"Тигр, тигр, светло горящий !" - читать интересную книгу автора (Савеличев Михаил Валерьевич)

Глава четвертая. ЖЕЛТЫЙ ТИГР. Париж — Претория, октябрь 57-го

На прощание они мило расцеловались. Наконец Пэм отстала от него на ближайшие три часа и унеслась вверх по пустому экскалатору в свои апартаменты, в которых она жила, писала сценарии, обедала, вела свои прямые репортажи и изучала японский язык. В мир она не спускалась вот уже несколько лет, предпочитая вести все необходимые переговоры либо у себя в студии, либо по видеофону, напоминая этим Кириллу его агента Эпштейна. Транспорту она не доверяла свое бренно-ценное тело, а модных ныне Окон боялась панически. Неудивительно, что за годы затворничества Памела прекрасно изучила все Здание и не нуждалась ни в каких схемах и Поводырях.

В Кирилле стала просыпаться злость, настроение резко улучшилось, он зарычал и защелкал зубами, глядя во след этой трепетной лани. Он ее не боялся. Ну что тут страшного? Всего лишь разденут, намажут спиртом где-то в районе пупка, полоснут по коже туповатым скальпелем, от которого во все стороны полетят брызги черной крови, разрежут мышцы, покопаются во внутренностях, многозначительно переглядываясь, причмокивая и качая головами, что-то вырежут, что-то зашьют. И все. За исключением самой малости. Так, пустячок — при всем при этом хирургическом процессе оперируемому забудут дать наркоз. Даже местный.

Кирилл помотал головой, освобождаясь от навязчивого видения замызганной его кровью операционной и Суки Пэм с консервным ножом в немытых руках, и осмотрелся. Здание ТВФ насчитывало семь тысяч этажей и около трехсот тысяч помещений в которых располагались студии, творческие лаборатории, конторы, служебные и потайные комнаты, спортзалы, бассейны, концертные комплексы, магазины, заводы грез, оружейные и многое другое где вертелись винтики и пружинки Евро-Азиатского Конгломерата — режиссеры, репортеры, аналитики, операторы, ведущие, дворники, рабочие, примадонны, авторы, комментаторы, флористы, имитаторы, музыканты, поводыри, секретари, роботы и, даже, пара-тройка Снежных Людей и одно Лох-Несское чудовище. Ходили слухи, что по коридорам бродит загадочное Мокеле-Мбеле, пожирающее подвернувшихся людей и киберуборщиков, но ни подтвердить их, ни опровергнуть никто пока не мог. Информационные джунгли еще ждали своих Хейердалов и Тян-Шанских. Здесь можно было прожить всю жизнь и ни в чем не нуждаться.

Здание проектировалось компьютерами в которых явно во время расчетов произошел сбой программы, вовремя не устраненный программистами, из-за чего его внутренняя планировка не подчинялась евклидовой геометрии. Больше всего это напоминало внутренности четырехмерного фрактала в который, по какой-то даже им самим непонятной прихоти, заползли трехмерные блохи и стали в полном отупении прыгать по извивам гиперкубов, гипершаров и гиперцилиндров, пытаясь нащупать в этом стройном хаосе свою плоскую закономерность. Здание не знал никто. Некоторые его этажи до сих пор пустовали, так как входа туда еще не нашли или их просто не замечали, а о заблудившихся в лабиринте коридоров и толпах абсолютно чужих людей передавались из поколения в поколение страшные легенды. Это была вполне осязаемая модель Вселенной непостижимо-равнодушная и халтурно сделанная человеческими руками.

Щелкая пальцами, Кирилл нетерпеливо оглядывался, выискивая свободного Поводыря. Наконец на его зов откликнулись — мальчик лет десяти с бритой головой и зататуированными щеками. Он доверительно взял Кирилла профессионально крепкой хваткой за левую ладонь и для пущей гарантии защелкнул на его запястье металлический наручник, намертво прикованный длинной цепочкой к его широкому поясу, начиненному электроникой. В толчее народа в противном случае легко было потерять друг друга из вида, а за это на Поводыря возлагался солидный штраф.

Поводыри были еще одной легендой Здания. Они здесь образовывали довольно замкнутую касту и мало кто мог сказать о них что-то достоверное, как и о Здании. Говорили, что живут они здесь же, на Пустующих Этажах, где у них чуть ли не свой город или государство. Говорили, что отбирают (или похищают?) в Поводыри только мальчиков и странными упражнениями развивают у них феноменальную память. Говорили, что мало кто из них доживает до совершеннолетия — толи это действительно была очень рисковая профессия, толи ребята баловались сатанизмом и просто-напросто съедали переростков. Они были аборигенами этого мира и Кирилла мало занимали, собственно как и любое транспортное средство.

— Куда, товарищ? — спросил Поводырь.

Кирилл назвал сложную комбинацию букв и цифр, которую его заставили выучить как собственное имя, иначе он рисковал больше никогда не попасть на свою работу. Когда-то он пытался в ней разобраться, думая, что как и во всех нормальных домах этот номер включает в себя указание на этаж, коридор, переулок и комнату, но у него, конечно, ничего не получилось. Во-первых, он не знал этажа на котором творил. Во-вторых, имел самое смутное представление о коридоре, в который нужно свернуть. В-третьих, дверь его студии не имела никаких отличительных признаков, позволяющих выделить ее в трехсоттысячном сонме других дверей, даже номера. Он подозревал, что все метки, которые он, Андрей или Жанна пытались оставить на ней, стирались слишком добросовестными уборщиками или теми же Поводырями, отстаивающими свое монопольное право на знание Здания. И единственное, что Кирилл мог уверенно сказать о своей конторе, это то, что помещалась она гораздо выше Гироскопа, гул вращения которого сотрясал все близлежащие этажи.

Тем временем Поводырь вел его по катакомбам Здания и на своем пути они проходили залитые ярким светом из огромных панорамных окон коридорам, в которых всегда было много зевак, любующихся низкой облачностью и загорающих под осенним солнцем в полосатых шезлонгах; затем они попадали в сумрачные ходы, освещенные тусклыми лампочками и наполненными странным пением неведомых механизмов; проходили они и через студии, в которых кто-то брал интервью или кого-то резали в очередной мыльной опере; несколько раз они довольно бесцеремонно прогулялись по жилым квартирам под изумленными взглядами чинных семейств и занятых своим профессиональным делом путан, но никто не возмущался, так как входить с клиентом в любые двери было неписаным правом Поводыря. Крепко держась за руки, Кирилл и его спутник, не имеющий имени, бесстрашно прыгали в гравитационные колодцы, поднимались на экскалаторах и лифтах, брали напрокат миникар и, даже, залезали вверх по дереву на другой этаж.

