"Авиация и космонавтика 1994 02" - читать интересную книгу автора

БАРОН МАНФРЕД фон РИХТГОФЕН КРАСНЫЙ ИСТРЕБИТЕЛЬ

До настоящего времени Рихтгофены не принимали очень большого участия в войнах. Фон Рихтгофены жили всегда в деревне. Практически мой отец был первым членом нашей фамилии, возымевшим мысль сделаться солдатом. Он поступил в кадетский корпус и служил потом в уланском полку. Нынешнее поколение Рихтгофенов имеет гораздо больше солдат. Я потерял шестерых двоюродных братьев, все они служили в кавалерии.

Отец мой служил в 1-м кирасирском полку в Бреславле, когда я родился 2 мая 1892 г. Потом мы жили в Клейнбурге, где я до 9 лет получил домашнее образование. Год я посещал частную школу, а затем стал кадетом в Вальштадте. Готовясь к карьере военного, я поступил в 1-й уланский полк.

Другой летчик Рихтгофен - мой брат Лотар. Он награжден орденом «Роит le Merite» *. Самый младший мой брат еще учится в кадетском корпусе и с нетерпением ждет, когда сможет поступить на действительную службу. Сестра моя, как и- все женщины нашей фамилии, занята уходом за ранеными.

Мой первый полет в качестве наблюдателя начался рано утром, в 7 часов. Я был взволнован и не имел представления, на что это должно походить. Каждый, кого я ни спрашивал об ощущениях, говорил мне разное.

Мы приехали на аэродром, и впервые я влез в аэроплан. Ветер от пропеллера был адский. Первым моим открытием было то, что никак нельзя было связаться с пилотом. Все сносилось ветром. Я вынул бумажку - она исчезла. Мой шлем скатился долой, очки слетели с головы. Моя куртка оказалась плохо застегнута, короче, я чувствовал себя весьма неуютно.

Прежде чем я успел подумать, что будет дальше, машина покатилась, набирая скорость. Я схватился за бока гондолы. Вдруг толчки кончились, мы были в воздухе, земля уходила прочь от меня.

Мне сказали, куда мы полетим. Я должен был направлять пилота. Мы сделали несколько эволюции, и я совершенно потерял представление о том, где мы и куда летим. Я осторожно начал выглядывать за борт. Люди выглядели до смешного маленькими, дома, казалось, выставлены из коробки с игрушками. Вид был очень красивый. На заднем плане был Кельн. Собор выглядел подобно маленькой игрушке. Быть так высоко над землей, быть господином в воздухе - прекрасное чувство.

____________________

* «За заслуги».

Я потерял чувство времени и был очень огорчен, когда пилот решил, что пора спускаться.

Сильнее всего мне хотелось тотчас же отправиться в новый полет. У меня не было в воздухе никаких неприятностей, скажем, головокружения. Аттракционы типа «американских качелей» мне противны - на них не чувствуешь себя в безопасности. Но на летательном аппарате ощущаешь себя вполне надежно, на аэроплане сидишь, как в удобном кресле, головокружение просто невозможно. В то же время полет действует на нервы, особенно когда аэроплан резко ныряет вниз, когда мотор останавливается и после ужасного шума наступает не менее ужасная тишина. Инстинктивно хватаешься за борта и думаешь: «Ну вот, теперь ты падаешь на землю». Однако все идет естественным порядком, а посадка, когда снова касаешься Terra ferma, кажется такой простой, что и не должно было быть такого чувства, как страх. Я был полон энтузиазма и готов был сидеть в аэроплане весь день. Я считал часы до следующего старта.

10 июня 1915 г. я приехал в Гроссенхайм. Оттуда меня должны были послать на фронт, и я стремился вперед, боясь лишь одного - приехать слишком поздно, когда мировая война могла уже закончиться. Чтобы стать пилотом, мне нужно было три месяца, но за это время мир мог быть уже заключен и моей карьере летчика пришел бы конец. Я полагал, что вполне годился в качестве наблюдателя, учитывая мой кавалерийский опыт. После двух недель ознакомления с полетами я был послан туда, где оставались еще шансы для маневренной войны, - в Россию.

Макензен тогда славно наступал, прорвав русскую оборону у Гёрлица. Под г. Рава-Русская я присоединился к его армии. Меня послали в знаменитый 69-й авиаотряд. Будучи совсем новичком, я чувствовал себя весьма глупо. Моим пилотом был обер-лейтенант Цеймер. Теперь он калека. Я - единственный оставшийся в строю из всего авиаотряда.

Началось самое прекрасное для меня время. Ежедневно утром и вечером мы должны были летать на разведку и очень часто приносили ценные сведения.

Летом мы наступали с армией Макензсна на Брест-Литовск. Мое дело заключалось в разведывании. Я с огромным удовольствием принимал участие в разведывательных полетах, происходивших почти ежедневно. Для наблюдателя важно найти себе пилота с сильным характером. Однажды нам сказали, что к нам в отряд поступил граф Хольк, и я подумал, что этот человек как раз мне и нужен.

Хольк появился не в «Мерседесе» и не в личном спальном вагоне, как мы полагали, а пришел пешком к нам на аэродром г. Рава-Русская. Через сутки появился с багажом его ординарец. Граф был спортсменом не только на земле, летать для него также было спортом. Он был пилотом редкого таланта и не боялся предстать перед неприятелем.

С ним мы совершили много разведывательных полетов в глубь России. Несмотря на молодость Холька, с ним у меня никогда не было чувства неуверенности. Напротив, в критические минуты он поддерживал меня; когда в полете я оглядывался и видел его решительное лицо, это прибавляло мне духу и мужества.

Последний наш полет едва не привел к катастрофе. В тот день мы не имели конкретного задания, мы должны были переменить аэродром, но о месте посадки не было известно ничего. Чтобы не подвергать, наш старый «сундук» риску, мы полетели в направлении Брест-Литовска. Русские отступали повсюду, все деревни горели - запоминающаяся на всю жизнь, поразительная картина. Мы решили проверить направление вражеских колонн и, делая это, летели над горящим городом Вижице. Клубы дыма, простиравшиеся до высоты 2000 метров, мешали нам продолжать полет, поэтому мы шли на высоте 1500 метров, чтобы лучше все разглядеть. Я советовал Хольку облететь облако дыма, что заняло бы пять минут кружного пути. Но Хольк решил не сворачивать, а полететь насквозь. Как только мы влетели в дым, машина начала качаться. Я ничего не мог видеть вокруг себя, глаза мои слезились от дыма. Внизу было сплошное море огня. Неожиданно машина сорвалась в штопор и начала стремительно терять высоту. Я схватился за стойку и чудом не выпал наружу. Единственной моей мыслью было: «Глупо после всего умереть такой бесполезной смертью».

Мы падали до высоты 500 метров, а затем, то ли благодаря ловкости Холька или по Высшей Воле, мы вдруг выскочили из дыма. Наш «Альбатрос» сразу пришел в себя и полетел прямо вперед, как ни в чем не бывало.

С нас этого было достаточно, и мы решили вернуться на старый аэродром, не искушая судьбу. Тем более что в 500 метрах под нами были русские. И тут Хольк крикнул мне, что мотор отказывает. Надо сказать, что и он, и я понимали в механике гораздо меньше, чем в лошадиных статях, а до фронта было еще очень далеко, так Что мы должны были опуститься между русскими, колонны которых все еще шли под нами. Они стреляли по нам из пулеметов с большим рвением.

Мотор остановился совсем, видимо, в него попали. Нам удалось спланировать и жестко приземлиться на оставленной артиллерийской позиции. Мы с графом выбрались из аэроплана и поспешили укрыться в ближайшем перелеске. У нас на двоих был один револьвер с шестью патронами. Уже из перелеска мы увидели, как к останкам нашей машины идет человек. На- нем была шапка, а не каска с пикой, мы подумали, что это русский. Но тут Хольк радостно закричал, это был гренадер прусской гвардии. Вскоре наши предприняли наступление и окончательно овладели артиллерийской позицией. Лишь поздним вечером мы на телеге добрались до нашего аэродрома.

Действия против России постепенно сходили на нет, и 21 августа 1915 г. я был неожиданно переведен на большую боевую машину* в Остенде. Там я встретил своего старого друга Цеймера. Здесь война почти не чувствовалась. Мы жили в гостинице на берегу и веселились от души. Каждый день мы купались. Однажды утром после купания мы сидели на террасе и пили кофе. Вдруг нам сказали, что приближается английский морской отряд. Вскоре мы увидели вражеские корабли и стали разглядывать их в подзорную трубу. Корабли выпустили три-четыре снаряда по тому месту, где мы только что купались. Затем огонь был перенесен на гавань. Снаряды не нанесли никакого урона, только один из них попал в «Палас-Отель» и вызвал незначительные разрушения.

Вечером мы с Цеймером полетели испытать новое приспособление, позволявшее нам летать по прямой с одним выключенным мотором. Мы Зашли далеко в море. Неожиданно я увидел субмарину, шедшую под водой. С воздуха можно разглядеть дно на глубине в десятки саженей. Казалось, лодка движется не под, а над водой. Мы стали думать, наша она или вражеская, но это мог бы определить лишь моряк, да и то не всегда. У нас на борту было две бомбы, и мы с Цеймером стали спорить, сбросить их на лодку или нет. Пока мы думали, выяснилось, что кончилась вода в радиаторе, а до берега было еще 12 миль. Я спокойно приготовился к холодному купанию, но наша «яблочная баржа» все же дотянула до берега на одном моторе и новом приспособлении.

Хорошее дело быть счастливым! Если бы мы не испытывали в тот день новое приспособление, то у нас не было бы ни малейшего шанса вернуться домой и мы бы, без сомнения, утонули.

