"А что же завтра?" - читать интересную книгу автора (Саутолл Айвен)

ДВЕНАДЦАТЬ

Наконец все угомонилось. Только ветер никак не стихал. Разошлись люди. С резким свистом ушел поезд. Назад в Мельбурн, назад к Уикем-стрит. Прочь от черных гор. В жизни Сэма не было еще такого черного дня. Такого холодного, такого промозглого. Может, это самый холодный день в истории?

Поезд с перевала, изрыгая клубы дыма и шипя паром, все не шел. На платформе одиноко стояли молочные бидоны. В своих клетках никли под дождем грустные цыплята. А горы вокруг высились такие черные. Такие мрачные и грозные. Лес по склонам был чернее ночи, а сверху на него давило тяжелое, хмурое небо, и огни в окнах по ту сторону шоссе светились как желтые дыры, хотя было только два часа дня.

Уж лучше бы он поехал к морю!

Горы — это не для Сэма. Ну конечно, не для Сэма! Он же здесь совсем чужой. Он здесь один как перст. И ему не по душе эти клочковатые, мятущиеся тучи, что несутся по небу, громоздясь друг на друга, будто живые. И высокие деревья, содрогающиеся под ветром, словно их трясут за корни злые великаны.

Дверь в зал ожидания была закрыта.

Он потянул за ручку и заглянул внутрь. На блекло-зеленых стенах плясали яркие отсветы огня. Сэм открыл дверь пошире и встретился взглядом с молодой женщиной, держащей младенца у круглой белой груди.

Как она была прекрасна! Словно на старинном портрете. Сэм вовсе не собирался на нее глазеть, но он никогда не видел ничего подобного: грудь была молочно-белая, наверно, мать вся с ног до головы была из молока, которым она кормила младенца.

— Прости, пожалуйста, это дамская комната, — сказала женщина. — Ты что, читать не умеешь?

— Извините, — сказал Сэм. — Да, да. Извините меня.

И весь сгорая от смущения, красный как рак, он захлопнул дверь. Но над дверью, как ни щурься, было ясно написано: «Зал ожидания». А вовсе не «Дамская комната». А на той стороне, за линией, за маневровыми путями, было видно открытое шоссе. Дорога. Куда она ведет? И почему он туда смотрит?

Сидит женщина и кормит младенца… Столько в ней изящества, столько красоты, а ведь сама еще просто большая девочка. Вроде взрослой Роз. Кто знает, может, и у взрослой Роз тоже где-нибудь там в задней комнате был ребенок, только Сэм его не видел?

А что…

Вдруг она сейчас выйдет? Что ему тогда делать, если она появится здесь? В какую сторону смотреть? Куда уйти? Что он ей скажет? Ах, извините, мадам. Извините. Я вовсе не глядел. Я ничего не видел. Но он же видел. Видел!

На доске объявлений было прибито расписание поездов. Сэм внимательно разглядывал его, с трудом разбираясь в цифрах и строчках. Ближайшего поезда на перевал было еще ждать да ждать. А укрыться ему негде. Не мог же он полтора часа торчать в уборной. Да он совсем окоченеет. Он там уже и так натерпелся. Неужели они там никогда не убирают? Должно быть, у железнодорожников руки не доходят. А болтаться столько времени на платформе безо всякого дела он тоже не мог. Даже если бы не было этой женщины с младенцем, он все равно не высидел бы на месте целых полтора часа. Это же целая вечность! Мальчишка должен двигаться. Мальчишка должен куда-то идти.

Сэм спустился с платформы, прошел длинным подземным переходом и очутился на шоссе в сырой холодной полутьме. С насыпи со стеклянным звоном стекала вода. Всюду грязь, на дороге сплошное месиво — следы проехавших телег и грузовиков. Воздух как лед. Казалось, здесь такое место, где прекращается жизнь, где никогда не наступит завтра, куда люди приходят умирать. И звери, наверно, собираются тут на безмолвных полянах и тихо тают в воздухе. Так тяжело на душе. Как будто тебя вот-вот проглотит глубокая безнадежность. Дождь со снегом. Тут должны быть и могилы. Здесь лежит Вера. Здесь лежит Надежда. Здесь лежит Милосердие. Здесь лежит бедный глупый Сэм…

Ну, так как, Сэм? Сдаешься? Едешь домой? Опускаешь руки и говоришь миру: «Ты победил. Ты вон какой большой. Ты играешь нечестно».

