"500 лет до Катастрофы" - читать интересную книгу автора (Ильин Владимир)

ЭПИЗОДЫ 5–6. ПОСЛЕДНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ ДО ПЛАНА

Было уже около семи вечера, когда жена сказала Снайдерову, покосившись на часы:

— Марк, может быть, тебе пора?..

Она не договорила то, что хотела сказать, но Снайдеров отлично понял ее.

Он и сам знал, что пора. Через два часа стемнеет, и тогда будет просто опасно идти по бурлящему, готовому вот-вот взорваться беспорядками городу.

И тем не менее он ощутил легкое раздражение от напоминания Амелии. Так бывает, когда человек должен выполнить какую-нибудь неприятную для него обязанность, но все тянет и тянет резину, а если его начинают подталкивать в спину, он приходит в ярость.

Не отвечая жене, он поднялся из-за стола, сунул руки в карманы брюк и стал расхаживать из угла в угол.

— Ну что ты так мечешься, глупенький? — ласково спросила жена. — Сходи, сделай то, что от тебя требуется, — и забудь! Ведь в принципе это все равно не имеет никакого значения, правильно?

— Да, — сказал он. — Ты права, Меля. Я это слышал от тебя уже тысячу раз. Все равно от нас ничего не зависит, все равно все будет подтасовано, и так далее… И все равно это черт знает что! Идиоты! И как только до них не доходит, что нельзя вот так вот взять и рубануть сплеча: или — или!

Жена спорить не стала. Она лишь покачала головой и принялась убирать остатки ужина со стола.

Снайдеров перестал мотаться по комнате, отправился в спальню, распахнул платяной шкаф и в раздумье уставился на свои костюмы, словно выбирая, какой из них лучше подойдет для похода, который ему неизбежно предстоял. Потом, осознав нелепость подобных колебаний, решительно взял первый попавшийся, швырнул его прямо на кровать и стал разоблачаться. Взгляд Марка упал на стереовизор, которому он скомандовал: «Включить новости!»

Когда аппарат послушно сработал, на экране появилось изображение множества людей с транспарантами в руках. Время от времени гневно потрясали кулаками и что-то дружно выкрикивали. Потом кто-то из толпы нагнулся, поднял не то камень, не то пустую бутылку и запустил ее в витрину ближайшего магазина. Посыпались осколки стекла, вдали послышался нарастающий вой сирены, к толпе подкатило сразу несколько машин с полицейскими, замелькали дубинки, и люди с транспарантами разбежались в ближайшие переулки.

Голос диктора за кадром прокомментировал:

— Эпизоды, подобные тому, который вы только что наблюдали в прямой трансляции, происходили и происходят сегодня повсюду на нашей планете. Несмотря на категорические запреты властей прекратить в этот день агитационные мероприятия, враждующие группировки продолжают противостояние, и в ряде населенных пунктов произошли массовые беспорядки с различным количеством жертв.

«Офф!» — скомандовал по-английски Снайдеров, и стереовизор мигнул индикатором выключения.

Марк посмотрел на себя в зеркало и чертыхнулся. Каким-то образом он умудрился напялить на голое тело галстук, а поверх него — рубашку. Сердито шипя и рыча, он принялся переодеваться.

Потом он вышел в прихожую и занялся чисткой туфель. При этом он, конечно же, испачкал обувным кремом обшлаг рубашки и заляпал стену черными брызгами слетевшими со слишком жесткой щетки.

Жена не стояла у него над душой, но спиной он ощущал на себе ее пристальный взгляд.

Наконец ему пришло в голову, что подсознательно он все-таки пытается тянуть время, и тогда он рассердился на самого себя.

— Ну ладно, я пошел, — бросил он Амелии, которая заканчивала вытирать посуду.

— Ты все взял? — осведомилась она. — Все документы?

— А, черт! — прошипел он. — Конечно, забыл! Принеси их, они в моем клетчатом костюме.

Жена исчезла в спальне и вскоре вернулась с его портмоне в руках.

— Ну, давай, — напутственно сказала она и подставила губы для поцелуя, как всегда делала, когда он уходил — пусть даже в ближайший магазин. — Только не задерживайся, хорошо? И будь поосторожней, слышишь?

Снайдеров неопределенно мотнул головой и стал вращать рукоятку замка, открывая дверь.

