"Хроника пикирующей России. 1992-1994" - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Новая демократическая интеллигенция: старые болезни

Интеллектуально-психологическим мотором и пока что главной социальной базой перестройки является демократически настроенная интеллигенция. В условиях раскрепощения духовных (а теперь уже и экономических) сил наша интеллигенция быстро развила большую пассионарность, и от ее философских устоев, от норм и стандартов ее действий будет во многом зависеть ход событий. Это тем более важно, что в политической связке с интеллигенцией выступает нарождающийся энергичный и сильно криминализованный класс предпринимателей. Гибкость принципов, внерелигиозность и легкая политическая ангажируемость интеллигенции могут превратить этот союз в мощную социальную силу с неведомыми, но разрушительными качествами.

Иные по ориентации, но сходные по структуре явления наша страна уже пережила в 1905-1917 гг. И всем нам, и в первую очередь самой интеллигенции, надо вспомнить симптомы и диагноз ее болезней начала ХХ века и посмотреть, как обстоят дела сейчас. Рецидив одной тяжелой болезни сегодня не вызывает сомнения. Это — атрофия интеллектуальной совести, подавление ее интересами «прогрессивной идеи».

С.Л.Франк писал в сборнике «Вехи»: «Эта характерная особенность русского интеллигентского мышления — неразвитость в нем того, что Ницше называл интеллектуальной совестью, — настолько общеизвестна и очевидна, что разногласия может вызывать, собственно, не ее констатирование, а лишь ее оценка».

Для уточнения понятия стоит, пожалуй, обратиться к самому Ницше, который поэтически выразил эту мысль относительно европейцев: «Я постоянно прихожу к одному и тому же заключению и всякий раз наново противлюсь ему, я не хочу в него верить, хотя и осязаю его как бы руками: подавляющему большинству недостает интеллектуальной совести… Каждый смотрит на тебя чужими глазами и продолжает орудовать своими весами, называя это хорошим, а то плохим; ни у кого не проступит на лице краска стыда, когда ты дашь ему понять, что гири эти не полновесны — никто и не вознегодует на тебя: возможно, над твоим сомнением просто посмеются. Я хочу сказать: подавляющее большинство не считает постыдным верить в то или другое и жить сообразно этой вере, не отдавая себе заведомо отчета в последних и достовернейших доводах за и против, даже не утруждая себя поиском таких доводов».

Мы прекрасно помним, что старая идеологическая машина рефлексией насчет своей совести себя не утруждала. И как мы радовались после 1985 г., что наконец можем безбоязненно предложить общественному сознанию тот научный багаж, который был накоплен за многие годы и был явно необходим для осмысления наших противоречий. И как быстро рухнули эти надежды!

Я лично испытал это на себе очень быстро. Имея скромную, но устойчивую репутацию критика старой системы в моей области (научная политика), я был вначале желанным автором демократических изданий. Однажды меня попросили срочно, за два дня подготовить статью о положении дел в советской науке для журнала «Новое время». Статья понравилась, но руководство очень хотело, чтобы я слегка, «на две странички», похвалил академика Сахарова и поругал академика Федосеева как виновника бедственного положения нашей науки.

Для человека, воспитанного в научной лаборатории [это я], это было совершенно неприемлемо. И не потому, что я не сходился с журналом в оценке этих фигур — просто сугубо идеологическая установка редактора явно противоречила той реальности, о которой шла речь в статье, выполнить его желание было никак не возможно (я уж не говорю о том, что «застойные» идеологи вообще стеснялись обращаться к ученым с такими заказами — у них для этого был платный персонал). Статья не пошла, и бог с ней. Но мне было страшно жаль молодых редакторов, которые все это видели — они отказались от выбора свободы ради привлекательной сегодня политической идеи. А отказ этот неминуемо вел и к потере интеллектуальной совести.

Статья — пустяк, да и совесть журналисту, быть может, действительно противопоказана. Но чем дальше в перестройку, тем эта болезнь все глубже проникала в самые широкие слои интеллигенции. А поскольку «кухарок» даже от присутствия в органах власти наконец отстранили, душевное состояние интеллигентов приобрело роковое влияние на судьбу простого обывателя.

Вот принял Верховный Совет СССР закон о приватизации промышленных предприятий. До этого мне как эксперту был поручен анализ законопроекта, и я был приглашен на обсуждение в Комитете по реформе Верховного Совета СССР. В коротком выступлении я указал на совершенно неприемлемые, на мой взгляд, дефекты законопроекта, на те умело скрытые в нем лазейки, которые позволяют криминальным структурам и иностранцам получить контроль над промышленностью страны с ничтожными затратами. Возможно, я ошибался, но интеллектуально честный человек должен был бы или накричать на меня, объявив меня сумасшедшим — или потребовать развернутой аргументации. Ни того, ни другого не произошло. Реакция депутатов поразила меня даже на шестом году перестройки. Они «смотрели на меня чужими глазами и продолжали орудовать своими весами». Они и посмеялись-то над моими сомнениями втихомолку.

