Глава 10. Полных побед не бывает. Но частичные тоже неплохи.

Бесспорные победы и безусловное одобрение случаются только в голливудских фильмах. Реальность не настолько щедра, чтобы признать: победа за тобой, герой! Пей и веселись в три горла. И чтобы ближние и дальние от души славили победителя и водили хороводы – тоже не дождешься. Одно из двух: либо ты на пике власти запрещаешь критиковать твое геройское деяние, либо терпишь разъяснения экспертов, что ты не так в ходе подвига содеял. Не учитывая тот факт, что эксперты во время твоего геройствования по укрытиям ховались и уши ладошками прижимали.

Я обреченно вздохнула. Майка поит меня чаем. Вернее, отпаивает. После психологических баталий и престидижитаций[39] накатывает такая слабость… Мир становится крошечным и неразборчивым, как будто смотришь в перевернутый бинокль. Или даже в перевернутый телескоп.

Тело вспоминает все симптомы морской болезни и норовит воспроизвести их на суше. И хуже всего, тебе становится все равно, что происходит с твоим телом. Ведут ли его куда, кормят ли чем, ругают ли за что… Ты в этот момент находишься где-то еще. Подозреваю, именно там, где проживают драконы. В мире философского созерцания на фоне приглушенных чувств и пригашенных потребностей. Чтобы увидеть происходящее в мире людей, приходится напрягать все органы восприятия и давать указания мозгу. Дабы не манкировал, а обрабатывал полученные сигналы.

И вот, когда ты в таком состоянии, тебя непременно надо проинструктировать насчет совершённых ошибок. Когда битва окончена и обозы, елозя в истоптанной грязи, собирают убитых и раненых. Ох, Майка, Майка, какая ж ты зануда…

- Зачем ты ей наговорила, что мы по наклонной покатимся, будем торговать наркотиками и спать с маньяками? Она же этого действительно боится…

- Зачем ты говорила про пятилетнюю выживаемость и химиотерапию? Теперь она будет думать, что ее облучат и что она дольше пяти лет не проживет…

- Зачем ты сказала, что она играет в игры? Это ее обидело… Она же искренне…

Голова моя заваливается назад, свешивается с тряской телеги, воняющей кровью и выпущенными кишками, мне дурно, поднимите мне голову, я не хочу в ров, я жива, я победила, разве ж можно так с победителями, не надо меня тащить за руки, мне больно, пустите, я вам еще покажу…

- Стоп, мама, стоп! – голос раздается, как мне кажется, прямо с потолка. Потолок странный, сводчато-вогнутый, я никогда не замечала, какой тут странный потолок, в типовой квартирке, как это может быть, неужели соседи так и ходят по кривому полу?.. – Мама, замолчи. Замолчи, я сказал. Нет. А я сказал, заткнись! Если тебе стыдно за то, что перетрусила, хотя бы не мучай Асю. Вот именно! За то, что она НЕ струсила.

Меня подхватывают под мышки и под колени и несут в кровать, словно маленькую девочку, заснувшую на кухне, пока взрослые про скучное разговаривали. Кровать большая, мягкая, колышется плавно, будто колыбель. А может, будто погребальная ладья. Я сегодня проявила героизм. Надо мной произнесут ритуальную формулу: «Вижу отца своего, вижу мать свою, вижу братьев и сестер своих, вижу род свой до последнего колена, они зовут меня к себе! Зовут в Вальгаллу, где настоящие герои живут вечно!»?

У меня шок. Я должна заснуть. Но сейчас, когда телу, наконец, позволили принять горизонтальное положение и выпасть из участия в беседе, я с неожиданным интересом прислушиваюсь к голосам в коридоре.

Гера возражает своей матери. Своей непрошибаемой, неугомонной матери. Невероятно.

- Ты меня обидел!

- Ну и что? А ты Асю обидела. И дальше бы обижала, не замечая, что Ася со стула валится.

- С чего ей валиться-то?

