"Испытание пламенем" - читать интересную книгу автора (Лайл Холли)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Молли Мак-Колл проснулась в темноте спальни от хватки вцепившихся рук. Выдернув из постели, ее волокли к выходу из спальни, мерцавшему жутким зеленоватым светом.

Не тратя дыхания на крик, Молли бросилась в бой. Резкий удар ногой вверх — ступня как будто столкнулась со скалой, но — нет: слух с удовлетворением уловил треск кости и соответствующий вопль. Потом — со всей силы — локтем по ребрам и животу, и вот уже чьи-то тонкие, жаркие, сильные пальцы выпустили ее руку. Изогнувшись, Молли впилась зубами в чужие пальцы на своем левом запястье. Наградой ей был еще один вопль. Молли била ногтями в глаза, коленом в пах, кусалась и лягалась, используя все заученные приемы, каждый гран своей силы и каждую каплю охватившего ее гнева и страха.

Но они одолели количеством, и, хотя в тусклом свете виднелись на полу силуэты сваленных ею врагов, оставшиеся тащили Молли к этой стене огня. Молли наконец закричала, но отряд нападавших — все высокие, сильные мужчины — втолкнул ее в пламя, и этот крик, подобно всем остальным звукам, вдруг умер.

Ни боли. Ни жара. Огненные языки пробегают по телу, но совсем не обжигают. Даже наоборот — их холодное пламя приятно, несет свежесть, новые силы. Пока похитители волокли ее сквозь извилистый пульсирующий тоннель, Молли продолжала царапаться и вырываться, но что-то в глубине ее разума вдруг шепнуло: да. Какое-то мгновение — или целую вечность? — Молли висела в этом непонятном месте сама по себе, ее никто не держал, никто не пытался никуда тащить. И впервые за долгое время из тела полностью ушла боль.

Она не понимала, что происходит. Ей казалось, что она дерется за собственную жизнь, и в то же время она ощущала, что летит навстречу чему-то чудесному.

Но вот зеленый огненный тоннель кончился, Молли попала в мир льда, снега и тьмы, и сомнения исчезли. Ее по-прежнему держали крепко, как пленницу, и один из державших крикнул:

— Тащите сюда веревки и повозку. Она ранила Пейта, Кеврада и Таджаро. Придется ее связать.

Значит, она попала в беду — ничем хорошим это кончиться не может.

— Да ведь до Медного Дома всего две лиги!

— За это время она кого-нибудь запросто убьет. Связывайте ее.

— Но Ималлин велел доставить ее невредимой!

Еще чьи-то руки ловили ее брыкающиеся ноги, вцеплялись в локти, запястья, колени…

— Так и не вредите ей! — сказал тот, кто стоял прямо у нее над головой. — Просто свяжите, чтобы она нас не трогала, черт бы все побрал! И где этот бездельник, которого Ималлин нашел, чтобы он сотворил ворота? Там остались наши люди, пошлите кого-нибудь их поторопить, пока он не закрыл створ.

Молли продолжала сопротивляться изо всех сил, но все новые руки цеплялись за ее ноги, плечи, бедра, и, когда она уже просто не могла шевельнуться, мужчины — худые и высокие — потащили ее дальше.

Потеряв возможность отбиваться, Молли полностью расслабила мышцы. Во-первых, нет смысла попусту тратить энергию, а во-вторых, если прекратить сопротивление, может быть, ей удастся усыпить их бдительность и спастись…

— Эй, мастер ворот! — заорал кто-то впереди процессии. — Ты что, не можешь подержать ворота? Мы возвращаемся за остальными!

— От него никакого толку, — проворчал один из тех, кто ее держал. — Не сумел даже доставить нас поближе к городу. С хорошим мастером мы оказались бы чуть ли не во дворе!

И лес мне сегодня не нравится, — отозвался тот, что стоял над головой. — Смотрите в оба.

Молли, одетая в одну лишь фланелевую пижаму, стояла босыми ногами на плотно утоптанном снегу. Как только она прекратила сопротивляться, эта мысль тотчас всплыла в ее мозгу.

— Если вы сейчас же не достанете какие-нибудь ботинки, куртку, а может, даже шляпу и перчатки, — заявила она, — то вам не придется беспокоиться о том, как доставить меня по назначению. Потому что я умру от холода прямо здесь.