Разумеется, тема духовных болезней нашей интеллигенции велика, и она к ней придет, как и раньше, лишь когда почувствует плоды своих дел на своей собственной шкуре. Мало кто прислушается к тому, что говорится сейчас, но не говорить нельзя. Начнем с малого.

Одно из широких и многообразных проявлений интеллектуальной безнравственности нашей интеллигенции сейчас заключается в том, что в своем крестовом походе за рыночную экономику она апеллирует как раз к «антирыночным» струнам в психологии населения. Представляя уже полуразрушенное государство («административно-командную систему») тем монстром, который еще стоит на пути к светлому рыночному счастью, типичный демократический интеллигент стремится разжечь антигосударственные настроения. Но как? Указывая на изъяны в выполнении именно тех функций, которых вообще не будет у государства в рыночной экономике.

Как не вспомнить первый Съезд Народных депутатов СССР, где одним из антигосударственных таранов были жалобы представителей малых народов Севера. Ведь те депутаты и та пресса, которые использовали этот таран в своих интересах, прекрасно знают, что в будущем гражданском обществе и рыночной экономике, воздвигаемых на обломках нынешнего государства, эти малые народы просто исчезнут. Они будут переплавлены в «этническом тигле» начального и среднеразвитого капитализма, и здесь уж действительно «иного не дано», это — одна из множества социальных издержек, которые придется уплатить за рыночное благоденствие. Малые народы сохранились именно в традиционном обществе, в «административно-командной системе» царской России и СССР, и если уж критиковать эту систему за ее известную грубость и тупость, то уж никак не от лица предназначенных к исчезновению малых этносов.

Вот сообщают, что в Сургутском районе у хантов остался единственный лесной массив, а их оттуда стали выгонять подкупом, обрекая на исчезновение хантов как этноса. Председатель Сургутского райсовета Народный депутат СССР Ю.Неелов объясняет: «Если мы переходим на муниципалитеты, то должны думать не только о двух тысячах хантов, но и об остальных 70 тысячах жителей района. Тем более что к рыночной экономике ханты оказались не готовы. Кто их будет кормить?»

Здесь сказано все. Что губит хантов как этнос? Во-первых, демократическое правосознание: 70 тысяч человек-«атомов» важнее, чем две тысячи человек-«атомов». Во-вторых, переход от «тоталитарной» советской власти к современному гражданскому обществу: «если мы переходим на муниципалитеты», то о каких там этносах может идти речь! И, наконец, переход к рыночной экономике, при которой единым и абсолютным мерилом становится прибыль. Ханты «оказались не готовы к рыночной экономике»? Следовательно, должны исчезнуть с лица земли (как и множество других народов бывшего СССР и половина русского народа). При этом, разумеется, кто-то из хантов станет процветать при рынке, но уже как индивидуум. Или этого не знали народные депутаты, выходцы из малых народов, которые так рьяно участвовали в демократическом развале СССР? Книжки надо читать.

И никаких претензий к Ю.Неелову! Вы проголосовали за «возвращение в цивилизацию», за отказ от традиционного типа российской государственности — получайте следствия в полном объеме. Ю.Неелов точно выполняет демократически изъявленную волю населения (народов уже нет, и голоса они не имеют — при демократии по одному голосу имеет каждый индивид).

Выделю несколько проявлений этой утраты интеллектуальной совести.

Рассмотрим наш тезис подробнее на одном примере — интересной передаче авторского телевидения «Пресс-клуб» незадолго до путчя 1991 г., собравшей весь цвет демократической прессы. Обсуждался телефильм «Помирать не надо» (издевательская аллюзия к словам Чапаева). Фильм получил вторую премию и полное одобрение либералов. Главная идея всех трех сюжетов фильма — крайний антиэтатизм, представление государства как абсолютное зло, как «коллективного врага народа». Не будем обсуждать, насколько верна эта почти религиозная идея нашей демократической интеллигенции. Примем, что государство — зло. Здесь для нас важно, что три сюжета, сделанные одними и теми же авторами, несовместимы и между собой, и с фундаментальными постулатами либеральной демократии, а потому они в совокупности интеллектуально бессовестны.

Первый сюжет — о самовольном вселении в новый жилой дом в Севастопольском районе Москвы. Это — драматический конфликт между теми, кто устал ждать и осуществил захват квартир, и теми, кто дождался очереди, получил ордер и пытается теперь въехать в свою квартиру. Райисполком, который при захвате предыдущего дома проявил нерешительность и примирился с «народной инициативой», сейчас пытается добиться выселения.

Главная мысль сюжета: государство — держиморда, готово с помощью милиции выселить нуждающихся в жилье людей. При этом не ставится под сомнение право тех очередников, которые получили ордера на квартиры (правда, на всякий случай эти очередники представлены семьей, в которой мать сорок лет работала в КГБ, что сразу предопределяет симпатии и авторов, и зрителей). Не обсуждаются и изъяны установленного порядка распределения жилплощади, не высказывается никаких подозрений в коррупции и т.д. Фильм просто настраивает общественное мнение против государства, которое в данном случае стремится соблюдать законный порядок и правовые нормы. Фильм приветствует людей, которые нарушили правовые нормы и право других таких же людей, приветствует только потому, что возник конфликт с государством, и этот конфликт можно использовать в сиюминутных политических интересах. И это — на фоне прославления интеллигенцией концепции правового государства. Те демократические интеллигенты, которые высоко оценили сюжет, прекрасно видят его антиправовой пафос. Видят, что его идея противоречит столь любимой концепции правового государства, но прощают это противоречие ради небольшого удара по ненавистному государству. Это и есть отсутствие интеллектуальной совести.

