"За что и с кем мы воевали" - читать интересную книгу автора (Нарочницкая Н. А.)

ЧТО ЖЕ НУЖНО ИЗМЕНИТЬ, А ЧТО ОСТАВИТЬ ИЗ ЯЛТИНСКОЙ СИСТЕМЫ?

Итак, именно Ялтинско-потсдамскую систему, именно этот итог Второй мировой войны, невозможный без Великой Отечественной войны СССР, и призваны развенчать книга «История Латвии» и все дерзкие укусы прибалтийских стран и Польши. Больше, чем эти страны имеют сейчас, они уже не приобретут, так что «передовой отряд» явно выполняет чужой проект — задачу легализовать пересмотр истории уже не в СМИ, а на официальном государственном уровне.

Впрочем, пересматриваются и развенчиваются отнюдь не все итоги Второй мировой войны, а только те, что были в пользу СССР. Подвергаются сомнению статус Калининградской области и Курильских островов, но не измененная итало-французская граница или передача Додеканезских островов Греции, не состоявшаяся бы без согласия Сталина, за которое греки до сих пор благодарны Советскому Союзу, ибо во время этого решения в Греции с помощью Британии были приведены к власти антикоммунистические силы, и греческие коммунисты были брошены в тюрьмы (стало быть, не за торжество коммунистической идеи воевал СССР!). Восстановление территорий, утраченных в ходе революции и интервенции, объявляется агрессией и оккупацией, а приращения к некоторым государствам территорий, вообще никогда не бывших в их составе, не вызывает никаких сомнений.

Как не вспомнить Данилевского, который сравнивал сорокалетний стон по поводу так называемого «раздела» Польши с тем спокойствием, с которым Европа отнеслась к захвату Германией Шлезвига и Гольштейна. «Будет ли Шлезвиг и Голштейн датским или германским, он все-таки останется европейским; произойдет маленькое наклонение в политических весах; стоит ли о том толковать много? Державность Европы от этого не потерпит; общественному мнению надо быть снисходительными между своими… Но как дозволить распространяться влиянию чуждого, враждебного, варварского мира, хотя бы оно распространялось на то, что по всем божеским и человеческим законам принадлежит этому миру? Не допускать до этого — общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка (сегодня — чеченского террориста — Н.Н.) взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации».[16]

Никому на Западе не кажется абсурдным, что Ялтинскую систему осуждает Варшава, получившая в дар от Красной армии Силезию — почти треть своей территории. Литва же и вовсе своей столицей обязана «преступному» секретному протоколу к Пакту Молотова—Риббентропа, в котором говорилось, что «интересы Литвы в Виленской области признаются обеими сторонами». Архивы свидетельствуют не о стыде литовцев, а о ликовании. Получив Вильно через два месяца после «позорного протокола» в октябре 1939 Литва праздновала, о чем сообщали дипломаты: «С утра весь город украсился государственными флагами… Люди целовались, поздравляли друг друга».[17] Посол США Норем сообщал о «праздничном колокольном звоне» и о «воодушевлении, с которым встречено сообщение О возвращении Вильно» и о праздничных манифестациях.[18]

Территория Литвы сегодня — единственный оставшийся реликт пакта Молотова—Риббентропа. Это и объясняет парадокс, что в книге «История Латвии» вдоволь говорится об «оккупации», но пакт Молотова—Риббентропа упоминается лишь вскользь. Отчего же такая непоследовательность? Оттого, что Латвия сегодня тщится возглавить единый фронт прибалтийских стран. Литва же, вторя Риге в отрицании Победы и объявлении СССР оккупантом, не может осуждать пакт Молотова—Риббентропа. Иначе надо расстаться с собственной столицей и всем Виленским краем!

Хочется напомнить Варшаве, что за все ее будущие козни против России и сочувствие уголовному мятежнику Масхадову с его головорезами именно СССР — Россия, против воли союзников подарила ей Силезию.

Даже классик интернационализма Ф. Энгельс в своих рассуждениях о будущем «послереволюционной» Европы славянам места не отводил. Гневную отповедь классика вызвал призыв Михаила Бакунина к единению славянства и освобождению от иноземного ига. Но русский одновременно говорил о «протянутой братской руке немецкому народу… во имя свободы, равенства, братства всех наций». Что же классик интернационализма? Равенство и братство — не для всех, и Энгельс как отрезал, что «речь идет не о братском союзе всех европейских народов, а о союзе революционных народов против контрреволюционных».

Энгельс полагал славян народами, которые «нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность». Они, якобы, «никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации». В тевтонском задоре Энгельс утрачивал последние проблески интернационализма. Славяне не просто ничтожный мусор истории — они «всюду были угнетателями всех революционных наций, немцы и венгры являются не только символом прогресса и революции, но также просветителями и носителями цивилизации для славян». В молниях против Бакунина Энгельс уже полностью обнажил, что предмет заботы его пролетарского интернационализма — немецкий «Grossraum».

