"Страж зари" - читать интересную книгу автора (Куприянов Сергей)

Иллюстрации В. Федорова.



Следствие

Смотреть на это было тяжело. Вид смерти на неподготовленного человека и вообще-то действует не лучшим образом, но, когда умирает молодой человек, да еще по собственной воле, это производит вдвойне тяжелое впечатление.

Мальчишка лежал в ванной с перерезанными венами. От крови вода стала красной и непрозрачной, так что тела под ней практически не было видно, угадывались только очертания. Голова, склоненная набок, тоже наполовину скрыта, так что выражения лица толком не разглядеть.

Когда они — Горнин и Перегуда — вошли в ванную комнату, на полу сидел кот, обычный двухцветный кот в еле заметную серую полоску, из тех, что можно увидеть в любом дворе, и лакал из розоватой лужицы.

Горнин, на правах гостя шедший первым, увидев его, сначала остолбенел, настолько сюрреалистичным было это зрелище, а потом так страшно крикнул: «Брысь!» — что кот рванул с места, пролетев у него между ног, оставляя на полу мокрые отпечатки почему-то только одной лапы.

— Ну ни хрена себе заявочки! — сказал маг-директор, повторяя любимую фразу истопника скорбного дома, с которым когда-то был знаком. Уже много лет он не произносил эту присказку, а тут она вдруг сама слетела с языка. — Что это у тебя за зоопарк тут?

— Это его кот, — ответил Перегуда, взглядом показывая на ванну.

— Да уж, — покачал головой Горнин, не находя слов. Кот и впрямь был тут совсем не к месту. И уж тем более за подобным занятием. — А он вообще кто?

— Мой воспитанник, — сказал хозяин усадьбы таким тоном, что у кого другого желание задавать вопросы отбило бы начисто.

— Вот как? А не маловат ли? Что молчишь, Рома?

— Не твое дело! — огрызнулся тот.

— Как это не мое? Интересно! Ты тут у себя детский сад, понимаешь, разводишь, а дело не мое. Давай колись. А то у меня очень нехорошие мысли возникают.

— Это сын моих знакомых, — отчеканил Перегуда. — Он временно живет здесь.

— Вот именно что живет. И не хватало бы еще, что незнакомых.

— Ты не имеешь права меня допрашивать, и мы здесь не за этим. Давай работать.

— Ладно, — не стал упорствовать генеральный директор ООО «Лад». — Мы еще успеем вернуться к этому вопросу. А сейчас действительно давай поработаем. Надеюсь, тут никто ничего, так сказать…

— Как ты смеешь меня подозревать!

— Почему бы мне не посметь? Смею, Рома. Кто мне это запретит? Ты? Тогда зачем приглашал? Мог бы и без меня, сам, по-тихому.

— Тут замешан твой человек! — твердо заявил Перегуда.

Они стояли в ванной, над мертвым телом мальчишки, и переругивались, больше всего напоминая двух старых склочников, впавших в маразм, а не практикующих магов с огромным опытом и возможностями. Посмотреть на них со стороны, послушать — полный идиотизм. Но уж очень они друг друга не любили, и события сегодняшнего дня это только усугубили.

— Ты ошибаешься. Уже не мой. Твой, Рома. Я его передал тебе со всеми потрохами. По твоему, кстати, настоянию. И чуть не забыл, я там тебе презентик привез, в машине остался. Бутылочку коньяка коллекционного. Напомни потом, ладно?

Перегуда сказал:

— Перебьюсь без твоих подарков, — и принялся работать, снимая с крохотного помещения следы магического воздействия. Потом они, действуя согласованно и молча, подступили к ванной.

От испарения теплой воды, замешанной на крови, находиться тут было трудно. Тягостно-сладковатый запах крови давил на обоняние и психику, хотелось побыстрее покинуть место смерти, но два маг-директора старались стоически выполнять свои обязанности квалифицированных экспертов, не прибегая при этом к воздействию на окружающую среду, что могло бы значительно упростить их пребывание здесь.

Они не первый год работали в паре, и технология снятия «отпечатков» была ими давно оговорена и отработана. Другое дело, что в последнее время они старались — насколько возможно — ограничить свои встречи, но на их профессионализме это не сказывалось. Их магические следы никоим образом не должны накладывать либо воздействовать на магические следы того, чьи действия они расследовали и изучали. Редко, очень редко, на их общей памяти всего раза три, но порой возникали ситуации, когда арбитром в их споре, буде таковой возникал, выступал кто-то третий, для которого следы следовало сохранить в неприкосновенности. Один раз, и обоим это воспоминание не доставляло удовольствия, это был коллегиальный арбитраж. Несмотря на то что такой показатель — всего один случай за всю практику — мог считаться более чем удовлетворительным, повторять тот опыт никому из них не хотелось. Для обоих это было сродни тому, как если бы они находились под трибуналом. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было.

— Ты закончил? — спросил Перегуда.

— Нет еще. Давай-ка по комнатам еще пройдемся. Спорить в таких случаях не полагалось, но тем не менее Перегуда спросил:

— Зачем это? И так достаточно.

— Как знаешь. — Горнин вышел из ванной, жадно вдыхая показавшийся удивительно свежим воздух, хотя наверняка и здесь пахло кровью и смертью, только по сравнению с маленькой и душной ванной, где остывало тело мальчишки, перерезавшего себе вены обыкновенным перочинным ножиком, которые с некоторых пор в любом киоске свободно продают чуть ли не младенцам, это было уже незаметно.

— Ладно.

И они опять принялись собирать следы.

За пределами гостевых апартаментов, где работали два мага, шла обычная жизнь. Люди вкалывали, ели, ругались, убивали друг друга, любили, совершали покупки, мечтали и предавались страстям, но тут, в относительно небольшом пространстве, два человека, каждый из которых при желании мог бы стать королем, кинозвездой, предсказателем, подпольным миллионером, прожигающим жизнь, да и вообще кем угодно, трудились в поте лица, проявляя усердия куда большее, чем иной следователь, прибывший на место убийства. Посторонний же человек, если б такой случайно попал сюда в это время, с немалым удивлением увидел бы, как два немолодых мужика, явно не бедствующие, не то что ходят, а еле передвигаются по комнате, приоткрыв рты и рыская глазами по сторонам, делают дурацкие движения руками. Двое слепоглухонемых сумасшедших ищут выход, не иначе.

— Ну все? — наконец спросил Перегуда.

— Думаю, да. Пока.

На это многозначительное «пока», означающее не что иное, как намек на возможные будущие неприятности, Роман Георгиевич предпочел не обращать внимания. Тоже пока. Не царское это дело.

— Тогда пошли.

— Ты милицию вызывать будешь?

— А сам как считаешь? — язвительно поинтересовался Перегуда. — Ясное дело! Что же мне, в огороде его хоронить?

— Откуда мне знать, — пробормотал Горнин как бы про себя. В театре такие реплики обозначают пометкой «в сторону». — У тебя аппаратура сертифицирована?

— И опломбирована!

— А ты хорошо подготовился.

— Не дури, ты прекрасно понимаешь, что я здесь ни при чем.

— Да? А вот я что-то не помню, чтобы эксперту в индивидуальном порядке было разрешено не то что закупать, а даже пользоваться техникой. Как ты это объяснишь?

— Тебе я ничего объяснять не собираюсь, и не надейся. Так ты идешь?

— Ладно. Но пломбы я проверю. И еще одно. Я хочу, чтобы тут поработала моя «нюхачка».

— Зачем? Через полчаса мы с тобой и так все будем знать, без всяких там твоих девок.

— Тогда едем в Подольск.

Несколько секунд Перегуда сверлил своего оппонента огненным взглядом. Сумел бы — испепелил к чертовой матери!

— Я тебя еще раз спрашиваю — зачем? — наконец проговорил он, затолкав внутрь себя свои чувства. Спросил почти спокойно.

— Вообще-то я мог сказать, что это мое условие, и на этом остановиться, но я тебе отвечу. «Нюхачка» брала его след. Все эти дни. И ты, подозреваю, в курсе. Она должна идти по следу до конца. Это ее работа, и она ее выполнит.

— Ищейка? — надменно спросил Перегуда. И уточнил для полной ясности: — Легавая.

Горнин посмотрел на него долгим взглядом. Никакой доброты в нем не угадывалось. Ни на йоту.

— Так кто тебе был этот парнишка? — спросил он. — Будем разбираться?

— Ладно. Я согласен. — Перегуда скривился. — Пусть нюхает.

— Предупреди своих людей, а я сейчас ей позвоню.

— Только побыстрее! Мне еще милицию вызывать.

— Вызовешь, — рассеянно проговорил Горнин, доставая из кармана телефон. — Нам сейчас не о том нужно думать. — Марина? Да, я. Я сейчас на даче у Романа Георгиевича. Срочно требуется твое присутствие. Адрес возьми у секретарши. Жду тебя минут через сорок, а лучше раньше. Пробки? Ну это мы возьмем на себя. Правильно я говорю, Рома? Все, жду тебя. Оба ждем. Ну вот, скоро будет, — сообщил он Перегуде.

— Что-то мне твоя идея не нравится.

— А мне не нравится то, что здесь происходит. Будем сравнивать? И вообще! — заключил Горнин таким тоном, что было понятно: человек нарывается на скандал.

Но Перегуда не спешил поддаваться этой дешевой провокации.

— Тогда пошли смотреть. Или мы здесь будем ждать твою ищейку?

— Ладно. Идем. Только ты предупреди своих держиморд, чтобы ее сразу ко мне провели. И пусть никто сюда не суется!

— Не учи меня! — огрызнулся Перегуда. — Надо Мамонтова с собой взять.

— Это еще для чего? — удивился Горнин, останавливаясь перед дверью, к ручке которой он уже протянул было руку.

— Как образец.

— Еще чего! Видеть его не желаю. Да и смысла нет. У нас есть его маг-код. Не забывай, ведь он в то время под ним ходил. Так что он сам нам не нужен. По крайней мере, пока.

Перегуда подозрительно посмотрел на него:

— Ты считаешь?

— А ты как будто по-другому думаешь?

