"Приключения-84" - читать интересную книгу автора8Жизнь продолжалась, будто ничего не произошло. Тело Мировича сожжено вместе с эшафотом, и прах развеян по ветру. Зашагали в Сибирь солдаты его команды — кто остался жив после шпицрутенов, и след их навсегда затерялся. Даже имен их до нас не дошло. Никто не знает точно, где преданы земле кости Ивана. Как курьез стоит вспомнить, что через двадцать четыре года Иван Антонович вдруг воскрес и объявился в Риге. Он уверял, будто еще в 1762 году комендант Шлиссельбургской крепости Ребиндер (так он исковеркал понаслышке фамилию Бередникова) якобы пришел к нему в камеру, пал перед ним на колени и отчаянно сказал: «Ищи случая и спасай себе жизнь. Я на твое место человека похожего на тебя сесть в темницу уговорил...» Иван бежал, и вместо него, как потом ему говорили, посадили некоего «из чухон, именем Петр, который, как он после слышал, стражею заколот». А он, якобы благополучно бежавший Иван, долго странствовал по России, пока вот не решил у герцога Курляндского Бирона, сына бывшего всесильного временщика, выяснить «в точности: каким образом он свержен императрицею Елизаветою с престола...». По приказу Бирона самозваного Ивана заковали по рукам и ногам и отправили в Петербург. Там быстренько выяснили, что на самом деле он кременчугский купец «Тимофей Иванов сын Курдилов, бежавший по причине долгов» и что о нем уже «в свое время соответствующее решение воспоследовало». И лже-Иван исчезает в безвестности, из которой на миг так неожиданно вынырнул. Поистине шлиссельбургская нелепа... Но до сих пор над ней размышляют историки. Почему-то не дает она покоя и мне — роюсь, ищу в архивах. Почему заинтересовала меня эта давняя история, почему решил я о ней написать, напомнить? Причин, пожалуй, несколько. Прежде всего обидно за отечественную историю. Она ведь славна и богата не только великими событиями и делами. Не беднее иных наша история и увлекательными, интригующими загадками, еще не разгаданными тайнами. А многие ли о них знают? Сколько в ней занимательных страниц, о которых стоит напомнить! Разве мало было у нас таинственных узников, ловких самозванцев или находчивых, никогда не теряющихся гвардии капитанов, успешно выполнявших, да еще в одиночку, без друзей, задания куда посложнее тех, которые придумал для своих мушкетеров Дюма? Беспокоит и требует, чтобы не забывали о ней, судьба «к несчастью рожденного» Ивана. По-моему, она куда драматичнее участи всем известного хотя бы понаслышке или по роману того же Дюма загадочного узника французских секретных тюрем, прозванного Железной Маской. А этот узник — в маске сермяжной и каменной? Еще за девять лет до своего рождения оказаться обреченным на пожизненное заточение в полутемном сыром каземате и на такую нелепую, глупую смерть! Можно ли представить судьбу трагичней? А участь солдат, пошедших в ту ночь с Мировичем на приступ и безвестно сгинувших под шпицрутенами или в Сибири? Среди них и тот, безымянный, который сказал: «Не ходи, батюшка, заколют вас, а пропусти нас наперед...» И конечно, не дает мне покоя загадочная улыбка Мировича. Его непонятное поведение на допросах и на эшафоте. Хочется разобраться в этой темной истории до конца. Предположение о том, что Мирович действовал не самостоятельно, а был марионеткой в чьих-то ловких руках, выполнял чужой хитрый замысел, многие высказывали уже сразу после опубликования манифеста. «Нельзя выразить, — доносил из Петербурга секретной депешей своему правительству один из дипломатов, — как смело и резко даже и простолюдины рассуждают публично об этом событии». Уже и тогда молва называла Теплова, как главного закулисного режиссера провокации, явно имея для этого основания. Рукой Теплова с первых дней воцарения Екатерины написаны все указы и секретные инструкции, касавшиеся узника. Все шло через него, а что за человек был Теплов, мы знаем: «из-за денег на все дела себя