В этом сюжете есть и побочная, хотя и важная, мысль: государство плохо заботится о людях, оно строит мало жилья. После просмотра даже было прямо сказано, что во всем виноват лично председатель райисполкома Брячихин (благо что партократ). Это обвинение вообще безнравственно, ибо исходит от людей, обвиняющих советский народ в социальном иждивенчестве, отрицающих патерналистское государство и требующих скорейшей приватизации жилищного дела. Ведь им известно, что завтра, когда это государство будет ликвидировано и мы войдем в вожделенный рынок, где каждый должен будет бороться сам за себя, никакого бесплатного жилья никому давать не будут. А будет пока незнакомая нам огромная бездомность как социальное явление, побольше чем в Англии или США. Потому-то люди и идут на самозахват последних квартир, потому и снижается объем строительства и открываются аукционы, на которых обычная квартира стоит миллионы рублей.

Можно понять либерала, который требует «минимального» государства, которое бы не вмешивалось в жизнь граждан и не мешало им бороться и побеждать (или спать под забором). Но когда либерал начинает критиковать государство «из социализма», за то, что оно было недостаточно антирыночным, становится противно. Действительно, наша интеллигенция за все революции «ничего не забыла и ничему не научилась».

Второй сюжет попроще, но напоминает первый. «Советский фермер» неофициально пас своих коров на заброшенном совхозном лугу, а в прошлом году, опять же по решению «государства-монстра», этот выпас отдали гражданам под огороды. Опять конфликт, и опять виновник — государство. И опять наши демократы-рыночники атакуют государство с антирыночных и антиправовых позиций, буквально требуя, чтобы государство не было формалистом, а было отцом родным и удовлетворило явно противоречивые интересы тех новых социальных субъектов, которые и возникли как результат «разгосударствления». И интеллектуальная нечистоплотность сквозит в каждой сцене, в каждом диалоге.

Фермер пользовался средством производства (землей) как «теневик», он не получил ее на законных основаниях. В этом, как известно, есть большая выгода, но есть и риск. Сейчас малина кончилась — так добывай землю согласно закону или сокращай свой бизнес! Весь антигосударственный пафос здесь подтянут за уши. И уж совсем нечестно было противопоставлять фермера огородникам, вышибать из зрителя слезу показом фермерских банок с молоком, которых мы «завтра недополучим». Фермер говорит, что люди своей картошкой будут травиться, так как на луг спускали сточные воды. Но ведь он, выпасая здесь коров, и сам травил людей своим молоком. Или, по его мнению, это освящается законами рынка? Вот тема, которую можно было бы развить, обладай автор интеллектуальной совестью.

Сюжет третий — самый острый и потому самый нечестный. Показана мать, переживающая горе: сына убили в Будапеште, где он был в частной поездке. Самая вольная этика требует максимальной осторожности при использовании таких случаев в политической игре. Но нет, и здесь удается представить государство в образе врага — оно отказывается заплатить 4 тыс. долларов за транспортировку тела в Москву. Какое возмущение это вызывает в «пресс-клубе»! Тут же (видимо, совершенно случайно) в компании оказывается представитель «кругов с новым мышлением» и новыми финансовыми возможностями, который дарит семье погибшего необходимую сумму — «если уж наше государство не желает выполнить этот свой элементарный долг».

Что же мы видим в этом эпизоде и в позиции авторов и аудитории? От ненавистного государства требовали свободы, нам надоел его патернализм и надзор, мы хотели действовать на свой страх и риск в соответствии с нашими правами свободного индивида. Такую свободу дали, что, естественно, наложило на каждого и новые обязанности. Одна из таких обязанностей — нести финансовую ответственность за свои действия. Ты хочешь поехать в Будапешт — ради бога! Предусмотрительные люди при этом страхуются: и на случай болезни (медицина в цивилизованном мире не бесплатная), и на случай перевозки твоего тела, если доведется умереть на чужбине, а ты хочешь покоиться в родной земле. Но многие люди предпочитают рисковать и не тратят валюту на страхование. Возможность выбора — важный элемент свободы.

Но риск есть риск. Авторы фильма нашли случай, когда человек трагически ошибся. Из этого случая можно было (хотя и это было бы на грани допустимого) вынести урок для зрителя, входящего в рыночную экономику и учащемуся свободе. Но надо уж совершенно не обладать никакой интеллектуальной совестью, чтобы вывести совершенно неожиданную антигосударственную мораль. И какой вред, какой разлад в душе наивного зрителя, который будет искренне уверен, что свобода дается бесплатно и что можно из каждого типа общества «взять самое хорошее». Мы уж не говорим о том, что эпизод основан на прямом обмане — дезинформации относительно прав и обязанностей гражданина и государства при выезде за границу. Тут уж речь идет не только об интеллектуальной совести.