«Поистине, положение немцев и мадьяр было бы весьма приятным, если бы австрийским славянам помогли добиться своих так называемых „прав“! Между Силезией и Австрией вклинилась бы независимое „богемско-моравское“ государство (будущая Чехословакия); Австрия и Штирия были бы отрезаны „южнославянской республикой“ от своего естественного (!!!) (курсив — Н.Н.) выхода к Адриатическому и Средиземному морям; восточная часть Германии была бы искромсана, как обрезанный крысами хлеб! И все это в благодарность за то, что немцы дали себе труд цивилизовать упрямых чехов и словенцев, ввести у них торговлю и промышленность… земледелие и культуру!» Именно в этом ключе Энгельс и заключает: «Там, где речь идет о существовании, о свободном развитии всех ресурсов больших наций, там сентиментальная заботливость о некотором количестве разбросанных в разных местах… славян не играет никакой роли».[19]

Казалось, исключение классики делали для поляков — «единственной славянской нации, чуждой всяким панславистским вожделениям», отказывая темным и невежественным православным славянам в праве бороться против «прогрессивных Габсбургов», марксисты, казалось, безусловно поддерживали поляков и их ненависть к «реакционной» России. «Слово поляк и революционер, — пишет Энгельс, — стали синонимами, полякам обеспечены симпатии всей Европы и восстановление их национальности, в то время как чехам, хорватам (тогда так называли сербов — Н.Н.) и русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них», что вызывает аналогии с отношением к сербам «демократического» мирового сообщества в 1999.

Но, похоже, даже полякам была неизвестна подлинная цена польского вопроса для Западной Европы. Кумир А. Мицкевича — Наполеон Бонапарт, «не любивший Польши, а любивший поляков, проливавших за него кровь» (Герцен), — считал Польшу разменной картой против России.

Мысль о возвращении германизированных славянских земель была Ф. Энгельсу невыносима: «Неужели нужно было уступить целые области, населенные преимущественно немцами, и большие города, целиком немецкие, — уступить народу, который до сих пор не дал ни одного доказательства своей способности выйти из состояния феодализма»? Энгельс имел в виду Данциг и Бреслау. Задачей Энгельса, как и сегодняшнего Запада, было направить поляков против России, на Восток, чтобы обеспечить решение проблемы западных польских границ в пользу Германии: «Тогда вопрос о размежевании между охваченными войною нациями стал бы второстепенным по сравнению с главным вопросом — об установлении надежной границы против общего врага. — (России, конечно, — Н.Н.) — Поляки, получив обширные территории на востоке, сделались бы сговорчивее… на западе». Не Розенберг, а Энгельс дает впечатляющие рекомендации: «взять у поляков на западе все, что, возможно, занять их крепости немцами, пожирать их продукты».[20]

Данциг стал Гданьском, а Бреслау, в котором еще в XVIII веке великий немецкий просветитель Г.Э. Лессинг писал свои «Breslauer Enterprise», стал Вроцлавом благодаря СССР и Красной Армии. США же предпочитали не отнимать Силезию у Германии, владевшей ею 400 лет до Гитлера. В августе 1946 Государственный секретарь Дж. Бирнс обнародовал доктрину США в Европе со ставкой на Германию и заявил, что, якобы, линия Одер-Нейссе не являлась частью решений союзников, так как «передача Россией Силезии и других восточных районов Германии Польше состоялась до Потсдамской встречи». Это подстегнуло на 25 лет надежды у так называемых «реваншистов» Германии, не желавших платить за необузданные амбиции Гитлера утратой многовекового достояния.

Какие же слезные ноты тут же обрушили на советское руководство министр иностранных дел Польши Ржимовский и Президент Чехословакии Ян Масарик, заклиная продолжить миссию «освободителя» и защитить территории, «не окончательно определенные Потсдамской встречей»! Поляк говорил, что «Польша в течение веков была объектом германской агрессии и экспансии на Восток, которая привела на протяжении веков к присоединению и германизации обширных польских территорий». Чех не менее патетично взывал к советскому руководству и говорил о «столетней борьбе Богемии против германской агрессии».[21] Теперь же главная трагедия — пребывание в орбите СССР. Посмотрим, удастся ли удержать чехам Судеты в объединенной Европе…

Главные беды латышей в книге «История Латвии» также, разумеется, начались после оккупации ее Советским Союзом, против которого «всенародно» боролись, и только из-за этого вступали в Ваффен-СС. При этом количество жертв от «советов» куда превосходило страдания от гитлеровцев. Те вместе с латышами лишь устраивали «исправительно-трудовые» лагеря вроде Саласпилса, где, правда, гибли евреи.