"Мир без лица. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Ципоркина Инесса Владимировна)

Глава 4. «Прощай, мое лето!»

Люди не ценят тепло… Для фоморов тепло (как и речь) — изысканное удовольствие, чужеземное развлечение. Мы чувствуем: однажды эта лафа закончится. Мы еще не раз припомним блаженное солнечное прикосновение и прелесть задушевной болтовни, но никогда не сможем их вернуть…

Поэтому фоморы с таким самозабвением предаются беседам, скажем, у камина. Или на прогретой солнцем скамейке бульвара. Или на веранде открытого кафе.

— Здешних лакомств я могу съесть сколько угодно! — вздыхает Мулиартех, хищно поглядывая на принесенную официантом многоярусную вазу. Пирожные высовываются из нее со всех сторон, словно разноцветные обитатели рифа, закормленные дайверами до потери инстинкта самосохранения. — Идите ко мне, детки, идите… Сейчас я вас, мои сладкие, сейчас…

— Бабуля, перестань, а? — жалобно просит Морк. — Нехорошие воспоминания детства навеваешь. С нами, мальками, ты разговаривала точно так же.

Я прыскаю, не в силах удержаться. Да уж, не одно поколение помнит ласковый голос старой ведьмы, за которым могло последовать что угодно — восхитительный долгожданный подарок или внезапное испытание на прочность.

— А вы и ему бабушка? — рассеянно спрашивает Марк. От беспощадного июльского солнца он ослеп больше обычного, хлопает глазами, точно больной дельфин.

— Она нам всем много раз ПРАбабушка, — отсмеявшись, отвечаю я.

— Мы из одной ветви, — добавляет Морк. — У потомков других ветвей волосы другого цвета.

— А так бывает? — удивляется Марк. — Я думал, у фоморов всегда волосы серебряные.

— Волосы у нас, как чешуя у рыб, всех цветов радуги, только кожа всегда синяя. — Меня тоже разморило, я едва говорю, наслаждаясь ленью, заполняющей все мое тело.

— Нет, у фоморов Мертвого моря она все-таки зеленая, — возражает Мулиартех, целясь вилочкой в пышную кремовую розу.

— Совсем зеленая? — удивляемся мы с Морком.

— Зеленее, чем у Асгара, когда он в пустыне заболел! — Мулиартех наносит стратегический удар по розе, расчленяя цветок на две аппетитные половины.

Морк присвистывает. Мы помним, как наш великий историк, влюбленный в древние пески, вернулся в море вялый, как листик замороженного салата, и того же цвета. Бабуля лечила его целый год, никакое пребывание в бездне не помогало. Земные микроорганизмы, внедрившись в тело Асгара, ели беднягу живьем. Все им было нипочем — и чудовищное давление глубин, и «контрастный душ» — перемещение из нормальной ледяной воды[16] в струи горячее расплавленного свинца, бьющие из жерла черных курильщиков.[17] Асгар обосновался возле источника. Целыми днями лежал на матах,[18] вяло разгоняя хвостом мелкую живность и явно готовился отдать Лиру душу. Пришлось Мулиартех глянуть на него вечно закрытым мертвящим глазом своим, дабы извести непрошенных гостей в Асгаровом теле.

Вся семья тогда была в сомнении, не будет ли это лекарство страшнее болезни, но бабка, вдохновленная жестокими методиками доктора Хауса, настояла на своем. И оказалась права. Как и ее любимый герой, не делающий ошибок в лечении пациентов, но ни черта не смыслящий в любви и дружбе.

Выслушав историю занедужившего Асгара, Марк оживляется:

— А сразу посмотреть нельзя было? Или еще какую-нибудь магию применить? Чтоб он столько времени не мучился…

— Магия! — усмехается Мулиартех и подцепляет второе пирожное. Или третье. Кто их там считает? Разве что я. — Вы, люди, совершенно не разбираетесь в магии. Вам кажется, что она вроде вашей техники. Нажимаешь кнопку и получаешь эффект, которого ждал. Может, чуть слабее или чуть сильнее, но не противоположный. И не перпендикулярный. Потому и в фантастике вашей достаточно произнести заветное слово, как все само собой устраивается… В реальном мире волшебство действует иначе.