— Надо было тебе еще утром сходить, — сказала ему в спину жена. — Вместе со мной. Какой смысл было тянуть? Не понимаю.

— Утром я не мог, — сказал угрюмо он. — Понимаешь? Не мог, и все!

— Ну ладно, — сказала Амелия. — Иди уж.

Он наконец справился с непослушным замком, — и тут она робко и с каким-то необычным для неё смущением поинтересовалась:

— Марк, а ты… ты уже решил, как ты будешь голосовать?

— Да, — сказал он, не глядя на нее.

Она что-то еще хотела спросить, и он знал, какой вопрос вертится у нее на языке — для этого не надо было быть ясновидцем, — но она так и не спросила об этом, а сам он не решился сказать ей правду. Он подумал, что ведь и она за весь день ни словом не обмолвившись о том, как проголосовала. Ему вдруг стало понятно, почему между ними возникла эта невысказанность, граничащая со скрытностью и даже обманом. Скорее всего оба они боялись, что выбор, сделанный каждым из них, неумолимо разделит их высокой невидимой стеной, и тогда сразу что-то изменится и надломится в их в общем-то отличных семейных отношениях, поэтому лучше было молчать и делать вид, что никакого выбора не было вовсе.

Входная дверь внезапно распахнулась, едва не ударив Марка по лицу, и в прихожую ввалились запыхавшиеся и раскрасневшиеся дед и внук Снайдеровы. В руках у Алека был большой черный футляр, который он тут же с осторожностью поставил подальше в угол, чтобы ненароком не уронить, как это уже бывало много раз.

— Что это вы тут столпились? — с трудом переводя дыхание, поинтересовался Орест Снайдеров, переводя взгляд с сына на невестку. Амелия сразу же, словно вспомнив о чем-то, направилась в гостиную. Отношения с тестем у нее были не самые лучшие.

— Я иду голосовать, — сообщил Марк. — А вы почему такие взбудораженные?

— Мы бегом поднимались по лестнице! — выпалил Алек, сбрасывая с себя башмаки. — Дед за мной гнался, как привидение!

— Ну вы даете! — с укором сказал Марк. — Пап, тебе же нельзя подвергать себя таким нагрузкам!

— Ничего, ничего, — махнул рукой Орест Снайдеров, освобождаясь от пальто. — Дело в том, что лифт почему-то не работает. Наверное, эти гады «синие» отключили. Видимо, им взбрело в голову, что кто-то не пойдет голосовать, если отключить лифт! Это называется — в ход идут любые средства!

— Как концерт? — спросил Марк у сынишки. Семилетний Алек с нарочитым безразличием ответствовал:

— А что концерт? Как всегда…

— Как всегда, его чуть с головой не завалили цветами! — пояснил дед. — И правильно сделали — играл он сегодня просто отлично!

— Ну, молодец, — сдержанно похвалил сына Марк и шагнул за дверь. — Ладно, мне пора… Орест придержал его за рукав:

— Надеюсь, сынок, ты сделаешь правильный выбор — тихо и серьезно сказал он. И не удержался от того, чтобы не процитировать один из уличных лозунгов «красных»: — «Чтоб завтра мир не стал опасный, нажми на красный, нажми на красный!»

— Да-да, — сказал Марк. — О чем речь, папа? Разумеется, нажму… — Он по контрасту вспомнил старую пошлую загадку, ныне перефразированную идейными противниками приверженцев Плана: «Тупой и красный, в будущем опасный».

Лифт в самом деле не работал. Где-то между пятидесятым и сороковым этажами (Марк уже потерял им счет) Снайдерову встретился сосед снизу, фамилию которого Марк всегда забывал. Было заметно, что он навеселе.

— Голосовать? — сразу же спросил сосед, едва они обменялись рукопожатием.

— Угу, — промычал Снайдеров.

— И за кого? — с жадным любопытством осведомился сосед.

— За мир и дружбу, — уклонился от ответа Снайдеров.

— То есть? — настаивал сосед.

— То есть за наших, — не сдавался Снайдеров. Сосед заговорщицки подмигнул.

— Ну и правильно, — сказал он, обдавая Снайдерова перегаром. — Я вот тоже… проголосовал. Согласись, этих придурков давно пора поставить на место. А вообще я бы лично никаких референдов… референдемов не устраивал, продолжал он, опершись для большей устойчивости на перила. — Развели, понимаешь, игру в Демократию! Эти сволочи такие упертые, что ничего не понимают и слушать не хотят! Давить их надо, гадов, как тараканов, пра-ально?

