"Хозяйка Судьба" - читать интересную книгу автора (Мах Макс)3Случайны ли совпадения? По-видимому, не все и не всегда. Во всяком случае, после всего, что случилось с ним и вокруг него за последние полгода, Карл полагал, что и случайности не всегда происходят по внезапному капризу богов, и у совпадений могут найтись свои отнюдь не случайные причины. Однако так или иначе, но копию женевского пророчества, сделанную его же собственной рукой и благополучно забытую среди давным-давно потерянных вещей, Карл обнаружил именно там и тогда, где и когда Убивец и Синистра указали на цель его нынешнего путешествия. Случайно ли это, или все-таки закономерно? Но все так и случилось: нашлась неожиданно среди старых рисунков маленькая книжечка, переплетенная в выцветшую от времени шагреневую кожу, и всего через несколько минут после этого Карлу напомнили — «Кто? Зачем?» — о существовании Саграмонских ворот. И вот он здесь, у ворот Саграмон, в замке полузабытого властителя прошлого, и в кармане его старого кожаного камзола лежит шагреневый — «Снова шагреневый!» — футляр с расшифровкой того самого пророчества. Так случайны ли совпадения, и, если нет, то, что должен найти Карл в недрах замковой горы? Нет, он больше не верил в такие совпадения, и спокойствие его не было уже родом равнодушия, которое, как сон или оцепенение смерти, владело душой Карла долгие годы после смерти Стефании. Он очнулся от забытья длинною в иную человеческую жизнь, и свежесть восприятия вернулась к нему точно так же, как и нешуточный интерес ко всему, что происходило теперь с ним, Карлом Ругером, и вокруг него. Кто затеял эту странную игру? В чем ее смысл и какова цель, и кто он «Триста лет назад…» Карл неожиданно споткнулся о дату, хотя хронологически точным определение «триста лет назад» назвать было трудно. Впрочем, время легко и охотно стирает границы лет и дней, особенно если речь идет о событиях, происходивших задолго до твоего рождения. Но каково, однако, совпадение, если не затруднять себя поисками точности, которая в данном случае все равно была недостижима. Так что, одно из двух: или совпадение или всего лишь его иллюзия. Однако примерно в то же самое время, когда впервые прозвучали пророчества, произошла на Севере Наместническая война, о которой так хорошо написал в своей проклятой книге Леон, и Гавриил Рудой женился на Арине Нове и стал княжить вместе с ней в Семи Островах. Все бы ничего, и мало ли кто и с кем тогда воевал, или кто и с кем сочетался браком три сотни лет назад, но если произнести имя первого князя Сдома на загорский лад, то не тот ли это был Габер Руд — герой «Чумной войны» — о котором мимолетно упоминал Пауль Рыбарь, перечисляя тех, кто родился под Голубой Странницей? Габер ведь, если верить Рыбарю, как раз лет за полста до Наместнической войны и родился. Родился, жил, воевал, и женился, в конце концов, и не на ком-нибудь женился, а на Арине Нове, которая… Карл страстно захотел обернуться и посмотреть на Дебору, но все-таки этого не сделал, чтобы не выдать ей волнения, неожиданно охватившего его теперь, когда перед его внутренним взором сложилась еще одна, казалось, навсегда утраченная мозаика, яркие краски которой не потускнели за давностью лет и событий. А, между тем, наяву, глаза Карла видели лишь темный камень стен и ступеней, освещенный тревожным пламенем факела, который он нес в руке. Только камень и огонь. Темный грубо обработанный камень, кое-где влажный, а кое-где сухой, как мертвые кости, недвижный и немой, и, напротив, живой и нервный, не знающий покоя огонь. Простые честные вещи, природа которых неизменна, что в том веке, что в этом, здесь и сейчас или где-то и когда-то. Карл и отправившиеся с ним в этот ночной поиск женщины находились сейчас в глубине замковой горы, и, хотя сам по себе лабиринт, состоявший из узких и широких галерей, прорезанных в твердой скальной породе, был любопытен, ничего таинственного или волшебного в нем не было. Во всяком случае, ничего из того, что