- С того, что она всю жизнь под бабкиной тиранией прожила. У нее в голове бабкин голос день и ночь разговаривал. Издевался не умолкая. Ася разум потеряла, пытаясь от этого голоса избавиться. Думаешь, если бы у нее был выбор, она не захотела бы в своем уме остаться?

- Э-э-э… - мнется Майка. Майка. Мнется. Не-ве-ро-ят-но!

- И вот, когда Ася впервые по-настоящему бабку отшила, да не от себя - от всех нас, от тебя, от Сони, от меня! – не дала ей называть вас блядями, а меня лохом – ты тут как тут. Советы даешь. Недочеты разъясняешь.

- Но должна же я…

- Что должна? Занять освободившееся место в Асиной голове? Если бабкин голос раз и навсегда заткнется, то твой будет звучать до скончания веков и вести Асю верным путем?

- Гера, ну что ты на меня взъелся?

- А то! Я не хочу, чтобы моя мать стала такой же, как моя бабушка.

- Бабушка всегда тебя любила!

- Мать! Она никого не любила. Просто кого-то поучала больше, кого-то меньше. Вам больше доставалось - со своим полом бабка соперничает жестоко. До последнего проблеска независимости. Пока не нагнет и в нагибе не зафиксирует – не успокоится. А мужиков она трогает, только если они сами на соперничество напрашиваются.

- Это как? – недоумевает Майка. Я хихикаю чуть слышно, натягивая одеяло на нос. Ну до чего ж у меня сестры ненаблюдательные!

- А вот так, - бурчит Гера. – Вечно она объясняет, что мужское дело, а что не мужское. Цветы выращивать или готовить – не мужское. У ее соседа какой-то кактус зацвел – бабка аж на говно перевелась. Чей-то муж пироги печет – опять говно. Не мужским делом занялись! А бабы у них виноваты, что мужики срамным занятием увлекаются. Представляешь, сколько бы она дерьма на Асиного Дракона вылила?

- А что? – из голоса Майки уходят последние возмущенные ноты. Всепоглощающая жажда сплетни просыпается в нем.

- Он же шеф-повар! Аська тебе что, не рассказывала?

- Класс!.. – голоса удаляются, гаснут, я улыбаясь засыпаю и засыпая улыбаюсь. Герка – не маменькин сынок. Он мужчина. Он защитник. Я вырастила настоящего мужчину. Сама. Класс!

Наутро Майка пьет кофе, усердно разглядывая вид из окна - двор, поднадоевший за три недели пребывания в Берлине. Ну, чтобы не смотреть на мое опухшее от пересыпа лицо с такими невинными-невинными глазами, сойдет и двор. Майке неловко, но просить прощения – только усугублять неловкость. Приходится пялиться из окна.

Впрочем, Майкины ухищрения меня не интересуют. Что-то происходит в душе самой легкомысленной и благополучной из нас – в душе Софи. Она глядит на меня, требовательно и нетерпеливо, как будто пытается передать важную информацию, одними взглядами, без помощи слов. Ей явно мешает присутствие Майи и Герки, мучительно долго собирающихся в очередной культпоход.

Наконец, квартира пустеет. Мы остаемся вдвоем. В конце недели и я уеду. Недолго мне осталось в Европах жуировать. Вернусь в родные пенаты, встречусь с московскими морозами, и вполовину не такими злыми, как здешние – сырости им не хватает, промозглости. Континентальная наша жизнь. Столичные мы неженки.

В Москве ждет меня Дракон. Спокойно ждет, без подросткового азарта. Знает: рано или поздно мы решим, как строить нашу совместную жизнь. Жить вместе или раздельно. Заводить общий круг знакомств или нет. И вообще, оставаться вместе или обойтись бурным романом длиной в несколько месяцев.

- Мы должны поговорить, - чуть слышно произносит Соня, усаживаясь напротив. – Я хочу сказать тебе одну вещь. Только мне трудно ее сказать.