Морализаторство всегда заменяло у многих интеллигентов опору на «твердые» ценности. И морализаторство это становилось все более гибким, все менее «догматичным», так что уже и любовь к ближнему постепенно заменилась ницшеанской «любовью к дальнему». Мораль стала не просто исторически обусловленной, она превратилась во флюгер. И с грустью приходится констатировать, что если благодаря нынешней моральной и интеллектуальной дряблости наша духовная элита, слава богу, вряд ли сможет довести дело до гражданской войны, то уж и здорового общества не даст построить. Ведь рыночная экономика гораздо более, чем какая-либо другая, базируется на строгих нормах общества. При том, что мы видим сейчас, восстановление авторитарного режима (неважно, с какой официальной идеологией) будет неизбежным.

Чем дальше от 1988 года, когда оформилась программа перестройки как революции, тем необъяснимее (с точки здравого смысла) политика наших демократических властей. До какого-то времени разрушение хозяйства, всех жизненных структур можно было оправдать тем, что без этого никак не удалось бы разрушить «советскую империю» и свергнуть коммунистический режим. Ради этого многие готовы были потерпеть лишения. Но вот эти цели достигнуты — есть ли какой-то намек на то, что наш поезд переведен на путь созидания хоть чего-то? Нет, действия остаются разрушительными и раскалывающими общество, и никакого толкового объяснения им не дается. Приходится строить догадки, читать между строк. Обращаться не к правителям, а к идеологам правителей и пропагандистам этих идеологов.

Что, например, можно понять из небольшой статьи обозревателя «Известий» Ирины Овчинниковой «Hас пугают. И многим страшно» («Известия», 31 января 1992)? К этому автору имеет смысл обратиться, так как И.Овчинникова до перестройки зарекомендовала себя как интеллигентный критик «казарменного социализма», да и сейчас она в своих статьях старается не дать вырваться той слепой, безудержной ненависти к «люмпенизированному большинству» русского народа, которая отличает публикации многих радикальных либералов. И.Овчинникова создала себе устойчивую репутацию умеренного демократического интеллигента и выражает воззрения этой важнейшей опоры революционеров.

Упомянутая статья содержит много принципиальных, важнейших тезисов. Рассмотрим их, не цепляясь к мелочам. Прежде всего, И.Овчинникова делает выговор тем гражданам России, которых ужаснуло неслыханное повышение цен и которые ощущают приближение голода. Она называет эти опасения кощунственными и взывает к памяти соотечественников, которые стойко сносили лишения во время Великой Отечественной войны.

Что же дает ей основание обвинять сограждан в привередливости и забвении традиций отцов и дедов? Единственным основанием является личный опыт семьи И.Овчинниковой. Судя по ее словам, доход этой семьи из трех человек составляет около двух с половиной тысяч рублей (дело было в январе 1992 г.). На эти деньги автор и ее домочадцы «многого себе не позволяют, но на хлеб, молоко, овощи, иногда мясо, немножко масла хватает». Живут скромно, «но и о голоде говорить было бы кощунственно». Здесь все верно — но вывод-то чудовищный! Он буквально таков: раз я, Ирина Овчинникова, и мои домочадцы не голодаем, значит, голода в России нет, и все разговоры о нем — козни «оголтелых «наших»!

И.Овчинникова знает, что 30 миллионов пенсионеров имеют доход в 342 рубля в месяц. Она знает, что во Владимире, чтобы избежать массовых увольнений в КБ, конструкторам снизили зарплату до 190 руб. в месяц — а ведь у них семьи. Могут они позволить себе «немножко масла», если оно там стоит 194 руб. за килограмм? Мой друг, старший научный сотрудник с тридцатилетним стажем, на семью также из трех человек получает 440 руб.

Это — десятки миллионов людей, имеющих душевой доход в 4-5 раза ниже, чем у И.Овчинниковой. Она их вычеркнула из рода человеческого или у нее недостает воображения, чтобы представить себе их «потребительскую корзину»? Впервые в России демократический интеллигент оценивает лишения обездоленных по своему собственному потреблению, а не сопереживая с теми, кому намного хуже, чем ему. Это — катастрофическая мутация в самом генотипе нашей интеллигенции. И эта мутация многое объясняет в перестройке.

Я лично не претендую на титул демократа. Я — профессор, и доход на члена моей семьи примерно такой же, как у И.Овчинниковой. О голоде и речи нет. Но мне бы никогда в голову не пришло делать из этого вывод о том, что не голодает мой народ. Умозаключение И.Овчинниковой, на мой взгляд, или абсурдно по своей логике или предельно цинично.

