"Иисус говорит - Peace!" - читать интересную книгу автора (Олин Алексей Валерьевич)

9

Яблоко, брошенное Куртом, ударило меня в лоб. Отскочило под установку и осталось там лежать. Будет там лежать, пока не наступит период полураспада.

– Ты заснул, что ли?

– Не знаю. Слушай, давай завтра! Со всеми. Что-то я сегодня…

– А для кого я тут целый час распинался?

Вопрос был риторический. Я не ответил.

Взял палочки и сыграл несколько рудиментов. Звук был мертвый. Резко оборвал дробь, придержал разболтанный пружинник. Палочки легли поперек рабочего барабана, упершись в обод. Курт покачал головой, снял шляпу и выдернул провод из гитары. Щелкнул выключателем на комбике. В подвале здания исторического института сделалось тихо. Я боюсь тишины в репетиционных подвалах. Нас пустили сюда за бесплатно хорошие знакомые, чтобы отработали программу перед записью. Нашелся добрый дядя продюсер, который предложил записаться в столичной студии. Где записываются наши отечественные рок-звезды. Он был готов потратить на проект-группу Курта немыслимые для нищего андеграунда деньги. А их ударник Дэн неожиданно сгинул в запое: не брал мобильник и не ходил на репетиции. Погоняло: Синемор Купер.

Однажды Синемора отправили пластики на бочку покупать, дали денег, он пошел за угол в магазин и пропал на месяц. Все думали: погиб. А он объявился через месяц и как ни в чем не бывало! Только ни денег, ни пластиков. В общем, Курт быстро нашел меня и пригласил сотрудничать. Дэна единогласным решением группа решила выгнать. Он, конечно, замечателен в техническом плане, гораздо опытнее меня, но слишком ненадежный.

И вот я тормозил. Курт из-за этого переживал.

– Что с тобой происходит? Завтра что-то изменится?! Я же специально тебя сегодня позвал вдвоем поработать. Разобраться. Ты все последнюю неделю халявишь. Тебе песня не нравится или что? Мне просто, по-человечески, интересно…

– Я не халявлю.

– А что ты делаешь?

– Не знаю, – сказал я, встал из-за барабанов и прошел к дивану.

Упав на подушки, взял с чайного столика музыкальный журнал, принялся листать.

– А кто знает? – не отставал Курт. – Я будто перестал тебя чувствовать. Но ты ведь не сопливый первогодка. Я знаю, как ты можешь играть! И чего ты молчишь? Да положи ты этот гребаный журнал и ответь наконец!..

– Не знаю, – тупо повторял я. – Если ты захочешь взять другого ударника – я пойму.

– Да в жопу себе засунь это понимание. Если бы хотел – я бы с тобой щас тут отношения не выяснял. В этом городе – два барабанщика, с которыми я могу делать музыку. И вы что, издеваетесь, суки, надо мной?! – рявкнул Курт и швырнул свою репетиционную шляпу на синтезатор. – Один пьет, как скотина последняя, второй – сопли жует. Положи, я тебе говорю, журнал, или я тебя его сожрать заставлю…

Я вернул журнал на стол. Поднял глаза на Курта. Мы долго смотрели друг на друга. Затем Курт отвернулся, махнув рукой. Я собирал пальцами в гармошку ткань покрывала. Курт подобрал шляпу, нахлобучил ее, схватил со стойки акустику и ушел с ней в другой угол. Вскоре из угла донесся нервный псевдоирландский мотив.

Я разглядывал сводчатый потолок. Стены в плакатах. Красные абажуры и винил на полке. Крошки печенья на столе. Последний пузырек, рванувшийся вверх со дна стакана, на треть наполненного выдохшейся минералкой.

Лжец, говорил я себе. Ты врешь, ты знаешь, в чем причина. Почему твоя игра расходится с игрой Курта. В имени причины шесть букв.

Образ Полины я складывал для себя, будто мозаику. Жадно ловил ее взгляд, любое движение. Запоминал привычки. Она не ставит цветы в вазы. Тюльпаны, появившиеся в комнате поздней осенью, стояли в трехлитровых банках на полу. Терпеть не может, когда творческие профессии: художник, писатель, фотограф – переводят в женский род. Художник, а не художница. Она любит тру-союзные мультики: «Жил-был пес», «Большой Ух», «Ежик в тумане» и разные другие. Верит в привидения и переселение душ. Когда что-то пересказывает, вспоминая, то поднимает глаза к небу. Если курит – смотрит на огонек сигареты. Она умеет неслышно подкрадываться. Она, она, она…

Я зачастил в гости к Полине. Хотя приходил как будто бы к Курту по делу. Сколько нелепых дел я навыдумывал! Мне нужно было ее видеть. Жизненно необходимо.

Полина стала моим наркотиком. Все равно что воздух.

Но после той, первой ночи я больше никогда не оставался у них ночевать.

Странная мелодия оборвалась.

– Покурим?

Я кивнул. «Покурим» означало, что Курт покурит, а я буду пассивно вдыхать дым.

Он отложил гитару, включил гирлянду, развешанную по периметру репетиционного подвала. Лампочки замигали. Мы, поочередно отодвинув занавеску, сделанную из канюль шприцев, вышли в коридор. Затем свернули в катакомбный закуток, где было темно и пахло отсыревшими книгами. Под нашими ногами закалялась сталь, мы давили французских классиков и поэтов Серебряного века. Курт щелкнул зажигалкой. Его лицо, освещенное на долю секунды зипповским пламенем, выглядело зловеще.

Он сбивал пепел на книги. Серая пелена забвения.

– Напиться хочу, – сказал он.

Я опять кивнул.

– У тебя бывает такое чувство, что все бессмысленно? Вот до тошноты. И все твои тексты, песни, любое творчество – это чушь. Никому ничего не надо. Пусть даже тот продукт, который ты производишь, действительно заслуживает внимания. И даже если он его получает. Что с того? Срок годности рано или поздно истечет. А потом – плесень!..

Он пнул раскрытую на середине книгу. Бальзак?

– Пережди. Не предпринимай в этот момент ничего. Скользи по течению, и оно куда-нибудь тебя вынесет. Всегда выносит.

– Значит, бывает…

– Что за мелодию ты сейчас там играл?

– Как тебе?

– Мне нравится.

– Новую придумываю. Текст застопорился. Пять строчек осталось.

– Попробуй не придумывать.

– В смысле?

– Когда придумываешь, то не слушаешь. Хватит на сегодня.

– Без пены, сладкий, – сказал Курт. – Пособачились, и будет.