Оп-па! Я смотрю на Соньку и понимаю: сейчас рухнет еще одна семейная легенда. Легенда о самодостаточной, самовлюбленной и самостоятельной Софи, жизнь которой – это сплошные «само», которой никто не нужен, которая ищет одних лишь удовольствий, безжалостно порывая со всяким, кто претендует на большее. Глаза у Сони задумчиво-печальные – глаза женщины под пятьдесят (страшный, страшный рубеж, не Рубикон уже, а Стикс), но без отрицания, без гнева, без торговли… Соня смирилась с тем, что скоро, совсем скоро из ее жизни исчезнет элемент Дикой Охоты на любовь. И что останется? Боже мой, у нее же ничего нет…

Чтобы быть не одинокой, а самодостаточной, нужно очень много всего. Столько, сколько иному человеку за целую жизнь не раздобыть, не запасти, не накопить. Талант. Мастерство. Стезя. Репутация. Идея. И чертова уйма планов. А складывается из этого по большей части не что иное, как трудоголизм. Страх перед праздниками, ненависть к выходным, привычка засиживаться на работе. Для эпикурейца – образ ада на земле. Для биографа – творческая аскеза во имя предназначения. Для стареющей женщины – клетка, захлопнувшаяся так давно, что ты уже и забыла, каково это – быть свободной, быть женщиной...

Соня, думаю, много лет назад поняла: удобное сочетание трудоголизма и эротомании не избавляет от одиночества. А сейчас, сейчас, когда мужской хоровод скудеет, не может не оскудеть – как она жить будет? Сердце мое пропустило удар.

- Ну ты вчера разбушева-алась, - бормочет Сонька, собираясь с мыслями, - прямо не ожидали… В общем, посмотрела я на тебя и подумала: надо нам с тобой поговорить. Я все тяну и тяну, а деваться-то больше некуда…

- Сонь, не томи, - гаснущим голосом шепчу я. – Что случилось-то?

- Я замуж вышла, - просто, как «я в магазин сходила» ляпает моя непредсказуемая сестра.

- Как то есть… а где… и когда… - давлюсь вопросами я.

- Месяц назад расписались. Свадьбы устраивать не хотелось, да и не женятся тут с помпой. Зарегистрировались по-тихому, он, наверное, сюда переедет. Так что не обессудьте, сестренки, последний раз вы у меня всем табором останавливались.

- Не страшно! – отмахиваюсь я. – А чего ты скрывала-то? Боялась, мы тебе позавидуем?

- Боялась, вы меня осудите, - грустно улыбается Софи. – Мы же такие… непокобелимые. Три прекрасных одиночки, у каждой своя жизнь, мужики нам нафиг не нужны, все у нас и без мужиков замечательно… Я тоже так считала. И совершенно искренне, заметь. Если бы кто из нас замуж намылился, наверняка бы сказала «пфуй!» и рожу бы скривила.

Сонька так комично гримасничает, что я начинаю хохотать. Хохотать, несмотря на все свое недоумение и любопытство. Обрадованная сестрица принимается излагать события по порядку. И я понимаю, что ничего не понимала. Ни в жизни, ни в характере близких мне людей.

Когда читаешь учебники-пособия-монографии по психологии, кажется: уж у меня-то, у моей-то родни все иначе! Их комплексы зарождаются и прорастают совсем из другой почвы! И если написано: склонность к случайным связям возникают у людей, так и не понявших, что есть любовь, к моей сестре-нимфоманке это не относится. Она не нимфоманка, она темпераментная. И не комплексы у нее, а свободный выбор свободной женщины. И если даже свободный выбор длится три десятилетия кряду и никогда не заканчивается появлением в жизни сестры родного человека, это ничего, это нормально.