Кирилл так и не узнал окружающую местность, пока мальчишка не подвел его к собственной двери. Кирилл хотел сказать, что Поводырь ошибся, что это совсем не то место, которое ему нужно, но тут дверь на настойчивый звонок Поводыря распахнулась и он столкнулся нос к носу с Андреем. Это действительно была его студия, но зашли они в нее совсем с другой стороны и совсем в другую дверь, которую он до этого момента никогда не замечал.

Получив деньги, Поводырь махнул рукой и исчез в толпе, а Кирилл вошел в свои апартаменты. Помещение было сравнительно невелико — всего-то шесть комнат, студийный зал, гальюн с ванной и бассейном, в котором не было воды, и небольшой ангар, набитый аппаратурой неизвестного назначения, доставшейся им от предыдущего жильца-подрывника в наследство. Все комнаты были хорошо обставлены и всегда чисто убраны, так как предприимчивой Жанне удалось поймать бродячего киберуборщика и перепрограммировать, от чего он круглые сутки боролся с несуществующей грязью и мешался под ногами, вползая в кадр в самые ответственные моменты творчества и личной жизни. Но Кириллу, выросшему в тесноте купола Титан-сити этого было вполне достаточно и иногда порой тяготило этой «роскошью». Андрей же и Жанна, испорченные земными просторами, постоянно пилили Кирилла, подбивая его перебраться в имеющийся на примете свободный Дворец Съездов или совсем уж скромную Пирамиду Хеопса. Кирилл на это никак не реагировал и позиционная война тянулась уже второй год.

Единственное, что теперь не нравилось Кириллу в его студии, так это обнаружившийся тайный лаз в их берлогу. Конечно, эту дверь можно заварить, но кто даст гарантию, что завтра Поводырь не приведет его через потолок или, не дай бог, через унитаз? Ладно, в конце концов мы тоже за гласность и свободу слова, а тайна личности их самым беспардонным образом нарушает.

— Как добрался? Кофе будешь? — дежурно спросил его Андрей, следуя за ним по пятам, надо полагать в поиске старых холстов с нарисованным очагом.

В студию заглянула Жанна, под стать ситуации с кудрявыми волосами, выкрашенными в небесно-голубой цвет.

— Ребята, вы что — клад ищете? — мило улыбнулась она. Кирилл рявкнул и она снова испарилась.

— Да не переживай ты так, — стал его успокаивать Андрей, — Если бы ты знал, через сколько различных мест я сюда уже попадал. Это не стены, а голландский сыр какой-то. Однажды мы в окно, — Кирилл остановил свою беготню и изумленно уставился на висевшую на стене голограмму облаков, которая собственно и изображала единственное окно в их студии, но Андрей мгновенно среагировал и закончил, — чуть к соседу не влезли. Мы же тебе давно с Жанчиком предлагаем в Гробницу Нифиртити («Клеопатры», — подала голос остроухая Жанчик) переехать. Как люди бы жили.

Кирилл раздраженно махнул рукой:

— Да я не про это. День сегодня предстоит сумасшедший, а у меня ничего не готово. Да, кстати, Жанна! — заревел Желтый Тигр на все логово.

Жанна материализовалась с блокнотом в руках и Кирилл стал диктовать:

— Во-первых, список всех возможных вопросов Суки Пэм с моими, разумеется, ответами. Через десять минут. Готовый вчерашний материал. С цензурой. Через пятнадцать минут. Заказ на Окно до Плисецка, сейчас же. Кофе. Уже минуту назад. Раз-з-зойдись!

Все разошлись. Жанна бросилась к компьютеру за распечатками, Андрей поплелся к Цензору за загубленным репортажем, который они вчера додумались снять на скотобойне, а Кирилл прошел к себе в кабинет с чашкой кипятка в руках.

Кабинет поражал убранством в стиле «Титаник» — стальной клепанный стол, стальные клепанные мягкие кресла, общим числом три, чтобы хватило на всю их шайку, стальные клепанные персидские ковры и стальной клепанный аквариум в углу в котором плескалась какая-то клепанная живность. Кирилл скинул свою клепанную куртку, уселся за свой стол и, сложив кулаки на столешнице, гордо огляделся. Было чисто, металлично, мужественно, железно, твердо и патриотично.

Стол загромождали Гималаи старых и новых материалов, обрезков пленок, обрывков листов, оптодисков, деталей к подслушивающей и подглядывающей аппаратуре, скрепки, засохшие апельсиновые корки, презервативы (Жанна до смерти боялась забеременеть даже при минете), стрелянные гильзы, молоток, три пробойника из победита-5, бриллиантовое кольцо, которое в качестве взятки забыл какой-то проситель (но имя его и просьба ни у кого не отложились в памяти и поэтому на золотишко никто не покушался), пластиковые папки с досье, фотографии с видами Сатурна и боевых крейсеров, пара бумажных книжек о вреде алкоголизма и «Песни опыта» Уильяма Блейка.

Кирилл достал затертую книжечку, открыл ее на заложенной странице и вдохновенно вслух прочитал самому себе:

Стихи Кириллу очень нравились и он не позволял себе читать их слишком часто. Открыл «Тигра» конечно же не он — один вид стихотворных строк наводил на него смертную тоску и тоскливую зевоту. Его подарила ему Оливия, когда однажды в один из сладострастных моментов, на пике блаженства она стала читать прерывающимся голосом строки Блейка. Это было настолько потрясающе, что Кирилл жалел о невключенной видеокамере. Потом, поддавшись на настойчивые просьбы, Оливия с его помощью повторила номер на бис, затем еще раз, еще, а потом он иссяк, а декламировать просто так Оливия отказалась.

На утро, сжалившись, она подарила ему эту книжечку с условием, что он не будет заставлять других девок читать стихи. Жанну Кирилл не заставлял и читал стихи сам. Просто так, для поднятия духа. Они действительно будили в нем нечто звериное, тигриное, от чего глаза у него начинали светиться, мышцы под кожей перекатывались твердыми комками, просыпалось невероятное чутье на сенсации, беззащитные жертвы и самок, а гневный мозг начинал метать пламя.