Впереди, в темноте, кто-то тащил к ней большое фыркающее животное, а еще дальше громыхали колеса огромной деревянной телеги, вроде тех, что используют фермеры. Но что за тварь в нее запрягли? Не лошадь и не какая-нибудь разновидность коровы… В ней было кое-что от лося, что-то от оленя-карибу, но глаз различал кости в тех местах тела, где ни одно упряжное животное их не имело. По крайней мере Молли таких не видела. А глаза его горели красным адским пламенем.

— Обойдешься без ботинок и без куртки, — заявил тот из похитителей, который и до сей поры говорил больше других. — Поедешь в повозке на сене, под одеялами. А если захочешь сбежать, давай тогда босиком по снегу.

— Нельзя так разговаривать с Води, — вмешался другой.

— Еще никто не знает, Води она или нет, — огрызнулся первый. — Пока что она раздробила ребра Бьяриаллу и сломала Лоину ногу пополам. Води не стала бы так делать.

Молли понятия не имела, кто такая Води. Ну и наплевать.

— А что вы хотите от человека, которого ночью похитили прямо из кровати? — с вызовом спросила она, но они ее уже не слушали, а всей толпой подняли на руки, закинули сзади на телегу, и сами по большей части тоже влезли следом, предварительно обмотав ее щиколотки и кисти мягкой веревкой. Связав Молли, они накрыли ее одеялами и поглубже засунули в солому. Ей стало заметно теплее. Ну, ладно, ей тепло, но когда повозка с лязгом и грохотом двинулась наконец с места, Молли расслышала, как по бокам ее маршируют колонны пеших. Она узнала этот звук: скрип ботинок и поклажи, негромкие проклятия, ритмичный топот множества людей, обремененных оружием и снаряжением. В памяти накрепко засели навыки строевой подготовки. И хотя в ВВС она была все же полегче, чем в сухопутных войсках или морской пехоте, тем не менее Молли в свое время получила достаточную порцию, чтобы понять: ее сопровождает военный эскорт. Что за чертовщина?!

Но похитители ее явно не были солдатами. Слишком они были не готовы к сопротивлению, слишком самоуверенны. Солдаты знают, что всегда может случиться прокол, и готовы к такой возможности. И к тому же эти руки… Она никак не могла забыть их странные прикосновения. Тонкие, горячие, сухие пальцы…

Молли решила, что не станет просто ждать, пока они отволокут ее куда надо, а потом… станут что-нибудь с ней делать. В ВВС ее обучили: при захвате заложников лучший способ выжить — не становиться заложником. Она занялась путами на руках. Настойчивость и привычка терпеть боль сделали свое дело — руки оказались свободны. Но, разумеется, слегка пострадали. Молли чувствовала, как от веревки горят кисти, чувствовала боль царапин там, где металлическая основа шнура, спрятанная под мягкой оболочкой, содрала кожу. По рукам скатывались капельки крови, там становилось жарко и влажно, но Молли предпочла не обращать на это внимания.

Обернуть каждую ногу одеялом и закрепить веревкой, думала она. Разумеется, не ахти какая обувь, но домой добраться можно. Еще одно одеяло превратить в пончо, разнести эту колымагу и вернуться домой… Она сориентируется по следам на снегу.

Но была одна маленькая деталь, о которой она пыталась не думать, пока сражалась с похитителями, освобождала руки и ноги, наматывала одеяла и привязывала их к ногам. С тех пор как они выбрались из огненного тоннеля, она не слышала звука ни единой машины, не видела ничего, даже отдаленно похожего на электрический свет, не слышала гула ни одного самолета. В темноте Молли различала смутные силуэты деревьев и ничего больше. Даже на небе, набухшем снеговыми тучами, не было ни звездочки.

У Молли появилось дурное предчувствие, что, если ей даже удастся сбежать от марширующих рядом с повозкой солдат и по следам вернуться к месту, где она вышла из огненного тоннеля, его может там не оказаться. Она весьма и весьма опасалась, что другого пути домой нет.

