"Хроника пикирующей России. 1992-1994" - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Девятый день

Над расстрелянным Домом Советов, без его трепетного демократического флага, мечутся стаи воронья. Птицы залетают в пустые глазницы окон, вылетают с сытым довольным криком. Красавицы-дикторши с улыбкой сообщают: «Трупов в Белом доме не обнаружено». И слегка подмигивают сообщнику-телезрителю.

А на мосту стая предпринимателей такими же довольными криками зазывает сфотографироваться «на фоне крематория советской власти». С другой стороны обгорелого Дома горят свечки, тихо шепчутся группы людей в темном. Посреди асфальта — цветы, иконка, неслышно шевелит губами священник. Сюда в 6.40 утра четвертого октября вышел с крестом навстречу БМП тот худенький поп — хотел спасти русского солдата от братоубийства. А в БМП ехали «работать» лысоватые «воины-интернационалисты», по словам ТВ, «предложившие свои услуги президенту Ельцину; предложение было с благодарностью принято».

Тот поп со старушками, которых он двенадцать дней водил днем и ночью крестным ходом вокруг Дома Советов и который получил первую пулю — он и есть Русская Православная Церковь. А иерархи в тот день, так некстати, «были на бюллетене». А то бы, конечно… Как и Конституционный суд, наш гарант в мантиях. Ведь первые-то пули обязаны были принять эти судьи, а уж потом — поверившие их клятве старики и мальчики.

Россия опять прошла «точку невозврата» и раскололась. Две части народа пошли, в туман, по разным дорожкам — одни с автоматами под пальто, другие выпятив пока что грудь. Между этими, еще не разошедшимися далеко дорожками, мечется, уже рыдая про себя, большинство — отцы, дети и братья и тех, и других. А кто-то, как в метро, притворился спящим или закрылся газетой — ничего не вижу. Как в городе Ораниенбурге, в Германии. В центре города, за невысоким забором, концлагерь Заксенхаузен. Десять лет туда возили заключенных. Обратно они выходили дымом крематория. А в городке об этом, представьте себе, никто не знал.

Подхожу к дереву, прошитому пулями. Эти пули со смещенным центром тяжести оставляют в дереве маленькие ранки, а в плоти человека начинают куролесить. Под деревом икона, цветы, пища — кладу и я свои гвоздики. Люди молчат, уже все друг другу сказали. Подходят деловитые юноши, всех аккуратно фотографируют, кто-то еще отворачивается — так, по инерции. Старуха рядом идет к барьеру, хочет взглянуть в лицо солдата с автоматом. Она все еще не верит, что этот симпатичный мальчик способен спокойно стрелять в русских людей — а теперь стоит, покуривает дорогие сигареты. Она все еще думает, что это какой-то оборотень.

Наголо стриженная девочка лет пяти хватает старуху за руку, вся дрожит: «Не ходите, дядя вас убьет, он будет стрелять». Ее успокаивают: «Этот дядя не будет стрелять, он хороший. Он просто так здесь стоит». Парнишка выплевывает сигарету и усмехается. Мать плачет. Она с девочкой из Северной Осетии. По привычке пришли ходатайствовать в Верховный Совет, да так и застряли — пригрелись у костров, было где и поспать в палатке. Там и попала девочка под шквальный огонь «интернационалистов». А потом, в Доме, наблюдала, как эти «дяди» нарабатывали официальные и «необнаруженные» трупы. Пока не вывела ее с матерью «Альфа» и не оставила там, под деревом — поправлять цветы и свечки. А там получит «дядя» приказ из мэрии, подойдет и затопчет сапогом свечки, снесет в мусор хлеб и иконки, подсадит в милицейский фургон священника и — «Поздравляю вас, уважаемые россияне. Ликвидирован последний очаг сопротивления. Демократия победила окончательно!»

Расстреляли Верховный Совет, нашего коллективного государя — подобие монарха, слепленное искалеченной в 1917 году Россией. Тупо принял весть об этом расстреле обыватель. Отношение к жертве примерно такое же, как было у обывателя к расстрелянному царю — и грешен, и слаб, и не справился. Все так — но какой кровью искупала тот грех Россия, как себя истязала. И пусть сегодня бодры генералы гвардейской дивизии, уже по праву носящей титул «дивизии имени Юровского» — смывать пятно второго (и опять ритуального) цареубийства придется. Хоть бы форму русскую сняли, попросили бы у хозяев какие-нибудь комбинезоны. Юровский-то был в кожанке, гимнастерку не марал.