Прозвище Желтый Тигр, которым его называли за глаза и никогда — в лицо, в общем-то ему нравилось. Кириллу это льстило, да и против цвета возразить особо нечего. И все-таки — насколько строки, написанные почти триста лет тому назад подходили к нему, выражали его сущность. «Соразмерный образ твой…» Действительно, соразмерность собственной личности окружающим и внутренним рамкам, запретам и табу всегда поражали Кирилла. Как никто, наверное, он ощущал собственную свободу. И не потому, что ему многое позволялось, и не потому, что внутри него сидел этакий маленький собственный цензор, который указывал ему, что можно снимать, а что — нельзя, что можно говорить, а о чем лучше и помолчать, что можно делать, а что лучше и не пытаться, вызывая этим самым глухое раздражение его свободолюбивой личности, острейшие приступы оруэлловского duble think и непроходящее желание напиться или застрелиться. Нет, ничего подобного не было.

Кирилл долго размышлял о природе ощущения своей полной и безграничной внутренней и личностной свободы. В конце концов — что такое свобода? Разгул демократии? Религиозный фундаментализм? Объективна она, или это только наше ощущение комфорта от вседозволенности и безнаказанности? Кирилл считал, что верно скорее всего второе. И если это так, то в процессе человеческой эволюции обязательно должен был возникнуть индивид, свободный даже в самых узких рамках современного социума. Этакий homo impericus, первым представителем данного вида он себя и считал. Нomo impericus идеально приспособлен к той нише, в которой он существует. Как тигр. Цензура и запреты его не раздражают, так как профиль его вольнолюбивой личности идеально совпадает с той норой, в которую человечество себя загнало. Он свободен потому, что не видит запретов, а запреты, через которые он преступает, на самом деле таковыми уже и не являются.

И нет тут ничего унизительного, и не надо приводить в качестве примера заключенного, который тоже вполне свободен у себя в камере и никто ему не запретит по ней прогуливаться — два метра направо и два метра налево. Заключенный знает, что за решеткой есть другой мир, он жил в том мире и всячески туда стремится. А свободный человек стремится только туда, куда его пускают. И ведь человечество от этого только выигрывает — свобода будит в нас неведомые творческие силы, мы с энтузиазмом работаем на Беломорканале, мы строим Здания и с огоньком воюем за идеалы свободы. И главное — homo impericus счастлив! Ему легко снимать свои репортажи, клеймить бюрократию, тупых военных и проворовавшихся интендантов, воспевать бравых ребят, честно исполняющих свой долг на просторах Солнечной Системы, и делать еще тысячу разрешенных вещей. Человек свободен, если можно все, что разрешено. Например, допить совершенно остывший кофе, взгромоздить ноги на стол и, сцепив руки на затылке, блаженно откинуться на спинку кресла.

Все было бы хорошо, если бы в этот момент торчащий из стены здоровенный гвоздь не разодрал его пальцы и сильно ударил по затылку, чуть не пробив череп.

От боли и неожиданности Кирилл заорал благим матом и заскакал по комнате, тряся пораненными кистями и потирая локтями здоровенную кровоточащую шишку на голове. На его крик прибежали Андрей и Жанна, решив что на Желтого Тигра напали тунгусы-охотники, но послушав его стенания, единственным приличным словом в которых было «гвоздь», они все поняли и стали смеяться.

Наконец, Жанна, сжалившись, сходила за льдом и бинтами. Кирилла снова усадили за стол, приложив к голове ледяную резиновую подушку и обмотав пальцы, которые все оказались целыми, тугой повязкой.

— Что это? — сумел членораздельно спросить Кирилл.

— Гвоздь, — хором ответили Сакко и Ванцетти, Джонсон и Джонсон, Маркс и Энгельс. Здесь твердо придерживались журналистского правила — не хочешь получить глупый ответ — не задавай глупых вопросов.

Кирилл застонал, но обижаться было не на кого. Это он заставил всех надеть часы на правую руку, чтобы постоянно ощущать неудобство и скоротечность времени, а по самому сложному и «горящему» вопросу вбивать в стену гвоздь, чтобы шеф никогда не расслаблялся, а если бы и расслабился, то сразу же был за это наказан. Как сегодня.

— Как это вы так умудрились его точно прибить. Обычно они мне впиваются в спину и это было гораздо менее болезненно, — жалобно поинтересовался Кирилл.

— Это мне пришла в голову такая блестящая мысль, — не моргнув глазом похвасталась Жанна, — И вчера, когда я на тебе сидела, отметила это место как раз напротив твоего затылка.

Кирилл тяжко вздохнул и закрыл глаза. Ну что за банальщина — заниматься сексом с собственной секретаршей. Это, конечно, физиологично, но несколько затаскано, проштамповано и набило уже оскомину.

— Ладно, что там у вас — выкладывайте.

Все расселись по местам и работа началась.

— Захват заложников в Претории, — объявил тему заседания Андрей, — Один милый человек заперся с собственной семьей в доме и обещает их всех расчленить, если не будут выполнены его требования.

— И что он хочет? — зевнул Кирилл, — и с какой стати ты мне несешь всю эту ахинею. Акт о заложниках тебе известен, никакие условия террористов и сумасшедших в любом случае не выполняются, а нестись туда снимать штурм и трупы мне не хочется. Слишком мелко.

— Там женщина и четверо детей, — жалобно сказала Жанна.

Кирилл никак не мог понять куда клонится разговор, но почуял некоторое беспокойство и это стало его раздражать.

— Но я в любом случае не могу выполнить его условия — денег у меня нет и из тюрем я никого не могу освободить.

— Ошибаешься, — жизнерадостно сообщил Андрей, ты-то как раз и можешь ему помочь. И только ты, так как ему нужен один журналист по имени Кирилл Малхонски и прозвищу «Желтый Тигр».

Кирилл подпер щеку забинтованным кулаком.

— Боже мой, какая скукотища. Ничего оригинального уже не осталось в этом мире. Куда идем? Куда катимся? Нет, журналистика умирает и скоро придется переквалифицироваться в писатели, там хоть платят больше. Вот и еще один, — какой уже по счету? — тридцать седьмой или сорок первый придурок угрожает жене осколком бутылки только для того, чтобы Кирилл Малхонски взял у него интервью. Я одного не понимаю — в чем провинились их собственные жены и дети? Нет чтобы захватить в заложники какого-нибудь профессионального боксера или Бумажного Человечка. Насколько бы интереснее им было бы пообщаться друг с другом. И даже мне бы стало интересно приехать снять его расчлененный труп.