Молли прислушивалась к речи погонщиков и понимала ее без малейших усилий, но, анализируя произношение, она заметила, что слова слишком насыщены гласными, звучат протяжно и как-то не по-английски. И это ощущение вцепившихся в нее пальцев… Они были не только слишком сухими, слишком горячими и слишком тонкими… Они были какими-то неправильными. Молли прикрыла глаза, выровняла дыхание и попыталась вспомнить, понять, в чем же там дело. И поняла. На этих ухвативших ее руках было слишком много пальцев! И еще… Когда она дралась за свою свободу, то удары локтей попадали в ребра в таких местах, где ребрам быть вовсе не положено.

Когда взошло солнце — или просто процессия оказалась там, где горели огни, — у Молли возникло предчувствие, что она едва ли придет в восторг от внешности похитителей, когда разглядит их получше. Она уже позволила себе по-настоящему обдумать положение и пришла к выводу, что вряд ли она сейчас на Земле и вряд ли ее похитители — люди.

Наконец Молли подготовила свою импровизированную обувь, надела и завязала пончо из одеяла. Но пока осталась на месте. Еще не время. Она уже готова бежать, если представится случай, но не в темный, ледяной лес без троп, когда надвигается вьюга, а никаких признаков цивилизации не видно.

Она откинулась на солому и под теплое покачивание повозки задремала.

Звуки бегущих шагов и гневные голоса вырвали ее из полусна. Ага, спор! Знай она, куда надо бежать, то лучшего времени и не придумаешь — пока тут ругаются, она могла бы тихонько ускользнуть и растаять в ночи. Но вот кто-то запрыгнул в повозку и оказался совсем рядом с Молли.

Этот кто-то стянул одеяла с ее лица. Тьма, не смягченная светом ни звезд, ни Луны, ни какого-нибудь искусственного источника, позволила ей увидеть не больше, чем она видела под одеялом. В лицо ей ударил снежный вихрь, взъерошил волосы — очевидно, начинался буран.

— Води! — вскричал человек. — О, Води! Я принес к тебе своего ребенка! — Он опустился на колени у ее ног, и Молли разглядела белый сверток у него на руках. Крохотный. Неподвижный. Молчащий.

Человек положил сверток рядом с Молли, а сам прижался лбом к укрытому соломой дну повозки.

— Она умирает, Води! Ты можешь спасти ее единым твоим словом, единым прикосновением! — запричитал он.

Молли не могла вымолвить ни слова. Могла только отвернуться, но внезапно на нее нахлынул приступ дикого гнева и она закричала:

— Твои соплеменники похитили меня! Связали! Держат в этой холодной повозке весь день и полночи, не дают ни пить, ни есть! И ты просишь меня тебе помочь?! А мне кто поможет?

Человек ничего не ответил. Вместо этого он протянул руку и коснулся ее пальцев.

— За три дня у меня умерло четверо детей. Эвилла — последняя. Я прошу у тебя только одно слово, одно слово и все! Единое твое слово излечит ее, спасет, и мы с моей подругой не потеряем все, что нам дорого! Прокляни меня, и я с радостью приму твое проклятие, даже если оно несет смерть. Но подари одно слово умирающему ребенку.

Молли внутренне сжалась. Половина ее души дрожала от страха и ярости, но из второй половины восставало осознание: то, что сейчас перед ней, это и есть ее работа, сама суть ее личности.

Молли протянула руки, и мужчина передал ей девочку. Молли коснулась сухой кожи на лице Эвиллы и ощутила страшный жар детского тельца, окоченелость обтягивающей кости кожи, как у мертвеца. Но не ощутила, как всегда бывало в присутствии больных, страдающих, умирающих, той боли, которую испытывает несчастный. Ее щека коснулась носика ребенка, и Молли почувствовала быстрое и горячее дыхание, которое убедило ее, что девочка еще жива.

— Я не ощущаю ее болезни, — проговорила Молли.

— Она очень больна, она умирает.

— Ты не понял. Я не чувствую ее боль. Если я не чувствую того же, что и она, я не знаю, как ей помочь.

— Пожалуйста, ну пожалуйста! Она — последнее, что у нас с ее матерью осталось!

Молли прикрыла глаза, пальцы ее, все еще прижатые к щеке Эвиллы, сильно дрожали. С самого детства Молли помогала больным, вбирала острые лезвия и разящие осколки их болезней, склонившуюся над ними смерть в свое тело, их ужас и боль стекали по ее жилам. Теперь же она ничего не чувствовала. Сочувствие к несчастному отцу — да. Озлобление на собственное положение — тоже да. Но никакой боли. Никакого страха. Никакого… яда.