— Как? — Этот Марк просто кладезь вопросов, на которые парой фраз не ответишь…

— Чтобы наколдовать желаемый результат, его надо представить в уме — во всех подробностях. Понимаешь? ВО ВСЕХ. Надо осознать, из чего он состоит, результат этот. Увидеть каждую частицу на ее законном месте, каждый механизм в работе, каждое излучение в каждый момент времени. Если я, скажем, захочу наворожить себе… — бабуля повела глазами в поисках примера, — шоколадный тортик, я должна рассмотреть этот тортик по атому. И заодно увидеть, где и как произрастали какао-бобы для шоколада, пшеница, из которой делали муку, как в коровах образовывалось молоко, в курах — яйца, использованные для крема и бисквита. Так что после создания торта я впаду в летаргию и буду спать неделю. Ну, дня три по крайней мере. А есть мое шоколадное чудо придется кому-нибудь другому. И я этому другому не завидую!

— Почему?

— Потому что он собственной магией будет поддерживать тортик в съедобном состоянии — и пока ест, и все остальное время, пока тортик у него в желудке переваривается… А если ему, обжоре, не наплевать на экологию окружающего мира, придется проследить за собственными какашками, чтобы они не превратились в биологическое оружие. Все, сотворенное магией, навек становится детищем своего создателя. Поэтому мы стараемся не пользоваться волшебством — оно ужасно обременительно.

— Выходит, вам теперь и Асгара поддерживать приходится? — переспрашивает Марк.

— Слава бездне, нет. Там надо было не создать, а убить. Тут много сил не надо. Я, конечно, почти разложила бедного мальчугана на элементы, а потом кошмарно долго собирала обратно, чтоб ничего не перепутать, но выздоровел он сам. Моя порода, змеиная кровь. А я просто удалила какую-то земную дрянь, которая аж светилась от жадности и прожорливости. Как только эта пакость оставила ребенка в покое, он пошел на поправку.

— Тогда почему все так боялись применить ваше… орудие?

— Потому что глаз Балора убивает все, на что смотрит. И надо очень хорошо понимать, кого убиваешь. Или ЧАСТЬ кого. Откровенно говоря, можно было угробить целый орган, в котором зараза гнездилась. Хорошо, что я не первый век на свете живу и умею обращаться со своим, гм, орудием.

— А когда на меня своим глазиком глянули, вы кого убить хотели? — ой, какой неловкий вопросик, какой неловкий…

— Вот это вот! — Мулиартех машет у него перед лицом перепончатой лапой. — То, что у тебя вокруг тела колышется! Подарочек твоего Аптекаря!

Тут уж мы все подобрались. Подробностей захотели.

— Ты почему такой способный? — разглагольствует бабка, очищая уже второе блюдо в вазе. — Потому что этот акулий потрох вынул у тебя глаза и повернул их другой стороной. Внутрь мозга повернул. Ты мир вокруг себя не глазами видишь, зрение у тебя в другую сторону обращено. Но ты прямо жаждал выглянуть наружу. И взамен увечных глаз у тебя возникла… э-э-э… новая сигнальная система. Она дает картину внешнего мира, хотя и глючит сильно. Поэтому ты не реагируешь на наш фоморский маскарад, зато обычные лица для тебя невидимы. И еще она делает тебя уязвимым. Если по этому приспособлению как следует вмазать, ты теряешь сознание. Что-то вроде короткого замыкания в мозгу.

— А это нельзя вылечить? — тихо, почти шепотом спрашивает Марк.

— Можно, отчего ж нельзя… — жалостливо кивает Мулиартех. — Только сначала придется узнать, кто такой Аптекарь, что он может… что УЖЕ смог проделать — с тобой и с другими. Мы вернем твои глаза, парень. Как только вылечим вселенную от чертова колдуна. Ты не думай, мы хитрецы, но не шантажисты. Если б я умела, я бы тебе мигом зрение в нужную сторону оборотила. Вот только не знаю, остался бы ты художником или нет…

— Это я понимаю, — твердо говорит Марк. Откуда у него такая вера? Лично я бы засомневалась в бабкиных словах, уж больно непростая она старуха. — Многие из нас вместе с болезнью и талант утрачивают. Мне так не надо.