Подойдем с другой стороны к ее попрекам в адрес кощунствующих сограждан, которым, дескать, никак не угодишь. Радуясь разрушению нашей «социалистической казармы», И.Овчинникова одновременно возмущается тем, что люди не ведут себя в соответствии с «коммунистической моралью», не проявляют такой же, как во время войны, солидарности с властью. Она поучает: «В обозримом будущем, как ни прискорбно, [мы] не сможем удовлетворять свои потребности… Hадо перетерпеть, утешая себя тем, что отцы и деды терпели во имя светлого будущего, которое оказалось недостижимым, а мы — во имя того настоящего, какое может наблюдать всякий, кому доводилось переезжать… из Ленинградской области в Финляндию». Есть тут и подтасовка: о каком же «настоящем» речь, если в «обозримом будущем» мы не сможем удовлетворять свои потребности хотя бы так, как раньше в Ленинградской области? И кто это «мы»?

Но главный тезис ни в какие ворота не лезет! Власть и ее прихлебатели, значит, могут стать буржуазными и лихорадочно прибирать к рукам наше добро, а мы должны продолжать чувствовать себя, как в окопах Сталинграда, терпеть, как отцы и деды. Вот это требование И.Овчинниковой и кощунственно, и наивно одновременно. Кончено, господа! Социальный договор разорван! Раньше мы терпели лишения или ради защиты страны, или ради ее развития (хотя, возможно, из-за ошибок властей лишения превышали необходимый уровень). Сейчас у наших детей отнимают кусок, чтобы отдать его миллионеру Стерлигову, который пока что ни рубля не вложил в производство. Сравните, сколько за последние три года построено, а сколько разрушено и распродано! Не попрекать наш народ надо, а поражаться тому, как велика в нем инерция доверия к власти — лишь на этом до сих пор паразитируют наши либеральные утописты. Да на том, что народу совестно — он сам привел революционеров к власти и остался в дураках.

Что поразительно: постоянно обличая такие «реакционные» качества русского народа, как солидарность, уравнительность и терпеливость, якобы мешающие построить рынок со свободной конкуренцией, И.Овчинникова, как и другие демократические идеологи, продолжает именно эти качества эксплуатировать! Да, люди у нас еще не умирают с голоду именно потому, что мы нерыночные и как-то помогаем друг другу выкручиваться. Вот и льется в наши души сладкая песнь: «Миленькие! Потерпите, как отцы ваши терпели, помогите пока друг другу, вспомните русские традиции!» — а шепотом своему партнеру: «Терпите, терпите, пока мы с приватизацией не управились да наемную армию на базе охранной фирмы «Алекс» не создали. А потом суньтесь, быдло, не обрадуетесь!» Да это уже и не шепотом говорится.

Обличив слишком жадных до еды обывателей, И.Овчинникова переходит к оптимистической теме. Она утверждает, что если мы сейчас умерим аппетит и перетерпим (не три-четыре месяца, а уже до необозримого будущего), то у нас станет так же, как «там». Как образец «тамошней» жизни приводятся Германия и Финляндия (видимо, опять же, Ирина Овчинникова лично там бывала). С самого начала здесь видна необычная для русской интеллигентки стойкость духа: нас заранее обязывают согласиться с тем, что с самолета, летящего в блаженный потребительский рай, выкидываются миллионы стариков, которые уже отработали на общество и которых ограбило нынешнее правительство, не заплатив заработанное. А также миллионы уже не родившихся из-за лишений детей.

Согласиться в этом с И.Овчинниковой я лично не могу, но могу принять как факт, перед которым нас поставила тоталитарная сила, поддержанная культурными ресурсами демократической интеллигенции. Но даже если принять этот несовместимый с моралью факт, дело не меняется. Никаких разумных оснований утверждать, что из наших нынешних лишений и разрушений в скором времени составится благополучие, у И.Овчинниковой нет. А есть лишь слепая, противоречащая фактам и здравому смыслу вера. Если нет сознательного омана.

Ну хоть как-нибудь попыталась бы объяснить И.Овчинникова, почему ради того, чтобы достичь капиталистического благоденствия, надо разрушать производство и транспорт, парализовать строительство, развалить всю науку и спровоцировать тяжелые социальные конфликты! Почему оттого, что инженер стоит у метро на морозе и пытается продать один (!) пакет кефира, мы станем богаче, чем когда он в КБ проектировал станок нового поколения? Ну где здесь хоть какая-то логика? Да разве так делали переходящие от тоталитаризма к демократии Германия, Финляндия, Япония или Испания? Ни в коем случае! Потому-то они и богатые. А то, что делается у нас, в Польше или Югославии, имеет единственную разумную цель — разрушение структур социализма. Цель сугубо политическую, революционную. И никакого благополучия на этом пути мы не достигнем никогда. В лучшем случае, после того, как Бжезинский, или кто там, посчитает разрушение завершенным, какой-то демократический Пиночет начнет наводить порядок. А более вероятно, что дело доведут до новой большевистской революции, но более жестокой. Даже не верится, что И.Овчинниковой это не ясно. Пусть бы она сказала, что сознательно этот курс одобряет и морально готова к любому исходу. А то ведь потом опять окажется, что никто не виноват, да кто же мог подумать, что такое случится!