— Исцелись, — прошептала Молли, по-настоящему ни на что не надеясь и не ожидая, что ее действия принесут реальную пользу, охваченная лишь непонятной решимостью помочь, если помощь будет в ее силах. Она дотронулась до лица девочки.

В точке, где ее пальцы коснулись кожи Эвиллы, появилось крохотное пятнышко зеленовато-белого пламени и стало расширяться. То самое пламя из зеленого тоннеля, который привел ее сюда. Оно потрясло и ужаснуло Молли. Женщина отдернула руку, но связь не прервалась. Прохладный, живительный поток, мощный, словно река в половодье, кружился вихрем, омывая ее и ребенка, вливался в девочку и изменял клетку за клеткой, молекулу за молекулой, замещая больное здоровым, слабое — сильным, умирающее — жизнеспособным, смывая с нее смерть, как будто смерть — просто пятнышко налипшей грязи. Он наполнял ребенка жизнью, такой трепещуще-чистой и полной энергии, как в самый миг творения. Молли, пораженная этой невероятной силой, этой немыслимой магией, перестала дышать. Она чувствовала, что прямо из ничего вызвала этот тайфун, вызвала богов и дьяволов, приказала им плясать перед ней, и они подчинились. Она купалась в волнах этой таинственной силы, которая обнимала и ласкала ее. А потом она вгляделась, впервые по-настоящему вгляделась в лицо ребенка, который лежал у нее на руках, окутанный зеленоватым пламенем и сияющий, словно ядро чуждого солнца.

При виде этого лица все ее страхи обернулись реальностью.

Она видела не болезнь и не уродство. Единственный взгляд на крошечное создание заставил все ее нутро болезненно сжаться. Девочка была прекрасна. Но она не была человеком. Ее глаза, раскосые, как у сиамской кошки, и огромные, как лимоны, были целиком изумрудно-зеленого цвета и не имели ни склер, ни зрачков, ни радужной оболочки. Они походили на два неограненных изумруда, сверкающих на скуластом темном личике, одновременно прекрасном и пугающем. На крохотной детской ручке, выбравшейся из одеяльца, было слишком много пальцев, а в каждом пальце — слишком много суставов. Молли посмотрела на ее отца, и ей ответил взгляд таких же в точности глаз на таком же заостренном лице с непривычными, чужими чертами.

А потом последняя капля яда вымылась из тела девочки, и пронизывающий Молли зеленый огонь, более ненужный, опять скрылся в сердце Вселенной, которая его породила. Животворное пламя угасло.

Девочка села, огляделась и с поразительной скоростью издала серию протяжных звуков. Молли все поняла: звуки выражали протест. Дитя оттолкнуло Молли и протянуло ручки к отцу.

Молли слышала, как мужчина всхлипнул. Голос его звучал пронзительно, и, будь это человек, Молли решила бы, что он подавился. Но она поняла. Отец прижимал к себе дитя с такой силой, словно хотел втянуть его в самое сердце. Не унимая рыданий, он проговорил:

— Мне надо отнести ее домой, забрать с этого холода. — На секунду он оторвался от своей дочери, взглянул на Молли и добавил: — Когда я буду тебе нужен, я приду. Клянусь.

Потрясенная Молли с недоумением смотрела на свои руки, как на чужие. От их прикосновения возникло зеленое пламя, а какое-то нечеловеческое создание поклялось ей служить. Молли хотелось закричать, а еще лучше — упасть в обморок, но вместо этого она прошептала:

— Отведи меня домой.

— Ты среди друзей, — ответил он. — Доверься нам. Сейчас ты отправишься в свой замок. Ты будешь богиней, Води! И если я тебе понадоблюсь, просто позови меня, скажи: «Йенер, Йенер», произнеси свое повеление, и я явлюсь. — Он снова притянул к себе дочь, быстро спрыгнул с повозки и убежал.