употреблять позволявший»... Но записывать все эти толки, понятно, побаивались. До нас дошла лишь ничтожная часть их. Более откровенно обсуждали «шлиссельбургскую нелепу» за границей. Ядовито иронизировали проницательные Вольтер и Даламбер. Слухи из Петербурга пересказывались в газетах многих стран. Екатерина не выдержала и даже стала оправдываться, огрызаться. Особенно выводили императрицу из себя язвительные замечания насчет путаного манифеста. «Вы рассуждаете о манифесте, как слепой о цветах, — писала она госпоже Жоффрэн. — Он был сочинен вовсе не для иностранных держав, а для того, чтобы уведомить Российскую империю о смерти Ивана; надобно было сказать, как он умер; более ста человек были свидетелями его смерти и покушения изменника, не было поэтому возможности не написать обстоятельного известия; не сделать этого — значило подтвердить злонамеренные слухи...» Да, дело получилось непредвиденно шумным. Все прошло совсем не так келейно, по-заговорщицки, как рассчитывали. И слухи не утихали. Понятно, до революции историки могли обсуждать эти щекотливые вопросы весьма сдержанно, да и многие документы были им тогда недоступны. Немало споров было о том, существовала ли секретная инструкция с приказом узника живым не выпускать. Екатерина в письмах возмущалась, объявляя все разговоры о такой инструкции «вздорными слухами». Многие историки ей поверили. Дело стало изображаться так: будто существовала какая-то инструкция, данная еще давно, при Елизавете. А Екатерина ничего о ней не знала, была уверена, будто ее отменил еще Петр III. Один историк в 1888 году писал: «Прошло сто лет, и в наши дни эта инструкция признается уже фактом, не только возможным, но и вполне легальным! Одни решительно утверждают, что «офицерам велено было умертвить арестанта при малейшей попытке к его освобождению», другие, признавая такую инструкцию «весьма естественною», прибавляют, что она «вызывалась требованиями государственной безопасности», и хотят уверить нас, будто «правительство, в сущности, не было компрометировано таким распоряжением». Почтенный либеральный историк не может поверить в существование такой инструкции. Негодование его вполне понятно. Уж больно подлое убийство она официально предписывала. Инструкция, как мы теперь точно знаем, была — ясная и недвусмысленная. Потом ее, с другими секретнейшими документами, у Власьева и Чекина отобрали, запечатали в особый пакет и вернули Панину. Через сто тридцать лет она все-таки была найдена в архиве! «...§ 4. Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер без имяннаго за собственноручным ея императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то онаго ни кому не отдавать, и почитать все за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живаго ни кому его в руки не отдавать...» Скрепляющая инструкцию подпись — поперек листа, чтобы не подделали, со всеми титулами: «Действительный тайный советник, обер-гофмейстер, сенатор и кавалер Никита Панин» — не вызывает сомнений. И по тексту совершенно ясно, что Екатерина с инструкцией знакома, она продиктована ею. Только ее приказ может эту инструкцию отменить. Какие еще нужны доказательства?! Воистину, рукописи не горят, как уверял Воланд в «Мастере и Маргарите», и правда все же рано или поздно выходит наружу, как бы ее ни пытались тщательно скрыть! Владимир Васильевич Стасов, имевший доступ к секретным документам, считал, что тайной вдохновительницей заговора была Екатерина II: «Уже тотчас после умерщвления Ивана Антоновича много было споров о следующих двух вопросах: 1. Были ли у Мировича, кроме ничтожных людей, им выставленных, еще другие, более важные соучастники, которые подготовили его и подтолкнули на совершение приписываемого ему одному предприятия и от которых он ждал себе поддержки. 