— Главное, ты сам знаешь, КАК тебе надо, — убедительно произносит Мулиартех. — Вот доктор Хаус, например…

— Ой, не надо про Хауса! — Я умоляюще складываю руки. — Он, конечно, мужчина видный, но ты лучше ему это скажи, не нам!

— Знала бы, где он есть, сегодня бы и сказала! — ворчит бабка. — Заявилась бы в теле глисты Кади и утащила моего красавчика в постель.

— Хотите, я вам адрес Хью Лори найду? — воодушевляется Морк. Он, кажется, у нас хакер.

— Ну зачем мне актер? — отмахивается Мулиартех. — Я достаточно старая, опытная клюшка, чтоб разницу между актером и ролью понимать. Лори — душка, но не Хаус. Пусть живет безмятежно. Образ, дети мои, всегда лучше живого человека. В этом — вся человеческая мудрость. Умение создавать волшебство, существующее без поддержки создателя. Нам, фоморам, далеко до людского умения вселенные рождать. Мы имеем дело с тем, что есть. Потому и нуждаемся в провидцах. Иначе двери в четвертую стихию — в стихию разума — не открыть.

Мы с Морком обмениваемся голодными взглядами. Ну давай же, старая обжора, расскажи нам про будущее путешествие в иные миры!

Она меня с ума сведет, старая карга. Из этой семейки любую информацию клещами тянуть приходится. Слова в простоте не скажут, знай твердят, что ответ должен во мне созреть и сам наружу выпасть. Я им что, яйцекладущая рептилия, чтоб из меня регулярно что-то выпадало?

Кстати, я давно подозревал, что следы Аптекаря придется искать именно там, в четвертой стихии. Где ж еще? Он манипулирует людским разумом — и значит, улики придется искать там же. А не в глубине морей и не в горних высях. Хотя жаль. Я бы посмотрел на представителей волшебных рас своими вывернутыми глазами. Глядишь, со временем и нарисовал бы что запомнилось…

Мулиартех опять темнит. То есть ей кажется, что она темнит. И ужас какая таинственная. На наивных детей моря, может, оно и действует, а вот на меня — ни капельки. Это только в художественных произведениях после наводящих фраз все делают стойку и сыплют идиотскими вопросами: ой, да о чем это вы? да как же это? да какими путями? да какими судьбами? В реальном мире святое неведение — дань старушечьему честолюбию. Каковое начинает меня раздражать.

— Значит, наша теплая компания отправляется к Мореходу! — режу я правду-матку.

— Кто такой Мореход? — подает реплику Ада.

Ведущая роль птичкой выпархивает из бабкиных рук и переходит ко мне.

— Мореход — что-то вроде бога четвертой стихии. Помнишь, есть такая штука — коллективное бессознательное?

— Помню, конечно! — кивает Ада. Морк тоже кивает, но не столь уверенно. И правильно делает. Словосочетание только глухой не слышал, но смысл его ускользает даже от специалистов.

— Так вот, четвертая стихия — это бездна бессознательного. Мореход называет его морем Ид.[19]

— Море Оно? — переспрашивает Ада.

— Ну да. Красивое название, ему нравится. И он ждет меня, а заодно и вас уже черт знает сколько недель, с того самого времени, как я первый раз к нему в трансе приперся.

Немая сцена. Отчего-то фоморы любят замирать и подолгу разглядывать собеседника непроницаемыми выпуклыми глазами. В этот момент вам может показаться, что у них не только глаза — у них и мозги рыбьи. Предупреждаю: вы ошибаетесь.

— А ты уверен, что Мореход и Аптекарь — не одно и то же? — холодно заявляет Морк.

Если бы вопрос задала Мулиартех, я бы не удивился. Морскому змею, живущему сотни лет, нельзя не быть параноиком. Опыт обязывает. Но Морк, казавшийся таким открытым и простодушным… Удивительные создания эти фоморы.