— Хорошо. Пойдем. Никуда он не денется. Нужен будет — пригласим.

— Вот и я о том же.

Отдав стоящим в коридоре охранникам распоряжения, Перегуда прямо на ходу выбросил «щупальце» вниз, в комнату, где они оставили Мамонтова. Заметив это, Горнин насмешливо спросил:

— Проверяешь свою новую игрушку?

— Не твое дело!

— Конечно. Только, вижу, не доверяешь ты людям. Даже своим.

Они уже спускались по лестнице, и тут Роман Георгиевич не выдержал:

— Что это ты так активно дистанцируешься от него, а? Это наводит на кое-какие размышления.

— Хорошо, если наводит, — ворчливо ответил Горнин. — Ну где у тебя лаборатория? Показывай.

То, что он назвал лабораторией, располагалось в небольшом строении, примыкавшем к задней стене дома, так что со стороны практически не было видно. По типу строения можно было бы предположить, что это типичная садовая постройка, где хранится садово-огородный инвентарь, ну и, не исключено, проживает садовник, может быть, даже с семьей. Ну а то, что дверь массивная, так они здесь все не из фанеры. К тому же некоторые садовые механизмы стоят побольше иной легковушки.

Отперев дверь собственным ключом, Перегуда первым вошел внутрь и дождался, когда гость захлопнет ее за собой, после чего включил верхнее освещение, и тогда стал виден небольшой предбанник без окон, в который выходили три двери. Открыв, опять же при помощи ключа, правую, он, уже не оглядываясь, пошел вперед. Еще одна дверь, на этот раз не стальная, а просто герметичная, и они оказались в довольно просторной комнате, заставленной оборудованием.

Оглядев его, Горнин не то осуждающе, не то с пониманием покачал головой.

— Ну? — спросил Перегуда не без тайной гордости. — Приступим?

На запуск и прогрев приборов ушло минут пять, и все это время гость расхаживал по комнате и с интересом глядел на всю эту машинерию, так же, казалось, далекую от практической магии, как подвал средневекового алхимика от современного химико-перерабатывающего комплекса, как по содержанию, так и по стоимости. То, что находилось здесь, стоило не просто дорого, а очень дорого и производилось в единичных экземплярах. Горнин даже не предполагал, что на территории страны находится комплект оборудования, не только не уступающий имеющемуся в подольской лаборатории, но и, не исключено, в чем-то его превосходящий. Во всяком случае, некоторые образцы были явно новее. И на всех — это Горнин отметил особо — имеются положенные пломбы и заговоры, полностью идентичные оригинальным. Но сам факт существования подобной лаборатории, находящейся в полном распоряжении Перегуды, его насторожил. Он-то предполагал, что это могут быть ну несколько приборов, что ли, не исключено, что бэу. А тут такое. Разглядывая это богатство, Горнин все никак не мог решить, как ему к этому относиться.

— Где ж ты на такое денег взял? А, Рома?

— Достал, — двусмысленно ответил Перегуда, усаживаясь в кресле. — Давай начинаем.

В подобной обстановке как-то неудобно было пользоваться привычно-обиходными словечками типа «след», «отпечаток», «заплатка» и тем более «плевок». В легком гудении вентиляторов и торжественном, чуть ли не алтарном сиянии приборных панелей можно было говорить только «маг-матрица» или, как пишется в официальном заключении, «образец остаточного фона, возникшего вследствие М-воздействия на предложенный объект».

Конечно, работать здесь было не в пример быстрее и удобнее, чем со старыми фолиантами и оберегами, да и результаты получались куда более точными.

У них, как и у некоторых других экспертов, существовали электронные пробники-накопители, облегчающие работу с аппаратурой, но до сегодняшнего дня они ими не пользовались, предпочитая работать по старинке, считая испытанный столетиями способ более надежным. Хотя и без консерватизма, свойственного людям не первой молодости, тут не обошлось. Но сегодня Перегуда удивил его второй раз, когда достал из внутреннего кармана пиджака штатный накопитель, внешне напоминающий электронный диктофон, и присоединил его к прибору. Для забора проб его не обязательно доставать из кармана, достаточно просто включить, что, как видно, Перегуда и сделал, причем сделал незаметно. Ну-ну.

Они сидели каждый перед своим монитором и при помощи клавиатуры и мышки раскладывали введенный в электронную память М-фактор, поэлементно сравнивая его с образцом.

И вместе, и порознь эти двое провели десятки, если не сотни подобного рода исследований, так что работу свою знали и могли бы действовать побыстрее. Так бы оно и происходило, если б дело не было столь деликатным, напрямую касающимся их обоих. При этом оба молча подразумевали, что знают ответ на ими же самими поставленный вопрос. Они оба были бы не прочь получить отрицательный результат, но в то же время готовы воспользоваться и положительным. Они слишком давно знали друг друга, давно не любили и терпели, пожиная плоды кем-то придуманной схемы руководителей-соперников, практически не имеющих возможности полюбовно договориться хоть о чем-то.

Работая, Горнин пару раз бросал взгляд в сторону Перегуды, который орлом нацелился на монитор перед собой.

Аппаратура позволяла с большой точностью определить не только автора М-воздействия, но и расшифровать его структуру, а также определить время, в которое был произведен посыл, и его мощность. Пусть при этом не всегда удавалось узнать, было ли это и скажем, произнесенное по-русски «Черт побери!» или же ирокезское проклятие, переводимое примерно как «Чтоб у тебя никогда не было хорошей охоты!», по содержанию эквивалентное тому, как если бы человеку запретили принимать пищу, то есть обрекали его на голод.

Аппаратура, даже такая мощная, во многих случаях, особенно когда дело касалось не очень распространенных языков или диалектов, до таких тонкостей не способна была докопаться. Впрочем, от нее этого, как правило, и не требовалось. Была задача идентифицировать личность заклинателя, то есть установить соответствие представленному образцу или образцам, и установить время, когда он совершал свои действия. И с этим техника справлялась.

Теперь же, сидя перед монитором, как бы разделенным на две части: на левой характеристики исследуемых образцов, на правой — эталонные, — он еще и прикидывал, для чего Перегуде потребовалась вся эта техника, явно новенькая, и одновременно Павел. Стоило ему только совместить эти две величины — аппаратура и маг, наставником которого он еще недавно считался, — как ответ напрашивался сам собой. Маг-директор собирался, если можно так сказать, препарировать М-воздействие Мамонтова, на основе этого либо улучшить собственные показатели, либо создать нечто новое. Что-нибудь вроде М-бомбы или М-пушки. А почему нет? Если человек умеет плеваться, то отчего б и не создать машину, способную делать это во сто крат лучше. А если есть человек, способный производить магические действия, то почему не сделать маг-машину? Тут главное — суметь разложить явление на составляющие и проанализировать их. А уж воспроизвести-то! Было бы из чего.

Горнин снова покосился вправо. Перегуда невозмутимо работал, целиком, казалось, поглощенный процессом, и по нему нельзя было понять, какие мысли в это время его посещают.

Когда они договаривались по поводу Павла, речь шла всего о неделе. Не такой уж и большой срок, если рассудить. Тогда получается, что если речь и впрямь идет о неком машинном воспроизведении, казалось бы, чисто человеческих способностей, то у Ромы все на мази, дело за малым. Но если так…

Что же получается-то, Господи?!

Мог Перегуда подстроить ту историю со зверями? В смысле снять защитные заклинания и прочее? Легко! Если же у него был — а это тоже возможно — эталон М-воздействия Паши, то он легко его мог подставить вместо своего. Та же история с банком. Причем, как в одном, так и во втором случае ему вовсе не обязательно было действовать самому. В случае если начнется следствие сообщества, ему потребуется качественное, а не подстроенное алиби. Значит, требуется другой исполнитель. Человек для этого у него всегда найдется. Та же его дочь, к примеру. Хотя, помнится, работала она слабо. Нуда папочка и поднатаскать мог. Да это сейчас и не так важно. А уж парнишку своего угробить — ему раз плюнуть. Ведь наверняка он с ним контактировал. Скажем, из благих побуждений. Хотел якобы развить в нем магические способности. Нормальное объяснение, поскольку такая практика распространена. Взять хоть того же Мерлина, который делал из мальчика Артура короля с необыкновенными способностями. Хотел и сделал. Такое сплошь и рядом.

Да, Перегуда, с его жуткими амбициями, со скрытыми претензиями на лидерство, вполне в состоянии пойти на такой шаг. Вполне! И ему что их «двойка», что само сообщество — только помеха. Он хочет быть один и первый. И ради этого он и пошел на то, чтобы подвергнуть М-атаке своего коллегу-антипода, что противоречит всем правилам и традициям. Потому, что все эти правила он собирается просто-напросто похерить!

Тогда легко можно предположить, что вся эта аппаратура уже откалибрована так, как это нужно Перегуде! И все их теперешние исследования — фикция. Даже М-пломбиры не могут служить гарантией качественности ее настройки, если «друг Рома» научился подделывать или, если угодно, воспроизводить следы. Горнин ему нужен лишь как ширма, как оправдание, причем временное, потребное всего на несколько дней, необходимых для того, чтобы прибрать все к своим рукам.

Такие попытки в истории человечества предпринимались неоднократно. Одни были более успешными, другие — менее. Одна из самых широко освещенных в истории происходила в период тринадцатого-шестнадцатого веков, когда в борьбу за единовластие самым активным образом была включена католическая церковь в лице ее боевого отряда — инквизиции. В этот же период, а именно к весне одна тысяча четыреста восемьдесят седьмого года, была подготовлена одна из самых известных книг на тему уничтожения — «Молот ведьм». Конечно, как это всегда бывает во время глобальных процессов, была чертова уйма перехлестов и ошибок, а то и просто мошенничества с целью наживы, когда имущество обвиняемых делилось между обличителем и судьей. А парни, действовавшие под эгидой Мальтийского ордена? Они слишком зарвались, слишком обогатились, слишком все делали напоказ, до того, что им стали завидовать. И нашлись люди, сумевшие посягнуть на их богатства.

