"А что же завтра?" - читать интересную книгу автора (Саутолл Айвен)

СЕМЬ

Они стояли, а дождь все лил.

Сэм смотрел на ее волосы, расцветавшие на ветру. На ее глаза, погруженные в тень под темным конусом зонта. В ее глазах была тайна.

До чего она была красива! Как солнце, когда оно сияет сквозь тучи. Ах, Сэм! Ну что ты все киваешь? Слова, что ли, вымолвить не можешь? Ты что ж, теперь онемел до конца дней?

— А ты чего орал-то? Не в шутку, надеюсь? С виду ты вроде паренек ничего. А то хорошие шутки — выманивать людей из дому по эдакому дождю.

Тут он перестал кивать и отчаянно затряс головой в знак отрицания. Но чувствовал он себя глупо. Дураком надо быть, чтобы стоять под проливным дождем и никуда не бежать от него. Она подумает, что ты полоумный, Сэм.

— И почему ты весь в грязи? — спрашивала она, — Ты что, яму рыл? Или провалился?

Это уж было жестоко. И тут его охрипший, обиженный голос наконец прорезался. Захлебываясь, он начал рассказывать:

— Я застрял под церковью, вот что со мной было. Застрял. И всю ночь там проторчал. Выбирался, выбирался, и никак. Ужас что было. Думал, мне там и помирать придется.

Он еще далеко не кончил, а по ее лицу уже было видно, что она слушает его сбивчивый, неумелый рассказ безо всякого интереса. Это и вовсе было плохо, потому что ему во что бы то ни стало нужно было выговориться.

— Ну, не помер же, — перебила она его. — Верно?

Он опять кивнул, изнемогая от неловкости и унижения, и больше уже рассказывать не пытался.

— Иди-ка ты лучше сюда, под зонт, если, конечно, это у тебя не страсть такая — мокнуть под дождем. Только меня, пожалуйста, не запачкай. Ты сколько времени не снимал эту одежду? Неделю? Месяц? Смотри-ка, у тебя кровь идет. Это ведь кровь?

Он провел рукой по голой ноге.

— Подрался, что ли?

У него и так голова шла кругом от ее вопросов, а тут еще такая глупость.

— Я застрял под церковью, — сказал он с негодованием. — С кем я мог там подраться?

— Почем я знаю? На тебя глядя, подумаешь, что со всем светом. И сколько же ты там проторчал, одну ночь или целую неделю? Что только скажет твоя мама? Или она тоже там под церковью живет?

Он стоял рядом с ней, неловко пряча голову под зонт, потерянный и смущенный.

— И долго ты кричал?

— Долго.

— В половине восьмого уже кричал?

— Не знаю. — Его вдруг возмутила ее несправедливость. — Я и сейчас не знаю, который час, — раздраженно ответил он. — Разве я не сказал, что потерял свои золотые часы? А ты, если слыхала мои крики, почему же не вышла?

— Я и вышла, — ответила она резко. — В полвосьмого выходила. И в полдевятого. И сейчас вот здесь стою. Целых три раза. Мало тебе, что ли?

— Могла бы дать знать, что ты здесь. Крикнула бы, что ли. Чтобы я услышал.

— Очень мне надо кричать. Я тебе не ражий детина, которому никакой черт не страшен. Откуда я знала, что тут происходит? Может, кого убивают? А что было-то? Ты как под церковью очутился?

Сэм в растерянности молчал. Вот досадно! А она была такая хорошенькая, и ему так хотелось ей понравиться. Он наморщил лоб и ответил со вздохом:

— Развлечение у меня такое — застревать под церквями. Хобби.

— Глупости, — сказала она. — Ты что, убежал, потому что тебе нельзя больше жить дома? Потому что тебе исполнилось шестнадцать?

Сэм снова закивал. Исполнилось шестнадцать — это, пожалуй, недурное объяснение.

— А тебе и вправду уже есть шестнадцать?

Он продолжал кивать, все больше уверяясь, что уже достиг шестнадцатилетнего возраста.

— На вид тебе еще нет шестнадцати.

— Нет, есть.

— Что же ты в коротких штанах?

Брови у Сэма хмуро сошлись к переносице.