Молли откинулась на солому. Она слишком устала и отупела от впечатлений и сейчас просто лежала и смотрела в пустоту. Не было сил даже снова укрыться одеялом. Она с самого начала заподозрила правду, но теперь поняла, какая громадная и угнетающая разница кроется между догадкой и уверенностью. Она оказалась вовсе не в какой-нибудь стране третьего мира, она — не политический узник, не заложница террористов, действующих ради неких идеологических утопий.

Она испытала огонь зеленого пламени, но не чувствовала боли.

Молли Мак-Колл разглядывала свои руки и пыталась понять, что с ней происходит. Тоннель из зеленого пламени, странные, чужие создания…

Вокруг с тихим шорохом падал снег, но сквозь это мягкое шуршание Молли вдруг различила какой-то другой, неуместный здесь звук. Бейсбольная бита бьет по кожаной куртке. Но медленно. И сверху.

И тут, без всякого предупреждения, сопровождающие выхватили ее из повозки и молча, словно привидения, на руках потащили к лесу.

Сзади началось нечто невообразимое, слух улавливал лишь невнятные вопли: «Рроны, рроны!» Хлопали гигантские кожаные крылья, рокочущий рев сотрясал окрестности — осыпался даже снег с ветвей, а у Молли от него заложило уши. Лязгал металл, неслись крики раненых и умирающих, стояла вонь испражнений, тошнотворный запах крови.

Спасители уронили Молли на землю и стиснули ее с обеих сторон.

— Ни звука, — прямо в ухо прошептал чей-то голос. Но кто бы ни был этот советчик, он зря рисковал выдать себя шепотом, Молли прекрасно слышала, какой ад царит у них за спиной, и никак не собиралась привлекать к себе внимание — это было бы как броситься в огонь из любопытства: посмотреть, что будет. Она, как могла, пыталась спасти свою жизнь: дышала ртом, потому что так получалось тише, расслабилась и стала прикидывать, что делать, если их все-таки обнаружат. Будь у нее «М-16» с тысячью патронов, от нее был бы толк, но в данный момент у нее имелись лишь две обернутые одеялами ноги, две голые руки и ни одной единицы какого бы то ни было оружия. А то, что обрушилось на караван, было огромным. Действительно огромным.

Молли чувствовала, как дрожат охранявшие ее существа. В рокочущем позади реве слышались слова, но непонятные. Деревья сотрясались от пушечной канонады, повозки и тягловые животные кувыркались в воздухе и падали в лес рядом с укрытием Молли и ее похитителей. Люди орали, бились, погибали, слышались крики, все слабее и слабее, потом их не стало совсем.

Воздух снова наполнился громом кожаных крыльев, а страшный рев смолк.

И стало тихо.

Шорох снежинок, постукивание ветвей в зимнем лесу — и ни всхлипа, ни шепота, ни стона, ни слабой мольбы о пощаде.

Не двигаясь, Молли долго лежала между двоих охранников, которые унесли ее в лес из повозки. Потом она ощутила, как они зашевелились, села, стянула с лица одеяло и посмотрела сначала на одного, затем на другого.

— Рроны, — еле слышно произнес тот, что слева. — Они почувствовали исцеление, и они пришли.

Второй сказал:

— Теперь тебе придется идти пешком. Повозок больше не будет. Но ты должна остаться с нами. Рроны могут проверять дороги. Тебе нельзя попасть к ним в руки.

— А помочь тем, кто еще жив? — возразила Молли. — Раненым?

— Рроны не оставляют раненых. Все погибли.

— А такие, как мы?

— Если кто-нибудь спрятался, вместо того чтобы защищать тебя, то лучше ему отдаться на милость рронов, чем вернуться в Медный Дом.

Один из них наклонился, осмотрел ее ноги, увидел, что она больше не связана и не боса, потом проверил руки. Молли слышала, как он тяжело, со свистом дышит и внимательно смотрит ей в глаза.

— Нас осталось только двое, — наконец произнес он. — Ты пойдешь с нами?

Молли прочистила горло и выдавила:

— Да. — Сейчас она чувствовала себя спокойно. — Сколько людей погибло? — спросила она, пока сопровождающие вели ее прочь от дороги в глубину леса.

— Больше сотни. Другие из нашего отряда придут завтра и уберут тела, чтобы йариши не утащили их на продажу. Или не съели.

Молли решила, что этой ночью она не станет сбегать. Немного осмотрится.