Недвижимость-то, естественно, отобрали, но основные ценности тогда успели вывезти в Россию, которая на этих инвестициях начала свой неожиданный и невиданный экономический рост. А Сталин? Ведь он чуть ли не прилюдно объявил старых большевиков и иже с ними, всех тех, кто готовил смуту и в итоге совершил Октябрьский переворот, сборищем чертей, которых следует уничтожить в кратчайшие сроки любым способом. А Гитлер, мистическая составляющая идеологии которого известна куда больше, тоже не щадил ни своих, ни в особенности чужих. К счастью, на определенном этапе и того и другого в своих поисках удалось сориентировать на Азию, точнее, на Тибет, как это удавалось со многими правителями до них и будет удаваться в будущем, что позволило взять тайм-аут и перегруппировать силы, выведя из-под удара некоторых магов, но, как то всегда и бывает после паузы, с тем большей силой удар пришелся по остальному народу. Так было при Христе, при альбигойцах, во время черносотенных погромов, да и при всех остальных, кого называли еретиками, вероотступниками, неверными и как бы то ни было еще.

Вспомнив все это в одно мгновение, Горнин почувствовал озноб. Иметь единого бога в лице Перегуды он никак не хотел. Ну то есть совершенно.

Его собственная судьба в этом свете представилась ему со всей очевидностью.

Необходимо было срочно проверить работу оборудования, истинность его показаний. Но как?

Что он здесь и сейчас мог использовать в качестве эталонов? Себя? Перегуду? Очевидно, что тот все это предусмотрел и мог соответствующим образом подготовиться. Много ли надо ума, чтобы сообразить откалибровать приборы под небольшой перечень возможных объектов исследования!

Он сосредоточился и посмотрел на экран, где процесс идентификации, точнее, сравнения, подходил к концу. И уже были видны первые результаты. М-матрица Павла Мамонтова чем дальше, тем больше совпадала с взятыми с места преступления образцами. Очевидно, что для полной идентичности оставались минуты. Ах ты Рома, сукин сын!

— Пойду покурю, — сказал Горнин, вставая с кресла.

— Не терпится?

— А что, здесь прикажешь дымить?! Я еще с ума не сошел. Или ты разрешаешь? — подло-ехидным голосом спросил, а если точнее, подколол маг-директор, доставая пачку сигарет.

Мол, если ты такой богатый, то, может, ради старой дружбы готов болт забить на всю эту дорогущую технику, которой не то что табачный дым — дыхание вредно.

Маски-респираторы и прочие предохранительные средства, которыми они пользовались в подольской лаборатории, они здесь не надели больше из пижонства, а Горнин еще и из вредности, но уж курить тут — верх безумия. Или вредности.

— Да иди ты!

— Как скажешь, начальник. Дверку-то открой. Перегуда отлип от монитора и посмотрел на него своим ястребиным взглядом.

— Пойдем. Я тоже подышу.

— Ну пойдем, глотнем воздуха свободы.

По сравнению с теплой и душноватой атмосферой лаборатории — подпольной, кстати! — на улице было свежо и просторно, даже накатывающий морозец не чувствовался. Горнин закурил, глубоко и с удовольствием затягиваясь.

— Чего ты добиваешься? — спросил он вполне мирно, вместе со словами выдувая табачный дым.

— Истины.

— Да? Интересно. А она какая, твоя истина? В чем она состоит?

— Не задавай детских вопросов, — почти скороговоркой ответил Перегуда. Маг-директор явно на что-то настраивался.

— Детские вопросы самые правильные, — продолжал бездумно болтать Горнин, точечно щупая пространство. Хоть что-нибудь! Охранник бы какой попался, что ли. Вон их сколько, а тут вдруг ни одного. Или кошку какую приблудную. Собаку. Ему нужно было срочно, просто немедленно проверить калибровку оборудования. Другого времени не будет. Или стоит начать разговор про Подольск?

— Сука!!! — вдруг заорал Перегуда и посмотрел на своего визави просто зверским взглядом.

— Чего?! — вмиг озлобился Горнин, вырвав из губ сигарету на половине затяжки. Давненько он не слышал в свой адрес подобных слов. — А в харю не дать?

В клинике, где он когда-то работал, народ был простой, провинциальный, не избалованный столичным образованием и уж тем более этикетом. Одним из исключений служил доцент физмат наук, приехавший к родственникам погостить, да подзадержавшийся на почве глубокого алкогольного психоза, — он как-то очень быстро забыл про свою интеллигентность и кулаками выбивал из соседа, слесаря совхозных реммастерских, признание, что тот продал душу дьяволу, а чтобы такого больше не случилось, то есть чтобы у бедолаги не наблюдалось переизбытка валюты от подобных сделок, забирал у него порцию жидкой каши, которую и съедал с невероятной скоростью и жадностью. В то время доцент был физически очень силен. Прочий люд тоже не отличался повышенной интеллигентностью, и это невольно проецировалось на персонал больницы. Да что там говорить, врачи вообще очень циничные люди, при случае не брезгующие крепким словцом, ну а работники психиатрических заведений закрытого типа в особенности.

Вообще-то по своей природной конституции Перегуда худой, как палка от швабры. Но такая элегантная, просто заморская, импортная швабра. Лощеная, дорогая, даже где-то эксклюзивная. А тут его щеки — Горнин посмотрел и даже несколько испугался — раздулись пузырем. Глаза навыкат. Плохо человеку. Ну точно плохо. И бывшему врачу уже вроде и расхотелось бить в рожу. Клятва Гиппократа в этом сыграла, надо думать, не последнюю роль.

— Ушел! — выкрикнул Перегуда, срываясь с места.

Стартовал он, как заправский спортсмен-олимпиец, серьезно рассчитывающий на золотую медаль. Ситуация получилась явно не стандартная, но Горнину вдруг вспомнился его бывший пациент, почему-то считавший себя не Наполеоном или хотя бы Брежневым, что было бы уместно, учитывая время, в которое проистекала его болезнь, а Знаменским — ни больше ни меньше. То есть не знатоком из телесериала про милицию, а одним из братьев-бегунов, в чью честь назван стадион в Москве. В первое время тот, выйдя на прогулку, разминался и потом бросался вскачь — прямо на крупноячеистую проволочную сетку, опоясывающую прогулочный дворик. Позже персиковое масло и другие действенные препараты отучили его от этой пагубной привычки изображать из себя известно кого, но стартовал он — когда еще стартовал — точно с таким же выражением лица. Но тот был псих, а этот… Впрочем, про Наполеона и прочих диктаторов, как состоявшихся, так и нет, тоже говорят, что с головой у них не все в порядке.

Горнин никогда не видел коллегу бегающим. Да, наверное, тот никогда этим и не увлекался, а судя по тому, как он нелепо вскидывал ноги на бегу, то и в школе отлынивал от уроков физкультуры.

В сущности, было понятно, что произошло, но маг-директор не стал упускать редкую возможность насладиться поражением своего соперника. Поэтому он, отбросив сигарету, поспешил следом, правда, не бегом, всего лишь быстрым шагом, максимально быстрым, на который он был способен, но и это можно было считать событием экстраординарным.

Он еще только выходил из-за угла, когда «друг Рома» влетел в дверь флигеля, за счет преимущества в скорости преодолев расстояние чуть ли не вдвое большее, чем его оппонент. Охранник, до этого, видимо безмятежно прогуливавшийся во дворе, уже спешил следом за хозяином, при этом лицо его было растерянным и сосредоточенным одновременно.

Как Горнин ни торопился, секьюрити, бывший моложе его лет на двадцать пять, опередил его, без всякого уважения обогнав в нескольких метрах от двери. Поэтому, когда он, отдуваясь, вошел в комнату, он застал безобразную сцену в самом разгаре. Перегуда, растерявший свою невозмутимость, кричал, ругался, грозился всех поувольнять к известной матери и вообще демонстрировал собственное бессилие.

С появлением Горнина он перекинулся на него:

— Это все твои штучки! Это ты все подстроил! Я знаю! Только запомни, это тебе с рук не сойдет! Хватит, я долго терпел. Вызывайте милицию! Я тебе устрою Куликовскую битву.

— Ментам сдашь? Или уволишь? — спросил Горнин, рассматривая оплывающий, рушащийся фантом, даже не столько рассматривая, сколько беря пробу, чего Перегуда, кажется, сделать не додумался.

— Найду, что сделать!

Тут дверь открылась и появилось новое действующее лицо — «нюхачка» Марина.

— Здравствуйте! — громко и очень отчетливо сказала она, так, как это делают девочки-отличницы, уверенные в себе и привыкшие отвечать у доски четко и ясно. Наверное, она тоже была из таких. Почему-то раньше он за ней подобного не замечал.

Перегуда посмотрел на нее зверем.

— Что надо?!

— Я приехала.

— И что нам теперь, плясать от радости?

— Как хотите.

— Это вообще кто? — спросил он, обращаясь к охраннику, маячившему за ее спиной.

— Это моя сотрудница, — опередил его Горнин. — Проходи, полюбуйся. — И показал на тающий фантом.

Марина подошла. Полюбовалась. Даже рукой потрогала то, чего охранники не видели и видеть не могли, поэтому лица у них были обалдевшие. И отошла в сторону. Скромно, без комментариев.

Перегуда несколько секунд следил за ее манипуляциями, а потом не выдержал:

— Ну и чего она тут делает? Я куда сказал отвести?

— Туда, — ткнул пальцем вверх охранник, приведший ее.

— Ну так и давай туда!

— Но она сама…

— Быстро!

Перегуда еще орал, но было заметно, что он выдыхается. Павел ушел, это факт, а какой смысл орать по поводу свершившегося факта? Тем более при посторонних. Это всего лишь означает потерю лица. Ведь ужасно не то, что Павел ушел. В конце концов, это его личное дело. Никто не имеет права держать его взаперти до тех пор, пока его вина не доказана. Да и потом, честно говоря, тоже. Для Перегуды страшно другое — то, что он не сумел удержать под контролем какого-то там Мамонтова. А ведь он его держал, постоянно держал — факт!

Достав сигареты, Горнин закурил, даже не подумав спросить у хозяина разрешения; здесь и без того было хорошо накурено, а пепельница полна окурков.