Но сколько можно врать себе? Того факта, что Соня не различает любовь и секс, не избежать. Можно закрывать на него глаза, можно обходить его стороной, можно замалчивать и толковать наперекосяк. Но избежать – не получится. Сонька, не понимающая, что одно не заменит другого, что страсть, даже бурная, хороша ненадолго… Что через несколько недель бурной страсти будет уже недостаточно, что придется взрастить в себе любовь… или упорхнуть из этой клетки. И отправиться на поиск другой клетки. Совсем новой. Чтобы прожить еще несколько недель полной жизнью.

В глубине души я не могла не предвидеть: грядет, гм, крах Сониного рецепта счастья. И не потому, что счастья вне семьи не представляю. Очень даже представляю. Один такой рецепт вживую рядом ходит. И доводится нам с Соней родной сестрой. Просто Сонькина личность под такое счастье не заточена. Весь ее тридцатилетний марафон был сплошным и безнадежным поиском любви.

И вот, все сложилось. Сошлись звезды, смилостивились боги. Душа, израненная неумением любить, нашла того, кто ее научит.

- А что же ты Майке сказала, что в гробу угомонишься? – недоумеваю я.

- А Майка чего-нибудь другого ждала? – вспыхивает Соня. – Я для нее – живое подтверждение, что жизнь можно и одинокой прожить. И быть счастливой.

- Это скорее она для нас – подтверждение. Но сомнительное. Мы – не она. И под Майку косить не обязаны, - философствую я.

- Я просто не знала, как приступить… к исповеди, - признается Сонька. – Зато теперь – карты на стол. Мы с ним так долго вместе, что даже смешно.

- И сколько?

- Полтора года.

- Да. Это действительно смешно, - киваю я. – Жуткий срок. С таким не поспоришь. А зачем ты у того типа в Starbucks'е визитку взяла?

- У какого? А-а-а… - припоминает Соня. – Так по работе же. Я ж еще и работаю – не забыла?

- Забыла. Казалось, ты только развлекаешься. А он кто? Ну, твой… муж. – Слово выговаривается с трудом, будто незнакомое.

- Коллега мой. Мы сперва вместе проекты делали, потом как-то так все закрутилось… Я думала, стандартно будет – роман, скука, расставание, подляны-подставы, увольнение. А скука все не приходит и не приходит – ну что ты будешь делать? И мне, наоборот, только интересней с ним становится. Между делом с семьей меня познакомил, с друзьями. И никакой с их стороны козьей морды – что это, мол, за русская потаскушка, где ты только ее нашел? В общем, он оказался хорошим, они оказались нормальными, жизнь оказалась полна. Вот я и сдалась. Видать, время мое пришло.

- Не столько время, сколько чувство. Чувство твое пришло. И доказало, что никакой ты не суккуб! – размышляю вслух и нечаянно проговариваюсь.

- Не… кто?

- Суккуб! Ну, это такие… - я обрисовываю в воздухе фигуристый женский силуэт.

- Вспомнила! – машет руками Сонька. – А раньше казалось, что суккуб? Вот умора!

Умора. Смертельная умора для представителей сильного пола. Умора, с которой лучше не сталкиваться, если хочешь жить. Но это – не про мою сестру. У которой, к счастью, совсем другая стезя.

* * *

Разумеется, все у меня получилось. И дрянная черепица не осыпалась с кровель, хотя скрипела и грохотала во всю мочь. На мое счастье, случилась гроза - и шум подняла такой, что я могла гулять по крышам с оркестром и оставаться незамеченной. Моим главным преследователем была молния. Пару раз белая шипящая струя огня впивалась в крышу рядом со мной. Недолет... перелет... И вот я внутри узкого вонючего прохода в королевскую опочивальню. Камень, шурша, сдвигается с места, с него сыплются и бьются вдребезги какие-то банки. Оп-па! Не будь я здоровенной ядовитой тварью, влипла бы по самые ножны. Тоже мне ниндзя-невидимка! Громче войти не могла?

Я, морщась от брезгливости, вползаю в тесную комнатушку, уставленную... черепами?