Лорин Дейн соскребла с древнего зеркала последние крошки черной краски, еще раз помянула недобрым словом неизвестного вандала, который испоганил такую ценность, вздохнула и встала. От долгого сидения на корточках затекли ноги. Лорин потянулась. Колени хрустнули. В спине тоже что-то затрещало. Да, тридцать пять — совсем не то, что двадцать пять. Она прекрасно сознавала, что с годами становится умнее, но в то же время физически сдает с не меньшей скоростью. Пожалуй, годам к семидесяти она станет мудрой, как змий, но настолько дряхлой, что вряд ли сумеет воспользоваться знаниями, доставшимися столь тяжким трудом.

Однако зеркало теперь выглядит действительно великолепно! Во всю высоту задней стены холла — не менее десяти футов, — в резной деревянной раме из тех, что в причудливых завитушках собирают обильную пыль, но если их протереть маслом, выглядят просто замечательно. Разумеется, оно слегка не на месте — слишком роскошная вещь для холла в старом фермерском доме на юге. Но ведь это зеркало было здесь всегда. Лорин помнила, какой ужас оно наводило на нее в детстве, как по ночам она боялась даже близко к нему подойти и как вглядывалась в него днем, уверенная, что в этих серебристых глубинах скрываются привидения.

Она улыбнулась детским воспоминаниям; собственная улыбка в зеркале показалась ей весьма привлекательной, и Лорин не отказала себе в удовольствии слегка погримасничать. Это зеркало всегда было снисходительно к внешности тех, кого оно отражало. Совсем не то, что зеркало в ее старой квартире. То всегда норовило добавить ей фунтов двадцать весу, а лицу, независимо от времени суток и освещения, — придать мрачный зеленоватый оттенок. Пожалуй, для своих лет она выглядит еще очень прилично. Никакой седины в волосах, да и настоящих морщин нет, хотя, присмотревшись, можно догадаться, что через несколько лет у нее наверняка появятся «гусиные лапки». Зато если стать боком, то видно, что живот у нее абсолютно плоский, да и зад в джинсах выглядит очень пикантно. Последний год выдался нелегким, но оставил след только в душе, а не на внешности.

Лорин всмотрелась в отражение своих глаз, и слабый отсвет зеленого огонька блеснул ей в ответ. Сердце бухнуло и пропустило удар. Нервно улыбнувшись, Лорин обернулась и оглядела холл. Где же источник этого света? В окошках по обе стороны входной двери ничего особенного не было видно. Обычный ноябрьский день в Северной Каролине. Дубовая поросль все еще окутана золотисто-коричневой листвой. Березы уже голые. Кожистые листья магнолий настолько темны, что кажутся черными. В глубине светлого, но бледного неба тянется несколько длинных белых шлейфов, а западную часть небосклона затянули мелкие, словно рыбья чешуя, облака. Отец Лорин называл их небесной макрелью. Никакого движения, только синяя сойка перелетает с ветки на ветку. Вот она вспорхнула и уселась на кормушку, которую Лорин повесила на кедр сразу, как только переехала. Птица смотрит настороженно, словно опасается, что Лорин оспаривает ее право на зернышки и семечки в кормушке.

Улица была абсолютно пустынной. В доме напротив — тишина. Нет даже детей, носящихся по дворам, выплескивая нерастраченную в школе энергию. И никакого зеленого света. Лорин почувствовала, как на затылке чуть шевельнулись волосы, и вздрогнула. Она снова повернулась, но на сей раз невольно отвела взгляд от зеркала, как делала маленькой девочкой, однако, поймав себя на этом, вновь решительно заглянула в глаза своему отражению.

Опять зеленый отблеск. Всего только крошечная искра, чуть заметный огонек, но кажется, что идет он из глубины зеркала.

И она подумала, что, естественно, покрытие этих старых зеркал со временем трескается и, видно, одна из чешуек отражает свет под необычным углом. Если передвинуться… ага, вот сюда, то уже не будет видно…

Слева, из-за спины ее отражения, внезапно взметнулся столб зеленого огня, яркого, словно застывшая на миг молния. Сердце бешено заколотилось, во рту пересохло. Лорин машинально отступила назад. Ну, это уж точно произошло не от коррозии амальгамы.