— Концерт закончен? — осведомился он, чувствуя удовлетворение. Перегуда промолчал, но его реплика в данной мизансцене была необязательной. — Тогда вы свободны, — отпустил маг-директор охрану.

— Зачем ты это сделал? — спросил Перегуда, когда они остались вдвоем, если не считать постепенно рассасывающегося фантома.

— В чем ты меня обвиняешь? Я не понимаю.

— Интриган.

— Коне-ечно! Ты бы на себя посмотрел. — Горнин пыхнул сигаретой. — А чего ты, собственно, так раздухарился?

— Он преступник.

— Это пока еще никто не доказал.

— Я докажу. Мы докажем! Вместе. И ты не сможешь от этого увильнуть! — заключил он торжествующе.

— Все-то ты меня обвиняешь. И то я, и се я. Кругом виноват. Только ты один у нас белый и пушистый. Как унитазный ершик.

— Не смей меня оскорблять!

— Да кто тебя оскорбляет? Если ты на меня намекаешь, так я, наоборот, хвалю. Даже, можно сказать, завидую твоей чистоте и непорочности. Только вот что-то мне подсказывает, что нашей с тобой, Ромочка, дружбе скоро придет конец.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Перегуда.

— Комиссию.

— Нет! Для этого нет никаких оснований!

— Это ты так думаешь.

Положение маг-директора подразумевает не только власть — большую, даже огромную, практически неограниченную, — но и многие сопутствующие ей прелести. Но существуют и ограничения, одно из главных — коллега-оппонент. То, что на него приходится постоянно оглядываться, это еще полбеды. Но тот в самый неподходящий момент может захотеть снять с себя корону, и тогда второй автоматически лишается своей безо всякой надежды когда-либо снова ее примерить. Именно на это сейчас намекнул Горнин.

— Ты блефуешь!

— Пока что я размышляю.

— Что ты предлагаешь? Закрыть дело Мамонтова?

— С какой стати? Не вижу для этого никаких оснований.

— В таком случае стоит констатировать, что до сегодняшнего дня у нас было полное взаимопонимание.

— Оно таким и останется, — как можно увереннее сказал Перегуда.

Ничего не ответив, Горнин принялся тщательно тушить окурок, короткими тычками давя его в пепельнице, и тихонько засвистел мотив «Взвейтесь кострами, синие ночи». Перегуда смотрел на него с остановившимся лицом. Потом повернулся и пошел вон, бросив на ходу:

— Я пошел работать.

Проводив его взглядом, маг-директор усмехнулся; намек был услышан и понят. Коллега надолго лишится душевного спокойствия.

Выйдя в коридор, некоторое время он ждал Марину, прислонившись спиной к стойкам лестницы, ведущей наверх. Когда та спустилась, задал только один вопрос:

— Ну?

— Не знаю, — ответила она.

— То есть как? — удивился маг-директор. Искренне удивился. — Что ты не знаешь? Он это или нет?

— Я и говорю — не знаю.

Тогда он решил сменить тактику. Подошел к ней, приобнял за плечо, прижал к себе и тихо, понизив тональность, так, что получилось задушевно, сказал:

— Я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю. Верь мне. Сам, знаешь ли… М-да. В общем, ты знаешь, как я отношусь к Паше. Я ему зла не желаю и не сделаю. Ты мне веришь?

Говорил, а сам прислушивался к ее состоянию, решая про себя — давить на нее или пока не стоит. Она ж почувствует. Она вообще такие вещи хорошо чувствует. И эти его сомнения сейчас — тоже.

Она кивнула.

— Только вопрос очень серьезный. Чтобы его защитить, мне нужно знать правду. Всю правду. Иначе такого можно нагородить. Скажи мне как есть.

— Я не уверена, — произнесла она и отстранилась. Он не стал настаивать и позволил ей увеличить дистанцию.

— В чем ты не уверена? — мягко спросил Горнин.

— Что это он. Вообще не уверена.

— В каком смысле «вообще»?

— Здесь и там, в банке. Что-то не то.

— Подожди. Это крайне важно. Ты уверена… То есть… Тьфу, черт! У тебя есть сомнения?

Марина снова кивнула.

— Вот как. Интересно. Ладно. Можешь, если хочешь, ехать отдыхать. А можешь подождать меня в машине. Думаю, минут через сорок или час я освобожусь. Подождешь?

— Ладно.

Когда он вернулся в лабораторию, Роман Георгиевич даже не посмотрел в его сторону, продолжая работать. И только минут через пять, когда Горнин уже ввел данные для тестирования, тот сказал:

— Зря ты так. Я не хотел тебя подставлять или, хуже того, обидеть. Сам понимаешь, мне это ни к чему. Мы с тобой одной веревочкой связаны.

— Тогда я не понимаю твоих действий.

Перегуда ответил не сразу. Некоторое время он смотрел то на один, то на другой экран, не то что-то прикидывая по поводу того, что там появлялось, не то формулируя ответ.

— Хорошо. Я скажу. Не хотел тебя раньше времени волновать…

— Вот спасибо-то!

— Через несколько дней все стало бы ясно. Но события стали развиваться совсем не так, как я предполагал.

— А яснее нельзя? — сварливо осведомился Горнин. Он с некоторым удивлением увидел, что аппаратура легко прошла первый тест, показывающий, что система работает штатно. Правда, тест был из самых простых. Он загрузил следующий.

— Можно. Но для начала скажу, что я не хочу в отставку. И ты не хочешь! Поэтому давай не будем хвататься за вилы и устраивать бог весть что. Я хочу сделать так, чтобы всем нам, тебе и мне в том числе, было лучше.

На экране цифры показывали, что идентичность М-воздействия, обрушившегося на этого парня — как его, кстати, зовут? — и Мамонтова, уже достигла восьмидесяти одного процента. Учитывая, что погрешность в такого рода анализах никак не меньше семи процентов, а в действительности и все десять, порой и больше, результат вплотную приближался к своему естественному максимуму. Но Марина сказала." «Не уверена». Неужели Рома все же пошалил с аппаратурой? Надо было ехать в Подольск.

— Давай без лирических отступлений! Сказать честно, я от тебя сегодня уже устал. Как-то тебя стало вдруг очень много. Или ты решил перетянуть одеяло на себя?

— Брось ерунду пороть. Хотя при известных условиях, может, и не отказался бы, но сейчас не тринадцатый век и даже не девятнадцатый. Мир оказался очень небольшим. Я сделал открытие.

— Чего ты сделал? Узнал, что Земля круглая?

— Можешь называть это волшебной палочкой. Доводилось слышать про такое?

— На хрена?! — изумился Горнин, забыв про монитор и вообще про все остальное. — Тебе что, своих способностей не хватает?

— Мне — хватает. Пока. Как и тебе.

— Так! Давай-ка все по порядку. Про палочку, про «пока», в частности и в целом. Что ты задумал? Только без этих твоих еврейских штучек!

— Я не еврей, и ты это знаешь.

— Да мне до лампочки, еврей ты, алеут или негр преклонных годов. Только ведешь себя как девка, которой и хочется, и колется.

— Кончай орать тут.

— А где мне еще орать? Если ты темнишь, как не знаю кто. Как прямо… — Горнин захлебнулся возмущением и замолк.

— Мы стареем.

— Тоже мне, открыл Америку.

Перегуда смотрел на него в упор, удерживая злость в себе. Горнин тоже на него таращился, пуча глаза. Если б Павел или другой практикующий маг мог их сейчас видеть, то, может, поразился бы, а то и испугался — такое сейчас из обоих перло. Красное, даже не так, пурпурное лезло из обоих, наподобие солнечной короны, окружая их тела чем-то вроде вздыбленной шерсти, а то и игл вроде ежовых или дикобразовых. Как говорится, плюнь на такого — зашипит. Но эти двое готовы были еще и жечь.

Первым опомнился Перегуда.

Встал, потряс кистями рук и прошелся взад-вперед.

— Без стакана тут не разберешься, — проговорил он. — Что ты говорил про коньяк-то?

— А не бздо?

— Хуже не будет. Тащи. И стаканы прихвати.

— Я тебе не бар.

— Крикни там кому-нибудь.

— Вот сам и крикни.

Как-то так получилось, что они, не сговариваясь, вместо машины отправились в дом, где конечно же имелись и стаканы и коньяк. Молчком, взъерошенные, едва сдерживающиеся от того, чтобы на манер молодых петушков не наскочить друг на друга, недовольные, даже злые. Но при этом каждый понимал, что разговор этот — хочешь или нет — нужно закончить.

Сели в гостиной за просторным столом, напротив друг друга, глядя не на собеседника, а в разлапистые, тяжелые рюмки.

— Так чего ты придумал? — спросил Горнин, сделав щедрый глоток. Дела, которые он на сегодня запланировал, все равно пошли прахом. Все потом, после.

— Все просто на самом деле. То есть в теории все просто, хотя технически тоже, в общем, не так уж.

— Это я знаю без тебя. Скажи — зачем? Мы… — Он закашлялся. — Дай пепельницу, что ли. — Пока Перегуда вставал и отыскивал в роскошном серванте хоть что-то похожее на пепельницу, он продолжил: — Все давно уже пришли к выводу, что всякие эти штучки — палочки, кольца, заговоренные мечи и прочее — создаваться не должны. На черта всякому идиоту давать в руку ядерную бомбу? Или, хуже того, бездонный банкомат. Ага, сойдет.

Он стряхнул первую порцию пепла в подставленную вазочку, изначально предназначенную для варенья либо острых соусов — по форме одно и то же.

— Так чего тебе не хватает?

— Постоянства.

— Чего? Я не понял.

— Это как бы аккумулятор. Господи! Ну не собираюсь я это пускать в широкую продажу! Вот уж проблема — денег заработать! Это — мне. Тебе. Ну и еще кое-кому. Сам знаешь. Мы ж не вечные! А с тобой собачиться — вообще никаких нервов и сил не хватит. Проще поставить тебя перед фактом.

— Погоди. Про аккумулятор. Я что-то не понял. Это ты о чем?