Удивительное дело, но я никогда не был ранен. Видимо, мне просто везло. Однажды пуля прошла через оба моих сапога, другой раз пробила каску. Был случай, когда пуля прошла вдоль моей руки, через мех и кожу моей куртки, но меня не задело ни разу.

Мы летели с Цеймером бомбить англичан. Я сбросил первую бомбу и решил посмотреть на результат, произведенный ею, - зачем же лишать себя удовольствия от вида серовато-белого облака бомбового разрыва! Но вот неприятность - между

Имеется в виду бомбардировщик «Гота»AEG G. I,

моими глазами и землей встала непроницаемая преграда в виде нашей «яблочной баржи». Я высунулся за борт, но разрыва не увидел, а лишь услышал его. Тогда я замахал Цеймеру, чтобы он положил машину в вираж, забыв при этом, что наш «большой» аэроплан на самом деле не так уж велик, а винты вращаются слишком близко к фюзеляжу. Неожиданно я почувствовал боль и с удивлением обнаружил, что мой мизинец окровавлен. Получив таким комическим способом свое первое ранение, я быстро освободил наш самолет от остальных бомб, и мы полетели на базу. После этого случая моя любовь к большим аэропланам сильно уменьшилась. Я должен был неделю сидеть на земле и лечить палец, но зато могу с полным правом сказать, что я был ранен на войне.

И я, и Цеймер сильно страдали из-за того, что у нас не было еще ни одного воздушного боя. Каждый день мы летали по 5-6 часов и ни разу даже не увидели ни одного английского аппарата. Один только титул нашего Grossflugzeug не позволял нам сомневаться, что для любого вражеского аэроплана встреча с нами станет роковой. И вот в одно прекрасное утро, взлетев, мы обнаружили беспечный «Фарман», ведущий воздушную разведку. Цеймер тут же направился к нему, а я приготовился стрелять. Мне было интересно, что произойдет дальше, ведь я имел о воздушном бое смутное представление.

Прежде чем я смог сориентироваться, наши аппараты бросились друг на друга. Я успел выпустить от силы четыре пули и потерял неприятеля из виду. Тот повис у нас на хвосте и принялся «поливать» пулеметным огнем. Я не мог отвечать ему. У меня не было чувства опасности, так как я не имел представления, во что может вылиться результат нашего боя. Мы долго кружились, как на карусели, после чего англичанин, к величайшему нашему разочарованию, развернулся и полетел прочь.

Мы вернулись домой в прескверном расположении духа. Цеймер ругал меня за плохую стрельбу, а я его - за то, что он не дал мне стрелять.

Осмотрев наш аппарат, мы обнаружили в нем солидное число пробоин.

В тот же день мы еще раз вылетали на охоту, но безуспешно. Я чувствовал себя скверно: мне казалось раньше, что одной-двух пуль достаточно, чтобы сбить аэроплан. Теперь же я думал, что совсем наоборот, пулемет - вообще не оружие против аэроплана, и сколько по нему не стреляй, не собьешь.

Между тем в храбрости у нас не было недостатка: Цеймер был прекрасный пилот, а я неплохой стрелок. Просто перед нами стояла задача, которая актуальна для многих и сейчас,- нам нужно было научиться сбивать врага. В конце концов, летное дело должно быть изучено в совершенстве.

Из Остенде нас перебросили в Шампань, где начиналось большое сражение. Мы скоро убедились, что наш «сундук» был вместительным аэропланом, но ему никогда не суждено было стать хорошей боевой машиной.

Однажды я полетел на задание с Остеротом на машине, которая' была меньше нашей «яблочной баржи». В трех милях за линией фронта мы заметили двухместный «Фарман» и решили обстрелять его. Остерот ловко пристроился к нему сбоку, так чтобы я смог стрелять. Я хорошо прицелился и стал обстреливать врага. Тот, видимо, нас сначала не заметил и стал отвечать, лишь когда у меня вышла задержка с пулеметом. Впервые я наблюдал неприятельский аэроплан так близко. Я истратил свой боекомплект в 100 патронов и не поверил своим глазам, когда заметил, что вражеская машина спиралью уходит к земле. «Фарман» упал в воронку и задрал хвост к небу. По карте, он упал в трех милях за фронтом, т. е. был сбит на неприятельской территории, а в то время такие победы не засчитывались. Иначе, к моей чести, у меня было бы на один сбитый аэроплан больше. Я был очень горд своим первым успехом, в конце концов, нет дела, верят или нет.

Друг мой Цеймер получил истребитель - моноплан «Фоккер», и я остался один. Битва в Шампани свирепствовала, французские летчики начали интенсивно летать. Нам приказали образовать боевой отряд и погрузиться на поезд 1 октября 1915 г.

Моим соседом оказался неприметный лейтенант, про которого я знал, что на его счету уже четыре сбитых аэроплана и что его имя упоминалось в донесениях. Мне было неловко, что за это время я не имел ни одной подтвержденной победы. Я поинтересовался у него, как ему это удается. Он отвечал, что подходит близко к врагу, хорошо прицеливается и - враг падает. Я сказал, что делаю то же самое, не понимая, что разница между нами состоит в том, что он летает на «Фоккере», а я - на «воздушной барже».

Я загорелся узнать у этого человека секреты его мастерства. Мы много общались, и, наконец, я решил, что мне надо научиться летать на «Фоккере».

Теперь моим единственным желанием стало самому научиться управлять аэропланом. По счастью, вскоре я получил шанс брать уроки пилотажа на старом «сундуке» в Шампани. Я занялся тренировками как следует и после двадцати пяти тренировочных полетов был готов к экзамену - первому самостоятельному полету.

Мой первый самостоятельный полет. 10 октября 1915 г.

Вечером этого дня мой учитель Цеймер сказал мне: «Теперь вы полетите сами». Должен сказать,что я изрядно перетрусил. Но это чувство недостойно человека, сражающегося за отечество, поэтому я не подал вида и забрался в машину. Цеймер еще раз объяснил мне, что нужно делать, и я запустил мотор. После короткого разбега я взлетел. Я перестал чувствовать боязнь, скорее, я был горд, что наконец-то лечу сам. Я заложил размашистый левый вираж и стал готовиться к посадке. Выключив мотор, я стал снижаться, как меня учили, но машине не хотелось мне подчиняться. Я потерял равновесие, сделал несколько панических движений, и аэроплан скапотировал.

Истребитель Фоккер Е. III. На таком самолете М. фюн Рихтгофен начал карьеру истребителя 17.09.1916 г.

Я был очень огорчен, глядя на повреждения, которые получил мой аппарат. Все же они были не очень велики. Еще через два дня настойчивых тренировок я овладел премудростью посадки. Две недели спустя я сдавал свой первый экзамен. Я выполнил всю предписанную мне программу, описав несколько восьмерок и успешно пикируя. Однако, к моему вящему огорчению, мне сказали, что я не справился. Единственным способом попасть в летчики было еще раз.пройти весь путь сначала.

Чтобы пройти испытания заново, я должен был ехать в Берлин. Мне было предписано отправляться на гигантском аэроплане. Его отличие от нашей «баржи» состояло в еще больших размерах. Этот аэроплан окончательно уверил меня в том, что, чем меньше аппарат, тем он пригоднее для воздушного боя. Большие самолеты подходят лучше всего для роли бомбардировщиков, они слишком неповоротливы для других заданий.

Я прибыл в Дебриц (близ Берлина) вместе с моим товарищем фон Линкером. Мы одновременно тренировались, имели одинаковые способности и наклонности. Нашей целью было стать истребителями, летать на «Фоккерах» и попасть на Западный фронт. Год спустя наши дороги пересеклись вновь, и мы короткое время летали вместе. Он погиб, сбив три аэроплана.

В Дебрице были прекрасные возможности для охоты. В имении Бухов меня хорошо знали и приглашали поохотиться, но казарменное положение не давало мне этого сделать. В Бухове я условился о том, что вечером буду прилетать и ночью охотиться на свиней с хозяевами. Вечером мы со вторым летчиком прилетали в Бухов, садились, и я отправлялся на охоту, а пилот возвращал аппарат на аэродром. Утром мой пилот доставлял меня обратно. Это было подчас нелегко, так как лететь приходилось в любую погоду, впрочем, мой друг ни разу меня не подвел.

В рождество 1915-1916 гг. я выдержал экзамен и стал истребителем. После этого меня командировали на заводы «Фоккера» в Шверин, куда я полетел вместе со своим механиком. После осмотра заводов мы полетели в Бреславль, затем - в Швейдниц, оттуда - в Любен и, наконец, вернулись в Берлин. Будучи опытным наблюдателем, я ни разу не сбился с дороге, мы сделали несколько остановок в пути, посещая моих родственников.

В марте я присоединился ко Второму истребительному отряду под Верденом. Летая на двухместном аппарате, я изучал тактику воздушного боя.

26 апреля я получил неофициальную рекомендацию в сообщении с места боев, хотя имя мое упомянуто не было. Незадолго до этого я установил на своем аэроплане пулемет по типу «Нью-пора». Над моей установкой посмеивались, очень уж она примитивно выглядела. Но в описываемый день я встретил неприятельский «Ньюпор», пилот которого был, видимо, как и я, начинающим. Когда я подлетал к нему, он бросался наутек. У меня и мысли не было его сбивать, я просто' решил проверить на нем свою установку. Я пристроился сзади него и открыл огонь короткими очередями. «Ньюпор» перевернулся на спину и стал терять высоту. Сначала я думал, что это трюк, который часто проделывают французы, стремясь выйти из боя, но перевороты не прекращались. Он упал в лес неподалеку от форта Дуомон, на вражеской территории. Мой наблюдатель поздравил меня - это был второй мой сбитый аэроплан, правда, опять не отнесенный к моим 52 победам. В официальном сообщении говорилось, что два неприятельских аэроплана были сбиты над Флери, к югу и западу от Дуомона.