Лорин казалось, будто зеркало притягивает, манит ее. И хотя сейчас она перепугалась так, как и в детстве пугаться не приходилось, она все же шагнула вперед, заглянула в глубину глаз своего отражения и вновь увидела там игру зеленоватого пламени. Глаза-отражения лучились светом, прекрасным, гипнотическим и почему-то очень доброжелательным. Лорин протянула к зеркалу руку и почувствовала, как завибрировало и нагрелось стекло под сплющенными кончиками пальцев.

Вокруг нее заструились воспоминания, воспоминания об огне, который обнимал не обжигая. О смутных тенях, танцующих в мягком зеленоватом свечении мерцающего, ласкового пламени. О колышущихся до самого горизонта лугах, с белыми и алыми волнами высоких — в человеческий рост — цветов. О молодой темноволосой женщине в белом платье с широкой юбкой, по которой разбросаны громадные красные маки. В белых туфлях с высокими каблуками и острыми носами. Высокие, смеющиеся голоса зовут ее идти играть, играть, играть… И губы Брайана, целующие ее в шею. Его глубокий голос, шепчущий в самое ухо, что скоро он вернется…

В комнате, проснувшись, заплакал Джейк.

Лорин отшатнулась от зеркала. Чары развеялись. По щекам катились крупные слезы. Горло сдавило болью. На лице женщины в зеркале отразились растерянность, недоумение, обида, словно ее вернули от самых ворот рая.

Лорин отвернулась и бросилась прочь. Влетев в гостиную, она схватила Джейка на руки, прижала к себе, стала гладить по головке и ворковала, ворковала, ворковала: все хорошо, все хорошо, все хорошо, пока ее собственное сердце не унялось, а руки не перестали дрожать.

Успокоившись, Лорин отнесла ребенка в его новую комнату, чтобы поменять подгузник, но проделала для этого необычно длинный путь: через столовую, кухню, прихожую и по боковой лестнице, мимо штабелей коробок и ящиков, ожидающих, пока их разберут. Лишь бы только не проходить с ребенком на руках мимо зеркала.

Глупые суеверия, уговаривала она себя, поднимаясь с двухлетним ребенком по узкой и неудобной боковой лестнице. Детские страхи. Почему бы не подняться с Джейком по парадной лестнице? Да ни почему! Просто она устала! Нелегкий переезд, перемены, на которые она наконец решилась, неопределенность, препятствия, воспринятые ею как вызов судьбы, — все это утомило, издергало, измотало ей нервы. Ну и обстановка, конечно. Вспомнились прошлое, детские страхи, вот разум и сыграл с ней нелепую шутку. В следующий раз, когда она будет смотреть в зеркало, она наверняка не увидит ничего необычного. Тридцатипятилетняя женщина, отцовские темные волосы, зеленые, как у матери, глаза… Дом, где прошли ее детские годы… Свет, отразившийся от входной двери…

Но где-то в дальних закоулках разума гремел гром, сверкали зеленые молнии, освещая чужой, неземной пейзаж, высокие голоса все звали, звали и звали ее идти играть. И ждал Брайан. Где-то там ждал Брайан.

— Мама, пазяльтя, кусить! — Джейк устал стучать деревянной вилкой по кастрюлькам и теперь стоял позади нее с жалобной миной на круглом личике. — Пазяльтя, броколи! — Последнее слово выговорилось отлично, с равными ударениями на всех трех слогах: Бра-Ко-Ли. — Пазяльтя, песенье!

Лорин подняла голову от полуразобранной коробки с посудой и пыльной рукой отбросила волосы со лба. По привычке она глянула туда, где над раковиной у матери висели часы, но, разумеется, их не было. Вообще ничего не было из вещей, которые обитали здесь десять лет назад.

— О'кей, обезьяныш. «Кусить» так «кусить». Не хочешь мне помочь?

Он хихикнул.

— Неа… — И стал пятиться, готовый броситься наутек, если мама вздумает все же настаивать.

Ну да, два года. Возраст, когда ребенок все превращает в испытание, провалиться на котором может только мама. Лорин частенько слышала, как другие матери рассказывают ужасные истории о своих двухлетних детях, и всегда полагала, что столь дурное поведение объясняется одними лишь педагогическими просчетами рассказчиков.