— Вот послал бог напарничка! Смотри сюда. Ты работаешь. Так? На все сил у тебя нет и быть не может. У тебя, у меня — у всех нас. Поэтому мы берем себе помощников. Но ведь и они зашиваются. Ну сколько в таком режиме можно вкалывать? Сдохнем же, и никто не вспомнит. Если только войну не затеем или Кремль не разрушим. Так?

— Ну давай, давай! — через силу сказал Горнин, хлебнув коньяку, после которого говорить сразу стало трудно; какой-то древний и резкий оказался. Но зато М-фактор в нем отсутствовал начисто, уж это-то он проверил в первую очередь. Да и «друг Рома» хлебал его без опаски.

— Так вот я придумал, — Перегуда перешел на доверительный тон, навалившись грудью на стол, — как можно, скажем так, продлить долголетие. В смысле активное долголетие, а не просто пердуном на диване валяться. Нужно аккумулировать свои силы, накопить их, чтобы потом, по мере надобности, расходовать. Вовне! А свои — при себе! Для поддержания собственных… э-э… сил. Жизненных сил. Ты хоть тыщу лет живи. А аккумулятор — вот он! Хочешь — себя подпитывай. Хочешь — на сторону им работай. Все едино!

Коньяк ли, открывающиеся ли перспективы заставили Горнина умерить пыл, но он спросил уже вполне спокойно:

— А что это вообще… Ну в натуре? Правда, что ли, палочка?

— Да какая к черту разница! Хоть палочка, хоть кружочек. Хоть подтяжка на твоих портках или гондон в кармане. Не имеет значения. Главное — это только твое. Понимаешь? Пер-со-наль-но! Ни продать, ни завещать — ничего!

— А потерять? — заинтересованно спросил Горнин. — Или там украдут, к примеру.

— И много у тебя украли?

— Ну-у…

— Вот и я о том.

Горнин сам налил себе коньяка и задумался. Интересно, конечно. Заманчиво. Не очень, правда, понятно, зачем нужна вечная жизнь, но разговор об абсолютной вечности вроде бы и не идет. Если без болезней — ну это-то он уже решил, во всяком случае, в основном. Без нищеты… Да смешно даже! Практикующему магу задумываться о подобном даже как-то глупо. А уж маг-директору-то! Ловок Перегуда! Ох, ловок. Как-то уж очень сильно ловок. До того, что и верить-то ему боязно. На жирного червяка карась, как известно, в первую очередь клюет. И опять ведь напоил неизвестно чем.

— Ну а Павел-то тебе зачем?

— А ты не понял? Ты ж из-за него под ударом, как крендель под задницей. Он такого натворил, что нас с тобой, просто обоих, под зад коленом, и это еще в лучшем случае. Знаешь, мне комиссия не нужна. А уж трибунал — тем более. Мы ж с тобой одной веревочкой, прямо сиамские близнецы какие-то. Один бзднул, у другого голова болит.

— От тебя заболит, — не преминул ввернуть Горнин.

— Я с тобой серьезно говорю!

— Да я понял. Слушай, что это за пойло у тебя такое? Перегуда взял в руку бутылку и внимательно посмотрел на нее.

— Да подарил кто-то, кажется. А что?

— Ну чистый уксус.

— Не может быть. Это ж не вино, он не бродит. — Поставил бутылку на место, взял свою рюмку и понюхал. — Да, есть какой-то запах. Странно. Я даже не заметил. — Убери ты ее от греха.

Пока хозяин менял бутылку и рюмки, Горнин курил и думал. Он всегда был противником того, что сам он называл «железо» или «железяки». Опыт многих поколений, сохранившийся в сказках, мифах, легендах, былинах и прочем, очень убедительно предостерегал против их использования. Кому досталась волшебная лампа с запертым в ней джинном? Простаку Аладдину, толком не умевшему обращаться с такими вещами. Говорящая щука попала в руки деревенскому дурачку и лентяю Емеле, не придумавшему ничего лучше, как заставить ведра самим ходить за водой, и разрушившему собственную избу только для того, чтобы не слезать с печи. Пересказавшие старославянскую сказку о золотой рыбке братья Гримм, а следом за ними и Пушкин очень популярно объяснили, что получается, когда такой силы артефакт оказывается в руках неподготовленного человека. Кстати, именно образ такой чудесной рыбы, как универсальный символ, живет многие столетия у разных народов. Садко вылавливает в Ильмень-озере рыбу — золотые перья. Плотвичка с золотым кольцом, щука златокрылая — это все образы из русского фольклора. Рыбоподобное существо Оаннес в четвертом веке до нашей эры описывал вавилонский историк Берос. В «Махабхарате» описывается, как первопредка Ману спасла маленькая рыбка. Оружие Брахмы, подобие ядерного, про которое написано в «Рамаяне», и огненная стрела и молния Юпитера, которых рисует древнегреческая титаномахия, натворили столько дел, что их спрятали не только от людей, но и от богов. Примеров множество, захочешь сосчитать — не получится. Недаром новые религии — христианство и ислам, появившиеся примерно в одно время, запрещали все материальные воплощения Силы. Только ислам в этом пошел еще дальше, запретив не только воплощения, но даже изображения их. Церковь как говорит? Вот крест, вот образ — молись. Все остальное от лукавого. А чтобы было понятно от какого, даже имя ему придумали. Сатана и Иблис похожи на древнего Пана, державшего в руках волшебную дудочку. И именно змий-искуситель дал Адаму и Еве волшебное яблоко.

Много, слишком много предостережений было высказано на этот счет.

Из относительно недавних происшествий этого рода, к счастью не получивших широкой огласки, — опыты двух немецких магов, сбежавших перед Второй мировой войной в Америку, где они, обуреваемые чувством отмщения, решили создать нечто такое, что поможет сокрушить фашистскую Германию. И создали, назвав это «Экскалибур». И пошли с этим, простачки, к военным. Там им, на счастье, сначала не поверили, назначили, как водится, комиссию, а пока круги на воде таким образом расходились, дошли они и до человека, в этих вещах смыслящего. Тут уж мешкать не стали. «Экскалибур» с большим трудом удалось нейтрализовать, так что комиссионные испытания провалились, а двум гениям с куриными мозгами объяснили, что к чему.

В восьмидесятых годах одним московским литератором в фантастико-сатирическом ключе была рассказана история про перо жар-птицы и золотую рыбку, исполняющих желания, при этом надо полагать, что сам он истины не знал, до него донеслись лишь отголоски, хотя именно в тот период в Свердловске один умник создал нечто подобное в надежде запустить «птицу счастья» в массовое производство, дабы она несла счастье людям. И, что самое поразительное, сляпал прямо у себя в квартире несколько вполне действующих — пусть очень избирательно и не очень надежно — образцов. Скандал тогда получился страшнейший, особенно когда выяснилось, что ему помогали два доброхота из Новосибирска. Три экземпляра ушли гулять по стране, пока один из них не попался на глаза знающему человеку. Что там только не вытворяли! Колбасу изготавливали, водку ящиками, легковушки себе и всей родне устраивали, мебельные гарнитуры, путевки в Болгарию! Детский сад — штаны на лямках! Изготовленные умником образцы уничтожали на Семипалатинском полигоне, приурочив это к испытанию водородной бомбы. Физики-ядерщики, сейсмологи и военные так и не смогли понять, почему в общем-то рядовой взрыв получился таким мощным, а американцы срочно запустили на орбиту сразу три спутника-шпиона и существенно укрепили свою резидентуру в Советском Союзе, что позже косвенно, но не в последнюю очередь повлияло на развал коммунистической империи. А мудрецов-изобретателей примерно наказали, что тоже было не просто, но дело того стоило. Их, что называется, развенчали. А по-простому — закодировали. Теперь это обычные люди, без каких бы то ни было невероятных способностей, которые, кстати, ничего не помнят о своем прекраснодушном порыве. За ними присматривают, контролируют их детей, но пока там — тьфу, тьфу, тьфу! — все нормально.

Уж этот-то случай Перегуда должен знать. Просто обязан. Но, однако ж, решился.

На что он надеется? Или по-другому — что он недоговаривает? Ведь простой аккумулятор — это одно, хотя вопросы к нему тоже возникают, а полноценный проект «Волшебная палочка» — совсем-совсем другое. То есть очень даже совсем. Абсолютно. А ведь именно так он в самом начале сказал: волшебная палочка.

Не верил он Роме Перегуде. Уж больно большие он сделал ставки на всего лишь аккумулятор. Он разом поставил на кон если не все, то очень многое. И Павла зачем-то выцарапал.

— Пойдет? — спросил тот, ставя на стол непочатую бутылку «Мартеля».

— Нормально. Слушай, а ты в одиночку, что ли, это дело забацал?

— Считай, что так.

— Не ожидал. Нет, серьезно. Ну а есть уже что-нибудь? В смысле пощупать, посмотреть. Так сказать, в металле.

— Ну полноценного действующего образца нет. Так, заготовки.

— А когда планируешь закончить?

— Думаю, еще несколько недель. Нет, не верил он Перегуде.

Тот, словно почувствовав что-то, сказал:

— Но, думаю, через недельку смогу тебе показать лабораторный образец. Сам понимаешь, это несколько не то, но для того, чтобы увидеть принцип действия, этого хватит.

Дальше задавать вопросы, не имея на руках фактов, было бессмысленно. Ясно, что у него уже есть какой-никакой образец, без этого разговор даже не стоило и начинать. Как ясно и то, что сейчас он ничего показывать не собирается. Не хочет и не будет. И, главное, к нему никаких претензий. Ну что с того, что человек занимается исследованиями? Пока они не перешли в практическую плоскость, это не возбраняется, даже где-то поощряется. И, кстати, честно — ну или не совсем честно — рассказал об этом своему коллеге маг-директору. При этом не только посвятил его в суть своих изысканий, но и назвал сроки завершения работ. С формальной точки зрения он чист.

Так зачем же ему нужен был Павел?

Горнин посмотрел на часы.

— Пойдем-ка уже. Там, поди, все закончилось, — сказал он.

— Пошли, — согласился Перегуда, вставая. — Так что ты решил?