— Пра-ально, — сказал Снайдеров и стал спускаться по лестнице.

Сосед что-то еще бурчал над головой, но вскоре его стало не слышно.

До Пункта Волеизъявления можно было добраться и пешком, ведь он располагался всего в четверти часа ходьбы от дома, где жили Снайдеровы, но Марк предпочел преодолеть это расстояние на магнитобусе.

На остановке народу было немного, но все эти люди были так возбуждены, что шумели, как огромная толпа. Темой всеобщей дискуссии был, конечно же, референдум, и тот альтернативный выбор, который предлагалось сделать каждому совершеннолетнему жителю планеты Земля.

Снайдеров избрал выжидательную позицию подальше от спорщиков и с опаской огляделся.

Признаки волнений были везде. Казалось, сам воздух был пропитан человеческими эмоциями. Впрочем, материальных следов разногласий тоже хватало. Стены домов, пандусы автострад и даже асфальт то тут, то там были испещрены разноцветными надписями и заклеены листами бумагопласта различных размеров лозунгами и призывами, замысловатыми оскорблениями противников и целыми хвалебными одами в адрес своих… Кое-где спор, видимо, перерастал в стычку, если судить по разбитым стеклам, опрокинутым мусоросборникам и изувеченным машинам в местах стоянки.

Да, наверное, еще никогда в истории публичное голосование не достигало такого накала и не увлекало в круговорот страстей столько людей. Это тем более было удивительно, потому что вопрос, вынесенный на референдум, вроде бы напрямую не касался никого на Земле — во всяком случае, пока, — и Марк не раз спорил с отцом, состоится ли вообще массовое волеизъявление или оно будет задавлено равнодушием большинства землян…

Что ж, отец был прав, а он проиграл в этом споре.

Потому что равнодушных оказалось мало. Даже здесь, на этой остановке в ожидании автобуса, их почти не было. Были, правда, такие, которые молчали и держались в стороне, как сам Марк, но их поведение выдавало напряжение и нервозность. Видно, молчуны просто сдерживались, не желая, как говорится, стрелять из пушки по воробьям, но рано или поздно наступит тот момент, когда и они взорвутся.

А сам Снайдеров, неужели он оказался настолько черствым и безвольным, раз не желал принимать участие в споре по проблеме, выдвинутой на рассмотрение всей Земли?

Нет, дело было в другом.

Просто за то время, которое было отпущено людям на размышления, он так и не пришел к однозначному решению.

Доводы сторонников и той и другой группировки Снайдеров слышал уже сотни раз и знал их наизусть, поэтому сейчас особо не прислушивался к голосам спорщиков вокруг себя, но ни один из этих аргументов не казался ему достаточно веским, чтобы можно было быть уверенным в своей правоте, отстаивать ее с пеной у рта и вообще быть готовым, если понадобится, умереть за нее. В какой-то мере он даже завидовал тем, кто все-таки сделал свой выбор, даже если они в его глазах допускали тяжкий грех категоричного неприятия иной, противоположной точки зрения. Им, твердо знающим, чего они хотят, все-таки было легче, чем ему, колеблющемуся, как трава на ветру.

Наконец к остановке подкатил магнитобус, и ожидавшие его люди, даже на время посадки не прекращая спорить, вошли в салон. Снайдеров последовал за ними.

Страсти кипели и внутри магнитобуса. До поры до времени все было относительно мирно, пока на следующей остановке в магнитобус не влез подвыпивший человек грозного вида, который тут же принялся орать, перекрывая шум и гам, что он-де глубоко презирает их, кто собирается встать на пути у Плана, и что во все времена дезертиров с линии фронта просто-напросто расстреливали!

К несчастью, возле грозного человека оказалось больше сторонников противоположной точки зрения, они мгновенно объединили свои усилия и дружно выкинули «красного» из салона на полном ходу на проезжую часть, силой раздвинув входные двери. Послышались чьи-то возмущенные вопли: «Эй, да тут наших бьют!» — и в магнитобусе началась потасовка. Снайдерова тут же оттеснили и прижали к борту, не давая шевельнуться, и он с ужасом представил, как его ребра сейчас затрещат наподобие крошащихся сухарей. К счастью, водитель магнитобуса, быстро сориентировавшись сразу остановил машину, открыл двери и запустил мощную сирену, означавшую сигнал бедствия. Не прошло и трех минут, как откуда ни возьмись к магнитобусу подлетел наряд полиции, сноровисто разнял дерущихся, наиболее задиристых высадил и куда-то увел, вагон двинулся дальше.