Андрей и Жанна усмехаясь терпеливо выслушали его сентенции.

— А он и не хочет давать тебе интервью, так как уже давал его. Он просто хочет тебя убить, — спокойно сказал Андрей.

Кирилл сразу стал серьезным и собрался.

— Это уже гораздо интереснее. Кто он такой и почему хочет меня убить?

Жанна открыла блокнот и монотонно прочитала:

— Лев Шаталов, сорок четыре года, майор интендантской службы крейсера «Неустрашимый». Награжден двумя медалями и грамотой командования Военно-Космических Сил. Участник боевых операций на Меркурии и в Поясе астероидов. Женат, четверо детей — три девочки десяти, восьми и пяти лет и мальчик двух лет. Проживает в Претории, в Зеленом районе, коттедж 13/67. После передачи о «Неустрашимом» была проведена ревизия Контрольным управление ВКС, вскрывшая большую недостачу амуниции и оружия. Шаталов разжалован и лишен всех наград и льгот. Сейчас безработный.

— Ребята, — изумленно сказал Кирилл, — но я его совершенно не помню! На «Неустрашимом» мы все вместе были, это я помню. Но чтобы я брал интервью у какого-то интенданта — увольте! Не было этого, господа присяжные. Ты-то его помнишь, Андрей?

Андрей смущенно хмыкнул.

— Нет, Кирилл, я его не снимал. Но ты же знаешь, что в последний день ты шатался по крейсеру в одиночку и снимал сам все что попало. Вот он наверное и попал.

На крейсер их сосватал Эпштейн. Это была типичная халтурка из Министерства обороны, но платили хорошо и название Эпштейну понравилось. Он быстро оформил туда всю их команду, включая Жанну, от присутствия которой у тамошних космонавтов должны были языки расклеятся. Кириллу тащиться в какое-то захолустье в Пояс астероидов не хотелось до смерти, но контракт есть контракт. Черное настроение не покидало его до самого прибытия на «Неустрашимый», вступив на борт которого, он сразу же пустился с «морячками» во все тяжкие. В первый день они правда что-то честно снимали, но вечером состоялся банкет, из закуски на котором был только чистый спирт и все оставшееся время они только и делали что опохмелялись. Андрей и Жанна были слабаки и в последний день командировки совсем сдали, а Кирилл, почувствовав неизъяснимый прилив сил, отправился с камерой наперевес искать приключений. Репортаж свой он видел только когда монтировал и писал комментарий, но Шаталов начисто вылетел у него из головы.

Раскаяния Кирилл, конечно, никакого не ощутил. Жизнь есть жизнь и прожить ее надо по возможности честно.

— Откуда вы все это узнали?

— За пять минут до твоего появления звонил из Претории местный шериф. Ты же знаешь, в таких случаях они обязаны предложить тебе обмен. Но если ты не согласишься, то у них есть Имитатор. Так что ничего страшного не произойдет.

Кирилл вскочил с места.

— Нет, нет, нет. Я согласен. Этот Шаталов хочет меня убить? Ну что ж, но взамен он мне даст интервью, настоящее интервью. Представляете, сцена два смертника перед камерами. Сакральный момент! Сенсация! Андрей, быстро оборудование. Жанна, звони шерифу, сообщи что я лечу и закажи срочное Окно.

Все забегали, засуетились, а Кирилл сел на пол и сделал несколько дыхательных упражнений, что бы успокоиться, не пороть горячки и мыслить холодной головой. Затем Андрей принес оборудование и они стали экипироваться. На грудных ремнях закрепили несколько электронных камер, снимающих через одежду и, на всякий случай, диктофон. Обеспечили автоматическую подачу оптодисков и все это соединили с автономной батареей, по странной фантазии разработчиков крепившейся прямо на задницу, из-за чего присесть на что-либо становилось затруднительной процедурой.

Вернулась с переговоров Жанна, показала знак О'К и стала набирать код нужного Окна. Прошло подтверждение соединения и они стали молча ждать.

Окна были изобретены не так давно и еще не вошли в повседневный обиход наравне с ванной или видеофоном. Здесь использовался тот же принцип тунелирования, что и в космических кораблях, но с максимальным комфортом для человека — не нужно было куда-то идти, чтобы пролезть через нуль-пространственную дыру — Окно доставлялось на дом. В первые недели у них была бешеная популярность — все население земли принялось скакать по миру как разбежавшиеся с фермы зайцы. Некоторые, не жалея денег, ходили через Окно из спальни на кухню и обратно. Потом обыватели, наигравшись, стали задавать себе и специалистам вопрос, который ни одному космонавту, как человеку с крепкой нервной системой и верой в науку, и в голову не приходил — а что же со мной происходит, когда меня здесь уже нет, а там — еще нет?

Любой специалист на это мог чистосердечно ответить, что попадая в Окно, ваше бренное тело преобразуется в информационный пакет, так называемую J-матрицу, а частицы, из которых вы сейчас состояли и которые не могут тунелировать, поглощаются, переходя в энергетическую подпитку канала, на выходе из которого происходит обратный процесс — в соответствии с J-матрицей свободные частицы выстраивают атомы, молекулы вашей плоти и духа. А так как на квантовом уровне никаких индивидуальных различий не наблюдается, то можно сказать, что это то же самое тело, что и было до перехода.

Но хуже нет, чем допустить в физику философов. В специальной литературе сразу же появились споры — один, все-таки, человек проходит Окно, или на выходе мы имеем дубликат, а оригинал уничтожается? Кирилл соглашался, что в этой гипотезе есть разумное зерно и если очень глубоко задуматься, то становилось страшновато, что ты сейчас умрешь, а дальше будет существовать твоя копия, пока и она не сгинет в очередном Окне. К счастью, философская дискуссия еще не стала достоянием широкой общественности, но поговаривали, что в психиатрии уже появился термин «синдром Окна», а в суды стали поступать заявления, что имярек после прохождения Окна уже имярек не является, а является только его незаконной копией и поэтому его имущество должно перейти жене (брату, свату, детям — нужное подчеркнуть).

Как опытный космонавт Кирилл смирился с мыслью о бесконечном копировании, умирании и возрождении, пообещал себе стать буддистом и к психиатру не ходить.