— Да что решил? Ни хрена я не решил! Чего решать-то, если даже смотреть не на что?

— Ну а в принципе?

— А в принципе надо сначала одно дело закончить, а уж потом за другое браться. Что ты ко мне пристал, как лист, понимаешь, к заднице?! Подумать трэба, помозговать. Это ж вопрос — сам понимаешь. С кондачка такое не делается, — вдохновенно проговорил он и добавил без смены интонации: — Ты пузырек-то захвати, мало ли чего.

До лаборатории шли молча: один — с бутылкой в руке, другой — с рюмками.

Страшно подумать, но если этот аккумулятор, который, скорее всего, станет называться М-аккумулятором или М-батареей, и Павла, здорово набирающего силу практикующего мага, соединить в одном месте и в одно время, то получается, что первый действующий образец должен каким-то образом зарядиться от него. Каким — не ясно. Но то, что Павел должен был выступить в качестве донора, почти что факт. Или, во всяком случае, очень похоже на факт. Настолько похоже, что даже мурашки по телу. Неужели эта сволочь решился на такое?! Хотя ради вечной жизни — почему нет?

А если не только?

Стоит глянуть чуть вперед — так ему никакая «раскоронация» не страшна! У него ж за пазухой всегда будет заряженный под завязку аккумулятор! Интересно, какая у него емкость? Один маг? Два? Десять? Сто?!

Кстати, кстати! А где все его люди? Охранники и прочая челядь, ясное дело, не в счет. Ведь, помнится, он не только красивых баб с собой возил, но и обязательно кого-нибудь из магов. Не всегда, правда, не всегда, но кто-нибудь был поблизости. В том числе и здесь, в усадьбе. Бог ты мой! Неужели он их всех на свой аккумулятор перевел?! И теперь ходит, как он сам сказал, с гондоном в кармане, а в нем, как сперма, всегда к его личным услугам пяток-другой магов помельче его масштабом, но, собранные в один кулак Романа Георгиевича Перегуды, они стали как залп гвардейского реактивного гранатомета «катюша» против револьверного выстрела образца одна тысяча девятьсот пятого года.

От такой мысли Горнин чуть бокалы не выронил.

А ведь ходили разговоры, что летом в Харькове сильно занедужил и чуть ли не внезапно помер очень сильный и, главное, толковый маг Филиппенко. А ведь Рома летом мотался на свою историческую родину! Но разговоры пошли потому, что где-то за месяц до того попал в местную дурку Бобошко из Донецка. Как специалист он был не очень силен, но мужик видный и лихой, бабы его любили страшно, да и вообще к нему хорошо относились, и, помнится, с Перегудой он был вась-вась. А говорили оттого, что, как кто-то выразился, «на хохлов мор напал».

Усевшись перед монитором, он не сразу сумел сосредоточиться, настолько мысли его захватили. Когда же взял себя в руки, не сразу врубился в показатели. Восемьдесят три процента.

То есть аппаратура говорила, что наведенка на того пацана, условно говоря, на восемьдесят три процента была Пашина. Ну плюс погрешность. Считай, девяносто. Даже девяносто три — черт с ним! Но семь-то чьи? Или больше?

— Слушай, не спросил сразу. У этих машинок какая погрешность, не помнишь?

— Что? — оторвался Перегуда от экрана. — А-а, три процента. А что?

— Да считаю, — неопределенно ответил Горнин. — А сам-то проверял?

— Ясное дело. Точно, не больше трех. Это новая модификация.

Итак, восемьдесят шесть. Тогда чужих — не меньше четырнадцати. Это много. Это… Это непонятно. Откуда они взялись?

Он принялся один за другим грузить эталоны, нахватанные сегодня. «Друг Рома» покосился на него, когда он стал напяливать на себя «скафандр» — устройство для считывания, напоминающее разбухший мотоциклетный шлем, но ничего не сказал, снова уткнувшись в свой монитор.

Девяносто восемь с половиной, девяносто девять, девяносто девять и две, девяносто семь с четвертью. Практически сто процентов!

— Ну что у тебя получилось? — спросил Горнин, снимая с себя шлем, голова под которым вспотела, аж по щекам текло.

— Да что-то накопитель барахлит, что ли. Старье! Надо было давно заменить, да привык к нему как-то. Старею.

— А сколько?

— Погоди… Сейчас, немножко еще.

Горнин встал и зашел ему за спину, цапнув по пути бутылку.

— Хотя бы примерно, — сказал он и посмотрел на экран.

В углу светились зеленые цифры — 84,1. Сошлось!

Перегуда нервно оглянулся. Маневр с бутылкой отвлек его внимание, поэтому он ничего не успел сделать — картинку сменить или экран погасить.

— Чего ты за спиной встал? Знаешь же, не люблю.

— А, забыл. Десять капель примешь?

— Ну наливай.

Горнин с усилием выдернул пробку и разлил по бокалам. Рука у него подрагивала.

Поставив бутылку, он секунды полторы потратил на то, чтобы привести нервы в порядок. После этого взял полные чуть не до краев бокалы и пошел к коллеге, который встал ему навстречу, спиной заслоняя монитор.

— На, пей. Яду не подсыпал — забыл дома. Склероз, понимаешь.

— Да ладно тебе, — как можно небрежнее ответил Перегуда, беря бокал. Но сразу пить не стал, напряженно лапая его. Проверял. Что ж, правильно. Так и надо. — С ядом уж как-нибудь, главное, что б дерьма не навалил.

— По себе судишь, — отрезал Горнин.

— По обстоятельствам.

Они отпили почти одновременно, стоя друг против друга.

— Этот получше будет.

— Похоже, — согласился Перегуда. — Я с тем еще разберусь. Впервые такое. Знаешь, мне прямо от производителя поставляют, с гарантией. А этот — левак какой-то. Небось в ларьке у вокзала купил. Родственничек тут один наведывался. Подарил, называется.

— У меня тот же результат, что и у тебя.

Взгляд Перегуды потяжелел. Но его гостю на это было наплевать. К визиту он приготовился основательно, куда лучше, чем утром. Несмотря на то что в последнее — и очень продолжительное — время магических предметов практически не изготавливали, если не считать откровенных кустарей, в мире все еще находилось немало предметов, созданных века тому назад, рано или поздно оказывающихся в распоряжении людей, понимающих в этом толк. Некоторые из них были очень сильными, практически несокрушимыми, непробиваемыми оберегами.

Если крохотная золотая блошка на лацкане пиджака не смогла его защитить от заклятия на воду, то выполненный из слоновой кости амулет в виде восемнадцати овалов разной величины и пропорций, который якобы носил еще спартанский царь Леонид, а позже, незадолго до гибели, подарил дочери, которой, кроме этого, по закону ничего завещать не мог, охранял от всего, от всех известных М-воздействий. Другое дело, что постоянно носить его было нельзя — за многие столетия тот так истерся, что в скором времени мог истончиться до состояния бумаги и просто сломаться. Этот процесс по каким-то не очень понятным причинам не прекращался даже в мощном футляре из кованого серебра, изнутри выстланного нежнейшей замшей. Но происходило это только и исключительно в том случае, если оберег находился на теле человека. Ни в сейфе, ни в ящике комода, ни в подвале, ни на алтаре с ним ничего подобного не происходило. Другое дело, что никто чужой никак и никогда не сумел посягнуть на это хранилище или хоть сколько-то повредить его, но этот эффект считался побочным. Впрочем, еще несколько часов назад данный артефакт лежал в банковской ячейке одного из кредитных учреждений города Цюриха.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Похоже на подлог. Правда, очень грамотный, толковый подлог. Не знаешь, кто бы это мог сделать?

Лицо Романа Георгиевича налилось кровью. Никогда с ним такого не было, во всяком случае, Горнин, знавший его не первый десяток лет, видевший в разных ситуациях и обстоятельствах, порой весьма непростых, иногда трагических, подобного не видел.

— Ты на меня намекаешь?!

— А есть другая кандидатура?

Перегуда, выпучивая глаза, одним махом влил в себя коньяк.

Горнин выждал, пока жидкость доберется до желудка, а коллега начнет дышать и сказал:

— Это плохой ответ. Я бы даже сказал, неправильный. Может, предложишь другой? Или поищем его вместе? А?

— Я не знаю ответа. Аппаратура, наверное…

— Не смеши. Ни меня, ни мои ботинки. Видимо, коньяк подействовал. Потому что лицо маг-директора постепенно приобрело нормальный цвет, а выражение глаз стало осмысленным или, во всяком случае, не таким пугающим. Он, не глядя, поставил пустой бокал позади себя и сел в кресло, привычно, как любой офисный работник, слегка покрутив задом сиденье. Он просто на глазах приобретал уверенность, приходя в свое привычное состояние.

— Я чего-то недопонимаю. Ты меня в чем-то хочешь обвинить?

— Речь идет о фактах.

— Фактах каких? Что твой человек подкачивал чью-то энергию? То есть, говоря языком Уголовного кодекса, действовал в составе организованной группы? Фантом, между прочим, чуть ли не пятьдесят на пятьдесят.

Горнин метнулся к своему монитору. Как же он про фантом-то, а?!

А Рома не промах!

Анализ спектра состава фантома он вывел на монитор в два касания.

Если отбросить доли процентов и погрешность, то шестьдесят два на тридцать восемь. Паша и… Он знал, чьи это тридцать два. Мих Мих. Но это было СОВЕРШЕННО НЕ ТО, что в основном анализе. Там от Мих Миха и духа не было! Но тем не менее… Что? А это прецедент, вот что! В составе организованной группы и так далее. Разветвленной, мать вашу, организованной, устойчивой… Что там еще? С применением автоматического оружия и межконтинентальных ракет с ядерной боеголовкой и поражающим М-фактором в придачу!

— Ты мне не путай здесь божий дар и петушиную яичницу! — рявкнул он.