Остаток пути Снайдеров преодолел без особых приключений.

Все подступы к Пункту Волеизъявления были оцеплены полицейскими, которые мрачно косились на пикетчиков, коих было от обеих группировок великое множество, а перед входом охранники-спецназовцы образовывали так называемый «живой коридор», по которому, стараясь шагать как ни в чем не бывало, двинулся Марк. Перед дверями пункта его остановили тщательно обыскали: в разных концах Земли в этот день уже имели место случаи, когда экстремисты про носили с собой оружие или взрывчатку и, взяв заложников, пытались диктовать свою волю властям.

Наконец шум толпы, выкрики в мощные мегафоны, лай полицейских собак и рычание моторов остались за спиной Снайдерова, и он вошел в просторный вестибюль, где специальные чиновники проверяли у голосующих документы, причем проверяющих было на порядок больше, чем проверяемых: до закрытия пункта оставалось часа полтора.

Ориентируясь по большим голотабло с указанием адресов, Снайдеров подошел к столику, за которым сидела строгая женщина в очках, и протянул ей свой кард. Та, прежде чем взять документ из рук Марка, пристально поглядела на него, и Снайдерову померещилось, что во взгляде женщины фигурирует легкое презрение. Ну да, как же иначе, она ведь наверняка приняла его за одного из тех, кому было всегда все «до лампочки»: ведь, по ее мысли, все те, кто болел душой будущее человечества, давным-давно исполнили свой избирательский долг.

Введя данные Снайдерова в компьютер, женщина монотонным голосом напомнила ему формальные требования, сопутствующие процедуре голосования, хотя в этом не было никакой необходимости: на протяжении последних месяцев средства массовой информации только об этом и твердили — а в заключение выразила готовность ответить на вопросы. Таковых у Снайдерова не оказалось, и тогда она объявила:

— Прошу вас пройти в блок номер тринадцать для выражения вашего волеизъявления.

Снайдеров оглянулся в том направлении, куда указывала загоревшаяся в воздухе ярко-зеленая стрелка голомаркера, и увидел серые двери, напоминающие створки лифта, с большой цифрой 13.

Внутри бокс напоминал камеру-одиночку для смертника. С тем различием, что на стене напротив входа значился большой экран, а посреди комнатушки виднелся стол-пульт с двумя большими кнопками. Кнопки были расположены на разных концах стола и светились разными цветами. Одна из них была ярко-красной, как запрещающий сигнал светофора, а другая ярко-синей, как еще неизвестный науке ядовитый гриб. Больше ничего в боксе не было.

Едва Снайдеров переступил порог бокса, как двери за ним быстро захлопнулись, и теперь выйти из этого искусственного склепа Марк мог бы лишь после нажатия одной из кнопок.

В ту же секунду во всю ширь экрана высветился текст Главного Вопроса референдума, переведенный на несколько основных языков Земли:

Вопрос, по мнению Марка Снайдерова, был чересчур громоздким и неуклюжим, но суть предстоящей выбора от этого не менялась.

Каждый должен был дать ответ либо в духе пламенной готовности к свершению невозможного, либо в духе исступленного эгоизма. Либо — либо… Либо ты намерен пожертвовать собой ради будущего всего человечества — либо собираешься жить исключительно для-себя и своих детей, а не ради каких-нибудь мифические потомков. Что для тебя важнее: призрачное будущей или вполне реальное настоящее? Другого варианта ответа референдум не предусматривал, и именно поэтому так терзался Снайдеров.

Между тем голосование было объявлено обязательным для каждого, и никто не имел права уйти от выбора. Впервые за всю демократическую историю человечества было решено провести данный опрос населения в принудительном порядке. Даже если кто-то и не пожелал бы голосовать и попытался увильнуть от этой обязанности, его все равно бы нашли, привели бы на пункт, втолкнули в бокс и не выпустили бы до тех пор, пока он не нажал одну из кнопок. Но это будет завтра, в дополнительный день голосования, который отведен для тех, кто по каким-то причинам не явился сегодня.