Он чувствовал снег на носу и даже на пальцах, когда проводил по волосам, но не видел, только дыхание облачком срывалось с губ и таяло. И все-таки это был снег. Настоящий снег падал вокруг него — или он не заметил, как вошел в картину, висящую на стене?

За пазухой у тебя два бутерброда с сыром, а в кармане десять пенсов, и твоих башмаков, Сэм, хватит миль на пятьдесят. Ничуть тебе этот снег не повредит. Вспомни-ка эскимосов. У них снег подают к обеду вместе с жареным тюленьим мясом и приправой из трав.

Снег, Сэм. Настоящий снег!

Волнуясь, все еще не веря, что это наяву, Сэм протянул ладонь.

Вот он кружится в воздухе. На самом деле. Тот же, что на горе Эверест. Тот же, что на Южном полюсе. Куда же он девается, когда достигает земли? Мгновение, и его нет.

Белые хлопья в воздухе все гуще, гуще и гуще… Наглядись хорошенько, Сэм! Подумать только! Легкий, как перышко, мягкий, как пух, и плотный, как стена. Но через эту стену можно пробежать. Будто летишь, будто взлетел высоко-высоко в воздух.

Будто ты — птица, а снег вокруг — облака. А что, мог бы я взлететь, если бы захотел?

Смотрите же, смотрите! Повсюду снег! И я, Сэм, весь в снегу! За свои четырнадцать лет четыре месяца и девять дней я никогда еще не видел снега. Никогда! Никогда! Никогда! Ух ты! Ну кто бы поверил! Здесь идет снег! Я-то думал: чтобы увидеть снег, уж не знаю сколько миль надо проехать, может, тысячу, может, миллион.

Эй, кто тут есть? Настоящий снег! Я никогда еще не видел снега.

Да посмотрите же вокруг!

Снег повсюду. Побелил землю. Кружится в воздухе. Словно это миллионы цветов, миллионы лепестков. Словно это крылышки миллионов бабочек, но только еще мягче и нежнее. Снег летит, такой мягкий-мягкий.

Почему об этом никогда не говорят? Почему этому не учат в школе? Что бы им сказать:

«Высунь-ка, друг, наружу свой нос и узнай, что такое жизнь».

До чего же снег красивый! И какой чистый! Как приятно ловить его руками!

— Эй, мистер! Настоящий снег!

— Да, мальчик. Настоящий снег.

— Ужасно красиво. Ведь правда красиво?

— Глядя на тебя, я бы сказал, да. Красиво. Но сойди-ка лучше с проезжей части. Другой бы на моем месте мог бы и не остановиться. Будет ехать мимо какой-нибудь болван на полной скорости, вместе того чтобы дома сидеть от греха подальше.

Раскачиваешься, зацепившись одной рукой за гибкое деревце, туда-сюда, с носка на пятку, и смотришь, как снег обрушивается каскадом вниз, точно карты из колоды, и растекается, точно волнующееся море. Сэм улыбается, кусает губы, и от волнения к горлу у него подступают слезы.

Ух!

— Скажите, а здесь часто идет снег? — приходится кричать, потому что звуки приглушены, словно бы тонут в мягком. Человек в кабине грузовика может не расслышать, а очень важно, чтобы расслышал. Сэму надо поделиться.

— Примерно раз в семь лет, мальчик.

Вот это да! Подумать только, какая красота валится с этого огромного страшного неба!

Да это гениально!

Подумать только! Всего раз в семь лет!

Подумать только! И именно сегодня, когда здесь он!

Подумать только! Такой снег!

— Полезай-ка ты лучше сюда ко мне, мальчик, — сказал человек. — Слишком долго оставаться под снегом все же не стоит.

Сэм, это ведь тебя приглашают.

А ты не ослышался?