Наконец ослепляюще желтое марево распахнулось в метре от пола, Жанна услужлива пододвинула кресло и поцеловала каждого на прощание. Окна потому и назывались Окнами, что в них приходилось пролезать с помощью подручных средств — стульев, табуреток, скамеек, чурбаков и стремянок. Кирилл первым шагнул в Окно и сейчас же вывалился под жаркое апрельское солнце Претории. На него свалился подвернувшийся Андрей и они долго возились в траве, пытаясь распутать намертво сцепившиеся провода и застежки. Как это бывает при сильной спешке, они еще сильнее запутались и вконец озлившиеся Кирилл и Андрей стали нечаянно и чаяно заезжать друг другу по роже кулаками и локтями. Наконец Кирилл рванулся словно тигр из хомута, внутри у него что-то хрустнуло, снаружи что-то треснуло и они разлетелись в разные стороны.

Кирилл, ошалело вертя головой, вылез из зарослей полуметровой травы со странным синеватым оттенком на обширный пятачок, который они вытоптали в борьбе со зловредной случайностью и стал осматривать их потери. Потерь было немного — вывихнутое запястье Андрея (это оно треснуло), треснувшее ребро Кирилла (это оно хрустнуло) и порванный оптоволоконный шнур, который теоретически порвать невозможно (он лопнул беззвучно).

Полечив на скорые руки, поврежденные уже у обоих, свои раны и закинув подальше в кусты пришедший в негодность ОВШ-17, с помощью которого они хотели сделать дополнительную съемку в доме, засунув его в дымоход или канализацию, друзья разогнули натруженные спины и огляделись. В районе пяти километров никакого города не наблюдалось, а наблюдалось очень живописное море, полукругом охватывающее то, что осталось от Южно-Африканской Республики после того, как половина континента скоропостижно затонуло, наблюдалась живописная саванна, по которой бродили слоны и жирафы, да еще наблюдались два журналиста-остолопа, попавшие не туда.

Было жарковато.

— Ты что-нибудь понимаешь? — осведомился Кирилл у самого себя.

— Мы в Претории, — жизнерадостно ответил Андрей, указывая куда-то за горизонт, — три километра пробежимся и будем на месте.

— Нет, а здесь-то мы за каким чертом оказались? — разъярился Кирилл, распугав мирно пасшихся слонов.

— Остынь, Кирилл, — миролюбиво ответил Андрей, поправляя рюкзак, — с новой техникой всегда так бывает. Скажи спасибо, что сюда попали, а не на Землю Франца-Иосифа.

Кирилл остыл, подумал, согласился, сказал «Спасибо» и они пошли. В Претории наземный транспорт тоже вымер, но им посчастливилось выйти на старую заброшенную дорогу, обильно поросшую молодой порослью и еще сохранившую разделительную полосу и они бодро затрусили по растрескавшемуся асфальту, придерживаясь правой стороны.

Кирилл не бегу связался с Диком Ковальофф, командовавшему операцией, и объяснил произошедшую накладку.

— Постараемся уговорить этого ублюдка убить все-таки вас, — только и пробурчал молчаливый шериф и отключился.

Кирилл стал думать над вопросами, которые он задаст этому ублюдку, но его отвлекали то Андрей с глупыми советами как беречь дыхание и куда лучше встать, когда в него станут стрелять, чтобы это выглядело эффектно на экране, то подвернулся одинокий жираф, который стал бежать на перегонки с ними и грустно заглядывать им в глаза. Затем пошел пригород, животное отстало, а Кирилл понял почему он сразу не увидел города. Города как такового и не было. Больше всего Претория напоминала садоводческое товарищество — хаотичное скопление одноэтажных и двухэтажных разнообразно типовых домишек, вытоптанные грунтовые дорожки и открытые кафе. Притормозив на светофоре, они сориентировались по указателям, бибиканьем распугали пешеходов и запылили на противоположный конец города.

Нужный дом они увидели издалека — такой же унылый белый коттедж с какой-то постройкой во дворе, обсаженный хилыми деревцами, тонущими в оранжевом песке. Его плотным кольцом окружали стройные ряды списанной бронетехники, чихающие вертолеты и дивизия распластавшихся на земле спецназовцев, почти неразличимых в своих пятнистых балахонах на фоне оранжевого пейзажа. Ставка командования располагалась в местных Филях таком же жилом домике по соседству, из которого даже не удосужились отселить проживающую там многодетную семью и от чего она больше походила на детский сад, а полицейские — на воспитателей. Маскировка, мать ее.

Тем не менее документы у них проверили, обыскали и под конвоем отвели к шерифу — толстому бюргеру в кожаных штанах, волосатым животом и биноклем в руках. Кирилл первым никогда принципиально не здоровался, Ковальефф тоже, но протянутую руку добросердечного Андрея все-таки пожал.

— Припозднились вы однако, хлопцы, — мягко пожурил батька проспавших утренний сенокос детин и, взяв валявшийся в пыли мегафон, поплелся к блокадному дому.

— Иди, — сказал Андрей Кириллу, — а я буду рыскать по крышам. По-моему они все сидят в то-о-ом помещении и мне лучше залезть на во-о-он ту хибару.

Пока они медленно проходили ряды техники, провожаемые сонными взглядами молчаливых солдат, Кирилл все-таки решил задать шерифу мучивший его вопрос:

— Скажите, шериф, а что случилось с городом — по картинкам я представлял себе Преторию совсем другой?

Ответить Дик (или промолчать) не успел — сильный толчок сбил их с ног, земля зашевелилась как живая, откуда-то из ее глубин пришел протяжный гул-стон, прямо перед глазами Кирилла по почве побежали небольшие трещины и он почувствовал жуткий страх, который всегда возникает у человека, обнаружившего, что крепкий и надежный фундамент, по которому он привык ходить ни о чем не беспокоясь, оказывается в эпоху глобальных катастроф таким же ненадежным и податливым, как оставшийся на реке лед в жаркий весенний день. Землетрясение стихло и они снова поднялись, отплевываясь от пыли и травы.

— Тонем мы, — хмуро сказал Ковальофф, — и довольно быстро. На месте той Претории сейчас красивый залив. Вы его видели. А то, что здесь, — он махнул рукой в сторону домишек, — только эвакуационный городок.