А сейчас ты стоишь возле пульта и размышляешь, как же ответить на этот проклятый вопрос, который представляется тебе канатом, натянутым меж двух столбов, один из которых раскален докрасна и мгновенно испепелит тебя, а другой шипит ледяной синевой, готовый превратить тебя в ледышку, едва ты при коснешься к нему, и ты балансируешь на середине этого каната, зная, что долго не продержишься и что следовательно, надо быстрее выбирать, к какому столбу устремиться, а в сущности — какую гибель выбрать себе и всем, кто, задрав голову, напряженно следит за тобой с далекой земли.

Перечитав уже, наверное, в десятый раз строчки на экране Снайдеров поочередно покосился на кнопки и в отчаянии ударил себя кулаком по лбу.

Ну почему они не оставили никакой лазейки для тех кто, как и он, так и не сумел выбрать из этих двух зол наименьшее?! Почему они так хотят, чтобы мир был только черным и белым, и никаким больше?! «Я же не хочу быть ни „красным“, ни „синим“, я хочу быть нормальным человеком, потому что и первые, и вторые твердо знают, как надо жить, а я этого не знаю, я лишь знаю, что, наоборот, этого знать невозможно! Нормальный человек не может слепо следовать за какой-то, пусть даже очень заманчивой и великой идеей, он постоянно должен сомневаться в ней и в себе, и только тогда он останется настоящим человеком, а не жалким слепцом!

Неужели нет никакого шанса избежать этого гнусного выбора? Неужели я не придумаю ничего, чтобы перехитрить, обмануть тех, кто придумал этот безумный референдум?!

Раньше, помнится, избиратели, явившиеся на референдум, но не желавшие голосовать ни за один из предложенных вариантов ответа на поставленный вопрос, просто-напросто могли сделать свой бюллетень недействительным, и тогда он не учитывался при подсчете голосов. Например, вычеркнуть оба варианта. Или не вычеркивать ни одного.

Я же сейчас лишен и этой возможности, потому что мне не надо вычеркивать, а надо лишь нажать на одну из кнопок. На одну?! А если я нажму на обе сразу? Нет, это не пройдет. Компьютер обладает быстродействием, несоизмеримым с моей скоростью реакции, и он сумеет распознать, какую из кнопок я, пусть даже на миллионную долю секунды, нажал раньше. Так что не стоит и пробовать.

Тогда что же? Сдаться и предать самого себя, свои убеждения и принципы?»

И тут Снайдеров вдруг по какому-то наитию вспомнил, как раньше в некоторых странах мира применялся особый вид казни, способный избавить исполнителей смертного приговора от стресса и угрызений совести. Для казни преступника назначались несколько человек, они синхронно нажимали кнопки подачи тока высокого напряжения на электрический стул, но лишь одна из этих кнопок действительно включала аппарат, другие же были имитацией. Психологи утверждали, что главное для человека, оказавшегося в роли палача, — не знать, что именно ты оборвал чью-то жизнь, и подсознательно каждый из палачей будет всегда стремиться оправдать себя в своих же глазах. И тогда Снайдеров плотно закрыл глаза, раскинул руки в стороны и вслепую закружился вокруг своей оси, чтобы потерять ориентацию в пространстве. Потом обошел тумбу стола-пульта несколько раз в одну сторону, развернулся и проделал то же самое, только теперь уже в противоположном направлении. Голова его при этом сильно закружилась, как бывало в детстве после долгого вращения на карусели, и пару раз он довольно чувствительно ударился боками о край стола.

Лишь после этого он на ощупь отыскал на столе одну из кнопок и вдавил ее до отказа.

Что-то зашумело непонятно где, и он понял, что это открываются двери бокса. Однако открывать глаза ему было ни в коем случае нельзя, чтобы не нарушить условия, заданные им самому себе для «голосования». И, по-прежнему ничего не видя и не соображая, где он и куда движется, слепо вытянув руки перед собой, он направился туда, где должен был находиться выход. В голове вертелась строка из песни Владимира Высоцкого: «Ищу я выход из ворот, но нет его, есть только вход — и то не тот».

Он нашел дверь лишь с третьей попытки. Для этого ему пришлось, как заправскому слепцу, перебирая руками по стене, обойти весь периметр бокса, но все-таки выход нашелся, и он вышел наружу.

Кто-то подхватил его под руку, и незнакомый голос с тревогой осведомился:

— Что с вами, гражданин? Вам плохо?