30 апреля 1916 г. я летел над фортом Дуомон и заметил, что невдалеке один «Фоккер» атакует трех «Кодронов». Я обратил внимание своего наблюдателя на то, что немец очень грамотно ведет бой. Мы предположили, что это был Бельке, и решили узнать после полета. Потом я увидел, что силы французов возросли до 10 аэропланов и немецкая машина, обороняясь, вынуждена сильно снижаться. Я не мог оказать ему помощь по двум причинам: во-первых, я был слишком далеко, а во-вторых, мой «Альбатрос» не мог идти против сильного встречного ветра. На высоте около 900 метров «Фоккера» еще раз атаковали, и он скрылся в маленьком облаке, и, как мы предположили, ушел под его прикрытием. Каково же было наше горе, когда после полета мы узнали, что это был мой друг по восточной кампании граф Хольк и что из того облака он упал на землю с простреленной головой. Этот человек всегда служил мне примером для подражания, будучи моим добрым другом. Его смерть явилась для меня ударом и надолго выбила меня из колеи.

Под Верденом наша боевая работа нарушалась частыми ураганами, а для пилота нет более неприятной вещи, чем непогода. На Сомме однажды был случай, когда английский патруль из нескольких аэропланов был вынужден из-за сильного ветра приземлиться на нашей территории и сдаться в плен.

Я был послан разведать обстановку в районе крепости Мец. Была сильная буря. Я ни разу не проходил сквозь грозовые облака, но от опыта бы не отказался. На обратной дороге у меня было приключение.

На аэродроме Меца меня отговаривали лететь, так как приближалась чернильно-серая туча. Но я обещал вернуться на свой аэродром и чувствовал бы себя лжецом, если бы не попытался. Я взлетел и направил аэроплан прямиком в тучу. Хлестал дождь, стало темно. Я снял свои очки, их залило. Бешеной силы ветер подхватил мой «Альбатрос» как газету. Я насилу справлялся с управлением, при любой попытке встать в вираж меня начинало трепать и сносить. Я вынужден был лететь только по прямой, перескакивая через препятствия; на малой высоте был шанс сохранить ориентацию в пространстве. Я прыгал через дома, колокольни, деревья,, холмы… Я приготовился к смерти, несколько раз вокруг меня ударяли молнии-

Внезапно я заметил, что передо мной мрак начинает рассеиваться, и вдруг я вылетел из тучи. Дождь все еще лил потоками, но это было уже не так страшно. Я сел на своем аэродроме, где все уже считали меня погибшим.

Я больше никогда не полечу в бурю, если этого не потребует отечество, слишком уж это напоминает самоубийство. Но все же хочу сказать, что в этот мой полет я испытал славное чувство и теперь все кажется просто великолепным.

С самого начала моей летной карьеры единственным моим стремлением было летать на одноместной боевой машине. После долгого надоедания моему командиру я наконец получил разрешение подняться на «Фоккере».

Мы владели старым истребителем на паях с моим другом Риманом. Я летал по утрам, а он - после обеда. Мы ревностно следили, чтобы наш старый «сундук» всегда был в норме, и боялись, что кго-нибудь из нас однажды разобьет его. Раз утром я слетал на задание, но противника не встретил. Вечером полетел Риман и не вернулся. Поздно вечером пехота сообщила о воздушном бое между «Ньюпором» и «Фоккером», причем немецкая машина опустилась где-то в районе Морт-Ома. В середине ночи нам донесли по телефону, что в передовых окопах у Морт-Ома появился германский летчик. Это оказался Риман. Он рассказал, что мотор нашего с ним истребителя был разбит пулей и он с трудом посадил машину, после чего поджег ее, укрылся в снарядной воронке и дождался ночи. В темноте он переполз в наши окопы.

Вскоре мне доверили новенький «Фоккер», который я, каюсь, разбил. Я пошел на взлет, как вдруг на малой высоте отказал мотор. Я не мог посадить машину, и она разбилась. К счастью, я не пострадал.

В июне нас снова погрузили в вагоны и отправили на восток, в Россию. Я опять стал пилотом-бомбардировщиком. Мы остановились в Ковеле и остались жить в нашем поезде (очевидное преимущество перед отелем - не надо менять квартиру и всегда готов ехать дальше). Правда, в разгар русского лета неподвижный спальный вагон представляет собой филиал ада. Поэтому мы с двумя друзьями поселились неподалеку, разбив палатку в лесу.

Задания наши на этот раз заключались в бомбардировках железнодорожных узлов. Однажды мы вылетели на бомбардировку станции Маневичи, находившейся на 20 миль в глубине русской обороны - очень далеко. Русские готовились к наступлению, и станция была до отказа забита длинными эшелонами, они протянулись на километры, и промахнуться было просто невозможно.

Единственной реальной опасностью при полетах в России был отказ двигателя над вражеской территорией. Мы особо тщательно проверяли двигатели перед стартом. Вражеских самолетов не было, вернее, почти не было, да и подготовлены они были плохо. Противоаэропланная артиллерия русских была хороша, но крайне немногочисленна. Так что полеты в России по сравнению с Западным фронтом - сущий курорт.

Я летал груженный бомбами под завязку - иногда мой аппарат поднимал их восемь пудов! Кроме того, у меня были еще два пулемета и очень тяжелый наблюдатель, не страдавший нисколько от неумеренного аппетита. Аэроплан летал очень нехотя. Тем не менее я участвовал обычно в двух вылетах за день. Жаль, что моя коллекция сбитых машин, по понятным причинам, не пополнилась ни одной русской.

В рейде на Маневичи мы пролетали над обширнейшими лесами, населенными, видимо, рысями и лосями. Единственной деревней во всей округе и были Маневичи, выглядела она плачевно, мы отметили лишь несметное число бараков у станции и армейские палатки неподалеку. Видно, другой авиаотряд побывал здесь до нас, так как пути на выезде со станции были разбомблены, а паровоз, стоявший рядом, пускал пар. Я углядел на другом краю станции движущийся локомотив и поспешил остановить его. Мы хорошо прицелились и уронили бомбу на рельсы перед ним. Паровоз остановился. Мы бросали бомбу за бомбой, хорошо целясь и не торопясь: зенитные орудия работали не в нашем направлении, а русских аэропланов не было и не предвиделось, несмотря на близость их аэродрома. Мы оставили одну бомбу на обратный путь и повернули домой. По дороге мы осмотрели русские лагеря. Русские, особенно их кавалерия, очень боятся пулеметного огня с воздуха. Их атаку можно опрокинуть одним аэропланом: при обстреле с него они теряют весь боевой Пыл и рассеиваются. Не хотел бы я быть командиром казачьего корпуса в подобной ситуации. Подарок в виде оставшейся бомбы мы преподнесли русскому змейковому аэростату, поднятому для наблюдения у самого фронта. При нашем появлении его начали быстро спускать, но когда мы сбросили бомбу, спуск прекратился. Я не думаю, что мы в него попали, наверное, русские просто разбежались, бросив своего товарища в беспомощном положении. Приземлившись, мы обнаружили, что в крыле у нас дырка от пули.

В другой раз нас послали атаковать переправу через реку Стоход, где русские навели наплавной мост. Подлетев к месту, мы были удивлены, что переправа уже действует - по мосту уже переходила кавалерия, очень плотные массы людей и лошадей. Мне стало ясно, что, попав бомбой в мост, можно причинить неприятелю огромный урон. Мы сбросили сразу три бомбы, ни одна из них в мост не попала, но беспорядок на переправе начался жуткий. Мой наблюдатель обстрелял переправу из пулемета, и мы удалились, так как за нами шел еще весь авиаотряд; Полагаю, что наш удар явился причиной неудачи русской атаки. Возможно, после войны официальные русские документы донесут до меня правду.

В середине августа наш ковельский аэродром посетил Бельке. Он только что ездил с военной миссией в Турцию и сейчас возвращался в главный штаб., Рассказав нам о своем путешествии, он упомянул и о том, что хочет организовать истребительный авиаотряд и продолжить боевую работу на Сомме. Для этого у него имелось разрешение набирать в свой отряд людей, которые, по его мнению, были полезны для его дела. Я не осмеливался просить его взять меня. Мне еще не наскучил русский фронт, здесь было интересно летать, но мысль о карьере истребителя на Западном фронте не давала мне покоя.

На следующее утро Бельке должен был ехать дальше. Совсем рано кто-то постучал в мою дверь, и я был вне себя от восторга, увидев на пороге великого человека с лентой «Pour le Merite». Мы были знакомы, но у меня и в мыслях не было стать его учеником. Он спросил, не хочу ли я поехать с ним на Сомму. Через три дня я уже ехал через всю Германию к новому месту службы. Моя мечта, наконец, сбылась. Я не думал, что бУДУ иметь тот успех, который имею теперь. Когда я покидал своих в России, один из моих друзей крикнул мне: «Смотри, не возвращайся без ордена «Pour le Merite»!

16 числа Бельке проинструктировал нас. Мы еще не имели больших успехов и поэтому внимали с открытыми ртами. Мы получили новые аэропланы и на следующий день полетели с Бельке в первый раз. Ожидалась большая активность англичан. Подойдя к фронту, мы увидели большой отряд британских самолетов, направляющийся к Камбре. Бельке заметил его первым, и мы устремились за ним в атаку. Все хотели достойно выдержать экзамен перед нашим уважаемым командиром.