— Говорю, мне шестнадцать. Я-то должен, кажется, знать… А длинных штанов у меня нет… Как у тебя, похоже, нет своего пальто.

Он сразу же пожалел, что сказал про пальто. Он не хотел ее унизить. Вовсе нет. Но она очень уж высокомерно с ним обращалась. Как с последним дураком.

— Прости, я не хотел…

Она взглянула на него так, словно нисколько не была надета, почти с презрением. Ее глаза, казалось, все время подсмеивались над ним, о чем бы ни шел разговор. С каждой минутой он чувствовал себя все неуверенней, все беспомощней рядом с ней. Может быть, она играет с ним в какую-то игру? В игру для взрослых, правила которой он еще не усвоил?

— Да у тебя и вправду идет кровь, — сказала она. — Надо же, под церковь залез. Весь вон расцарапался, ободрался. Перепачкался с ног до головы. Ты хоть завтракал уже?

Он устало вздохнул.

— Откуда бы я взял там завтрак?

— Могу тебе что-нибудь приготовить. Пошли ко мне, если хочешь.

Он покачал головой:

— Не могу…

— Почему?

— Не могу. Что скажет твоя мама? И все остальные?

Она досадливо поморщилась:

— Ты что, людей боишься? Может, ты сделал что-то плохое? Человека убил или еще там что-нибудь? Или убежал из колонии? Или из тюрьмы?

— Да нет же.

Она помолчала немного. Вид у нее стал даже как будто слегка озадаченный. А может, ему и это только показалось.

— Ну, дома-то у меня все равно никого нет, — сказала она. — Дэн со своей тележкой ушел. Я его проводила и вот выбежала. Ну как, пойдешь со мной, раз в доме никого нет?

— Пожалуй…

— У меня есть яйца. Я сварю тебе яиц и поджарю хлеба. Только веди себя как следует.

Она была так близко от него, что прямо дух захватывало. Но ей-то это, конечно, невдомек. Откуда ей знать? Не нарочно же она стоит так с ним рядом. Или это все такая игра?

Но в следующее мгновение он уже опять оказался один под дождем, растерянный и нерешительный. А она обернулась на ходу, словно подзывая, и он побрел за ней следом, робея подлезть к ней под зонт, робея даже идти рядом, потому что она держалась как взрослая и он чувствовал, что молод еще находиться подле нее. Ей небось уже лет семнадцать, а то и больше. Он только теперь это ясно понял. Могла бы бегом припустить по такому дождю, а она вышагивает, будто так и надо.

Они шли по дороге, засыпанной гравием. Откуда эта дорога здесь взялась? Что-то он со вчерашнего вечера ее но запомнил. Далеко же он, должно быть, забрел вчера и темноте, много дальше, чем думал. Церковь теперь была сзади, а впереди, ярдах в двухстах, виднелся ее дом, заслоненный ивами, или это мастиковые деревья? В общем, что-то в этом духе. А больше вокруг ничего не было видно. Только, понятное дело, эвкалипты, куда ни глянь, да сосны и дождь, лужи, грязь.

— Да иди же, — позвала она.

Зонт на ветру ее не слушался. Тем более надо подальше держаться: чего доброго, глаза выколет.

— Иду, — ответил он, но продолжал тащиться сзади, несчастный и вымокший до нитки.

— В жизни не встречала таких странных мальчишек. Да что с тобой?

— Ничего.

— Как тебя зовут?

В тревоге он проглотил слюну. Да, как его зовут? И тут же услышал свой голос:

— Сэм.

А надо бы сказать Том, или Дик, или Гарри, что угодно, только не Сэм.

— Где ты живешь, Сэм?

Он не знал. Еще не успел придумать.

— Нигде.

— Глупости, — сказала она и посмотрела сердито, как будто он маленький.

— Я сейчас как раз в дороге, — запинаясь пояснил он. — Добираюсь к тете. Вот что я хотел сказать.

— Где живет твоя тетя?

— В верховьях Муррея. Там, в Новом Южном Уэльсе. Вот туда мне и надо — в Новый Южный Уэльс.

— Ну пока что ты не очень далеко заехал.

— Это откуда считать! — но вызов прозвучал слабо. Мысли у него разбегались, уж очень она на него наседала. Когда это кончится? Он устал от ее вопросов.