2. Участвовала ли сама императрица каким бы то ни было образом в этом деле. Фактов, прямо и положительно отвечающих на эти вопросы, мы не имеем в настоящее время, но тем не менее нельзя обойти без внимания несколько событий и подробностей, которые теперь в общей своей сложности приводят к убеждению, что на оба эти вопроса можно почти с полной достоверностью отвечать утвердительно (подчеркнуто Стасовым. — «Екатерина могла рассчитывать, что Мирович ее не выдаст: у ней был перед глазами пример Власьева и Чекина, которые, убив Ивана Антоновича под штыками солдат Мировича, уже больше ни на что не надеясь, все-таки лишь наполовину выдали ее приказание. У Мировича же было еще столько надежд впереди», — считал Стасов. Становится ясной и вся вообще сумбурность, непродуманность, наивность заговора Мировича, смехотворная пустяковость и вздорность его мотивов: придумали кое-как общими силами, явно наспех, на скорую руку. Чего было особенно ломать над этим голову? В самом деле, замысел сумасшедший. За него Мировича, действительно, следовало не судить, а лечить как душевнобольного. Однако... Безумный план? Но в этом безумии проглядывает, если вдуматься, безупречная логика. Этот план и не должен был удаться, боже упаси! Важно было только подставить Ивана Антоновича под шпаги Власьева и Чекина. Становится понятным, почему Мирович не пытался бежать, когда увидел, что Иван убит и его замысел рухнул, хотя у него были для этого все возможности. «Ничто не мешало Мировичу спастись бегством, — отметил один проницательный историк. — При нем были ключи крепости... Если бы Мирович по собственному побуждению решился на освобождение Иоанна, если он в самом деле был виноватым, если он не совсем так же, как и убийцы Иоанна, имел право ссылаться на полученные свыше инструкции, — он непременно попытался бы бежать». Логично! И наконец разъясняется самое подозрительное: почему Мировича не пытали? Пытки считались в те времена самым надежным и быстрым методом расследования. Они были широко распространены. На сей счет существовали отнюдь не секретные, а обнародованные для всеобщего устрашения инструкции с детальными указаниями вроде: «наложа на голову веревки и просунув кляп, вертеть так, чтоб пытанный изумленный бывает»... Правда, вскоре после своего воцарения Екатерина выступила в Сенате с трогательной речью. Ее, конечно, не стенографировали, и она известна нам в кратком изложении, как была записана в «Журналах Сената». Императрица призывала, наверное, с дрожью в голосе: впредь преступников обращать к чистому признанию больше милосердием и увещанием, нежели строгостью и истязаниями. И тут же делала характерные для нее хитрые оговорки. Дескать, всех тех, какие «дойдут до пыток», надо прежде поручить увещевать ученым священникам, дабы те добились от них признания. Но ведь такие священники далеко не в каждом городе найдутся. «Тартюф в юбке и короне» предусмотрел и это. На сей случай, говорила императрица, следовало сочинить особую книжицу — этакий учебник увещевания, чтобы с его помощью уговорами мог заниматься любой палач. Ее ханжеское двуличие проявилось и в том, что никакого официального указа на сей счет, как, естественно, следовало бы, Екатерина не дала. Только речь произнесла, явив миру свое человеколюбие. Но слова ведь, как известно, к делу не подшиваются. И при желании их всегда можно запамятовать... Ну а если увещания не помогут? «Стараться, как возможно при таких обстоятельствах, уменьшить кровопролитие, если же все средства будут истощены, тогда уже пытать». Какое иезуитское повеление! Ведь пытки таким образом не только не запрещались, как она это изображала, наоборот, они узаконивались — только с соблюдением весьма несложного ханжеского ритуала. И генералу Веймарну, который вел следствие, и большинству судей казалось совершенно невероятным, чтобы Мирович не имел сообщников. Вырвать у него с помощью пытки их имена казалось вполне естественным. Ведь преступника уже увещевали несколько раз такие ученые люди, как барон Черкасов и архиерей