Мы отрезали англичан от фронта 'и начали сближение. Нас было пять, у них было семь больших двухместных бомбардировщиков. Бельке пристроился близко к ведущему, но пока не стрелял. Я последовал его примеру. Моя жертва стала петлять, не давая мне зайти ей в хвост. Я открыл огонь, но не попал. Мой противник отвечал мне из своего подвижного пулемета. Мною владела одна мысль: этот аппарат обязан упасть. Я ни на мгновение не подумал о том, что другой британец может прийти на помощь своему товарищу. Наконец англичанин перестал петлять, видимо, потеряв меня из виду. Я зашел ему в хвост так близко,, что боялся удариться в него, и дал короткую очередь из своего пулемета. Я чуть не зарыл от восторга! Пропеллер англичанина перестал крутиться, машина стала странно раскачиваться (видимо, я подстрелил пилота). Наблюдателя также.не было видно. Англичанин опустился неподалеку от одного из наших аэродромов. Я настолько был возбужден победой, что сел рядом, чуть не разбив свой аппарат. К нам бежало множество солдат. Мои догадки оказались верны: я разбил мотор и тяжело ранил летчика и наблюдателя. Наблюдатель скончался на месте, летчик - по пути в перевязочный пункт. Я почтил память павшего врага и поспешил домой.

Когда я вернулся на аэродром, все уже завтракали. Меня спросили, почему я задержался. Я с гордостью сказал, что сбил англичанина. Все были очень рады. В тот день все, кто летел с Бельке, а также он сам сбили по вражескому аэроплану.

Должен отметить, что с тех пор ни один английский отряд не отваживался летать у Камбре, пока там был отряд Бельке.

За всю свою жизнь я не встречал столько вражеских самолетов, как на Сомме. Первые англичане появлялись с восходом солнца, последние исчезали с закатом. Бельке как-то раз сказал, что Сомма - эльдорадо для истребителя. Сам он в кратчайшее время довел число своих побед с 20 до 40. Мы же, не имевшие его опыта, все же смело смотрели в глаза опасности. Каждый день было жарко. Против нас иногда выступало 40-60 англичан. Мы, к сожалению, часто оказывались в меньшинстве. Но для нашего противника количество было важнее качества.

Англичане все же, надо признать, проворные парни. Они часто наведывались к нам, прицельно бомбя квартиру Бельке, вызывали нас на поединки и никогда не отказывались драться, не в пример французам, старавшимся в то время всячески избежать встречи с воздушным противником.

Бельке был нашим кумиром, мы во всем стремились походить на него и не допускали даже мысли о том, чтобы в чем-то отстать. К моменту гибели Бельке наш отряд имел 40 воздушных побед, а к настоящему времени - больше сотни. Дух Бельке, великолепного воздушного бойца, живет среди его достойных последователей.

•

Однажды мы под предводительством Бельке летели на врага. Погода была ветреная, облачная. Кроме истребителей, других аэропланов не было. В разрыве облаков мы увидели два английских аппарата, которые, казалось, забавлялись плохой погодой. Нас же было шестеро.

Бой начался обычным маневром: Бельке напал на одного англичанина, я - на другого. Но я тут же вынужден был отвернуть, так как на моем пути выросла немецкая машина. Бельке был метрах в 200 от меня, он вместе со своим ведомым расстреливал англичанина. Их машины шли крыло к крылу. Вдруг я краем глаза заметил неестественное движение обеих машин. «Столкновение!» понял я.

Освальд Бельке - командир-Первого истребительного отряда, оказавший огромное влияние на Рихтгофена как летчика-истребителя

Манфред фон Рихтгофен после награждения орденом «Pour le Merite»

Летчики отряда Рихтгофена (слева направо): Фестнер, Шеффер, Манфред фон Рихтгофен, Лотар фон Рихтго-фен, Вольф

Брат Манфреда Лотар фон Рихтгофен

Такого я еще не видел. На самом деле это было не столкновение, а всего лишь соприкосновение двух аэропланов, но, учитывая громадную их скорость, оно имело, по-видимому, фатальные последствия для аэроплана Бельке. Он бросил свою жертву и начал спиралевидный спуск. Когда он прошел подо мной, я увидел, что крылья его аэроплана обломлены. Скрывшись в облаке, он потерял целую поверхность. Его падение сопровождал его ведомый, чей аппарат остался невредим. Когда мы вернулись домой, нас ждала ужасная весть - Бельке погиб. Представляю, как должен был переживать это человек, явившийся невольной причиной гибели нашего командира. Странное дело: многие люди искренне верили, что являлись лучшими друзьями Бельке, на деле же были едва знакомы с ним. У него не было личных врагов, всем без исключения этот человек был приятен. Только один человек, тот, кто явился причиной его гибели, быть может, был ему ближе других. Ничто не случается без Божьей воли, это было единственным утешением для наших душ в течение войны.

Во времена Бельке восемь сбитых машин было солидным числом. Теперь, когда у некоторых летчиков победы исчисляются десятками, может показаться, что сбивать аэропланы стало легче. Это не так - с увеличением числа аэропланов возрастает вероятность воздушной победы, но не надо забывать о том, что и тебя тогда могут скорее сбить. Вооружение наших врагов постепенно совершенствуется, а их число возрастает. Когда Макс Иммельман сбил свой первый аэроплан, он обнаружил, что на нем нет даже пулемета! Такая оплошность теперь может быть допустима только на тыловых аэродромах да в учебных частях.

9 ноября 1916 г. мы с моим другом Иммельманом (однофамильцем покойного великого летчика, бывшим всего 18 лет от роду) полетели к неприятелю. Мы с ним были давно и хорошо знакомы, а товарищество - незаменимая вещь в воздухе. У меня было уже семь побед, у Иммельмана - пять. На подлете к фронту мы увидели отряд вражеских бомбардировщиков, идущих в сторону нашего аэродрома. Их было очень много, и мы сразу ринулись в атаку. Я приблизился к последней машине и открыл огонь. Первыми очередями я «отключил» пулеметчика. Возможно, я попал и в пилота, так как машина резко пошла вниз, не сбросив бомб. Чтобы закрепить успех, я выстрелил еще несколько раз. В то же время Иммельман сел на хвост другому англичанину и также свалил его. Оба аэроплана упали рядом, неподалеку от нашего аэродрома в Ляникуре. Мы поспешили на посадку, чтобы взглянуть на сбитые нами машины. Едва приземлившись, мы вскочили в автомобиль и поехали к месту падения неприятелей. Было очень жарко, я снял куртку, шлем и расстегнул рубашку. Сапоги мои были в грязи, так что вид у меня был совсем не боевой. Я подошел к машине, ставшей моей жертвой. Вокруг собралось много народу. Подойдя к одному из офицеров, я козырнул и спросил его о его впечатлении от воздушного боя. Он детально осведомил меня, а потом, спросив, кто я, взял за руку и куда-то повел. Я очутился в компании нескольких офицеров, коим и был представлен. Мне не нравилось мое положение, так как все они выглядели с иголочки, а я, как уже сказал, имел весьма потрепанный вид. Ко мне проявил интерес странный офицер: он был одет в генеральские брюки, имел неопределенные эполеты и орден на шее. Его моложавое лицо показалось мне знакомым; во время разговора с ним я застегнулся как можно незаметнее и вообще принял более воинственный вид. Я все же не мог вспомнить, кто это. Я простился с ним и поехал домой. Вечером нам в отряд позвонили, и я узнал, что беседовал не с кем иным, как с Его Высочеством Великим герцогом Сакс-Кобург Гота. Мне было приказано поехать к нему. Оказалось, что англичане хотели разбомбить его ставку, а я своей атакой сорвал их намерения. За это я получил сакс-кобургскую медаль за храбрость.

Я был очень горд, когда узнал, что 23 ноября сбил летчика, считавшегося английским Иммельманом. Произошло это так.

Утром я вылетел на свободную охоту и заметил три английских истребителя. Они бросились на меня, а так как я был не прочь подраться, то не стал их разочаровывать. Я находился ниже их, и поэтому вынужден был ждать, пока кто-нибудь из них меня атакует. Один англичанин попытался сесть мне на хвост, но я уклонился, встав в крутой вираж. Последовала карусель, мы с англичанином рьяно старались зайти друг другу в хвост. Высота была около 3000 метров.

Я понял, что встретил далеко не новичка. Англичанин никоим образом не желал прерывать бой, да й летел он на весьма поворотливой машине. Мое преимущество состояло в том, что мой «Альбатрос» быстрее набирал высоту. Наконец я смог занять позицию чуть выше его и зайти ему в хвост. Высота уже была 2000 метров. Мой противник должен был подумать, не пора ли нам распрощаться: ветер все более сносил его к нашим позициям. Когда мы были на высоте 1000 метров, он весело махнул мне рукой, мол, как поживаешь? Круги, выписываемые нами, имели диаметр всего 80-100 метров. Я был настолько близко от него, Что, глядя вниз, в гондолу его «Де Хевиленда», мог видеть каждое движение его головы.

* Майор Хоукер летал на самолете «Де Хевиленд»2 - коробчатом биплане с толкающим винтом, установленным за кабиной летчика. Самолет отличался хорошей маневренностью.

Англичанин, без сомнения, был хорошим спортсменом, но сейчас перед ним стояла дилемма: садиться в стане врага или попытаться прорваться к своим мимо меня. Естественно, он выбрал второе, напрасно стараясь удрать от меня «мертвыми петлями» и крутыми виражами. Он пытался в меня стрелять, но промахивался. Тогда он опустился до 100 метров и полетел зигзагами, стараясь запутать не столько меня, сколько наземных стрелков. Стреляя, я следовал за ним на предельно малой дистанции, как вдруг у меня вышла задержка в пулемете, что почти лишило меня успеха. Но мой противник был настигнут последним моим выстрелом и упал с простреленной головой в 50 метрах за нашими линиями. Пулемет с его аэроплана теперь украшает вход в мое жилище.

Я сбил шестнадцать врагов и шел во главе списка летчиков-истребителей. Таким образом, я достиг своей цели, ведь в прошлом году я в шутку сказал об этом своему другу. Честно говоря, мне самому в это не очень-то верилось. Но покойный Бельке, как мне сказали, в свое время выделил меня из остальных моих товарищей, сказав, что меня ждет слава лучшего истребителя.