Я открываю рот, чтобы очистить имя моего нового знакомого от беспочвенных подозрений, но так и замираю с открытым ртом. Есть ли у меня доказательства добрых намерений Морехода? Нет. Уверен ли я в нем? Уверен. А почему?

— А потому, что я живу в твоей голове, дружище! — за наш стол, отодвинув ногой уродливый пластиковый стул, усаживается мужик с обветренным лицом, в черной футболке с Веселым Роджером на груди.

— Godan daginn![20] — вырывается у Морка.

— И вам здравствуйте, — машет Мореход. — Вот, ждал-ждал, да и решил сам сюда выбраться.

— А разве вы умеете? — Ада разглядывает нашего нового знакомого с тем самым лицом, с которым я недавно разглядывал ее и Мулиартех. Притом, что внешность у Морехода самая обычная. То есть обычная для человека.

— Как и вы! — слегка кланяется бог четвертой стихии. — Вы приходите на землю, я прихожу на землю, дети воздуха и дети огня приходят на землю. Это место — средоточие наших интересов. Оно дарит смысл нашему существованию. Если б не земля, раса фэйри вымерла бы — от одного лишь сознания собственной ненужности. А были бы мы людьми, затеяли бы войну, чтобы заполучить землю. В единоличное, так сказать, пользование. Но мы слишком древние и мудрые, чтобы не знать, чем подобные войны кончаются. Лучше уж примириться с чужим присутствием на нашей драгоценной земле и заглядывать сюда время от времени, проверять, как у людей дела…

— …направлять аккуратненько… — язвительно подхватываю я.

— Не нравится — не направляйся! — пожимает плечами Мореход. — Люди уже от многих направляющих отказались. Силы природы вам давно не указ, свои интересы дороже, скоро вы и от меня откреститесь, другой ориентир найдете. То-то будет потеха…

— Почему я не знаю тебя? — задумчиво произносит Мулиартех. — Ты же бог, я вижу. Дети могли и не встречать тебя, они не так давно на суше. Люди — те вообще с богами не разговаривают, обижены на нас за что-то. Но почему Я не знаю тебя?

— Потому что твой разум — водяной океан. Разум детей воздуха и детей огня — огненный и воздушный океаны. И в жизни, и в смерти вы растворяетесь в своих стихиях без остатка, моя бездна вам не нужна. И никогда нужна не будет. Так что встречаться нам было незачем. Мысли твоего народа безраздельно принадлежали морю.

— А в то время, которое мы проводим на суше?

— И тогда.

— Что-то изменилось? — В голосе Мулиартех звучит вкрадчивое обаяние, которого так не любит Ада. Ей кажется нечестным использовать проникновенные, колдовские интонации, заставляющие забыть о смысле сказанного, вырывающие согласие на любую авантюру, на любую глупость, на любую подлость с самого дна человеческой души…

— Спрячь свое оружие, морской змей! — смеется Мореход. — Закажи мне лучше чего-нибудь холодненького. Пить очень хочется.

Сейчас он скажет. Отхлебнет из запотевшего бокала с уродливым рисунком, обведет глазами белое от зноя небо, пожухшую пыльную зелень вокруг, толстых похотливых голубей у помойки — и скажет нам наконец, что сдвинуло баланс стихий, казавшийся вечным и накрывавший землю священным непроницаемым куполом…

— Твой народ уже ответил на вопрос, что случилось. И сам не заметил ответа. Хотя… такое часто случается. Как вы назвали своего врага?

— Аптекарь, — недоуменно говорит Ада.

— Отец лжи! — рычит Морк. — Отец лжи, принцесса. Мы, фоморы, наткнулись на ложь.

— Да, — кивает Мореход. — А ведь твой народ не привык ко лжи у СЕБЯ в душе. Фэйри не лгут, не так ли, Мулиартех? Вы великие мастера эвфемизмов[21] и недомолвок, но лгать вы не умеете. И не представляете, что этот навык с мозгами творит. Зато люди знают насчет лжи ВСЁ. Можно сказать, что вся моя стихия составлена из таких знаний. Поэтому для понимания отца лжи твоим фоморам и твоему провидцу необходимо придти ко мне.