предполагал найти здесь Карл, откликнувшись на дошедшее к нему через века приглашение Мертвого Волшебника, они здесь пока не обнаружили. Винтовая лестница, на которую они попали, открыв хитроумно, но без использования магии устроенную, потайную дверь на четвертом ярусе башни, была упрятана в узкую вертикальную шахту, врезанную в толщу стены донжона. Далее, насколько мог судить Карл, лестница шла строго параллельно колодцу с подъемным механизмом. Во всяком случае, дважды на пути вниз, им попадались короткие ответвления, которые вели в крошечные каменные каморки со смотровыми щелями, забранными железными, насквозь проржавевшими пластинами. По-видимому, метал, в отличие от дерева, не был защищен древней волшбой от безжалостного воздействия времени и природы. Впрочем, возможно, так же, что дело было не только в этом, но и в том, где Карл видел сохранившее свои природные качества дерево, и где встретил теперь столь очевидным образом пострадавшее от дыхания вечности железо. Однако если Карл и заинтересовался этой странностью, то только потому, что проржавевшие заслонки невозможно было теперь отодвинуть в сторону. Но, с другой стороны, и отодвигать их было незачем. Нетрудно было догадаться, что если бы это все-таки оказалось возможным, то из узкой щели, прорезанной в твердом камне стены, на них равнодушно посмотрела бы давным-давно поселившаяся в колодце глухая тьма. Не на что там было смотреть, вот в чем дело. И не надо, потому что мертвую пустоту огромной шахты Карл чувствовал и так, как будто и не было разделяющей их каменной стены. Лестница, однако, уводила их все дальше в глубь горы, и, чем дальше, тем больше, становилось очевидно, что ведет она не к ущелью Второй ступени, что в принципе было бы логично для потайного хода, но слишком просто для такого сложного сооружения. Между тем, бесконечная череда ступеней действительно вывела их не к выходу наружу — хотя наличие такого выхода художественное чувство Карла и не отвергало вовсе — а привела к началу запутанного каменного лабиринта, состоявшего, как вскоре выяснилось, из множества узких и широких галерей, малых и больших залов и камор, и, естественно, лестниц, на этот раз, в большинстве своем коротких. Ориентироваться здесь было не просто, если возможно вообще, не имея к тому же никакого представления ни о плане самого лабиринта, ни о его назначении, ни о том, что они здесь, в конечном счете, ищут. Вероятно, Карл мог бы прибегнуть к помощи Тьмы, хотя искать во тьме неизвестное, как он хорошо знал, был крайне трудно и даже опасно. Кроме того, не смотря на то, что присутствия магии Карл по-прежнему совершенно не ощущал, он чувствовал, что место это Они медленно шли по коридорам, поднимались или спускались по лестницам, пересекали залы и каменные мостики над подземными ручьями, и Карл, размышлявший, пользуясь воцарившимся в их маленьком отряде молчанием, над разными тревожившими его воображение вопросами, неожиданно подумал о том, сколько труда и средств было вложено в прокладку этих подгорных путей. Впрочем, если быть последовательным, то считать следовало сверху, с самой крепости, построенной в таком труднодоступном месте, как отвесная скала, вздымающаяся над затерянным в диких горах ущельем Второй ступени. Сколько же власти и богатства должно было быть у князя Кершгерида, если он мог позволить себе такое грандиозное строительство? Каково было его могущество? Однако вопросы эти были второстепенными, потому что, как бы ни был сложен и оригинален лабиринт, через который они теперь шли, это никак не объясняло того, почему Дебора решила, что «эта дверь» предназначена именно для Карла. «Что же ты оставил мне, Кершгерид?» Или того человека все-таки звали Ульмо Геррид? Однако, как бы ни звали того, кто все это построил — а ведь это мог быть и кто-то совсем другой и в совсем уже древние времена — одно было очевидно, случилось это много раньше, чем триста лет назад. Герцоги Герр гордились — среди прочего — и тем, что могут назвать поименно