Вернемся к предложенным нам образцам — Германии и Финляндии. Какие для этого выбора основания? Давайте поговорим о Бангла Деш — там тоже рыночная экономика, а наши производительные силы мы за годы перестройки привели в состояние, характерное именно для этой страны, а не Германии. Совершенно непонятна логика, на которой И.Овчинникова основывает свой выбор. Видимо, только потому, что Германия ей нравится больше, чем Бангла Деш. Но ведь тот либеральный режим, который сама она поддерживает, сознательно выбрал стереотип поведения, свойственный «третьему миру». Ведь мы готовы не только нефть, лес и месторождения продать, но и станки пускаем по цене металлолома.

А для чего пресса, где вы, г-жа Овчинникова, играете не последнюю роль, уделяет гуманитарной помощи Запада в расчете на килограмм продуктов примерно в 100 тысяч раз больше строчек, чем делам наших колхозников и фермеров? Ведь это — целенаправленное формирование психологии «третьего мира». Так что вы говорите, будто ведете в Германию, а на самом деле ведете в Бангла Деш (а то и в Шри Ланку, охваченную братоубийством). И пока неизвестно, испортил ли вам кто-то компас или вы сами входите в число пиратов, захвативших корабль с доверчивой командой.

И.Овчинникова заканчивает свою статью призывом к бдительности — не дать себя запугать и запутать оголтелым «нашим»! Насчет запугать — беспокоиться нечего. Действительность постоянно опережает самые мрачные ожидания, куда «нашим» до Егора Гайдара! Что же касается запутать, то не люмпенизированным рабочим, какие бы оголтелые они ни были, тягаться с вами и с «вашими», г-жа Овчинникова. Ведь это же ваша профессия, и к вашим услугам печатные машины и телевидение.

Был я на митинге «красно-коричневых» 9 февраля, который вас так возмутил. Не любитель я митингов, но, хотя сам я и не голодаю, хотел поддержать тех, кто опасается голода в стране. И среди этих «наших» совершенно не было тех, кто профессионально путал людей и в доперестроечное, и в перестроечное время. Не было там ни шефа идеологов КПСС А.Н.Яковлева, ни многолетнего декана экономического факультета МГУ Г.Х.Попова, ни редактора журнала «Коммунист» Юрия Афанасьева. Разве не они нас путали? А они теперь «ваши». Не было там и их смены, которая промывает нам мозги сегодня. А собрались там люди, пока что не имеющие ни языка, ни голоса. Зато они следуют здравому смыслу, а не идеологическим химерам.

Вот это-то и вызывает у вас такую неприязнь, если не сказать больше. И эту неприязнь вы, пользуясь опасным орудием прессы, хотите внедрить в сознание как можно большего числа людей. Представьте себе, что это вам удалось и ваша паства будет видеть в этих людях «коричневых», с которыми не может быть ни компромисса, ни диалога. Готовы ли вы к тому, чтобы молниеносной карательной акцией устрашить или уничтожить оголтелых «наших»? Судя по всему, готовы. Стучаться с этой стороны в вашу душу бесполезно.

Поставим вопрос по-иному: уверены ли вы, что «ваши» имеют для такой акции достаточно боеприпасов? Не получится ли так, что вы лишь раните зверя и он начнет крушить ваш хрупкий мирок с «потребительской корзиной по заграничному образцу»? Подойдите хоть к этому вопросу рационально и не стройте иллюзий. Всех «ваших» ни Финляндия, ни даже Германия принять не смогут.

Вновь, после столетнего перерыва, наши идеологические пастыри вытащили на свет образ русского человека как «мальчика без штанов» — в противовес образу человека Запада как «мальчика в штанах». И.Овчинникова в «Известиях» сделала выговор Достоевскому за то, что он больше любил «мальчика без штанов». А экономист Е.Майминас на круглом столе в «Вопросах философии» вообще обвинил всю творческую интеллигенцию, которая «с XIX века отрицательно относилась к Колупаевым и Разуваевым, к немецким заземленным «мальчикам в штанах», предпочитая им наших «мальчиков без штанов».

Итак, сформулировано и обвинение, и новая моральная норма: нехорошо любить нашего мальчика больше, чем немецкого, а тем более предпочитать нашего. Это, дескать, идеология, по выражению Овчинниковой, «оголтелых наших». Но может быть, если уж объявлены общечеловеческие ценности, нам будет позволено любить наших мальчиков и стариков хотя бы в такой же степени, как немецких? Ни в коем случае, ибо наши — намного хуже. Особенно негодная у русских трудовая этика, да и за чистотой следят меньше немцев.