Помещение буквально облеплено дурацкими фенечками доморощенных сатанистов. Тут тебе и перевернутый крест, и пентаграмма, и пакостные мумии, и черепа, оправленные в серебро, превращенные в чаши, миски и подсвечники. Дурачок венценосный. Вздумал у князя тьмы просветления искать. Жрец сортирный.

Дверь распахивается, наполняя "святилище" запахом воска. Видимая в проеме часть спальни сияет, словно шкатулка с драгоценностями: каждый выступ заставлен свечами - в канделябрах и без. Интересно, король боится темноты или грозы? Раньше тут иллюминации не устраивали.

Прямо в лоб мне смотрит взведенный арбалет. Щелчок и звон тетивы! Это плохо. Вернее, было бы плохо, останься я человеком. Фурия лишь слегка отклоняется, потом поднимает руку... Все это время стрела ползет, увязая в прозрачных завитках воздушных потоков - не быстрее улитки. Я ловлю ее за черное мощное древко и ласково спрашиваю:

- А почему не пулей?

Человеческая фигура роняет арбалет и отступает вглубь комнаты. Крепкий он мужик, этот король! Даже сознания не потерял.

Выползаю на свет и вижу: никакой передо мной не мужик. Это женщина в мужской одежде. Телохранительница, что ли?

- Ты пришла? - улыбается она робкой, счастливой улыбкой. - Благодарю, благодарю... - по ее щекам текут слезы. Потоки слез. Ее всю трясет. И не от страха. От счастья.

- Пришла, пришла, - бормочу я, подхватываю оседающее на пол тело и волоку к кровати, - да что с вами, девушка? Что вы так переполошились-то?

- Ты меня сразу убей, пожалуйста, - бормочет незнакомка, захлебываясь словами. - Я вам душу отдам, как обещала, только детей не трогайте, умоляю... Они же маленькие совсем, безгрешные, зачем они вам, пожалуйста, пощади их, пощади...

- Цыц! - хлопаю я ладонью по одеялу. - Я тебе не сатана, души жрать! Я порядочный киллер в теле порядочной ламии! Вытри нос. Никто тебя не тронет. А уж детей твоих и подавно. Быстро рассказывай, какого хрена ты тут делаешь.

- Так ты не королева демонов?

- Ну да, королева! Корону видишь? Державу со скипетром видишь?

- Не-е-ет...

- И я не вижу. Значит, не королева. А где этот ссыкун?

- Кто?!

- Величество его паршивое! Бабу вместо себя в постель сунул. Найду - убью. Где он?

- В моей спальне... - шепотом произносит она, вытягивая руку куда-то в направлении камина.

Камин чист, как операционный стол. Ага, фальшивка. За ним наверняка потайной ход и вторая спальня. Старая уловка. Специально для наложниц и наемных убийц. Вот покончу с королем и выпорю Дубину ременной плетью. Ни о чем не сообщил, поганец: ни о том, что поверх очка целая алхимическая лаборатория расставлена, ни о привычке короля спать не дома.

- А кто из вас демонов-то вызывал? Ты или король? - осведомляюсь я.

Женщина шмыгает носом, утирает рукавом веснушчатое лицо и вздыхает:

- Оба.

- Бессмертия, что ль, искали?

- Ну, королю предсказали, что из этой комнаты в бурю к нему явится смерть, вот он и решил переговорить с демонами, разузнать...

Король еще глупее, чем оба его сынка, вместе взятые. Навязал себе на голову пророчество - из тех, что сами исполняются, когда их произнесут. Если годами вызывать демонов, однажды дозовешься. А поскольку его величество ни капли не колдун, он и самого хилого демона не удержит. Вот тебе и смерть из очка, как и было предсказано.

- Ты хоть ведьма? - спрашиваю я уже из чистого любопытства. Никуда этот гнусный королишко от меня не денется. Достану и съем.

- Бабка была ведьма, - безнадежно шепчет жертва королевской фобии. - А я вроде как нет.