всех глав своего рода за последние четыре сотни лет. А в то время, когда на Северном побережье кипела кровью Наместническая война, ворота Саграмон снова уже были диким заброшенным краем, и память о Мертвом волшебнике успела поблекнуть до такой степени, что правду уже трудно было отличить от вымысла. «Зачем? — подумал Карл вдруг. — Зачем я сюда пришел?» И в самом деле, зачем он пришел сюда сейчас в сопровождении двух самых близких ему людей? «Женщины…» — воспоминание это медленно всплыло из глубин памяти, как усталая сонная рыба к поверхности пруда. Всплыло и обрело плоть, превратившись из смутной тени в четкий и ясный образ. Нет, недаром, он так легко согласился с тем, чтобы в этом ночном — вполне возможно, чреватом опасностями — поиске, его сопровождали Дебора и Валерия, а не Август и Март. И мастер Василий Вастион вспомнился ему неспроста… И Сдом… Художественное чувство подсказывало Карлу нечто с того самого момента, как Дебора сказала, что это дверь предназначена для него. Но чувство не обременено необходимостью четко формулировать причины тех или иных действий, и в ясном знании оно не нуждается, питаясь лишь смутными воспоминаниями, случайными смыслами, размытыми временем, как льдины на реке весенней водой. Чувство подсказывало, но сознание, занятое поиском ответов на совсем другие вопросы, еще не готово было воплотить предзнание в знание, смутные догадки в конечное понимание. Так говорили в земле убру, а не далеко от убрских степей — всего шесть дней пути верхом — в Цейре, что с незапамятных времен сторожит излучину Данубы, в старой части дворца Ноблей, сохранились две фрески работы мастера Вастиона, и на одной из них Василий изобразил рыцаря, отворяющего врата в «Замке Последней Надежды». Карл вспомнил сейчас эту фреску во всех подробностях, так, что смог бы — если бы таково было его намерение — воспроизвести ее на бумаге или полотне, не упустив ни одного штриха, ни единого цветового контраста. Однако из всего богатства, что предложила ему услужливая маркитантка-память, по-настоящему заинтересовала сейчас Карла всего лишь одна деталь. По обе стороны от рыцаря стояли, «свидетельствуя», две женщины: алая и лиловая дамы Василия Вастиона. Случайно или нет, но мотив этот считался таким же характерным для работ мастера, как и его автопортреты, с внушающим уважение постоянством возникавшие на всех его картинах. Алая дама — женщина в алых одеждах, которые время и копоть превратили в бордовые, и лиловая дама, чье одеяние со временем стало черным. Даже на той фреске, что неожиданно для себя обнаружил Карл в цитадели Кузнецов, тоже можно было увидеть две темные женские фигуры, застывшие за спиной окутанного плащом тьмы вождя Означало ли это что-то, и если да, то что? «Ишель говорил про парные ключи…» Ключи, а не отмычки, понял сейчас Карл. Душа, а не разум, женщины, а не мужчины. Но тогда, картина событий случившихся за эти полгода, обретала новые черты. «Я вошел в Сдом…» Он вошел в Семь Островов, встретив на дороге трех женщин, и с ними же, в конце концов, покинул город. Три не два, это так, но три — счастливое число почти в любом уголке ойкумены. Счастливей — только семь. Но и то правда, что две из трех этих женщин образовывали естественную пару. «Парные ключи? Свидетельницы… Свидетельницы чего?» Если все на самом деле так и обстояло, как он увидел это сейчас, то тот, кто сплел этот вычурный узор, должен был, кроме всего прочего, предполагать, желать или даже знать наверняка, что Карлу, попавшему в паутину его замысла, придется открывать двери, требующие особого свидетельства. Однако сейчас, приближаясь к той самой «двери», которую ему, по-видимому, предстояло открыть — если, конечно, такая «дверь» существовала на самом деле — Карл был не один. Его сопровождали две женщины. Впрочем, по силам ли кому-нибудь предугадать то, что могло или должно было произойти через три или даже четыре сотни лет? «Он и не знал, — это был следующий шаг в постижении истины. — Потому что не я цель