Мулиартех закрывает свой единственный глаз. На лице ее — тоска, огромная, как море.

— Ты не сердишься на меня? — спрашиваю я Морка.

Первый раз за эти десятилетия мы оказались вдвоем. Раньше то ли судьба, то ли родня, то ли собственные страхи не позволяли нам побыть наедине. Казалось, лицом к лицу мы непременно начнем говорить о том, что с нами было бы, кабы не желание Адайи заполучить Морка для себя.

Даже люди не всегда накидываются на больные темы, едва за посторонними закроется дверь. А мы — не люди. Мы не зациклены на любви, мы не нуждаемся в регулярных исповедях на тему «Десять совпадений, погубивших мою жизнь», мы вообще проживаем не одну жизнь, а три — детство в родных морях, до ухода молодых фоморов на землю, обретение знаний на земле и занятие Главным Делом в бездне. И тащить через всю жизнь детские впечатления, ориентируясь этот «свод непреложных правил», как делают люди, фоморы не должны. На суше мы становимся совершенно другими существами, не похожими на себя в юном возрасте. Вот. Поэтому я могу смотреть Морку в глаза и нести все, что в голову приходит. Про погоду, про природу, про местную кухню и про гнусные намерения отца зла. Тем для разговора у нас великое множество.

Но вместо этого я выпаливаю вопрос, не нуждающийся в ответе. Я же знаю, что Морк не сердится ни на меня, ни на Адайю, которая даже не страдала после того, как отняла судьбу у хорошего челове… фомора. Сердиться — значит признать окончательность сложившегося. Смириться с тем, что произошло. Дать ему власть над нашими жизнями. А Морк не таков, чтоб дать кому-то или чему-то властвовать над собой.

Морк — уникален. По меркам детей моря, конечно. Рано или поздно он все равно потерял бы судьбу, нарушив какой-нибудь догмат, испокон века оберегающий фоморов от природных катастроф и от личных ошибок. Так что воля Адайи оказалась всего-навсего первым пунктом в списке. Люди высоко ценят собственных Морков, возлагают на них большие надежды в деле прогресса своей цивилизации, подзуживают молодежь на бунтарские поступки, а больше на болтовню, которой грош цена в базарный день, но оттого она становится только слаще, вся эта болтовня о ниспровержении ценностей и развенчании идолов… Люди, что с них взять!

Мир фоморов ближе к природе, чем какая бы то ни было часть мира людей. И ниспровержение богов в нем означает не крах очередного «модного веяния» — нет, оно означает разрушение систем, на создание которых ушли тысячелетия. Или даже миллионолетия. И кто знает, заполнит ли природа опустевшие ниши — сейчас, когда все и без того стало таким хрупким под властью народа земли?

Вот почему мы опасаемся разрушителей. Сама природа опасается их, связывает судьбу таких, как Морк, с такими, как моя сестра — а она вылитая Мулиартех, только еще молодая. Но чтобы уничтожить отца лжи, нужен именно он. А ему нужна именно я. А я не знаю, кто кого переупрямит: судьба — Морка или Морк — судьбу. В любом случае, сейчас он — наше главное оружие.

— Ты же знаешь, что не сержусь, — усмехается «оружие». — Я понимаю: все, что произошло, — нет, все, что ПРОИСХОДИТ, — неизбежно. И правильно. Ты ушла на землю не для того, чтобы сыграть с людьми в наши фоморские игры. Ты ушла, чтобы найти ЕГО. Провидец — наше спасение, а ты — спасение провидца. Единственная возможность стать зрячим, взглянуть своему племени в лицо, увидеть окружающий мир, а не только изнанку собственного черепа. Кстати, ты что-нибудь знаешь о провидце? Мулиартех говорит, вы были знакомы еще до встречи? Какой он человек, наш провидец?

— Он красивый человек, — задумчиво говорю я. — Мужчина, у которого великолепное тело и привлекательное лицо. Если бы он занимался модельным бизнесом, ничего бы это не значило, кроме одного: внешность — это деньги. Будь Марк моделью, он обращался бы с собой, как с ценной вещью.