— Нет, — ответил Марк Снайдеров, все еще не открывая глаз и победно усмехаясь. — Наоборот, мне очень хорошо.

Результаты референдума объявили только через неделю — слишком много данных пришлось обрабатывать Объединенному компьютерному центру.

К тому времени Марк Снайдеров успел забыть и о Дыре, и о Плане, и о всепланетном голосовании, которое уже на следующий день представилось ему каким-то смутным кошмарным сном, поэтому в тот момент, когда на экранах стереовизоров всей Земли появился сам Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, чтобы сделать экстренное заявление, Марк корпел над переводом очередного опуса знаменитого Джулия Нгомы на общеевропейский язык. Он бы наверняка пропустил это историческое событие, если бы не отец, который всю последнюю неделю жил как на иголках, с нетерпением ожидая оглашения итогов волеизъявления. Снайдеров-старший ворвался в домашний кабинет сына и буквально выволок его силой из-за компьютера, увлекая в гостиную, где стереовизор надрывался, транслируя какие-то классические марши, фоном к которым служило мелькание кадров документальных хроник.

Жена Амелия и сынишка Алек тоже были здесь, но, в отличие от приподнято настроенного Ореста Снайдерова, молчали.

Генсек ООН приступил к чтению сообщения в ту же секунду. Словно специально поджидал прихода Марка. Лицо его было, как всегда, спокойным и даже слегка улыбающимся, но в жестах и манере держаться ощущались напряженность и тревога, и Марк почуял что-то неладное. Сообщение и впрямь обещало быть экстраординарным…

После краткого предисловия, в котором излагались причины, вызвавшие необходимость проведения референдума, Генсек перешел к сути дела, и, наверное, на всей Земле в этот момент стало тихо, будто люди, населявшие планету, куда-то враз улетучились.

— Жители планеты Земля! — звучало из стеревизора. — В качестве не только Генерального секретаря Организации Объединенных Наций, но и председателя Объединенного комитета по подведению итогов первого чрезвычайного всепланетного референдума объявляю следующее. Первое. Референдум считается состоявшимся. Из общего количества людей, обладавших правом голоса на момент проведения референдума, проголосовали… — Генсек взглянул куда-то вбок и назвал одиннадцатизначную цифру, которую Марк тут же забыл, — что составляет сто и ноль десятых процента. — Снайдеров-старший толкнул Марка в бок и сделал многозначительную гримасу, долженствовавшую означать: «А ты еще сомневался, что проголосуют все!» — Из числа проголосовавших на главный и единственный вопрос, вынесенный на всепланетный референдум, а именно… — Генсек принялся неторопливо, с расстановкой зачитывать текст вопроса. «Что он тянет кота за хвост!» — с досадой пробормотал Орест Снайдеров сквозь зубы… — ответили «да» и нажали красную кнопку… — Генсек опять покосился в сторону и назвал другую одиннадцатизначную цифру — волеизъявителей…

Тут он странно замешкался и, оторвавшись от заготовленного текста, сказал в объектив камеры:

— Правила требуют, чтобы я продублировал количественные данные о результатах голосования процентами, отражающими соотношение поданных голосов. Однако в силу обстоятельств, о которых будет сказано ниже, я позволю себе не называть эти сведения, по крайней мере сейчас, в устном сообщении. Желающие ознакомиться с этими данными могут изучить статистический доклад, который уже сегодня поступит в Сеть для свободного доступа…

«Что-то он темнит, — раздраженно сказал Орест Снайдеров на ухо Марку. Черт побери, неужели наши остались в меньшинстве?!»

— В то же время, — невыразительным голосом продолжал Генсек с экрана, — на вышеуказанный вопрос ответили «нет», тем самым не поддержав План и нажав синюю кнопку, — еще одна головокружительная цифра, которую даже не успевает переварить сознание, — … человек. Таким образом, следует констатировать, что с учетом перевеса в три голоса… да-да, я не оговорился, уважаемые граждане… с перевесом в три голоса большинство жителей планеты Земля высказалось за немедленное начало осуществления Плана!

В этом месте голос Генсека возвысился до подобающего моменту пафоса, и видно было, что от избытка чувств он и сам на время утратил дар речи.

— Ура-а-а! — что было мочи заорал Снайдеров-старший и хлопнул Марка по плечу. — Наша взяла, сынок! Слышишь — наша! Так им, паразитам, и надо! Я всегда верил, что мы победим!.. А ты что молчишь, сынок, не рад, что ли? Ты-то, надеюсь, тоже голосовал за План?