Приблизившись на расстояние вытянутой руки к большому зашторенному окну, ведущему в столовую коттеджа 13/67, Дик поднял свой изрядно помятый мегафон, на который он упал минуту назад, и заорал в него так, что стекла затряслись как при бомбежке и если бы они предусмотрительно не были заклеены крест накрест широкими полосами желтоватой бумаги, то на них бы точно появились бы трещины.

— Лева, мы пришли, — совсем по домашнему выразился шериф и Кирилл восхитился этой фразой, решив так и озаглавить репортаж. Его камеры работали во всю, а оглянувшись, он увидел что и Андрей расположился с аппаратурой на плоской крыше во-о-он того домика. Запись пошла.

Кирилл еще раз прислушался к себе, но особого страха не ощутил. Ему даже нравился этот неведомый Лева, что, возможно, было проявлением так называемой «любви к палачу», когда жертва начинает испытывать нежные чувства к своему мучителю, устав бояться, и выискивает в нем вполне симпатичные черты и, даже, оправдания для него, строя вполне логичную картину того, почему же этот человек должен так издеваться над ним. И еще, по опыту, Кирилл знал, что труднее всего поверить в возможность собственной смерти и особенно в таких опасных ситуациях. Человек боится смерти, это бесспорно, но он в нее не верит. Она всегда находится где-то за горизонтом бытия — такая опасная, такая страшная и такая далекая. И самое трудное сказать себе честно: «Да, через минуту я умру, но я могу сделать то-то и то-то и попытаться спастись». И ее соседство, такое близкое, вот за этим стеклом и этой занавеской, может лишить человека неопытного всякой способности сопротивляться, как лишается ее кролик перед глазами удава.

— Пускай ОН заходит, — глухо пригласили из дома.

Дик повернулся к Кириллу:

— Вы еще можете отказаться — один мой знак и эта хибара исчезнет с лица земли.

— Хочу вам только дать совет напоследок шериф, — усмехнулся Кирилл, измените координаты вашего Окна или организуйте на берегу залива спасательную станцию на водах — а то сдается мне, что большинство ваших гостей отправляются прямиком в гости к акулам в затонувшей Претории.

Кирилл свернул за угол дома где находилась затянутая прозрачной пленкой дверь на кухню. Он прекрасно помнил план. На кухне его никто не встретил. На столе стояли неубранные грязные тарелки, пакет прокисшего молока, в допотопной раковине почему-то громоздилась куча мусора — картофельные очистки, мятая оберточная бумага, рваные полотенца и битые чашки. Пахло от всего этого препаршиво, но местные мухи были несказанно рады. Они вились по всему помещению, ползали по потолку и попытались облюбовать Кирилла, пока он не шуганул их. Так, беженцы, значит. Это объясняет убогость убранства и отсутствие Утилизатора и Линии Обслуживания. Казенные алюминиевые вилки, обшарпанные кастрюли, обитые тарелки с вензелями «Неустрашимого». Бедновато живут интенданты, даже уволенные с позором из Флота. Но, ведь, мне его не жалко?

Открыв дверь, Кирилл попал в комнату из которой собирались и забыли эвакуироваться. Прошлое ее предназначение было неясным, а все, что в нее свалили, было упаковано в драный черный и желтый полиэтилен, в деревянные коробки химзащиты, пластиковые футляры из-под зипов, а кое-что было завернуто в бумагу. Все это громоздилось до самого потолка причем без всякой системы — тяжеленные ящики неустойчиво покачивались на самом верху на мягких тюках с тряпьем, а из прорех в нижних свертках виднелись ободранные бока бытовой аппаратуры и пластмассовые светильники, из которых не потрудились вывернуть лампочки. Лежащий на всем этом нанесенный из окон песок указывал на солидный возраст склада, а еле заметная звериная тропа показывала, что и хозяева смирились с неустроенностью бытия и ходили на кухню не через наружную дверь, а через эти русские горки. Вспомнив альпинистские навыки, Кирилл стал пробираться через комнату, стараясь как можно точнее следовать указателям в виде отпечатков ног и ладоней на вековой пыли, даже если эти следы вели по абсолютно непреодолимым мебельным перевалам, а на пути приходилось преодолевать бездонные провала с журчащими в темной глубине речками. Он не покаялся об этом, так как единый раз, только попробовав отклониться от проверенного маршрута, сразу же вызвал сильнейший обвал вещей и здоровенная коробка чуть не разнесла ему голову, но пройдя юзом по его макушке, рухнула куда-то вниз, кажется проломив пол. С бьющимся сердцем Кирилл переждал локальное землетрясение и через пять минут, уже без приключений, добрался до заветной двери.

Прорвавшись через нее, Кирилл без особого удивления снова вывалился под африканское солнце, оказавшись во внутреннем дворике, огороженном белым низким деревянным заборчиком и зарослями безумно красивой ракоуры, завезенной сюда с Марса, причем, несомненно, контрабандным путем, так как ее красивые цветы со временем превращались в ядовитые плоды, из-за чего на Землю эти растения завозят только в зоопарки и Институт ксенобиологии. Под шевелящимися ракоурами на скамейке с разломанной спинкой наблюдалось совсем уж кафкианское зрелище — там чуть ли не в обнимку сидели все тот же Дик Ковальофф с мегафоном в руке и все тот же Кирилл Малхонски с недовольным выражением на лице.

— Долго же вы, — шепотом сказал шериф и жестом пригласил присоединиться к их теплой компании.

Кирилл, не так часто встречавший в жизни Имитатора, тем более в его обличье, не сразу пришел в себя и беспрекословно подчинился. Сел он так, что шериф, оказавшийся зажатым на узкой скамейке двумя близнецами, мог заказывать любое желание.

— Питер, — представился Имитатор. Фамилий они не признавали.

— Кирилл, — торопясь сказал шериф, — у нас будет длинный разговор, но времени на него нет, так как через минуту вы должны вернуться в дом. Прошу вас ускориться.

Уже совсем ничего не понимая, Кирилл закрыл глаза, сделал обычную мыслительную процедуру, открыл глаза и по едва заметным признакам понял, что время остановилось. Воздух обрел густоту и вязкость, по мышцам побежали болезненные разряды, тело налилось свинцом и плохо подчинялось голове, мысли в которой потекли с фантастической скоростью. Все трое не изменили своего положения, замерев как мумии, а ультразвуковой разговор гас в защитном поле.

— Для начала, Кирилл. Я никакой не шериф Претории, хотя моя фамилия действительно Ковалев. Я из Штаба Флота. А тот человек, который находится сейчас в доме никакой не интендант.