Но Марк хотел стать художником. Слепой хотел рисовать. И не мог. Поэтому, как здесь принято, смирился со своим увечьем, нашел дело, хоть как-то соприкасавшееся с призванием, отнятым болезнью. Марк объясняет людям, ЧТО есть искусство. Преподает теорию людям, у которых все в порядке со зрением, но не с пониманием… Почему-то теорией искусства здесь увлекаются в основном женщины. А еще они хотят видеть и осязать красивое — хотя бы до того времени, как станут женами и матерями. Потом у них появляется своя, не столь огромная, но собственноручно созданная красота — и они забывают про искусство. Задвигают его на дальнюю полку, чтобы изредка вспоминать: ах да, есть же у меня и такое знание! Не слишком полезное, зато приятное.

Так что красавец Марк проводит свою жизнь в окружении женщин, влюбленных в красоту мира. Они и Марка любят — как умеют. Сердцем, душой, телом и тщеславием. Поэтому на бедного мужика идет охота. Может, он и не замечает, что его со всех сторон обложили, но я-то вижу. Не сегодня-завтра его заловит самая бойкая и настойчивая из охотниц. И крепко свяжет брачными узами непригодного ни к чему такому Марка. Довольно скоро он ей надоест, потому что красавец-трофей — это одно, а красавец-отец семейства — совсем другое. Есть браки, обреченные еще до заключения…

— О чем ты? — смеется Морк. — Он УЖЕ влип в свой обреченный брак! Он почти женат на беспамятной принцессе из морских глубин!

Я смотрю на Морка со смешанным чувством благодарности и злости. Хорошо, что он помнит о моем предназначении. Плохо, что он мое предназначение ни в грош не ставит. А из-за него я тоже начинаю сомневаться: есть ли смысл выходить за провидца? Конечно, Мулиартех покровительствует нашему союзу… Но много ли Мулиартех понимает в том, что происходит?

Тьфу, пропасть! Этак до вечера я разуверюсь во всех догмах фоморской нравственности! Какая все-таки зараза этот Морк!

— Кто-то когда-то упрекал меня в торопливости… — ухмылка не сходит с нахальной рожи моего спутника. — Притом, что кто-то и сам волну обгоняет. Подожди. Просто подожди еще несколько недель. И увидишь, как все переменится. Ты вот считаешь меня бунтарем и разрушителем. А я, между прочим, тишайшее существо. Сижу себе на камушке ровно, пялюсь на горизонт, жду, пока бездна свое слово скажет… Не то что вы с Адайей. Тебе кто-нибудь говорил, что вы похожи больше, чем любая другая пара близнецов? Обе собственницы, обе жадины, обе любите власть, обе не терпите возражений, обе не умеете проигрывать…

Это Адайя-то не умеет проигрывать? С каким достоинством моя сестра отвернулась от тебя, синяя морда, и покинула нас, не жалуясь, не возмущаясь, не требуя привести тебя к повиновению властью матери и отца рода! Даже меня не стала уговаривать уйти с нею на сушу, я сама пошла, зная, как страдают близнецы, когда один на земле, а второй — в море. Наступившее раздвоение сознания превратило бы человеческий разум в душевнобольную развалину. Разум фомора, конечно, покрепче будет, но и мы не чувствуем себя здоровыми, разорвав узы крови. На обретение независимости требуется много времени и сил — и далеко не у всех получается стать отдельной, самостоятельной личностью. Могла ли я обречь сестру на такое испытание? Вот и покинула море и Морка, хотя видит Лир, как мне хотелось остаться…

Выходит, Адайя все-таки выиграла. Да, она не получила моего мужчину, зато сделала так, чтобы я тоже его бросила. Теперь я понимаю, откуда в душе Морка столько тоски и разочарования…

Глупая я. Если мною так легко манипулировать, что же сделает со мной отец лжи? Впрочем, он УЖЕ сделал со мной что-то. Что-то гадкое. Превратил в куклу, плывущую вниз по реке навстречу бедам, которых кукла не заслужила. Так сказал провидец. Мне хочется узнать, что он еще скажет Мулиартех и Мореходу, о чем вообще разговаривают эти трое, избавившись от нас с Морком. Эх, надо было не соглашаться, когда бабка предложила нам «проветриться»…

— Зачем ты прогнала жениха и невесту? — удивляется Мореход. — Думаешь, им помешает знание о предстоящем?