- Поди-ка сюда, - тяну я ее на свет. - Повернись... Сойдет. Раздевайся.

Незадачливая внучка ведьмы - высокая конопатая брюнетка с выдающимися формами - шумно сглатывает. Я б на ее месте тоже не утерпела. Хорошо хоть не писается.

- Сейчас я перекинусь в другого демона... - с расстановкой произношу я. - Он тебе тоже ничего не сделает. Но он возьмет твою одежду и пойдет к королю. А ты через пять... нет, через семь минут выбежишь в коридор и поднимешь страшный хай. Бегай, кричи, визжи, бейся в истерике - и так минуты три. Пусть никто ничего не понимает. Потом тащи их в комнату, открывай камин и постарайся сама туда не заглядывать. А то потом кошмары замучают. Поняла?

- Поняла! - радостно выдыхает она. - Ты его сожрешь?

- А то! - хвастливо подмигиваю я. - Ты удрать-то сможешь? Под суд тебя не отдадут?

- Может, и отдадут... - пригорюнивается моя невольная сообщница.

- Тогда попросишь защиты у младшего принца. Он тебя в обиду не даст.

- Ты меня у него выкупишь? - с надеждой и одновременно со страхом спрашивает она.

- А ты разве рабыня?

- Нет. Я свободная. Просто я подумала, тебе же нужна моя...

- Ни твоя душа, ни твоя жизнь, ни твоя служба мне не нужна. Поорешь несколько минут - и вольна бежать на все четыре стороны. Заметано? - и я протягиваю черную руку с длинными, как ножи, когтями. Человеческая кисть тонет в моей, но на лице женщины - счастье, огромное и яркое, сияющее даже в ослепительном свете сотен язычков пламени.

Кто ж знал, что зрелище извлечения суккуба из Черной Фурии заставит это счастье без всякого перехода смениться таким же всепоглощающим ужасом? Я же до этого никогда из ламии в суккуба не перевоплощалась и не знала, как это происходит...

Теперь-то я в курсе, что тулово Фурии начинает раздуваться, раскачиваться, завязываться в узлы в диком танце, голова ее растягивается, распахивается, будто врата геенны, а изо рта лезет, распяливая все еще человеческие губы, багровотелая тварь с голодными глазами маньяка.

Как она не умерла, бедная бабенка - не понимаю. Поистине, женщины - несгибаемые создания. А эта еще и машинально стянула свой наряд, вручила его суккубу и даже принесла полотенце, чтобы я вытерла с кожи потеки ядовитой слюны, оставленные ламией.

- Мерси, - квакнула я, отряхиваясь и приглаживая волосы, стоящие дыбом после негигиеничного, неопрятного - да попросту отвратительного - перевоплощения.

- А с этим что делать? - борясь со страхом, моя новая подружка указывает на шкуру ламии, лежащую на полу, как последствия линьки детеныша какого-нибудь Ёрмунганда.

- Не обращай внимания, сама испарится! - отмахиваюсь я. Все эти хвосты-когти-чешуя - из эктоплазмы. А потому превращаются в слизь и растворяются в воздухе, как только лишатся магической основы, придающей им форму.

- А-а-а-а... - Ее глаза впериваются в мое скомканное лицо с вывернутым и разорванным ртом, валяющееся у нас под ногами. Оно уже оплывает, словно нагретый воск.

Я тем временем влезаю в бриджи и рубаху. В состоянии суккуба я ничего не стесняюсь, но прежде, чем подействует мое сокрушительное обаяние, должна же я подойти к королю вплотную? Скверно, если он улизнет от моей всесожигающей страсти и примется бегать по замку, пугая подданных дикими криками. Скверно для королевского имиджа. Пусть умрет достойно. Точнее, пусть умрет счастливым - тем более, что он умрет целиком. После того, что я с ним сделаю, у него не будет даже шанса на загробную жизнь.

Кивнув на прощанье, я подхожу к камину. Лепной выступ, на который следует нажать, чтобы открыть проход, светится издали, отполированный ладонями короля и его любовниц. Ну и тупица же ты, твое величество...