— Крот? — осенило Кирилла.

Ковалев с трудом повернул голову и уставился на него залитыми кровью глазами.

— Как вы догадались?

Кирилл показал на кусты ракоуры.

— Запрещена к ввозу и частному владению. Я знаю что такое таможня Флота и что привезти такую штуку на Землю космонавту невозможно.

— Вы вот заметили, — грустно сказал Ковалев, — а местная полиция не заметила, хотя ходила мимо них каждый день и не один год.

— Так что же случилось с вашим Кротом?

— Распад личности, — вступил в разговор Питер, — незапланированный. Психологи клялись, что у Шаталова есть еще пара лет, прежде чем ему надо будет сделать лоботомию и отдать безутешным родственникам. Но вот вышла небольшая ошибка и через некоторое время он убьет детей. Я пытался его обмануть, пройдя вместо вас, но он что-то почуял и не пустил меня. Мы вынуждены теперь к вам обратиться за помощью, что бы спасти проект.

— Значит все было подстроено заранее, — продолжал допытываться Кирилл. Он не планировал сегодня попасть в такой гадюшник, но куда только не занесет журналистская судьба и если вместо банального захвата заложников ты ввязываешься в секретную операцию Флота, от которой за версту несет трупом, то надо выжать из этого максимум успеха. И плевал он на секретность.

— Расскажи ему все, Питер, — попросил Ковалев, — он вправе знать.

— Он все записывает, — ответил Питер.

— Расскажи.

Конечно, Кирилл знал о Кротах, но они вызывали в нем брезгливое чувство и он никогда не рылся в этой проблеме. Одно дело, когда ты пользуешься Окном или космическим кораблем, и совсем другое дело, когда туннельный движок находится у кого-то в собственной башке и ему не нужно никаких приборов и двигателей, кроме собственного желания, чтобы очутиться, например, где-то в районе Бельтегейзе или у тебя в комнате. Это было такое же генное уродство, как имитация или телепатия. Встречалось оно крайне редко и на поиски Кротов Флот выделял кругленькую сумму, на которую можно было бы построить Боевую Машину. Такие люди стоили таких денег — из них выходили первоклассные разведчики и диверсанты, если бы не одно «но». Все эти путешествия по изнанке Вселенной, которые ни один Крот не решался описать, довольно быстро приводили их и так больную психику в полную негодность. Причем сходили они с ума самым странным образом — в один прекрасный день умерщвляли собственных детей (если они у них были), а потом методично начинали уничтожать всех близких и дальних кровных родственников. Учитывая их феноменальную способность, а так же великолепную выучку ниндзя, они всегда доводили дело до конца, а затем окончательно исчезали в глубинах Вселенной.

Как с этим бороться — никто не знал, пока какие-то умники не додумались применить к Кротам психокодирование, в результате чего в своей обычной жизни какого-нибудь тихого интенданта они даже не подозревали о своих нечеловеческих способностях и о той работе, которую они делали в качестве Крота. Такое раздвоение личности не могло существовать постоянно и когда приближалось время «Х», тесты легко определяли «синдром Хроноса». Крота отправляли под благовидным предлогом на Землю, где в одной из секретных клиник выжигали ему лобные доли мозга, превращая человека в растение и платили ему пожизненную пенсию.

Тесты Шаталова стали показывать неладное два месяца назад. Решив подстраховаться, командование использовало случайно подвернувшийся репортаж К. Малхонски и инспирировало против Шаталова обвинения в хищениях. Честный и исполнительный интендант крейсера «Неустрашимый» Лев Шаталов направлен на Землю, где сразу же должен был прекратить свой путь человека разумного. Но тут произошла осечка. В верхах посчитали данные тестирования неубедительными и Леву до поры до времени решили оставить в качестве подсудимого офицера Флота, издали понаблюдав за ним. А сутки назад произошел надлом.

— К счастью он все еще считает себя Шаталовым и пытается подвести под свое желание убивать какую-то разумную, человеческую основу — незаслуженную обиду, например. Поэтому он никого не тронет, пока не убьет вас.

— Больше всего мне хочется наблевать вам на колени, ребята, — честно признался Кирилл.

Дик поморщился, а Питер пожал плечами:

— Никто вас с самого начала не тянул за уши. Вы и сейчас вправе отказаться, а я еще раз попробую проникнуть в дом.

— Что значит — проникнуть? — удивился Кирилл, — заходите в эту дверь и…, - он осекся.

— Наконец-то дошло, — вздохнул Дик.

Дошло, мысленно согласился Кирилл. Из кухни вел коридор, в который выходили двери двух спален и гостиной, переходящий в небольшую лесенку, по которой можно было выбраться на крышу. Он же сразу попал в одну из спален, превращенную в приемный пункт вторсырья. Крот начинал играть Пространством.

— Это уже какая-то комедия получается, — возмутился Кирилл, — третий Кирилл Малхонски будет входить в заколдованный дом. Я не понимаю его недоверчивости и его долготерпения.

— Первая заповедь ниндзя — терпение, — сказал Питер, — а то, что делается в голове Крота не понимает никто. Наша главная задача — спасти детей и нейтрализовать Шаталова. Однозначно, что он никого не выпустит из дома — ни вас, ни семью, поэтому ликвидировать его надо вам, либо очень сильно его отвлечь, пока мы проникаем в комнату. Именно поэтому ваша кандидатура уже изначально нам подходила — вы проходили апгрейд. Хотя, честно признаюсь, шансов мало.

— Почему бы вам тогда не взорвать дом? — спросил Кирилл.

— А как же семья?

Такое чадолюбие могло бы умилить женскую аудиторию передачи «Хозяюшка», но Кирилл на эту удочку давно не ловился. Если спецслужбы говорят, что они хотят спасти людей, то они подразумевают под этим какие-то свои, сугубо прагматичные цели. Над этим стоило поразмыслить, но времени не было.

— Хорошо, я иду.

История повторялась уже в виде фарса. Кирилл снова обошел дом, оставив Дика и Питера, который начал терять его черты, греться на лавочке, подошел к окну и прокричал:

— Ворюга паршивый! Я пришел, хотя мне глубоко наплевать на твои проблемы! Мне хочется лишь снять с тобой интервью, которое будет полезным для моей карьеры. Впусти меня и отпусти всех остальных, если ты не трусливая баба. У меня даже оружия нет! Поговорим как мужчина с мужчиной!