— А в чем разница? — уже довольно ехидно осведомился Перегуда. Он успел взять себя в руки. — Божий дар и, как ты видишь, твоя яичница — продукты совершенно разного сорта. И знаешь, что я тебе скажу? За всем этим, — он пренебрежительно и в то же время обличающе кивнул на монитор за своей спиной, — за всем этим угадывается одна фигура. Нет, не Мамонтов. Не пешка — ферзь! Вот что я тебе, Александр Петрович, скажу. Мельчаешь ты. Перспектив не видишь. Из-за зависти, что ли? Или потенция пропала? Уже ничего не хочется и не можется? А одному уходить скучно и обидно? Со скандалом-то тонуть легче и приятнее, поди? — Перегуда глубоко вздохнул. — Только я-то просто отойду в сторону. А тебе… Тебе инквизиция не спустит.

— Да я сам, твою мать, инквизитор!

— Тем хуже для тебя. Своих-то уничтожают с особенным удовольствием. Тебе ли не знать.

Есть пределы в человеческом терпении. В приличном обществе не принято громко разговаривать, ругаться матом, размахивать руками и уж тем более бить в морду, нельзя воровать и возбраняется ходить по улице голышом. Но порой все эти запреты теряют силу, когда человек доведен до крайности. Чемпион чемпионов по боксу в дешевом баре может получить в челюсть так, как не бил его ни один претендент на титул, сражаясь за звание на ринге. Мать может голыми руками поднять пятитонный трамвай, под который попал ее ребенок. Это все исключения, ни в коем случае не правило, но — случаются же!

Александр Петрович Горнин никогда не занимался боксом или каким-нибудь карате. Занятия любым видом спорта оставил тогда, когда один добрый человек разъяснил ему, что все его победы никоим образом не зависят от его личной физической кондиции и спортивной подготовки. Физкультуру воспринимал лишь в качестве зарядки, но и ту делал не регулярно, отдавая предпочтение ленивому массажу, иногда бассейну и — чаще — бане.

— На!

Такой пощечины Роман Георгиевич не получал, надо полагать, никогда. Открытой ладонью, расслабленной кистью. Не кулаком! И его снесло. С кресла. На пол. И кресло накрыло его сверху, замерев над телом в виде пятирогого памятника, где каждый рог украшен еще не истершимся колесиком. Горнин, глядя на эти колесики, одно из которых еще вращалось, почему-то вдруг подумал, что этим креслом еще практически не пользовались.

Лежащий на полу Перегуда зашевелился, пытаясь спихнуть с себя кресло. Когда он посмотрел на стоящего над ним маг-директора, в глазах его плескался страх. Горнин всухую сплюнул, демонстрируя степень своей досады, круто повернулся и пошел обратно к монитору, на ходу стряхивая с пальцев капли коньяка. Бокал, который он до того держал в руке, упал, но он даже не посмотрел на то место.

Сел в кресло и уставился в монитор, пытаясь сосредоточиться и задавить клокочущую в нем ярость. Сукин сын! Еще обвинять смеет. Мало он ему врезал. Ладно. Фантом. Ну с фантомом все ясно. Мих Мих помог Паше его сотворить и некоторое время держал его, пока тот делал отсюда ноги. Для «дальнобойщика» Семенова это не проблема. Но лучше бы он Перегуде по башке дал, больше толку было бы. Сбоку раздались какие-то звуки, но Горнин даже не посмотрел в ту сторону. А вот с наведенкой на парнишку непонятно. Около пятнадцати процентов — это немало. А учитывая Пашин потенциал, даже много.

Щелкая клавишами, он начал вводить новую формулировку для анализа. Теперь его интересовали эти проценты. Теперь ясно, что с самого начала нужно было ехать в старую лабораторию, где есть большая база данных, охватывающая всех, наверное, магов, во всяком случае на территории страны. Здесь же ничего, практически одно голое железо.

— Ну гад! — раздалось сбоку. — Ты мне за это…

— Заткнитесь, господин эксперт. И давайте работать. Если не ошибаюсь, мы имеем дело с преступлением.

— Да пошел ты! И вообще, вали из моей лаборатории. Это частное владение.

— Молчи, дурак. Не мешай работать. У тебя есть файлы для идентификации?

— Какой еще идентификации?

— Персональной!

— Да хрен тебе, — слабо проговорил Перегуда. Как видно, спорить у него больше не было ни сил, ни желания.

Оторвавшись от монитора, Горнин посмотрел в его сторону. Всегда лощеный, холеный и импозантный, маг-директор выглядел сейчас не лучшим образом. Глаза больные, знаменитая седая прядка растрепана, отчего его обычно презентабельный вид приобрел черты некоторой неустроенности, левая щека покраснела и начала опухать. Видеть его таким было как-то… Стыдно, что ли. Но в то же время Горнин почувствовал некоторое удовлетворение. «А неча!»

У Перегуды зазвонил телефон, он коротко переговорил и вышел. Наверное, милиция приехала. Давно пора.

Аппаратура работала почти что в холостую, пробуя хоть как-то идентифицировать эти несчастные пятнадцать процентов по общим, стандартным признакам. В принципе, если что-то удастся выжать, то это тоже неплохо. Пусть возраст, национальность, язык, на котором сочинялись заклинания, возможно — особенности психики, не исключено — уровень интеллекта, а также скорость реакции, хотя бы в сравнении с Мамонтовым, мощь посыла. Общие, конечно же приблизительные характеристики, но хоть что-то.

У него в кармане раздался звук телефонного вызова. Звонила Марина.

— Александр Петрович! Вы знаете, у меня еще дела есть в Москве…

— Ты извини меня, девочка. Я тут несколько задержался.

— Да ничего, я понимаю. Так я поеду, — не то спросила, не то уведомила она.

— Конечно, давай.

— До свиданья, — чуть потерянно попрощалась Марина.

Он понял, что она хотела бы спросить у него, как идут дела, но не стала. Бедная девочка. Эх, молодость, молодость! Время больших надежд, больших глупостей и больших разочарований.

Прежде чем убрать трубку в карман, он посмотрел на экран. В его телефоне имелось пять режимов приема вызовов, позволяющих производить их селекцию. Перед тем как въехать в ворота усадьбы Перегуды, он оставил только один — для своих, тех, кто в данной ситуации и в данное время мог быть нужным ему для решения текущей проблемы. За это время ему звонили пять раз и прислали два сообщения по электронной почте. Два из этих вызовов он отнес к важным. Но сейчас он не мог отвлекаться.

Уже убирая телефон в карман и привычно почти забывая о нем, вдруг вспомнил. Электронная почта!

Быстро прошелся по кнопкам клавиатуры и обнаружил, что аппаратура конечно же подсоединена к Интернету. Вряд ли сам Роман Георгиевич этим озаботился, но те, кто все здесь монтировали, естественно, не могли не включить лишнюю строчку в смету расходов, подключив навороченные компьютеры к выделенной линии. На общем фоне затрат — копейки! Но курочка по зернышку клюет.

Все остальное заняло у него меньше двух минут. Выйти на подольскую лабораторию, набрать код доступа, а потом еще дать М-посыл по проводам, разрешая перекачку архива по тому адресу, где он находится.

Теперь компьютер заработал, как Стаханов в родимой шахте, ставя свой трудовой рекорд. Главное, чтобы был материал, то есть руда. А тут руда пошла в промышленных объемах.

Шло время, но минута за минутой обогатительная фабрика выдавала только шлак вместо драгоценного металла. Ничего не блеснуло, ничего не совпало, не происходило ни единого совпадения. Ноль! Пусто! В двух или трех случаях компьютер задержался, более углубленно анализируя М-характеристику очередного фигуранта весьма обширного досье, но и только. Ни-че-го!

Но ведь так не бывает. Практикующие маги — не спивающиеся дворники, все на учете, даже если сами того не знают, а некоторым и знать этого не нужно, даже многие «газетные маги» из перспективных на учете, деревенские самопальные колдуньи и прочий люд, имеющий хоть какое-то отношение к магии, в том числе и некоторые госслужащие, так или иначе отслеживающие этот процесс, и иные харизматические личности, в той или иной степени влияющие на людские массы. Что самое интересное, идентификацию М-характеристики господина Перегуды компьютер проскочил сразу.

Это огромный пласт людей, это не просто выборка, это охват, это как сеть, поставленная поперек течения реки, где не то что щука, малек не проскочит, разве что по суше, ползком.

— Рома! — резко крутанулся в кресле Горнин, вдруг поняв, что Перегуда уже вернулся.

Тот сидел, пил коньяк и что-то делал со своим компьютером. Интересно, зачем он воспроизвел условия лаборатории, где одновременно должны независимо работать двое экспертов? Просто слизал или поступил так с дальним прицелом?

Перегуда даже не обернулся, пялясь в экран. Обиделся. Или презирает.

— Ты уже оглох или еще чего-то слышишь?

— Пошел ты!

— Ты здесь ни при чем. Если только твоя машина не врет.

— Ну и чего? В ножки тебе поклониться?

— Перебьюсь. Кто был этот парень?

— Не твое собачье дело, — очень отчетливо, почти по слогам, проговорил Перегуда.

— Это теперь наше общее с тобой «собачье дело». Кто?!

— А ты меня побей.

Кроме истерики, не исключено, что и наигранной, Горнин услышал в этом некий подтекст. Намек. Скрытую угрозу. У кого другого он подобное просто проигнорировал бы, но маг-директор совсем не тот человек, чей подтекст можно не принимать во внимание. В каком-то смысле это не совсем человек.

— Ты отказываешься участвовать в проведении экспертизы? — официальным, чиновничьим тоном осведомился Горнин.

Тот заколебался. Отказ участвовать в экспертных мероприятиях — не шутка. И за меньшее развенчивают. Подобное — прямой повод заподозрить в соучастии. Бывают, правда, ситуации, когда маг-директор становился соучастником, пособником, а то и прямым организатором того, что Уголовный кодекс впрямую трактует как преступление. Обстоятельства и интересы сообщества порой требуют жестких мер. Это как государство, запрещающее убийство для отдельных граждан, оставляет за собой такое право, затевая войны, санкционируя казни либо просто посылая людей на верную гибель. Это называется «высшие интересы». Есть они и у сообщества, и у проводников его интересов — маг-директоров. Поэтому некий иммунитет для них существует, но действует он до определенных пределов. Отказ от участия в экспертизе — один из таких пределов.