— Жениха и невесту? — вскидывается Мулиартех. — Вот ее жених, перед тобой. А тот, кто ушел, ничей не жених. Он отказался от своей судьбы, когда сестра Ады выбрала его…

— …потому что это была не его судьба, — подытоживает Мореход. — Ты же знаешь, морской змей, какими сильными чувствами нужно связать всех, кто отправляется в мою стихию. Иначе их разбросает по разным углам вселенной. Каждый из них должен быть у другого в уме и в сердце, чтобы остаться рядом на просторах моря Ид…

— Тогда как мне удержать провидца?! — в отчаянии спрашивает Мулиартех. Однако. До чего откровенные создания — обсуждают меня так, словно я не сижу напротив с разинутым ртом. — Ада не смогла вызвать в нем любовь. Значит, едва он придет в твой мир, мы только его и видели?

— Это не ОН придет в МОЙ мир, а ВЫ придете в ЕГО. — Мореход смотрит на милую старушку через наполовину опустевший бокал. — Я же первым делом сообщил, откуда я сюда явился. Из его башки. Из его личного пространства в бесконечном море Ид. Туда-то вся ваша милая компания и отправится. В том уголке законы устанавливает провидец, хозяин дорогой. Если вы, фоморы, ему надоесть успели, — никакими формальностями мужика не удержите. Вот бы в реальном мире так, а? — и он едва заметно подмигивает мне. Я не могу удержаться от понимающей ухмылки.

Мулиартех вздыхает:

— Мужчины! Что с вами поделаешь… А заранее ты мне можешь сказать, мальчик: хочешь ты нам помочь или нет? Может, единственное, о чем ты мечтаешь — это избавиться от моих потомков, да и от меня, старой больной женщины?

— Бабушка Мулиартех! — торжественно произношу я. — Позвольте мне так вас называть, потому что вы мне уже как родная. И как бы вы меня ни раздражали, я действительно хочу помочь. Я часто сталкивался с ложью и знаю: это больно. Особенно в первый раз. Мне жаль простодушный фоморский народ, до которого наконец докатились волны цивилизации. На хрен такие волны, на хрен такой опыт, море должно быть чистым. Пусть я не в силах избавить вас от затонувших танкеров и подлодок, от химических выбросов и прочего говна, презентованного человечеством, но хотя бы от лжи я вас избавлю. Себя не пощажу. Клянусь.

— Хороший ты ребенок! — растроганно улыбается Мулиартех. — Надеюсь, ты не рассердишься, если я тебе скажу: тот, кто назвал нас родичами, действительно становится нашим родичем.

Опа! Что, я уже начинаю синеть?

Заметив мое замешательство, моя благоприобретенная бабуля начинает хохотать:

— Не пугайся, не пугайся! Хвост у тебя не отрастет, да и волосы шевелиться перестанут, когда успокоишься. Все, что ты приобрел — это любовь и покровительство моря. Вздумаешь стать моряком или ловцом жемчуга — обогатишься. Упадешь во время шторма за борт — не утонешь. Встретишь другого фэйри — хоть нашей расы, хоть любой другой — получишь должное уважение. Как почетный фомор.

— И за что счастье-то такое? — пожимаю плечами я. — Ничего не сделал, только речь произнес…

— Очень много сделал, — неожиданно встревает Мореход. — Героически решился впустить посторонних в собственное подсознание — раз…

— У нас на земле таких героев — пруд пруди, — ворчу я. — И впускают кого ни попадя, и еще приплачивают за то, чтоб пришелец в подсознании пошуровал. Психотерапия называется.

Мореход одновременно морщится и ухмыляется. Видать, человеческая наука психология не вызывает у него приязни.

— Сам решился в собственное Ид погрузиться — это два! — продолжает он. — Дайвинг не из легких. Там с тобой всякое приключиться может. Места дикие, неизведанные, сам понимаешь. Ну и демон ваш фоморский — та еще штучка.