Бельке и Иммельман получили свои «Pour le Merite», сбив по восемь самолетов. На мой же счет Главная квартира хранила до сих пор молчание, что меня, признаться, озаботило. Поговаривали, что мне собираются дать под начало истребительный отряд, что вскоре и подтвердилось: к нам пришла телеграмма, в которой говорилось, что лейтенанту Рихтгофену поручается командование 11-м истребительным авиаотрядом. Должен сказать, что меня это раздосадовало: я очень не хотел переходить куда-либо из отряда Бельке, от своих товарищей, с которыми я уже сдружился и слетался. Кроме того, я ждал, что мои заслуги будут все же оценены, мне нужен был орден «Pour le Merite».

Два дня спустя, когда мы сидели всем отрядом, отмечая мой отъезд, из Главной квартиры пришла вторая телеграмма о том, что Его Величество кайзер изволил пожаловать мне вожделенную награду. Это была неописуемая радость для меня и для моих друзей.

Я никогда не думал, что будет так хорошо командовать авиаотрядом. Даже в самых дерзких мечтах не мог я предположить, что когда-либо будет авиаотряд фон Рихтгофена.

Мне пришла идея покрасить свой «упаковочный ящик» в яркО-красный цвет. В результате всякий теперь узнавал мою машину в воздухе.

* До этого «Альбатрос» Рихтгофена имел неокрашенный фанерный фюзеляж и получил у летчиков шутливое название «упаковочный ящик».

Противник также вскоре прознал про это превращение.

Однажды, уже на другом участке фронта, я атаковал неприятельский «Виккерс», фотографировавший наши позиции. Видимо, он не имел возможности защищаться, так как у него не было пулемета. Подбив аэроплан, я заметил, что он загорелся. Я решил не добивать безоружных и дал ему возможность пойти на вынужденную посадку. Неприятельский аэроплан на земле попал в проволочные заграждения, перевернулся и запылал вовсю, экипаж быстро его покинул. Я же попал в довольно комический переплет, так как на высоте 500 метров у меня отказал мотор и я вынужден был срочно и без всякой подготовки сесть рядом с моим противником.

Оба англичанина, немало удивленные моим скоростным спуском, поздравили меня с победой. Это были первые неприятели, сбитые мною и оставшиеся в живых, поэтому мне доставило огромное удовольствие поговорить с ними. Между прочим, я спросил их, знают ли мои противники мой самолет и видели ли его в воздухе. «О да! - ответил один из них.- Мы часто его видели. У нас его называют «красный малыш».

Мы соревновались по количеству сбитых самолетов с отрядом Бельке и не могли опередить их: как правило, они имели над нами преимущество, лишь иногда позволяя нам идти с ними на одном уровне. Все зависело от того, имели ли мы дело с фокусниками - французами или со смелыми парнями - англичанами. Правда, их смелость подчас граничила с глупостью, хотя в их глазах выглядела крайним проявлением геройства.

Я полагаю, что главное в воздушном бою - это не умение выписывать головоломные вольты, петли и виражи, а выдержка летчика и его желание победить. Можно устроить в воздухе цирковое представление и не сбить ни одного неприятеля. Наступательный дух - вот что главное, и поэтому мы всегда будем иметь инициативу в воздухе. У французов же совсем другой характер: в основном они бьют из засады, исподтишка. Правда, попасться в западню может только разве новичок, ведь аэроплан в воздухе не спрячешь. Иногда галльский темперамент даст о себе знать, и тогда француз атакует, впрочем, боевого запала хватает, как правило, ненадолго.

Для англичан полеты - это в основном спорт. Они находят массу удовольствия в петлянии, полетах на спине и прочих трюках, пригодных разве что для спортивного праздника или для увеселения нашей пехоты в окопах. Правда, мы, летчики противной стороны, этого не ценим, требуя от них не цирковых, но боевых навыков… Поэтому победа в воздухе останется за нами.

Мы патрулировали отрядом и заметили группу машин неприятеля над германскими артиллерийскими позициями в районе Лянса. Полет на врага и предвкушение схватки очень щекочут нервы, больше даже, чем сам бой. В бою от тебя требуется ледяное спокойствие, чтобы хорошо прицелиться и вовремя выстрелить. А вот когда ощущаешь неизбежность схватки, когда летишь на противника, разыгрывается охотничий азарт. Мы определили, сколько машин имеет враг, каково положение, выгодно ли оно для нас. Нас было пятеро, англичан - в три раза больше. Они летели в сомкнутом боевом порядке, расстроить который трудно даже группе аэропланов, а для одиночки совсем невозможно. Они также заметили нас и развернулись для атаки. Следя за врагом, мы сомкнули строй, так как понимали, что, если кто-то из наших упадет, мы окажемся в гораздо худшем положении.

Один англичанин отделился от строя и устремился в сторону. «Вот тут ты и пропал!» - подумал я и сел ему на хвост. Видимо, у британца не выдержали нервы, и его наблюдатель начал стрелять по мне, когда я был еще далеко. Не особенно этим озаботившись, я подошел к нему метров на сто и, прицелившись, дал несколько очередей. В моем воображении я уже видел его сбитым. Я был совершенно спокоен. Продолжив сближение, я приблизился к врагу до пистолетной дистанции в 20 метров и опять открыл огонь, как вдруг раздался сильный треск, и я понял, что в меня попали, точнее, в мой аппарат. С ужасом я заметил струю бензина. Мой мотор уменьшил обороты и вскоре замер. Англичанин с удвоенной энергией обстреливал меня из пулемета, ведь я прекратил стрельбу. Я начал интенсивно пикировать, выключив магнето, усердно молясь о том, чтобы бензин не полыхнул. Адская жидкость хлестала из пробитых баков мне на ноги. Оглянувшись, я видел беловатый шлейф бензиновых паров за моей машиной - верный предвестник взрыва или пожара. Тем временем скорость росла, я уже не мог без риска высунуть голову из кабины. Высота была около 3000 метров. Схватка осталась далеко позади. Неожиданно я увидел пылающий падающий аэроплан. Он был похож на наш, но когда он поравнялся со мной, я обрадовался - это был англичанин. Сразу вслед за ним из боя вертикально вниз вывалился еще один аппарат, на этот раз германский. Он падал, сильно вращаясь, потом все же смог выйти в горизонтальный полет.

На высоте около 300 метров я перешел в пологое пикирование, сумел погасить скорость и посадил машину без поломок на лугу у дороги близ Хейнсн Лиетар. Мой товарищ приземлился благополучно в нескольких километрах от меня. Я сел, свесив ноги из моей пробитой во многих местах «птички», и сидел так довольно долго, сделав, вероятно, очень глупое лицо.

Вскоре ко мне подъехал офицер. Он очень спешил ко мне на выручку и задыхался. Он осведомился, не случилось ли со мной чего-нибудь, и пригласил поехать с ним в его квартиру в Хейнен Лиетар. Он оказался военным инженером и мало что смыслил в авиации. Для начала он спросил меня, где мой «шофер», и я сильно пал в его глазах, когда ответил, что я истребитель и летаю один. Затем, уже у себя в блиндаже, он осведомился, сколько аэропланов я сбил. Я ответил, что двадцать четыре. После этого он сухо сказал, что, если я захочу есть, к моим услугам офицерский клуб, и удалился. Очевидно, я в его глазах оказался наиболее бессовестным лгуном из всех, кого он встречал. Хорошо, что со мной был мой «Рош 1е Mcrite*. Вечером я показался в офицерском клубе с моим орденом. Мой новый знакомый и его товарищи были крайне смущены и, наконец, поинтересовались моим именем. Когда они узнали, кто я, их недоброжелательство как рукой сняло, меня угощали шампанским и устрицами, пока за мной не приехал мой ординарец и не увез меня в отряд. От него я узнал, что вместе со мной был сбит наш товарищ Люберт по прозвищу Пулелов: в каждом бою его машина получала пробоины. Люберт отделался легким ранением и сейчас был в госпитале. Через несколько месяцев наш дорогой Пулелов погиб за отечество.

Наша армия отошла на знаменитые позиции Зигфрида, и воздушные сражения начались с новой силой. Оставив противнику местность, мы сохранили за собой воздушное пространство. Англичане, пытавшиеся перейти от позиционной к маневренной войне, все же покидали окопы с великой неохотой.

Во время свободной охоты, предпринятой отрядом Бельке, лейтенант Фосс сбил англичанина, но и его аэроплан был поврежден. Он опустился на нейтральной полосе между окопов. Ему повезло: мы оставили эту землю, а неприятель ее еще не занял, на ней были только маневренные патрули обеих сторон. Английский аппарат стоял тут же рядом, его пилот думал, что территория уже занята британцами.

Фосс же был другого мнения. Воспользовавшись тем, что англичанин куда-то отошел, оставив аппарат без присмотра, он быстро снял с него пулеметы и другие ценные вещи, зажег аппарат, а затем помахал бежавшим к нему англичанам и был таков.

Рано утром 2 апреля я был разбужен канонадой, в этот раз особенно громкой. Вбежал мой ординарец с вестью о том, что наш аэродром атакуют англичане. Я вскочил как ужаленный и быстро оделся. Враги действительно кружились над нашим полем. Мои механики знали, что я не упущу случая поохотиться, и моя «красная птичка» стояла заправленная и готовая к взлету. Я полетел.

•

Истребитель «Альбатрос» D. V. На таком самолете М. фон Рихтгофен летал

в 1916-1917 гг.