ростовский Афанасий. Увещевали, а он не покаялся. Наоборот, издевается. Мы знаем, какие страсти разгорелись на заседаниях суда при обсуждении вопроса о пытках. Дело доходило чуть ли не до драки между попами и почтеннейшими вельможами. И все-таки Мировича не пытали. Почему? Думается, ответ может быть лишь один: чтобы он в самом деле не назвал каких-то имен. Не рассказал о тайных переговорах с людьми, чьи имена всячески старались скрыть. И сколь ни могущественны были братья Панины и граф Орлов, защищавшие Мировича от пыток, им бы это не удалось, если бы не вмешалась, как мы это знаем, сама императрица, хотя ей страшно этого не хотелось. Но пришлось. Только она могла положить конец спорам, предусмотрительно приказав, чтобы они не оставили никаких следов в архивах. Мне кажется, именно тут главный психологический ключ к разгадке казавшегося всем таким непонятным, поразительным и странным поведения Мировича на суде, на допросах и даже на эшафоте. Давайте попробуем вникнуть в ход его мыслей и переживаний. Наверняка не один раз еще на первых допросах его стращал пытками генерал Веймарн. Но пытать не стали. Что должен был подумать Мирович? У него одна надежда: на тайных всемогущих покровителей, обещавших ему верную защиту. То, чего они хотели, свершилось: Иван убит. Он, Мирович, ведет себя честно: никого не выдал, ничего лишнего не говорит. И его высокие покровители тоже вроде свое слово держат: не дали Веймарну его пытать. Конечно, Мирович воспрянул духом и осмелел. Вот почему он так дерзко держал себя на суде. И опять его не пытают, хотя почти все разъяренные судьи этого требуют — какие большие люди, какие знатные вельможи! Но ничего у них не получается, и это окончательно вселяет в Мировича твердую уверенность, что он будет непременно всесильными своими заступниками обережен, спасен! Конечно, его освободят — пусть в последний момент, если так надо. Теперь он неколебимо убежден в могуществе тайных покровителей. Какой сделан хитрейший, тончайше продуманный ход, чтобы он не проговорился и никого не выдал даже на эшафоте! Знала ли Екатерина, что Мирович старается для нее, выполняя зловещий план Панина и Теплова? Стасов был в этом уверен: да, несомненно. Любопытные догадки насчет этого высказал В. Соснора в повести «Две маски». Он считает, будто Екатерина даже сама обсудила все детали провокации, дав Мировичу тайную аудиенцию! Мне кажется такое решительно невозможным. Думаю, наоборот: если Екатерина даже о чем-то догадывалась, то знать об этом точно и в подробностях не хотела. Такой у нее был ханжески-лицемерный характер. Конечно, она догадывалась, что Панин и Теплов готовят ей какой-то приятный сюрприз. Тут все шло хитрым и тонким путем чтения невысказанных мыслей и затаенных желаний, в чем приближенные «Тартюфа в юбке» были великие мастера. Екатерина наверняка делала вид, будто ничего не знает и ни о чем не догадывается: так ей было потом удобней избавиться от необходимости награждать оказавших ей такую услугу. Она вообще не любила постоянно видеть вокруг людей, которым была многим обязана и слишком много знавших. Теплова вскоре назначат сенатором, но от себя императрица его отдалит. Панина Екатерина возведет в графское достоинство. До конца жизни он будет занимать почетные посты при дворе. Но советоваться с ним императрица станет все реже, предоставив графу Панину удовлетворяться как будто бы важной, однако пока малодейственной миссией воспитателя будущего наследника престола, нелюбимого и боящегося ее сына Павла.
И все же: так ли обстояло дело, как мной рассказано? Будем осторожны и назовем это повестью-гипотезой. Много загадочного в заговоре Мировича — и остается неразгаданным до конца и поныне. О многом можно строить только догадки и предположения. И никто, к сожалению, не может их окончательно подтвердить, как, впрочем, и опровергнуть. Мирович сквозь века продолжает загадочно усмехаться... |
||
|