Но Господь найдет способ проучить тех, кто тешится подобными мыслями. Он посылает им детей вроде Джейка и говорит:

— Ну что ж, действуй, раз ты такая умная!

Лорин улыбнулась ребенку и тоном, как будто он ответил «да», ласково проворковала:

— Ты мое солнышко, пойди принеси мне брокколи из холодильника. — И сразу повернулась к нему спиной, а через секунду услышала, как хлопнула дверь холодильника, и вот он уже протягивает ей два соцветия брокколи. — Спасибо, дорогой, — поблагодарила Лорин, — а теперь надо подмести пол. Пойди принеси веник и совок.

Разумеется, никакой пол ей подметать не требовалось. Все равно что заставить его покрасить дом… Оба дела будут выполнены с равной эффективностью. Но ему нравилось подметать, он с удовольствием гонял бы пыль по полу весь день, особенно если разрешить ему взять совок. Ну а если по ходу дела он что-нибудь уронит — что ж, потому она и не ставит ничего бьющегося ниже шести футов от пола.

Мальчик восторженно взвизгнул:

— Паметать! — И бросился искать веник.

Лорин слышала, как маленькие ножки топают по старому линолеуму. Потом другой звук — это он стукнулся обо что-то деревянное. Снова о дерево. Детская дверца не позволит ему сойти с парадных ступенек, заднее крыльцо ей видно из окна, к тому же Лорин не распаковала пока ничего из вещей, которые ему не следует трогать. Так что пусть бежит. Она достала пароварку, положила туда брокколи, добавила стакан воды, закрыла кастрюлю и поставила ее на дальнюю конфорку.

Плита новой модели, отметила она, совсем иная, чем была у родителей. Стиль «белое на белом», в тон холодильнику, микроволновке, посудомоечной машине и светлым шкафам со стеклянными дверцами, которые заняли место старомодного соснового гарнитура времен ее матери. Ладно, лишь бы не прежний цвет авокадо. Но все равно, она, пожалуй, предпочла бы жить в окружении древнего гарнитура осточертевшего цвета, чем видеть, как предыдущие владельцы дома переделали кухню. Хорошо, что им пришлось уехать так скоро и больше они ничего не успели поменять.

Что-то Джейк слишком затих.

— Джейк, — крикнула она, — неси веник! Но звука шагов не последовало. Значит, он нашел что-нибудь интересное. Наверняка решил залезть в одну из коробок, которые Лорин сложила у входной двери. В отличие от нее он до сей поры просто обожал двигаться.

И тут она вспомнила, что оставила веник и совок в холле у самого зеркала. Сметала чешуйки краски, когда очищала поверхность зеркала, чтобы они не прилипали к старому деревянному полу. У нее мурашки побежали по спине. Лорин истерично завопила: — Джейк! Иди сюда! И услышала его смех и веселое: — Пливет! Лорин перескочила через коробку, босиком, в одних чулках, проехалась по скользкому полу, бегом обогнула угол и увидела, как он стоит, вглядываясь в темное стекло, улыбается и растопыренной ладошкой тянется к чему-то в глубине зеркала.

— Нет, Джейк! — закричала Лорин и прыгнула к нему.

Он обернулся, испугавшись не зеркала, а ее внезапного и нелепого появления из кухни. Личико его сморщилось, он заплакал.

— Мальчик, — всхлипывал Джейк, тыча пальчиком в зеркало. — Мальчик!

Лорин тоже посмотрела на зеркало. Никакого зеленого света. Никаких чудовищ. Нет ни поля с алыми и белыми цветами, ни хорошенькой женщины в платье, как у Джеки Кеннеди, и в легких летних туфлях. И Брайана тоже нет. Одна только идиотка в джинсах и сером свитере с ребенком на руках.

Джейку нравился мальчик в зеркале. Он всегда любил разговаривать с мальчиком в зеркале.

Она передвинула его себе на бедро, нагнулась, подхватила веник и совок и с колотящимся сердцем и трясущимися руками отнесла ребенка и принадлежности для уборки на кухню. По дороге, повинуясь внезапному импульсу, она ткнула локтем в выключатель, холл за ее спиной озарился ярким светом.

Это чтобы Джейк не упал в темноте и не ушибся, сказала она себе.

Все правильно.