Как я ни спешил, оказался последним. Тут же один из англичан попытался сесть мне на хвост. Это был двухместный аппарат. Мы начали кадриль. Иногда мой противник летал на спине, иногда смешил меня другими акробатическими номерами. Вскоре мы остались одни, шансы победить были у того, кто окажется хладнокровнее. Мой соперник резко пошел вниз, я так понял, что он собирался садиться, но он решил драться до победного. На бреющем полете он вышел на прямой курс, увлекая меня за собой. Продолжая обстреливать его, я должен был следить, чтобы не задеть дома деревни, над которой мы пролетали. Я почувствовал попадание в свой мотор. Все же он обязан был упасть. На полной скорости он врезался в дом. Я не оставил ему выбора. Это лишний раз доказывает, что британец выказал больше глупой отваги, чем истинного мужества. Вместо того чтобы опуститься и выйти из боя, он предпочел глупо погибнуть. Энергию и рвение надо отличать от идиотизма.

Я же возвращался домой. Мои товарищи поздравили меня с победой. В тот день один наш новичок сбил свой первый аэроплан, а навестивший нас Фосс - двадцать третий. Он шел вторым после меня по результативности. В обед, когда он должен был лететь домой, я вызвался проводить его. Погода ухудшилась, и мы не надеялись найти больше дичи. Над Аррасом к нам присоединился мой брат Лотар, узнавший мою «птичку» по окраске. Вдруг мы заметили английский патруль, задумавший атаковать нас, но, увидев мой «красный малыш», они отвернули и попытались скрыться, но мы их настигли благодаря быстроходности наших аппаратов. Я был к неприятелю ближе всех и атаковал последний аппарат. Он принял бой, а товарищи его оставили. Бой был подобен утреннему. Мой противник хорошо знал свое дело и стрелял довольно неплохо. Но я все же оказался проворнее, сел ему на хвост и пробил бензобак. За ним потянулся бензиновый шлейф. Он попытался уйти от меня в облако, а потом, когда мотор его остановился, продолжал защищаться, отстреливаться до последнего. Но он должен был признать, что проиграл. Когда он, наконец, приземлился, я опустился пониже, чтобы узнать, убил я его или нет. Что бы вы думали, сделал этот мошенник? Он успел снять с турели пулемет и прострелил мне крыло. Фосс, когда я ему это рассказал, был очень возмущен и сказал, что на моем месте он бы застрелил наглеца. Но я решил проявить великодушие, и этот парень остался одним из немногих, кто пережил мою атаку. Я же в приятном расположении духа полетел домой и отпраздновал свою тридцать'третью победу.

Стояла отличная погода. У нас в отряде был посетитель, который сгорал от желания увидеть воздушное сражение. Мы решили, что можем удовлетворить его любопытство, посадили его с подзорной трубой и взлетели вчетвером. Нам повезло: вблизи нашего аэродрома нам попался неприятельский патруль из пяти машин. В ходе короткого боя на высоте около двух километров мы повредили три вражеские машины и уничтожили две. Наш друг внизу был немало удивлен, он ожидал драматического зрелища, а увидел нечто вполне мирное, как казалось с земли, до тех пор пока несколько машин не упало. Из наших никто не был даже ранен. Мы плотно позавтракали и были вновь готовы к подвигам. Наши аэропланы были заправлены и подготовлены к бою. Мы полетели вновь.

К вечеру мы с гордостью телеграфировали, что шесть германских машин уничтожили 13 неприятельских. Отряд Бельке лишь однажды отправил такое донесение. Один из наших, лейтенант Вольф, за сегодняшний день сбил четыре аэроплана, мой брат, Шефер и Фестнер - по два, а я - три.

На следующий день мы, ужасно гордые, читали о своих подвигах в официальном сообщении. Воодушевленные, мы в этот день сбили еще восьмерых.

Я говорил с одним из пленных английских пилотов и узнал интересную вещь: оказалось, что среди британцев бытовало мнение, что на «красном дьяволе», как теперь именовали мой аэроплан, летает некая юная дама, германская Жанна д'Арк. Мой английский коллега был удивлен и, по-видимому, расстроен, когда я развеял этот миф, сказав ему, что эта дама стоит перед ним. Он думал, что на столь необычно выкрашенной машине может летать только женщина.

Хочу сделать небольшое отступление, рассказав, что во всех моих приключениях меня сопровождал мой дог Мориц. Этот пес всегда был весьма разумен и понятлив. Я купил его щенком в Остенде и с самого раннего возраста приучил к аэроплану. В России я иногда возил его с собой вместо наблюдателя, он величаво озирал окрестности, единственная неприятность состояла в том, что механикам часто после таких полетов приходилось драить аэроплан.

Однажды произошел инцидент, чуть не стоивший Морицу жизни. Вообще, должен сказать, что нормальная смерть для собаки летчика - это смерть от пропеллера. Морицу было тогда уже два года, но он еще не обрел той серьезности, которая присуща собакам его породы. Он обожал сопровождать мой аэроплан при взлете. Однажды он, по обыкновению, с лаем бежал впереди моей машины, когда мой аэроплан настиг его. Винт поломался, а Мориц лишился своего великолепного отвислого уха (я в свое время отказался их купировать). После этого уши Морица стали не совсем обычными.

В течение полнолунных апрельских ночей 1917 г. на наш великолепный большой аэродром Дуэ стали наведываться англичане. Как-то поздним вечером, когда мы сидели в офицерском собрании, нам сообщили по телефону, что замечены британцы. Произошло некоторое смятение. Мы поспешили в бомбоубежище. Сначала мы слышали лишь отдаленное, похожее на комариное, зудение, перешедшее вскоре в рокот мотора. Наши прожектористы и зенитчики были готовы его встретить. Неприятель долго кружил над нашим аэродромом, мы уже подумали, что он отказался от удара по нам и ищет другие цели. Вдруг он выключил мотор и, наверное, начал снижаться. Прожекторы поймали его, и поднялась стрельба по всему аэродрому. Мы выскочили из убежища и стали стрелять из карабинов. На охоте в БухОве я поднаторел в ночной стрельбе, и сейчас мне представилась возможность применить умение на практике. - Неприятель снизился метров до 100 и сбросил бомбу, за которой последовала целая серия. Фейерверк был красивый, но никакого эффекта не произвел. Вообще говоря, я нахожу в ночных бомбардировках больше моральный эффект, рассчитанный на слабые нервы, нежели возможность нанести серьезный урон. Под конец летающее пианино бросало свои бомбы с высоты всего 50 метров, что было уже верхом дерзости. После того как оно удалилось, мы вернулись в собрание и обсудили наши действия в случае, если британец пожалует назавтра. На следующий день по краям поля были вкопаны столбики, на которых установили трофейные пулеметы. Использовать наши пулеметы мы посчитали слишком большой честью для англичан. На них мы поставили ночные прицелы и с нетерпением стали ждать появления визитеров. Вечером нас опять вызвали из собрания, и мы заняли свои позиции у пулеметов. Первый гость прибыл точно так же, как и вчера, на очень большой высоте, а затем опустился "до 50 метров, направляясь к нашим баракам. Его поймали в луч прожектора, и началась потеха. Наверное, атака кавалерийского корпуса не была бы встречена таким огневым отпором. Все же этот смельчак под ружейно-пулеметным огнем не отвернул, пролетев прямо над нами. Когда он проходил над нашими головами, мы, естественно, прыгнули в блиндаж, не хватало еще летчикам в расцвете сил погибнуть от гадкой бомбы.

Несмотря на отсутствие видимых повреждений во вражеском аэроплане, наша пальба достигла основной цели, британец сбросил бомбы бесцельно и скрылся. Правда, одна из них взорвалась рядом с моим «красным малышом», но вреда не причинила. После этого я пошел спать, но англичане наведывались еще несколько раз за ночь; однажды один из них так низко прошел над моей квартирой, что я в страхе натянул одеяло на голову. Из окон от близкого разрыва повылетали стекла.

На следующее утро мы были немало обрадованы, увидев, что сбили троих англичан. Их аэропланы опустились невдалеке от нашего аэродрома, а летчики были взяты в плен. Жаль, что они оставили нас в покое: они здорово потешали нас.

20 апреля мы летали на охоту и по возвращении не досчитались Шеффера. Все очень надеялись, что он будет дома перед сумерками, но пробило десять, а его все не было. Мы предположили, что он зашел где-нибудь на вынужденную посадку, никто и в мыслях не допускал, что он сбит. По телефону мы ничего не узнали. Мы пошли спать, уверенные, что он вернется.

В два пополуночи телефонист разбудил меня и сообщил, что Шеффер находится в деревне и очень хочет, чтобы его доставили домой. На следующее утро за завтраком перед нами предстал наш пропавший друг. Его тут же накормили, и он рассказал нам о своих приключениях.

Он летел вдоль фронта, возвращаясь домой, как вдруг заметил корректировщик артогня. Он атаковал его и сбил, но солдаты в окопах решили не отпускать его и открыли ураганный огонь. Шеффер понял, что его спасение - только в скорости, ведь англичане не догадывались стрелять с упреждением. Но в аэроплан все же попали, с треском остановился мотор, а враг начал палить с удвоенной энергией. Шеффер всячески пытался уйти из зоны английских позиций. Как только он приземлился, его аэроплан превратили в шумовку несколько пулеметов с окраины деревни Мошни у Арраса.

Шеффер, не долго думая, засел в ближайшей снарядной воронке. Ему стало ясно, что он опустился вне английских линий, но очень близко к ним. Благо было уже довольно поздно. Чтобы наверняка его уничтожить, англичане устроили небольшую артподготовку газовыми снарядами, а затем выслали к обломкам его аэроплана и к месту, где он прятался, солдат с пулеметами. Те обстреляли воронку, но в него не попали, хотя и заставили понервничать. Шеффер готов был выскочить и бежать.