интриги, но тогда…» Тогда, выходило, что Карл являлся всего лишь инструментом для достижения этой неизвестной ему пока цели. Не цель, а средство, как любой другой подходящий для этого человек. Но каковы, тогда, должны были быть условия? Являлся ли таким инструментом любой рожденный под Голубой странницей? Возможно. Во всяком случае это звучало вполне логично, однако, Карл чувствовал, что если это и так, то восход звезды — условие при выборе «кандидата» пусть и обязательное, но недостаточное. Не единственное условие. Что ж, вероятно, все так и обстояло, и что-то из того, что пытался понять теперь Карл, «выявляя неизвестное в известном», уже являлось достоянием других людей, откуда бы ни взялось их знание. Определенно что-то обо всем этом, или, во всяком случае, о нем самом знали и Михайло Дов, и его племянник Март, и Великий Мастер Клана Кузнецов Игнатий, и даже бан Конрад Трир. Знали… Тем более интригующим был вопрос, почему ничего об этом не знает он, Карл Ругер, которому, казалось бы, следовало знать об этом если и не все, то хотя бы что-то? Не менее интересным казалось и то, что ни один из них не хотел — «Или не мог?» — с ним об этом говорить. Почему? Неизвестно, но, пожалуй, именно последнее обстоятельство тревожило Карла более всего. Даже то, что кто-то пытается им теперь управлять, или использовать его в своих целях, беспокоило Карла гораздо меньше, чем молчание посвященных. В конце концов, тот неопределенный, едва уловимый за давностью лет и неясностью намерений, кукловод, кто задумал когда-то весь этот балаган, ничего о Карле знать не мог, просто потому, что Карл Ругер в то время еще не существовал. «Или все-таки мог?» Карл чуть замедлил шаги — они как раз проходили по широкой и высокой сводчатой галерее — он уловил в своих рассуждениях некую дисгармонию, которая заставила насторожиться его художественное чувство. «Мать…» Вот о ней он почему-то сразу не вспомнил, выстраивая сейчас в уме цепочку доводов и рассуждений. А между тем, кроме его собственного чувства правды, ничто, казалось бы, не подтверждало его веры в то, что женщина, являвшаяся ему во снах — которые и сами по себе были для Карла большой редкостью — что женщина эта на самом деле приходилась ему матерью. Сомнения могли бы быть тем более справедливыми, что рассказ Петра Ругера напрочь разрушал любые иллюзии по поводу этой женщины. Но и то правда, что если какая-то женщина его все таки родила, естественно было предположить, что должен был существовать на свете и мужчина, который Карла зачал. Впрочем, и это, в конечном счете, было пока не важно, так как ничего определенного ни относительно своей матери, ни по поводу своего отца, Карл не знал. И Кукловод, как бы могуществен он ни был, не имел над Карлом той власти, которую, не покривив душой можно было назвать предопределенностью. На каждом шагу, в каждом узле паутины, сплетенной этим древним пауком, Карл находил ту степень свободы, которая позволяла ему поступать по-своему. Ведь и войдя в Сдом, он не стал участвовать в состязаниях, и ушел он из города тогда и так, как посчитал правильным он сам. И расшифровку пророчества, за которую его друг отдал жизнь, Карл читать пока не стал, хотя желание это сделать было столь велико, что собственным его желанием быть никак не могло. Но нет, не стал читать и, отправившись в лабиринт под горой, взял с собой не Анну и Викторию, пригласить которых подсказывали здравый смысл и логика событий, этому походу предшествовавших, а Дебору и Валерию, на которых указало ему сердце. И поэтому, даже ощущая недовольство тем, что вполне логичными и непротиворечивыми его рассуждения не были, Карл в очередной раз утвердился в мысли, что он все делает правильно. Карл Ругер никогда и ни за что не будет ничьим средством, и орудием чужим не будет тоже, и если мало на то его собственного желания, то можно вспомнить и о том, что полгода назад, в Сдоме, он окончательно стал хозяином своей судьбы, метнув — пусть и без намерения — Кости Судьбы. |
|
|