— И как ты думаешь добраться до Нового Южного Уэльса?

— А это уж не твое дело, — ответил он угрюмо.

— Не мое? А мое это дело в проливной дождь выходить ради тебя из дому? Мое это дело кормить тебя завтраком?

Он понуро вздохнул.

— На поезде, если уж тебе это нужно знать. У меня в кармане деньги на проезд.

— Покажи.

— Вот еще! — Не было у нее права загонять его в угол. — Ничего я тебе не должен показывать!

— Ты врешь, Сэм, если тебя зовут Сэм. Нет у тебя денег на проезд. Откуда у такого мальчишки, как ты, столько денег?

— Деньги у меня есть, и меня зовут Сэм. У меня два шиллинга и шесть пенсов.

— У тебя? Два шиллинга и шесть пенсов? И не краденые? Покажи!

— Нет!

А сам рукой провел по штанине и брякнул монетами в кармане — пусть слышит. Он, правда, ожидал, что получится громче, но все-таки сказал:

— Ну что? Теперь веришь?

— Спорю, что там не два шиллинга и шесть пенсов.

И пошла вперед, а может, это порыв ветра подхватил зонтик и проволок ее через калитку, но только она быстрым движением руки толкнула за собой калитку обратно, прямо у Сэма перед носом. Или это все тоже был ветер? Деревянная створка захлопнулась, будто нарочно хотела его ударить, он едва успел отдернуть правую ногу.

В изнеможении он прислонился к калитке. К горлу подступила тошнота. Обругать бы ее как следует и убежать… Но он так вымок, так продрог и изголодался, так чудовищно устал… Робко и неуверенно приподняв щеколду, он поплелся вслед за ней на веранду. Стоя под крышей, она уже стряхивала воду с зонта и сбрасывала резиновые сапоги.

— Снимай все это, — распорядилась она. — Так в дом я тебя не пущу.

— Что снимать? — не понял он.

— Да ботинки свои мерзкие. И пальто это безобразное. Не понимаешь, что ли? Ты в свой дом в таком виде входишь?

— Нет, — вздохнул он.

— Ботинки оставь здесь, а пальто повесь на гвоздь и смотри ни к чему не прикасайся, покуда не отмоешься дочиста.

Ну просто как мама, а не семнадцатилетняя девчонка.

В дом вел узкий темный коридор. Пахло чем-то незнакомым, запах не неприятный, а просто чужой.

— Сюда, — сказала она. — Здесь ванная. Я принесу тебе горячей воды.

По-видимому, сначала это было заднее крыльцо, которое уже потом обстроили стенами. Здесь стояла полутьма. Единственное окошко было мутное — высоко, не достать. Сэм разглядел очень старую оцинкованную ванну, небольшой серый умывальник, на нем серая мыльница и небольшое серое зеркало. Все здесь было серое. Даже стены. Даже полотенце и мыло.

День, что ли, такой?

Сэм грустно присел на край ванны и только тут вспомнил приказ ни к чему не прикасаться. Он снова вздохнул, но ему уже было все равно. Не в воздухе же ему висеть, В самом деле.

Девушка вернулась. В руках у нее был большой черный чайник.

— Посторонись, — сказала она, — а то я тебя ошпарю. Господи, да ты почему свет-то не включил? А ванну почему не заткнул пробкой? Мыться все равно будешь стоя, воды на донышке. На целую ванну не хватит, а в луже сидеть не велико удовольствие. Раздевайся. Оставишь свою вонючую одежку за дверью.

— Я… не могу… раздеться…

— Одетый мыться будешь?

Он опустил голову, объятый смущением и страхом. Господи, что же делать?

Не надо было ему заходить в этот дом.

— Мужчины! — фыркнула она. — Мнят о себе. Что в шестнадцать, что в шестьдесят. Не собираюсь я на тебя глядеть. У меня поважнее дела найдутся. Смотри не забудь добавить холодную воду, а не то сваришься живьем. Кончишь, крикни мне, я принесу тебе согретое полотенце.

Ушла. Дверь за нею захлопнулась, но настоящего замки, чтобы можно было запереться и обезопасить себя, на двери не было. Даже какой-нибудь задвижки и то не было.