Ближе к ночи его оставили в покос. Вокруг его воронки прогуливались куропатки, и он, как бывалый охотник, по их голосам понимал, что ему ничего не угрожает. Вдруг одна пара птиц взлетела, за ней последовала другая. Видимо, шел патруль, чтобы пожелать Шефферу спокойной ночи. Шеффер понял, что ему пора. Он по-пластунски переползал от воронки к воронке, двигаясь так примерно полтора часа. В конце своего пути он услышал, что к нему приближается группа солдат, но не мог определить, свои это или враги.

Наконец он увидел, что это германский патруль. Солдаты отвели его к своему командиру, тот сказал, что Шеффер сел менее чем в 50 метрах от английских окопов и что наша пехота считала его пропавшим. Он поужинал, а затем отправился в отряд. Англичане начали артподготовку, они хотели провести атаку, чтобы захватить Шеффсра. Но он был уже далеко. В два часа ночи он нашел первый телефон и соединился с нами.

Мы все были счастливы снова его видеть в добром здравии. Другой бы на его месте после такого приключения отдыхал сутки, но Шеффер уже во второй половине дня летел с нами на охоту.

Англичане с некоторых пор решили от меня избавиться и начали охоту за моим «красным дьяволом». Как же они были разочарованы, когда узнали, что весь наш отряд перекрасил аэропланы в красный цвет. Я узнал, что существует некая группа на нашем участке фронта, имеющая целью сбить меня. Тем не менее мне это нравилось даже больше, чем прежнее положение: теперь покупатели сами заходили в лавку, не надо было заниматься их поиском.

Мы прибыли на передовую, и через несколько минут пожаловал горячий британец на «Спаде», пожелавший атаковать нас. Теперь это было редкое явление, англичане признали наступательную тактику излишне дорогой и перестали сю пользоваться. За первым появились сше два «Спада» против меня, Вольера и моего брада. В самом начале, несмотря на то что неприятель считал себя выше нас, поскольку сидел в лучших аэропланах, нападающие превратились в обороняющихся. Началась обычная карусель, но ветер нам благоприятствовал, так как дул в сторону германских позиций. Мой англичанин упал первым. Я разбил ему мотор, и он решил опуститься вниз, но я теперь не щадил никого и атаковал его еще раз. после чего он развалился в воздухе. Вольф и мой брат также вынудили противников опуститься неподалеку от моей жертвы. Мы полетели домой, искренне надеясь, что цирк анти-Рихтгофена дал начало хорошей английской традиции - возвращаться после боя с нами сильно поредевшими.

Наш отец служил комендантом маленького городка близ Лслля, совсем недалеко от нас. 29 апреля утром он приехал к нам на аэродром. Мы с братом только что приземлились и выскочили из кабин наших аппаратов, крича одно и то же: «Здравствуй, отец, я только что сбил англичанина!» Наш старик был очень рад нам, мы с ним позавтракали, а затем отправились на полеты. В это время над нашим полем происходил бой: прорвался английский отряд. Его атаковали разведывательные аэропланы. Неожиданно одна из германских машин перевернулась и выпала из боя, потом перешла в нормальное планирование и приземлилась у нас на аэродроме. Пулеметчик был убит, а аппарат сильно поврежден. Около полудня мы летали еще раз, я сбил еще одного англичанина. После обеда я немного вздремнул, а Шеффер, Альменродер и Вольф увеличили свой боевой счет на одну машину. Во второй половине дня мы с Фсстнсром, Аль-менродером, Шсффсром и моим братом летали еще два раза, первый раз - неудачно, а во второй мы с братом атаковали два артиллерийских корректировщика, приближавшихся к нашему фронту. Никогда у меня не было столь быстрой победы. Мой брат также свалил противника, убив пилота. Другие наши товарищи наблюдали за боем в отдалении, ибо у нас действовало правило, что победа должна быть одержана одним аппаратом, остальные могут лишь наблюдать или прикрывать атакующему хвост в случае опасности.

Мы сомкнули ряды, так как поблизости должно было быть собрание клуба анти-Рихтгофена. Мы их обнаружили, но они были слишком высоко, и мы были вынуждены ждать их атаки. Их «Совпичи-трипланы» и «Спады», конечно, выше всяких похвал, но летчики не хотели драться, хотя мы им честно предлагали. Не понимаю, какой смысл высылать против нас отряд, с тем чтобы показать хвост'.' Наконец один из них набрался смелости и атаковал нашего замыкающего, но мы вес демонстративно повернули в его сторону, и британец уд рад. Но начало боя было положено. Другой англичанин пытался это проделать со мной, но я встретил его пулеметным огнем. Уходя на своем быстроходном аэроплане, он оказался ниже меня и пропал: одноместный истребитель не может вести о'гонь назад. Я применил к нему один из моих трюков: открыл огонь с большой дистанции, чтобы напугать его. Он встал в вираж, я сократил дистанцию и повторил трюк сше несколько раз, до момента, когда я мог открывать огонь на поражение. С расстояния в 40 метров я пробил ему бензобак, британец запылал и рухнул. За этот день это была моя четвертая победа. Лотар сбил двоих. Похоже, мы устроили отцу.прекрасный сюрприз. Вечером у нас было угощение, мы пригласили несколько человек, в том числе Веделя, бывшего тогда неподалеку. Думаю, англичане совсем перестали нам симпатизировать.

Я сбил более 50 аэропланов врага и получил отпуск. Вечером того же дня со мной пожелали говорить по телефону из Главной квартиры: кайзер пожелал со мной лично познакомиться. Я получил это сообщение 30 апреля. И должен был прибыть уже 2 мая. Если бы я воспользовался поездом, то опоздал бы. Я решил лететь, ведь этот способ передвижения гораздо приятнее. На следующее утро я взлетел, но не на своем красном аэроплане, а на большой двухместной машине. Со мной летел один из моих офицеров, лейтенант Крефт, также предпочитавший воздушный способ передвижения и так же, как и я, направлявшийся в отпуск.

Мы летели через Намюр, Льеж, Экс-ля-Ша-пель* и Кельн. Приятно было лететь без мыслей о войне. Погода была прекрасная, мы видели пароходы на реках и поезда на железных дорогах. Мы с легкостью обгоняли все внизу. К вечеру под нами собрались о.блака, мы продолжали полет по компасу и Солнцу. Чтобы не заблудиться и ненароком не сесть в Голландии, мы спустились вниз и обнаружили, что находимся над Намюром.

Около полудня следующего дня мы достигли Кельна. Накануне газеты сообщили о моей 52-й победе, и нас ждал народ.

От Кельна мы некоторое время летели вдоль Рейна. Я неоднократно путешествовал здесь на поезде, пароходе и автомобиле, а вот сейчас летел на аэроплане. Доложу вам,. Рейн - очень красивая река с воздуха. Окрестности проносились мимо нас слишком быстро, чтобы насладиться их красотами, хотя ощущения скорости, как при поездке в поезде или автомобиле, не было. Кстати, для пилота это коварная вещь: если на несколько минут отвлечься от пейзажа, можно пропустить нужные ориентиры и потеряться. После полудня мы прибыли в Главную квартиру, и я отправился к своим друзьям, всю войну проработавшим там. Я в шутку называл их истребителями чернил.

На следующий день я был принят в Главной квартире Гинденбургом и Людендорфом. Было несколько не по себе сидеть в Святая Святых - комнате, где вершились судьбы мира, и поэтому я с радостью подчинился приказу завтракать с кайзером. Его Величество, видимо, был осведомлен, что сегодня мой день рождения, и поздравил меня с моим успехом и с двадцатипятилетием. Он вручил мне подарок. Мог ли я предположить, что в свой двадцать пятый день рождения буду сидеть по правую руку от фельдмаршала Гинденбурга и буду упомянут в его речи?! На следующий день я должен был завтракать с императрицей и полетел в Гамбург, где был принят со всей возможной любезностью и даже катал ее на аэроплане. Вечером ужинали у Гинденбурга, на следующий день я поехал во Фрайбург, где сел на аэроплан и полетел в Берлин. Погода стояла отвратительная, дождь сменялся градом, после чего пропеллер стал зазубрен, как пила. Увлекшись борьбой с непогодой, я забыл свериться с местностью, а когда спохватился, было уже поздно. Я потерял дорогу и не имел представления, где нахожусь. Ориентируясь в основном по компасу, я постарался выйти на направление Берлина. Бесполезно! Позже я обнаружил, что меня снесло на 60 миль в сторону. Отчаявшись найти дорогу в непогоду, мы с моим провожатым решили сесть на открытом месте и переждать бурю. Садиться на незнакомом месте - занятие неприятное, так как можно в любой момент загреметь колесом в рытвину и лишиться машины.

*Ахен.

Так и получилось, при посадке на лугу мы повредили шасси и не могли лететь дальше. Пришлось продолжить путешествие по железной дороге.

Несколько дней спустя я приехал в свой родной город Швейдниц. Люди были Мне рады, прошло несколько демонстраций. После этого мне стало ясно, что народ принимает живейшее участие в обсуждении подвигов своих солдат.

На восьмой день моего отпуска я получил телеграмму, что мой брат Лотар ранен. В результате расспросов я понял, что он был очень опрометчив. Они вдвоем с Альмснродсром над неприятельской территорией атаковали пехотный аэроплан, направлявшийся в нашу сторону. Разница в высоте между ними составляла 1000 метров. Брат мой начал пикировать, сближаясь с целью, но противник также спикировал, надеясь уклониться от боя. Лотара не заботило, над чьими позициями он находился. Я иногда тоже не обращал на это внимания, но мой брат совершенно терял голову, если не имел ни одного сбитого самолета за весь полет.