— Подожди, папа, — с досадой проговорил Марк, уклоняясь от распахнутых объятий отца. — Но ведь он сказал, что разница равна всего трем голосам. Какое же это тогда большинство? Я считаю, что в таком деле не должно быть формализма!

— Какой, к черту, формализм?! — рассвирепел Снайдеров-старший. — Ты что, считать разучился? Это же не один человек, и даже не два, а целых три, понимаешь — три! Как говорят криминологи, один человек — преступник, два сообщники, а три — уже организованная группа! Да что с тобой, в конце концов? Радуйся: может, именно твой голос и находится в числе этих трех!

И тут из кресла мрачно поднялась Амелия, прижимая к себе притихшего сынишку.

— Значит, по-вашему, радоваться надо, да? — выпалила она, подойдя к мужчинам вплотную. — А чему? Тому, что теперь всю жизнь придется горбатиться, не разгибая спины, на этот ваш придурочный План?!

Тому, что и дети, и внуки, и правнуки наши не будут знать ни счастья, ни покоя?! Не знаю, как вы, а лично я с этим не согласна, и, если даже меня поставят к стенке за саботаж, я все равно не соглашусь жить в той казарме, которую вы и вам подобные готовят человечеству!

Сказав это, она с гордо поднятой головой удалилась из гостиной, уводя за собой Алека.

Отец и сын Снайдеровы встретились взглядами и тут же отвели глаза в сторону.

— Что ж, — сказал после долгого молчания Орест, — не всем результаты референдума придутся по вкусу. «Синие»-то тоже будут рассуждать, как ты сам только что рассуждал. Наверняка придется еще приложить много усилий и преодолеть множество проблем, чтобы все-таки приступить к выполнению Плана. Я думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем это случится. Так что зря твоя жена возмущается. — Он умолк, но потом глаза его сердито и неукротимо полыхнули таким испепеляющим огнем, что Марку стало не по себе. — Но одно я могу сказать: мы все-таки одержали победу, пусть даже с минимальным перевесом, но одержали, и никому не удастся переиграть или отменить результаты референдума! А тех, кто попытается не подчиниться нам, мы найдем способ образумить!

Вернувшись в свой кабинет, Марк уселся за компьютер, но, вместо того чтобы продолжить работу над переводом, тупо вперился невидящим взглядом в экран.

«Эх ты, — горько думал он, обращаясь к самому себе. — Ты хотел обмануть самого себя, голосуя вслепую, а все оказалось напрасно… Три голоса, подумать-только — всего три голоса! И сколько теперь ни убеждай себя, что ты здесь ни при чем, что ты вполне мог нажать тогда синюю, а не красную кнопку, бесполезно играть в кошки-мышки со своей совестью. Она, злодейка, всю оставшуюся жизнь будет коварно нашептывать тебе, что именно твоя рука включила рубильник электрического стула, к которому было приковано приговоренное к гибели человечество! Может быть, те, другие, которые когда-то таким способом приводили смертные приговоры в исполнение, и спали потом без кошмаров, но ты ведь так не сумеешь жить, правда? И ты никогда никому в этом уже не признаешься. По той простой причине, что тебе не поверят. Даже Амелия. Лаже сын — когда вырастет. А хуже всего то, что вскоре тебе все-таки придется сделать выбор, и теперь ты уже никуда не спрячешься и не отвертишься. Проклятый референдум не только не успокоит враждующие стороны наоборот, он все больше будет раскалывать общество надвое, и тень этого раскола уже нависла и над твоим домом, потому что если и раньше Амелия и отец недолюбливали друг друга, то теперь они наверняка станут врагами, а тебе нужно будет вертеться ужом между ними, пытаясь их примирить и уберечь от их вражды Алека, еще не разбирающегося в тонкостях взаимоотношений взрослых, но рано или поздно кто-нибудь из них поставит тебе ультиматум: или ты с ними, или ты со мной, — и вот тогда…»

Марк застонал и ударил кулаком по краю стола. Что же делать, думал он сквозь нахлынувшую головную боль. Что же теперь делать?

И еще: если План, еще не начавшись, уже приносит человечеству столько проблем и мучений, то что же будет потом, когда поколение за поколением будет претворять его в жизнь?!