- Фелицата? - слышу я из недр спальни. В отличие от той, первой, эта не освещена ни единой свечечкой.

- М-м-м-м... - выдыхаю я, стараясь копировать голос брюнетки.

Ага, вот как ее зовут - Фелицата, "приносящая счастье". Оно, конечно, так и есть, вот только вопрос: кому приносящая? Уж точно не тебе, королек.

На кровати сидит чертовски красивый мужчина. Великолепное породистое лицо, отлично сохранившаяся фигура, благородная седина в ухоженной шевелюре. Прямо жалко такое убивать. Лучше б он был похож на жабу или на гиганского слизня. Подхожу ближе. Мои глаза отлично видят в темноте и улавливают новые детали королевской внешности: безвольный рот и высокомерный взгляд. Очень они его портят. Напыщен, глуп, самоуверен. Уничтожитель поневоле. Разрушитель по нечаянности. Убийца по недомыслию. Но мы, суккубы, не брезгуем никем.

- Мне там так страшно... - шепчу я, прижимаясь к королю грудью. - Можно мне к тебе?

- Мы же договорились! - холодно чеканит он. - Во время грозы и после ритуалов ты спишь там, а я здесь. И хватит ныть, что тебе страшно! Я сказал, вон! Убира... - его дыхание пресекается. Суккуб уже жует ему ухо. Слегка так жует, любовно - ни я, ни ламия, ни тем более дракон не стали бы до этого опускаться. Но суккуб блаженствует. Для нее это - аперитив перед обедом.

- Фелица-а-а-ата, - октавой ниже гудит его рассиропленное величество, - девка ты распутная... Но чтоб потом вернулась туда!

- Всенепременно, - бормочет суккуб, стаскивая с величества рубашку в кокетливых рюшечках.

Сейчас, когда голод ее развернулся во всю мощь, суккуб больше не видит короля. Его тело стало прозрачным, хрупким сосудом, в котором сплетаются и пульсируют золотые нити - по ним бегут волны драгоценной жизненной энергии, самой прекрасной еды, какой только может желать голодный демон.

Суккуб опрокидывает обнаженное тело жертвы на кровать и садится на него верхом, стиснув ногами королевские бока. Ее ногти чертят по королевской груди, глаза с жадностью наблюдают, как под пальцами вспыхивают красноватые искорки, как они бегут, сливаясь в блестящие ручейки, вниз, вниз, к бедрам, туда, где его величество уже готов осчастливить развратницу Фелицату. Суккуб восхищенно улыбается и запрокидывает голову. Давай, король, концентрируйся. Демону не нужен рот, чтобы выпить человека досуха...

Тело смертного - наркотик для демона. Оно перетекает внутрь суккуба чистым блаженством, насыщая и умиротворяя, словно ожившая река - потрескавшееся, окаменевшее под солнцем русло. Суккуб хрипит сквозь стиснутые зубы, впивается пальцами в стремительно высыхающую плоть, давит ее, будто винодел - спелую гроздь, выжимая последние капли сока. До последнего глотка, король. Отдай мне себя до последнего глотка.

В коридоре тем временем поднимается гвалт, беготня, визг, стук и бряк. Самое время. Король давно не двигается и не дышит. Собственно, это больше не король и даже не человек.

Первый из ворвавшихся стражников потом месяцами путался в показаниях, описывая увиденное в свете факела: то сверкающий призрак, вылетающий в окно, то сверкающая красавица, растворившаяся в воздухе, то сверкающий змей, скользнувший в стену. Но сначала это сверкающее нечто наклонилось ко рту трухлявой мумии, лежащей на королевском ложе и втянуло в себя струйку серебристого дыма, вылетевшую из сморщенных губ.

"И только по кольцам на руках слуги узнали, кто это!" - ухмыльнувшись, подумала я, лежа под кроватью в теле ламии.