Только на очень малой высоте Лотар сел неприятелю на хвост и сбил его. Случилось так, что над землей в тот день висела дымка, и мой брат не успел сориентироваться на малой высоте, а был он далеко за фронтом, за хребтом Вими, который был всего-то метров 100 в высоту, но скрыл от Лотара наши позиции. Брат полетел домой через фронт и был сильно обстрелян. В него попали, а вид собственной крови его расстраивал. Ему прострелили бедро, и он быстро терял силы. Он перелетел фронт в полуобмороке и потерял сознание, подведя аппарат к первому попавшемуся лугу и выключив мотор. Его «Фоккер» опустился сам по себе, хотя я не знаю аэропланов, садящихся автоматически. Правда, есть легенда, что на одном из учебных аэродромов в Кельне есть старый учебный «Таубе», который, когда садишься в него и заводишь мотор, взлетает самостоятельно, делает полукруг и сам садится после точных пяти минут полета. Мой брат не имел такой чудесной машины, но вес же при посадке не искалечился. Он пришел в себя лишь в госпитале и был отправлен в Дуэ.

Вообще за Лотаром в воздухе интересно наблюдать. Если он чувствует, что противник сильнее его, он просто делает вид, что сбит, выходит из боя и имитирует беспорядочное падение. Зрелище не для слабонервных, особенно для меня, его брата. Неприятель, как правило, бросается вслед, и уж тут Лотар показывает, на что способен, садится легковерному на хвост и сбивает его.

Иногда случаются чудеса. Один раз наблюдатель с вражеского аппарата, подбитого мной и загоревшегося, выпрыгнул из него на высоте в 50 метров, а это высота хорошей колокольни, и отделался лишь переломом ноги. В другой раз я ранил англичанина в голову, и двухместная машина, вертикально падая, разбилась. Потом выяснилось, что наблюдатель с этого аппарата только слегка повредил себе череп. В другом случае, также произошедшем у меня на глазах, «Ньюпор», сбитый Бельке, врезался в глину, летчик был ранен в живот и вывихнул руку в суставе, но остался жив.

Истребитель Фоккер Dr. I, последний самолет Рихтгофена (апрель 1917 - апрель 1918 г.)

А вот случай другого рода. Один из моих друзей на посадке сломал себе позвоночник, когда его аэроплан в конце пробега скапотировал, попав колесом в кроличью нору. Капотирование было медленное, удар незначительный, и все же человек покалечился.

Вообще Лотар никогда не боялся опасности, и ему всегда сумасшедшим образом везло. Например, в 1914 г. он, будучи драгуном, находился зимой на Варте. Переплыть реку с целью разведки было практически невозможно, но он сделал это, проверил местоположение русских и вернулся тем же путем назад, после чего провел остаток дня в седле в обледенелой одежде и даже не простудился. Зимой 1915 г. он поступил на авиационную службу, был наблюдателем, а потом, выдержав экзамен, в марте 1917 г. стал истребителем и попал в мой отряд. В третьем же полете Лотар проявил инициативу, атаковал и сбил англичанина. Четыре недели спустя на его счету было уже 20 побед - наверное, единственный случай в мире. Двадцать второй его жертвой стал знаменитый английский капитан Болл, так Же хорошо известный, как и майор Хоукер. Они с Лотаром проявили равное мастерство в маневре, и британец пал жертвой лобовой атаки, правда, прострелив Лотару бензобаки. Болл сбил 36 немецких машин, но и сам не избежал такой же участи. Это, на мой взгляд, лучшая смерть для солдата.

Если бы Лотар не был ранен 5 мая, я полагаю, что к моему возвращению из отпуска он бы также имел 52 победы.

Мой отец находил разницу между спортсменом и мясником в том, что последний стреляет ради забавы. Мне, скажем, не доставит удовольствия сбить два аэроплана подряд, достаточно одного. Мой брат думает иначе. Я наблюдал, как он атаковал неприятельский истребитель и расстреливал его до тех пор, пока тот не взорвался. Рядом с жертвой Лотара оказался второй аппарат, и огонь был тотчас перенесен на него, несмотря на то что первая жертва еще даже не упала на землю. Второй аэроплан также упал. По возвращении брат спросил меня, сколько я сбил.

- Одного, - ответил я.

- А я - двух! - сказал он.

Я тут же отправил его наводить справки о сбитых. Он, как и подобает мяснику, смотрел Небрежно и нашел лишь одного из двоих. Другого обнаружил я на следующий день…

Не стань я истребителем, я бы, наверное, стал пехотным летчиком, ведь они могут принести максимум пользы своим войскам, чья работа самая трудная. Эти храбрые люди летают в любую погоду и помогают нашим войскам связываться друг с другом, атакуют вражескую пехоту, корректируют стрельбу. Иногда и я этим занимался, выпуская очередь-другую по неприятельским окопам по пути домой с задания. Такая стрельба, конечно, имеет больше моральное значение. Корректирование артогня с помощью беспроволочного телеграфа - занятие еще довольно новое, требующее от летчика специфических данных. Я не могу этим долго заниматься, мой удел - битва. Наверное, лучшими корректировщиками становятся артиллерийские офицеры, они обладают глубокими познаниями в том виде оружия, с которым взаимодействуют.

На русском фронте мы с покойным другом Хольком провели несчетное число разведок с воздуха. В маневренной войне хорошо проведенная разведка - уже половина успеха. Я действовал кавалерийскими методами, но на Западном фронте этого уже недостаточно. Тут с воздуха все пути сообщения кажутся мертвыми и безжизненными, хотя на деле внизу происходят непрестанные передвижения. Временами анализа в полете бывает недостаточно, и приходится фотографировать объект, после чего необходимо в целости доставить пластинки домой, чтобы не начинать все сначала.

Часто фотограф должен ввязываться в бой, хотя я не сторонник этого; фотопластинка зачастую бывает важнее сбитого отряда. Поэтому фотограф должен, если возможно, избегать боя.

Сейчас разведка есть наиболее сложное задание, особенно на Западном фронте,

В течение мировой войны наши аэропланы претерпели значительную эволюцию. Скажем, во время войны появился и развился такой тип, как гигантский аэроплан. Это - колосс, способный нести 3-5 тонн бомб. Он медлителен, неповоротлив, его бензобаки напоминают железнодорожные вагоны. В его корпусе можно гулять. Недалек тот день, когда целые, дивизии будут транспортироваться на таких машинах.

Полет на таком аппарате возможен не благодаря инстинкту, а благодаря техническим приборам, возимым на борту. В фюзеляже есть даже беспроволочный телеграф, посредством которого можно сообщаться с землей. В фюзеляже подвешиваются и бомбы, похожие на ливерные колбасы. Вооружение состоит из большого числа пулеметов, а крылья с многочисленными подпорками создают впечатление крепостных сводов. Вообще я нахожу их ужасными, неспортивными, скучными и грубыми. Моя страсть - это одноместный истребитель, что-то вроде моего «красного малыша». Когда летишь на таком, тебе безразлично твое положение в пространстве - хоть вниз головой, хоть вверх мотором. Можно летать как птица. Полагаю, что скоро можно будет купить личный комплект крыльев, оперения и мотора, одеть его, как костюм, и предаться наслаждению полета.

Наверное, мои дорогие читатели уже смеются над этой сказкой. Но не думаю, чтобы наши дети также смеялись над этим. Пятьдесят лет назад как сказка воспринималась мысль о полете над Берлином. Я помню, какую сенсацию произвел в нашей столице прилет первого «Цеппелина» в 1910 г. Теперь же, когда в небе пролетает дирижабль, немецкий мальчишка редко даже смотрит в небо.

Кроме гигантских аэропланов и маленьких истребительных машин существует еще громадное количество разнообразных типов летательных аппаратов, а изобретательство еще не достигло вершины и, видимо, не скоро достигнет. Поэтому кто знает, на чем будут летать люди год, десятилетие спустя?

Манфред фон Рихтгофеи обрывает свои записи почти за год до своей смерти, последовавшей весной 1918 г. Англичане, еще недавно провозглашавшие барону здравицы, решили, что этот человек для них представляет слишком большую угрозу, ведь к моменту гибели он сбил уже больше 80 аэропланов. Поэтому эскадрилье Британского воздушного корпуса «Блэк Флайт», летавшей на «Совпичах-трипланах», было дано задание уничтожить «красного барона» любым способом и любой ценой. «Блэк Флайт» вызвал «цирк Рихтгофена» на поединок, и Рихтгофеи, верный традициям авиационного рыцарства, вышел вперед для сражения с британским командиром один на один. На него бросились сразу четыре «Совпича», причем один из них самоотверженно подставился под его атаку, демонстративно уходя в сторону английских позиций со снижением. Рихтгофеи устремился за ним, не заметив другого англичанина у себя на хвосте. Тот обстрелял «красного малыша», и «Фоккер», не выходя из пике, упал за линией английских окопов. Опознание сбитого показало, что в барона попала единственная пуля - прямо в сердце. Англичане отдали дань уважения своему благородному врагу и похоронили его с подобающими воинскими почестями.

Двухместный разведчик «Альбатрос» С. I. На таком самолете Ритлтофен начал летать наблюдателем

Истребитель «Фоккер Е-3» Моноплан

«Упаковочный ящик» - истребитель «Альбатрос» D. 5. На таком самолете Рихтгофен летал в 1916-1917 гг.

Манфред фон Рихтгофен незадолго до своей гибели

11-й истребительный отряд, которым командовал Манфред

Фоккер Dr. I «Триплан» - последний самолет Рихтгофена

Ближайший друг Рихтгофена летчик-истребитель Варнер

Фосс

Обломки самолета Рихтгофена, выставленные в 3-й эскадрилье Королевского

Воздушного корпуса

Похороны Манфреда фон Рихтгофена

Противник отдает последние воинские почести Ман-фреду фон Рихтгофену (прощальный салют над его могилой)

Материал подготовили: Иван Кудишин, Сергей Горожанин, Михаил Муратов, Виктор Бакурский, Сергей Ершов.