Е.Майминас даже не уверен, можно ли такой народ впускать в рыночную экономику, где требуется трудолюбие и конкуренция. У русских же — «люмпенские черты социальной психологии», и это идет из всей их истории: «зависимость от барина, властей, начальства вылилась в безынициативность; она же вкупе с общинной уравнительностью выродилась в иждивенчество, стремление жить на казенный счет, не сопоставляя «отхваченную» долю со своим трудовым вкладом, безразличие к чужому имуществу и зависть к более умелому и обеспеченному человеку». А кроме того, просто отталкивающие особенности трудового поведения: «скорее размашистость и авральность, чем методичная трудолюбивая добросовестность в работе; терпеливая готовность к плохим условиям и большим нагрузкам; подвижническая жертвенность («если надо»), возмещающая непредусмотрительность в труде; склонность к мечтательному и масштабному прожектерству, отодвигающая на задний план повседневную расчетливость, деловитость и обоснованный прогноз; коллективизм и взаимопомощь в труде при нехватке личной ответственности и настороженно отрицательном отношении к индивидуальным усилиям».

Можно признать, что генотип трудовой этики русских изложен хоть и утрированно, но в основных чертах верно. Но с какой нелюбовью! Какое разительное отличие от интеллигентов-западников прошлого века. Ведь сегодня Майминас и его единомышленники не ищут способ построить благополучное общество с реальными, «плохими» русскими людьми, а со странным злорадством доказывают, что благополучно русские жить не будут никогда. Так и слышится голос «мальчика в штанах»: «Никогда у вас ни улицы, ни праздника не будет!».

Вот другой ученый, историк и знаток православия Д.Е.Фурман пишет в эпохальной книге «Иного не дано», что Россию характеризовал «колоссальный разрыв между передовой «европейской» культурой верхушечного интеллигентного слоя и совершенно средневековым сознанием темной и забитой народной массы», а сегодня, на том же «круглом столе», продолжает эту мысль, опять беря за образец немецкого «мальчика в штанах»: «С народом, в культуре которого выработано отношение к труду, как долгу перед Богом, обществом и самим собой, у которого есть представление о некоем обязательном уровне чистоты, порядка, образования, жить без которых просто нельзя, — вы можете сделать все, что угодно, он все равно быстро восстановит свой жизненный уровень. Вы можете разбить его в войне, ограбить, выселить с земель, на которых сотни лет жили его предки, искусственно разделить его между двумя разными государствами…, как мы это сделали с немцами — все равно пройдет какой-то период времени и немцы будут жить лучше, чем русские и поляки… При этом роль культурного фактора очень устойчива. Как в XVIII веке немецкий крестьянин жил лучше русского, так это было и в XIX веке, и в ХХ в., и, скорее всего, будет… и в XXI веке». Мол, вы, русские, грязнули необразованные, хоть немцев в войне ограбили, а все равно как без штанов ходили, так всегда и будете ходить!

Сейчас в нашей демократической культуре сложился целый веер доказательств того, что русский народ — это нечто из ряда вон выходящее в человеческом сообществе. При этом цель одна, а способы разные (так в застенке на психику истязуемого воздействуют контрастом — «крутой» следователь сменяется мягким, доброжелательным). Конечно, людей, которые, как Д.Фурман, видят в русском крестьянине лишь средневековую дикость и забитость, можно пожалеть, как пожалел такого человека Достоевский («Мужик Марей»). Наверное, невыносимо трудно жить в России, не любя ее деревни и не имея в памяти своего мужика Марея. Но жалость жалостью, а сейчас такие обиженные люди получили духовную (да и политическую) власть, а это всегда кончается плохо, в том числе для властителей. Обиду можно компенсировать любым способом, но только не властью. Чтобы уменьшить напряжение назревающего конфликта, надо по возможности демистифицировать эту власть.

Прежде всего, обратимся к разуму и логике. Утверждения Майминаса и Фурмана — чистая идеология в маске научности. Говоря о трудовой этике «мальчика в штанах», они имеют в виду совершенно особый, даже противоестественный тип, который сформировался в протестантской этике в период, следующий за Реформацией. И в ходе этой Реформации было уничтожено две трети немцев — немецких «мальчиков без штанов». Вы нам предлагаете пойти этим путем? И тогда кучку выживших и непьющих примут в постиндустриальную цивилизацию? Россия с колоссальным упорством старается строить развитое общество без такой ломки и без растворения малых народов в либеральном этническом тигле. Не вы ли в третий раз за столетие срываете эти усилия революциями — неважно под какими лозунгами (всегда прекрасными), обещающими за три-четыре месяца «вернуть нас в цивилизацию»? У нас нет «представления об обязательном уровне чистоты». Но ведь мы в 30-е годы, в бедной стране, создали уникальную систему санитарно-эпидемиологической службы, изучать которую приезжали со всего мира. Почему ее разрушили нынешние либеральные культуртрегеры — так что мы покупаем теперь в подворотне мясо и не знаем, от какого оно живого существа (и живого ли)? Кто же снижает «уровень чистоты»?

Я бы этим «мальчикам в штанах», которые командуют в России конца XX века, ответил словами «мальчика без штанов» конца прошлого:

«Мальчик без штанов: … Вы подъезжаете с наукой, а всякому думается, что вы затем пришли, чтоб науку прекратить; вы указываете на ваши свободные учреждения, а всякий убежден, что при одном вашем появлении должна умереть всякая мысль о свободе. Все вас боятся, никто от вас ничего не ждет, кроме подвоха. Вон вы, сказывают, Берлин на славу отстроили, а никому на него глядеть не хочется. Даже свои «объединенные» немцы — и тех тошнит от вас, «объединителей». Есть же какая-нибудь этому причина!