— А что, отец лжи — фомор? — внезапно всплывает вопрос. Я не знаю, почему так подумал. Но, похоже, попал в точку. Мулиартех глядит на меня с опаской. Мореход — с интересом.

— Не человек — это точно, — кивает он. — А вот принадлежит он к фэйри или к другой какой расе — затрудняюсь сказать.

— Мутант! — усмехаюсь я. — Злющий вредоносный мутант. Я так понимаю, он существо несчастное и невезучее. Иначе зачем бедняге столько судеб калечить, чтобы одну-единственную судьбу исправить — свою?

— Цепная реакция, — отвечает Мореход. — Если б он с самого начала что-то В СЕБЕ изменил — все бы у него наладилось и без нагаси бина, или как их там. Но злые колдуны столько сил тратят, лишь бы ничего в себе не исправлять, лишь бы обтесать окружающую реальность под свое убожество, что только диву даешься. Кажется, чего уж легче: сделай усилие в правильном направлении и спи, отдыхай. Почивай на лаврах. Нет. Всю вселенную на уши поставят ради своего душевного недуга.

— А как насчет физических недугов? — осторожно интересуюсь я. Действительно, я не самое совершенно существо на земле. Наверняка мой мир не больно-то прекрасен. И в нем больных, изломанных мест навалом…

— Твоя слепота роли не играет! — машет рукой Мореход. — Пока ты все живое ослепить не задумал, чтоб они от тебя не отличались, — в демона не переродишься.

— Ну, а мы-то по твоей классификации кто? — Мулиартех, похоже, уязвлена словом «демон». Неудивительно. Морской народ не раз и не два получал это имечко из уст людей.

— Гости дорогие! — смеется Мореход. — Демон, как правильно сказано в каком-то человеческом справочнике, врывается в мир, причиняет миру боль и мгновенно уходит обратно. Демон рвет ткань реальности. Она потом срастается, но кое-как, рубцами и шрамами. А если кто в нее вписывается нормально, без мучительства, то становится богом. На моих островах полным-полно богов, рожденных хозяевами островов — людьми и не людьми. С некоторыми я дружу. С некоторыми — только раскланиваюсь. Главное, чтоб не уродовали остров, на котором живут.

— Люди могут рождать богов? — я недоуменно качаю головой.

— Еще как. У меня недавно на небе даже созвездие новое появилось, Мать Богов. Одна храбрая женщина собой пожертвовала, чтоб на ее острове жилось полегче. Ну, это уже совсем другая история…[22]

Я сижу, погруженный в нерадостные мысли. Нерассказанная история о самопожертвовании безвестной особы совсем не греет душу. А что, если и мне придется вот так — фьють! — и вознестись, и занять место на небосклоне, и завершить все свои земные дела, чтоб кому-то в неизведанном внутреннем космосе житуху облегчить… Я ничего подобного для себя не планировал.

Мореход смотрит на меня выжидательно. Вроде как взвешивает: гожусь я в самоотверженные герои или не гожусь? А я что? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, хочу ли услышать: не дрейфь, мужик, ты выживешь, ты всех победишь, ты все устроишь наилучшим образом — и никаких там созвездий в честь павшего смертью храбрых! Утешения мне сейчас не опора, а засада. Наверное, герои погибают, когда становятся слишком самоуверенными. Не знаю, кто это сказал.[23]

В любом случае, от нашего анабасиса[24] увиливать не стану. Вон, сколько всего от моего личного мужества зависит. Никогда раньше я не чувствовал себя столь значительной фигурой. Кажется, люди соглашаются рисковать собой именно ради этого ощущения…

Вечереет. На улицу выплескиваются волны сограждан, завершивших повседневный трудовой подвиг. Движения у них сосредоточенные, рыскающие: долгожданный прохладный вечер надо прожить на всю катушку, чтоб не было мучительно больно за бесцельно проведенные часы. Все-таки дети земли — несгибаемый народ. Авось и я, плоть от плоти этого мира, не подведу своих таинственных поручителей.