Интересно, что это за машина такая, «форд» или «шевроле»? Кузов деревянный? Из досок с брезентовым верхом? Машина мелко дрожала, словно холод добрался и до ее скрипучих суставов. На переднем стекле налипла кучи снега.

— А куда вы едете, мистер?

— В Монбалк.

Сэм медленно покачал головой:

— Это где, мистер? Это в Гипсленде? За перевалом? Ах, смотрите… Снег перестал падать.

— Мальчик!

Голос стал строгим. Лицо у человека было морщинистое, и лет ему по виду было очень много. А может, таким его сделали долгие дороги и жизнь среди гор.

— Да, сэр, — отозвался Сэм.

Дверца с пассажирской стороны приоткрылась. С земли до нее было очень высоко.

— Залезай.

Может, это «остин», а может, «бьюик»?

Сэм закинул длинную ногу и полез. Вот это да! Забрался и сел рядом с водителем на сложенном холщовом мешке. Внутри тоже был снег. День чудес! Сэму случалось ездить в автобусе по Кентербери-Роуд, но это совсем другое дело.

— Ух!

— Затвори дверцу.

Сэм с силой хлопнул дверцей. Может, это «рено», а может, «эссекс»?

— Нет, — сказал человек. — Это не в Гипсленде и не за перевалом. Но вообще-то в том направлении.

— Смотрите, снег… Снег пропадает. Посмотрите, он тает. Разве он не останется?

— Может, и останется. Трудно сказать. До вечера еще далеко.

Сэм сидел в кабине. Прямо перед ним, рукой можно достать, ветровое стекло. Конечно, это не легковая машина, но все-таки машина. На дне кузова валяются капустные листья. Вот рулевое колесо. А вот часы. А это рычаги, на которые нажимает водитель.

Здорово!

— Мальчик, — сказал человек. — Давай напрямик. Ты не из рыцарей большой дороги?

Внутри у Сэма что-то дрогнуло. Неужели у него такой отчаянный вид? Голос сорвался на фальцет:

— Вы хотите сказать, что я разбойник?

— Разбойник? Нет… Я хочу сказать, может, ты живешь на дороге? Может, ты бродяга? Может, ты сезонник?

Сэм подумал.

— Да, — ответил он. — Я сезонник.

— А где же твоя скатка?

Сэм посмотрел на него и тут же сконфуженно опустил глаза на рычаги, что торчали снизу между голых досок. Так вот всегда и бывает. Он об этом и не подумал. А взрослые сразу всё замечают. Только зазевайся на минуту и сразу попался.

— Где твое одеяло, мальчик? Где твой котелок? И где твоя шляпа? У тебя должна быть шляпа. И где твой чай, мука и сковородка?

Сэм только кусал губы.

— И давно ты стал сезонником, мальчик?

— Со вчерашнего дня, сэр, — вздохнул Сэм.

— Господи… Неужели же ты не мог подождать, пока немного потеплеет?

Сэм отвел глаза. Человек был абсолютно прав. Выбрал времечко для начала!

— Меня зовут Хопгуд, — сказал человек. — А тебя?

— Сэм.

— На Сэма ты похож, но сегодня уж такой день, что, пожалуй, довольно доказывать, что ты мужчина. Я отвезу тебя домой.

Сэм вскипел, о, как в нем все заклокотало!

— Нет! Вы этого со мной не сделаете! Мне четырнадцать лет! И я к вам в машину сел, только чтобы укрыться от снега.

Жилистая рука схватила Сэма и удержала на месте. Она была поразительно сильна, эта рука. Один нажим пальцами, один поворот кисти — и Сэму пришлось бы накладывать шины.

— Не к тебе домой, Сэм. Ко мне.

Железная хватка разомкнулась, и у Сэма внутри тоже все отпустило, словно развязались болевые узлы. Некоторое время он сидел растерянный, поглаживая пострадавшую руку, потом посмотрел на мистера Хопгуда и улыбнулся. Странный он все-таки человечек. Сколько же ему лет? Все двести? Или он такой просто оттого, что живет под открытым небом, не прячась от солнца и дождя?

— Я еще никогда не сидел в кабине рядом с водителем, — сказал Сэм.