Мальчик в штанах: Разумеется, от необразованности. Необразованный человек — все равно что низший организм, так чего же ждать от низших организмов.

Мальчик без штанов: Вот видишь, колбаса! Тебя еще от земли не видать, а как уж ты поговариваешь!»

Когда Майминас рисует карикатуру трудовой этики русских, он прекрасно знает, что в ней отражены родовые черты трудовой этики аграрной цивилизации, с ее особым ощущением времени, пространства, ритма и кооперации усилий (кстати, именно такая этика позволила «дикому Средневековью» построить великие соборы). И знает, что живущие в городах лишь во втором-третьем поколении русские даже физиологически являются людьми аграрной цивилизации. Кроме того, цитируя на каждом шагу Вебера, Майминас умалчивает о его важном научном результате: немецкий крестьянин-католик, не реформированный протестантской этикой, по структуре трудовой мотивации схож с русским.

Значит, нам предписано не только умерить свою любовь к нашему мальчику, но и немецкого-то мальчика любить не всякого. И выходит, что вся эта культурно-идеологическая лавина является пока что холодной религиозной войной. И объектом неприязни, а то и ненависти, является культурно-религиозный генотип русского народа (да и всех других народов России). Именно его предлагается разрушить, а рынок, процветание — это все манящие блуждающие огни. И загадка лишь в том, по неведению стараются вызвать этот катаклизм или, наоборот, потому что знают, что спровоцированный им взрыв уничтожит большую часть русского и множество малых народов, очистит ценную «недвижимость» шестой части суши?

Что в глубине души никакой заботы о хозяйственном благополучии России у новых культуртрегеров нет, видно хотя бы из того, где они видят ростки «полноценной нормальной трудовой этики». Майминас их видит лишь в «мутантах рынка с их изуродованной квазирыночной культурой» — теневиках, криминальных буржуа. Потому-то он и упрекает русскую интеллигенцию за то, что она не любила Колупаевых да Разуваевых. Кто же они такие? Да знакомые нам по нынешнему времени типы.

И ведь знает Майминас, что Салтыков-Щедрин подчеркивал: «Повторяю: это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивейший забулдыга, которому, благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать кишашие вокруг него массы «рохлей», «ротозеев» и «дураков». Какой же капитализм прочит России Майминас, призывая любить Разуваевых? Тот, который сейчас и установился — авантюрный, спекулятивный.

Таков же уровень «научности» в утверждении Фурмана о том, что «немец жил, живет и будет жить лучше русского». Кто же это говорит — дебил, все «общечеловеческие ценности» которого свелись к колбасе («гороховице с свиным салом»)? Нет, тонкий интеллигент, историк религии. Что же это стряслось с интеллигенцией — утеряла систему координат и уже не различает больше и лучше, жить и потреблять? И если бы это было редкостью. Нет, это уже просто кредо демократической интеллигенции. Более того, критерием качества жизни у нее стало уже даже и не потребление, а вид товаров на полках магазинов. Пусть старики мрут с голоду, пусть даже я сам не смогу ничего купить — лишь бы витрины были полны и реклама сияла! Не найдешь и религии, которая оправдала бы такую этику.

Многое бы поняли русские люди и гораздо легче было бы им устоять, если бы слышали они о «мальчике без штанов» не от Майминаса, а от самого Салтыкова-Щедрина. И вот разница между западниками старой русской и нынешней, истматовской школы. Уж на что Салтыков-Щедрин был обличителем российских порядков, а и то пишет со спокойной душой:

«Мальчик в штанах» во многом был прав. Гороховица с свиным салом воистину слаще, чем мякинный хлеб, сдобренный одною водой; поля, приносящие сам-пятнадцать, воистину выгоднее, нежели поля, предоставляющие в перспективе награду на небесах; обычай не рвать яблоков с деревьев, растущих при дороге, похвальнее обычая опохмеляться чужим плохо лежащим керосином. Но он был неправ, утверждая, что все эти блага цивилизации настолько ценны, чтоб за них можно было «по контракту» закрепить душу.

В этом отношении, по мнению моему, «Мальчик без штанов» правее. Он соглашается, что у пруссака чище и вольготнее, но утешается тем, что у него, «Мальчика без штанов», по крайней мере, никакого контракта на руках нет. Положим, что его душа, точно так же, как и немцева, не принадлежит ему в собственность, но он не продал ее за грош, а отдал даром. Как хотите, а это очень и очень интересная разница!.. Пусть примет он [русский] на веру слова «Мальчика без штанов»: у нас дома занятнее, и с доверием возвратится в дом свой, чтобы занять соответствующее место в представлении той загадочной драмы, о которой нельзя даже сказать, началась она или нет».

В 1880 году Салтыков-Щедрин чувствовал, что на Россию надвигается загадочная драма. Сейчас мы, быть может, участвуем в последнем ее акте. И финал во многом зависит от того, поймем ли мы, в чем загадка этой драмы.

1992