Боже ты мой, до чего же разные бывают люди и как по-разному живут. Тетечка его, например, умерла бы. На место бы скончалась, если бы нечем было запереть дверь.

Вот и Сэм такой. Человек привыкает к задвижкам и к замкам, привыкает запираться изнутри.

Девушка включила свет, слабую голую лампочку под самым потолком, по Сэму уж лучше бы темнота. Темнота надежнее. Ведь тут все было понамешано. Он не только девушку эту боялся, но и собственного тела, боялся увидеть, какой он израненный. Медленно, так ужасно медленно снял он с себя одежду.

Все его тело — от ребер до самых колен — было в синих кровоподтеках. Ух, взглянуть страшно. Из правого бедра все еще сочилась кровь. Обе коленки кровоточили. Странно только, что совсем не чувствуется боль, на взгляд так кажется, человек должен с ума сходить от боли.

— Где твои вещи?

— Не… Не входи!

— Интересно, как же мне сушить и чистить твою одежду, если ты ее не даешь? Раз не положил за дверью, придется мне войти и взять…

— Нет, пожалуйста! Ну, пожалуйста, не входи! — он задохнулся от ужаса. — Отойди подальше, я положу.

Она крикнула, словно сердясь:

— Ухожу, ухожу! Только ты давай поскорей! И не сиди там целый час. А то придет кто-нибудь, что я скажу?

Сэм опять задохнулся:

— А тебе не позволяют?..

— Чего не позволяют? Принимать в доме незнакомых молодых людей? Мыть их у себя в ванне? Сам подумай. Разве тебе позволяют принимать у себя в ванне незнакомых девушек?

Честное слово, лучше бы она его ударила. Сердце у Сэма от страха скатилось в пятки и прямо в землю провалилось.

— Не надо было тебе меня приводить… Зачем же ты…

— Дело сделано. Давай сюда свои вещи. Давай. Не можешь же ты их так надеть. Сначала я должна все высушить и вычистить, так что хватит дурака валять.

У него не было сил справиться со своим дыханием. Вот ужас.

— Уйди, пожалуйста, — попросил он.

— Да ушла я, ушла.

Он скатал всю одежду в узел и вышвырнул в коридор, приоткрыв и захлопнув дверь одним движением. Глаза он крепко зажмурил, как бы прикрыв себя собственными веками. А она даже и не думала уходить. Господи, надо же, стыд какой!

Он дрожа привалился к двери, изо всех сил стараясь дышать ровно, стараясь победить свой страх, но не мог себя заставить отпустить дверь и вернуться к ванне, хотя вода на дне быстро остывала. Что он наделал? Господи, что он наделал? Теперь вот ему не во что одеться. Он ничем не защищен от взглядов, ничем не защищен от насмешек. Ни одна девчонка еще не видела его без одежды, никогда, за всю его жизнь, насколько он помнил.

— Я что-то не слышу, чтобы ты мылся. Твой завтрак уже на плите. Перестоит и будет испорчен.

Совсем как мама.

— Да что там с тобой приключилось? Плохо тебе, что ли?

— Нет.

— Не дури, Сэм.

Он едва слышал, что она там говорит, — так бешено колотилось у него сердце, так отчаянно стучало в висках от невозможного мальчишечьего смущения.

Вяло, словно тело его вдруг лишилось костей, отстранился он от двери. В какое дикое положение он попал. Как он ее боялся, этой девушки, а ведь он даже не знал ее имени.

Вода, как ни мало ее было, остыла еще не окончательно, и Сэм кое-как вымылся, сидя в ванне. Вода сперва порозовела от крови, потом пожелтела от грязи, ополаскивался он уже под краном, откуда хлынула ледяная струя, жаля и обжигая кожу, и, когда он вылез, его с ног до головы била неуемная дрожь — то ли от холода, то ли оттого, что находится под одной крышей — с ней.

— Готово, давай полотенце! — прокричал он, приседая как можно ниже. Зубы у него лязгали, голос звучал как чужой, слова как будто потеряли смысл.

Дверь тотчас приоткрылась, на пол полетело полотенце, и дверь тут же захлопнулась.