— Илья для экспертизы не представляет интереса.

— У меня на этот счет другая точка зрения, — отчеканил Горнин. Интересно, чего это «друг Рома» так упирается? Сказал бы, и все дела. Подвел бы потом какую-нибудь хитрую базу — мол, парень, кстати Илья его зовут, потенциальный черный маг с психопатическими наклонностями — поди это сейчас проверь! — или еще. Словом, захотел бы — отмазался. — И я на ней настаиваю. Считаю в данной ситуации это принципиальным вопросом.

Перегуда посмотрел на него с тоской.

— Илья — мой сын, — выдавил он. — Внебрачный, как ты сам понимаешь.

Опа! Приехали!

— Ну и какого же черта? Чего ты молчал?

— Об этом никто не знал. Да и какая разница теперь? Его уже увезли.

Горнин отвернулся и уставился на экран, где застыла картинка с отчетом о проделанной работе. Да уж, поворотец, ничего не скажешь. А Рома — мужик! Ведь ни словом, ни взглядом не дал понять. Держался, как скала. Не уважать такое невозможно. Если… Если только он не соврал. Теперь не проверишь. Чуть позже — вне всякого сомнения. Экспертиза ДНК дает практически гарантированный результат. Есть и другие способы, не хуже. Но все это не сегодня.

— Роман, а ты уверен? — осторожно поинтересовался Горнин, следя за интонацией: не передавить бы, не переборщить.

— Тебе документы показать?

— А они есть?

— Само собой.

— Хотелось бы взглянуть. Извини, но — сам понимаешь.

— Тебе сейчас принести?

— Позже, Роман Георгиевич. Потом. Это не к спеху. А скажи, — у Горнина вдруг появилась интересная мысль, — ты его готовил?

Пояснений не требовалось. Любой практикующий маг может иметь учеников, и многие не отказываются от этого. Кто для престижа, кто из чувства долга, кто из удовольствия повозиться с молодежью. Хотя известен случай, когда шестидесятипятилетний дед стал воспитанником у тридцатилетней женщины и, как ни удивительно, вскоре стал показывать отличные результаты. Бывает так, что способности, и не только магического характера, у человека спят долгие годы, и далеко не всем удается их раскрыть и реализовать. На эту тему есть очень показательный анекдот. Некий деятель попадает на тот свет и просит показать ему лучшего военного стратега всех времен и народов, предполагая, что это будет Александр Македонский, Наполеон или кто-то еще из великих. И ему показывают старика армянина, всю жизнь занимавшегося тем, что сидел в обувной будке у вокзала и прилаживал набойки на каблуки, ставил заплатки на сносившиеся сапоги и до блеска драил ботинки. С юности и до смерти. Ни разу даже ружья в руках не держал, не говоря обо всем остальном. Просто человек всю жизнь занимался не своим делом. Тому же дедку повезло, он пусть и с опозданием, но сумел найти себя. Умер он в Ленинграде, во время блокады, от голода — как говорят, его, на вид жутко древнего и бессильного, кто-то убил зимой сорок третьего, приговорив на съедение. Каннибала не нашли, нашли только остатки расчлененного топором тела старого мага.

— Понемногу, — ответил Перегуда. — У него были неплохие задатки. Правда, только в зачаточном состоянии, но были. И твой Мамонтов его…

— Почему Мамонтов?! — прервал его Горнин, стараясь резкостью тона предотвратить готовую вырваться наружу истерику коллеги.

— А кто?! Он заревновал!

— Да он даже не знал его.

— Они познакомились. Сегодня.

— Ну и что?

— То самое! Твой выкормыш возомнил, что я хочу его сделать своим первым помощником, и избавился от конкурента. Он у тебя сообразительный. Чересчур сообразительный. Просто гений зла какой-то.

— Ты ж сам его у меня забрал! — воскликнул пораженный Горнин. Все то, что говорил сейчас Перегуда, было бредом чистой воды, но как раз с бредом сложней всего спорить.

Этот эмоциональный, лишенный стройной логики возглас не делал ему чести как человеку ответственному и облеченному властью, но он шел от души, она все еще оставалась в нем, и он лелеял в себе это ощущение. Он знал, что многие втихую презирают его за мелкотемье, как они выражались. Ну разве станет маг-директор браться за охрану грузов какого-то там таможенного терминала? А по деньгам и по масштабам задач — мелочовка! В его положении нужно решать проблему если уж не вселенского масштаба, то в масштабах страны — наверняка. Но у него перед глазами всегда был пример человека, который в двадцатых и тридцатых годах двадцатого века избрал такой путь. Чуть не на Вселенную готов был замахнуться. Намахался так, что до сих пор отголоски слышны. Вот и Перегуда ту же линию гнет. В сущности, Горнин потому-то и стал тем, кем есть, когда в нем обозначился антипод его будущего коллеги, оппонент, чьи личные устремления и цели не такие амбициозные и агрессивные. Со стороны он и Перегуда выглядели как голубь и коршун. Да и по сути, наверное, тоже, хотя на самом деле никто не знал, что творится в душе у Александра Петровича, изо всех сил старавшегося быть скромным и лишний раз не высовываться.

— Это еще как посмотреть, — парировал Перегуда.

— Что? Может, ты еще скажешь, будто это я его к тебе подослал?

— Именно к этому я и веду.

Горнин уперся в коллегу тяжелым взглядом. То, что он услышал, просто не укладывалось в голове. Спорить больше не было смысла. Да и вообще разговаривать.

— Думаю, без комиссионного разбирательства теперь не обойтись, — зло сказал он, вставая. — Кстати, заодно тебе придется объяснить, зачем ты создал эту лабораторию.

— А тебе — зачем ты обучил Мамонтова делать фантомы. И еще кое-что.


ТРЕТИЙ СОН ПАВЛА МАМОНТОВА

По подземному туннелю он бежал уже давно, пытаясь оторваться от преследователей, выбивался из сил, но оторваться так и не удавалось. Они не дышали в затылок, не хватали за одежду, но все еще были неподалеку, и, как казалось, силы их не убывали, во всяком случае — не так быстро, как у него самого. Он их не видел, лишь едва слышал, но от этого было еще страшнее. Они были как цунами, от которого, как ни убегай, все равно не убежишь, все равно тебя накроет тяжелая волна, все сметающая на своем пути.

В туннеле было темно, но не беспросветно. Какой-то источник света, хотя и бесконечно слабый, все же имелся, даже не источник, а словно сами стены слегка светились красным, так что хоть и с трудом, но на несколько метров вперед видеть было можно. Неровные земляные стены, в которых порой попадались ниши — он заглянул в одну и увидел там жабу с вытаращенными глазами, — такой же неровный пол, сводчатый потолок со свисающими с него черными соплями, даже мысль о прикосновении к которым вызывала жуть и отвращение. Все это пространство то сужалось, давя на психику, то внезапно расширялось, не поддаваясь никакой логике или правилам. И еще воздух. Он был сухим и неподвижным, при глубоких вдохах, которые приходилось делать при беге, обжигал горло и легкие, хотя было тут не жарко и не холодно.

При попадании в очередное расширение он двинулся не как прежде, прямо, а почему-то вдоль стены, что пусть не так уж и на много, но все же несколько удлиняло путь. Наверное, оттого, что рядом со стеной было хоть чуточку светлее. Или, может быть, это просто так казалось, а на самом деле он старался держаться ближе к стене потому, что боялся упасть, а от стены все же можно оттолкнуться. На бегу он косился на эту стену и видел какие-то потеки на ней — даже страшно представить себе, откуда они здесь, — углубления и выступы, отчетливые следы каких-то орудий, которыми прокапывали этот бесконечный, все время плавно уходящий влево туннель. Все здесь было небрежно, неаккуратно, грубо. Высота и ширина произвольные и всегда непостоянные, неровности встречались порой такие, что в них мог поместиться человек.

Так вот, двинувшись вдоль стены, которая несколько уходила вправо, он вдруг увидел почти у самого пола дыру, в которую, кажется, можно без больших проблем залезть. Есть шанс, что преследователи не заметят ее, хотя если увидел он, то отчего бы не увидеть и другим? Никакой логики, только желание закончить этот бесконечный марафон, этот ужас погони за своей спиной, которая тебя настигает. Но даже если и заметят, то, может, не догадаются, что он там. А если догадаются, то все равно пролезть смогут только по одному, а драться один на один — это совсем не то что одному против многих. К тому же можно будет, немного углубившись в эту дыру, обрушить потолок, и погоня прекратится.

С облегчением рухнув на колени, он встал на четвереньки и двинулся внутрь, слыша шум уже очень близкой погони.

Здесь было еще темнее. Пройдя метров десять, увидел: дыра стала куда теснее, чем вначале. Он еще не протискивался, но локтями уже чувствовал стенки норы. И кажется, впереди она сужалась еще больше. Шум все нарастал, и он решил двигаться дальше. Вскоре ему пришлось лечь и ползти по-пластунски, затылком задевая потолок, отчего за шиворот сыпалась земля. Вскоре стало ясно, что через несколько метров он уже не сможет продвигаться вперед, просто-напросто застрянет здесь, что нужно возвращаться, но он все полз, вслушиваясь в звуки погони, доносящиеся сзади. Они то усиливались, то стихали, но вовсе не пропадали. Он даже не понимал, ползет ли кто следом или нет. Просто из последних сил полз вперед.

Остановился только тогда, когда плечи уже мешали продвигаться, но шея и руки все еще тянулись туда, в неизвестность, словно желая самостоятельно, отдельно от остального тела, продолжить движение.

И вдруг он увидел прямо перед глазами что-то продолговатое, черное, по форме напоминающее отрезанный палец руки.

Взяв это, поднес его поближе к глазам. Лучше видно не стало, но зато он понял, что оно живое. Повертел головой, прикидывая, куда бы это убрать, ну не ползти же по нему в самом деле. Ничего не нашел и вместо этого подул на него, сдувая соринки, сунул в рот и принялся жевать, ощущая, как из-под зубов в полость рта брызжет теплым и соленым.