Крот он или землеройка, но у него должны сохраниться обычные человеческие реакции — мужское достоинство и злость, нажимая на которые, Кирилл надеялся получить нужную ему мелодию. Через некоторое время реакция наступила — окно отъехало в боковой паз, между занавесками показалась чья-то рука и поманила журналиста. Кирилл оглянулся на расстилающийся позади пейзаж, изуродованный сварными железяками и подошел к окну. Лазить сегодня по окнам была его судьба. Отставив подвернувшийся цветущий кактус, он тяжело перебрался внутрь, немного поплутал в занавесках и наконец оказался в норе свихнувшегося Крота.

Его ждали. Все семейство в ряд расположилось на большом плюшевом диване — по краям взрослые, дети между ними. Лева Шаталов слева, совершенно безоружный, справа — очень красивая блондинка с изуродованными артритом руками и ногами. Только сейчас Кирилл вспомнил, что так и не узнал, как зовут жену и детей. В руках у женщины была очень удобная кнопочная модель пятидесятизарядного «Громобоя» с автоматической наводкой и «умными» пулями. Неестественно широкий хобот «Громобоя» смотрел Кириллу прямо в живот и ему ничего не оставалось, как только поздороваться. Оказалось, что в комнате играла странная тягучая музыка, наводящая озноб, а все стены завешаны темно-красными занавесями. Жить здесь было невозможно. Подчиняясь слабому движению Проделывателю Дырок В Сорокасантиметнровой Броне, Кирилл уселся в кресло и вытянул ноги.

— Она — Флора, — объяснил Лева, — а дети спят.

Дети спали очень необычно — чинно сидя между родителями, сложив ладошки на коленях и во все глаза глядя на Кирилла. Он им дружески подмигнул.

Флора отложила свое ружье, встала с дивана и, наклонясь к самому уху Кирилла, прошептала: «Он все знает». От ее волос замечательно пахло ромашкой, а губы, оставившие поцелуй на его щеке, были теплыми и сухими. Снова воцарились тишина и неподвижность.

У Кирилла начался сильнейший приступ «дежа вю» — все это он где-то когда-то видел, но как это обычно и бывает в таких случаях не мог вспомнить — где и когда. Репортаж не получался, так как Кирилл не мог классифицировать сложившуюся ситуацию — в Окно он проходил к террористу, в окно влезал к сумасшедшему, но ни терроризмом, ни сумасшествием здесь и не пахло — как Желтый Тигр он чуял это ясно. Если не знаешь что делать, не делай ничего. Он и не делал.

Музыка стала немного стихать и Флора сказала:

— Послушайте его. Он вам хотел сказать.

Кирилл вопросительно посмотрел на Шаталова.

— Тигр, тигр, огневой, сквозь огонь иди за мной. Не пейте газированной воды — там слишком много книг.

— Что вы видели? — почему-то спросил Кирилл.

— Вы видели Бога? — вопросом на вопрос ответил Шаталов.

Кирилл отрицательно покачал головой.

— В этом нельзя быть уверенным, — наставительно сказал Лева, — не видеть что-то, это значит иметь представление об этом «что-то». Вы имеете представление?

— Не знаю, — честно признался Кирилл.

— Он не понял, — горько сказала Флора.

— Что же тут непонятного, — равнодушно удивился Крот. Он протянул руку куда-то за диван, вытащил оттуда литровую бутылку «Пузырьков» и откупорил ее. Кирилл взял полную чашку и попробовал лимонад. Вкус был отвратительный. Он поставил чашку на пол и снова выпрямился в своем кресле.

— Костры служат причиной лесных пожаров, — удовлетворенно сказал Шаталов, — а девушки — причиной аварий, особенно если голова дырявая. Но он не будет думать, он будет жалеть о записях. Он даже скажет, но не поверит. Нет, все бесполезно.

Флора заплакала. Кирилл же испытывал странное чувство — абсолютной адекватности ситуации, хотя она не вписывалась ни в какие разумные рамки. Он не испытывал ни удивления, ни чувства неудобства, которое приходит к тебе, когда беседуешь с не совсем нормальными людьми. Ему казалось, что это был вполне связный и разумный разговор, но его смысл ускользал от него, как если бы он взялся судить о книге прочитав только последний абзац, последнюю фразу, даже если автор только ради нее и написал роман.

Кирилл задумчиво смотрел на Шаталова, когда грудь Крота стала расцветать кровавыми фонтанчиками, раздирающими плоть и плотный хлопок рубашки. Дыры извергли осколки костей, обрывки мышц, кожи, полотна и пули, которые на излете забарабанили в грудь уже Кирилла. Удары были очень болезненными — словно по грудной клетке решились пройтись отбойным молотком или выковать там же лошадиную подкову. От этих ударов Кирилл бился как в эпилептических конвульсиях и уже теряя сознание видел опустевшее окровавленное место Крота, обезображенное здоровенными пробоинами, ворвавшихся в комнату спецназовцев с автоматами наперевес и возглавляемых Диком и Петером, которого он узнал только по одежде.

Отмахнувшись от назойливого Андрея, колотившего его по морде, Кирилл открыл глаза и опасливо посмотрел на свою грудь. Она была вся изрешечена пулями и сквозь прорехи в кожаной куртке виднелись осколки кинокамер, искрившие провода и изрядно покореженный бронежелет с кое-где застрявшими пулями.

— Суки, такой репортаж испортили, — пожаловался Кирилл Андрею и встал с его помощью из кресла.

В комнате было пусто, окна широко распахнуты, но в воздухе еще держался запах пороха. В обнимку они вышли на улицу и уселись на теплый песок.

— У тебя что-то получилось? — спросил безнадежно Кирилл.

— Последнее что я снял — это твою задницу, когда ты залезал в окно и вышла она замечательно.

— Ну что ты будешь делать, — в сердцах плюнул Кирилл, — пасть им порвать мало, моргала выколоть, хребет вырвать, чтоб трусы в штаны упали, и грязно выругался.

— О чем вы хоть разговаривали? — спросил Андрей.

— Будущее он мне по руке предсказывал, — все еще не остыв, огрызнулся Кирилл.

Прийдя к себе в кабинет, первое что он сделал — это взял молоток и с остервенением вбил гвоздь памяти по самую шляпку в деревянную панель, обезобразив ее при этом многочисленными трещинами и вмятинами от промахов.