового полога над ложем. Судя по ее виду, вновь пробудить в ней желание будет непростой задачей.

Он искоса взглянул на голубые, как вода, глаза, устремленные на теряющуюся у горизонта дорогу. Да, задача непростая, но притягательная. Что ж, придется ее соблазнить. Еще одно занятие, в котором он не практиковался с юношеских времен. Честно говоря, даже трудно вспомнить, как это делается.

Надо будет подождать, пока они проедут Барроуборо. Сдержанность Аддиса немного ее успокоит, кроме того, шансы на успех минимальны, пока женщина настолько взвинчена. И вообще, не по-рыцарски будет соблазнить ее и тут же погибнуть.

Мойра перехватила его изучающий взгляд и тут же отвернулась, вспыхнув, как будто прочла тайные мысли лорда. Он слегка улыбнулся, зная, что этой улыбки она точно не увидит.

Ты опасаешься, что допустила стратегическую ошибку, маленькая тень, и ты права. Я мог бы предположить, что ты меня не хочешь и лишь миришься с моим присутствием, которого мне почти достаточно; однако страсть, столь всепоглощающая и сильная, не даст тебе покоя. И выход из этой ситуации только один. Рано или поздно, но ты будешь принадлежать только мне.