Тайно развезли по могилам «обнаруженные» тела, тайно скорбит по погибшим миллион москвичей, делая в метро и на работе безразличные лица. Навыки двойной жизни восстановились моментально. Да и грех показывать скорбь перед наконец-то счастливым банкиром Боровым. И напрасно беспокоится Гавриил Попов — «ах, они взорвут водопровод». Никто о вас сейчас и не думает, можете жевать рябчиков еще какое-то время.

Мы думаем о тех душах, которые девять дней реяли над Москвой, посещали каждый дом и вглядывались по ночам в каждого спящего жителя. Что они нам хотели сказать? Почему, при таком горе, вдруг стало так спокойно на душе? Почти счастье — как будто свет с неба льется иной, как будто весь груз грехов и ошибок прошлой жизни снят с души. Значит, все эти люди, которые решились пойти и умереть за такую абстракцию как Конституция, принесли себя в жертву искупительную? Чем же может теперь напугать нас г-н Ерин, когда нас охраняют тени уже святых мучеников?

А по земле елозит г-н Шумейко, успокаивает победителей: «Эти люди за свои идеи постоять не готовы и к подполью неспособны». А знает он, что находили в карманах «этих людей», когда их обшаривали, убитых, у Останкино? Квитанции на оплату собственного гроба. И даже с такой квитанцией пройти к микрофону демократия Шумейки не давала.

Так вот, о подполье. Уже два года почти вся страна представляет собой подпольную организацию. А иначе почему же, вы думаете, «реформы не идут»? Руцкой мешал? Нет, мешало тайное, упорное и молчаливое сопротивление народа. Колхозников, которые вопреки всем указам и усилиям режима продолжали пахать, сеять и кормить страну. Рабочих, которые вопреки всем прогнозам и призывам Гайдара не давали уволить треть товарищей или «обанкротить» завод. Всего народа, который уже пять лет живет фактически без власти и не превратился в волчью стаю — а ведь как на это надеялись.

Такого оборонительного подполья Шумейко не боится? Ну-ну. А при нем и возникшее 4 октября вооруженное подполье не искоренить. Ведь призыв «демократов» взять под надежную охрану «все объекты в Москве» до предела наивен. Уже в 1974 г., когда видный биохимик в США заявил, что он один, даже без помощи лаборанта, может изготовить достаточно токсина для отравления всего водопровода Нью-Йорка, эксперты поняли, что крупный современный город принципиально уязвим для беспощадного терроризма. А события в Лос Анжелесе 1992 г. показали, что даже маргиналы, организовавшись, могут блокировать самые мощные репрессивные силы. Слава Богу, что новые подпольщики России — часть русского народа и обладают его терпением. Но если они придут к выводу, что речь идет о беспощадной войне, не помогут ни ОМОН, ни герои-афганцы.

Уповать на них — безумие. Вся техносфера СССР строилась в расчете на полную внутреннюю стабильность, она в принципе не может быть защищена полицейскими мерами. И любое производство сегодня начинено веществами, которые легко могут быть превращены в оружие массового поражения. В Москве на каждого жителя их приходится около 100 тыс. летальных доз. А насчет охраны — полезно вспомнить, что в Перу подпольщиков всего около 2 тысяч, а затраты на охрану предприятий равны производственным расходам. Вот тебе и эффективность рыночной экономики.

Опыт всех гражданских войн последних десятилетий говорит: после первого крупного пролития крови возникает вооруженное подполье. Оно ждет. И дальше все зависит от режима. Или он вступает в диалог, ищет национального примирения, наказывает слишком ретивых палачей и т.д. Или он, как Шумейко, тешит себя иллюзией уничтожить подполье и начинает репрессии. В таких случаях начинается радикализация инертной массы, и страна неизбежно скатывается к полномасштабной войне.

Сегодня все затихло. Погибшие 4 октября не зовут нас к мести и не просят ответной крови. Своей смертью они лишь сказали нам: «Теперь-то вы видите, с кем имеете дело? Будьте умнее». Теперь все зависит от победителей и их духовной обслуги. Будут они, как Эльдар Рязанов, кричать трясущимися губами: «Патронов не жалеть!» — пойдем по пути Таджикистана.

А умнее быть надо. Как сегодня сияют хитрые советники: «Обманули, обманули!» Да, обманули, в этом они поднаторели. То-то все удивлялись: зачем это целую неделю бессмысленно избивают на улицах и в метро людей? Зачем их злят? Зачем это демонстративное хамство, отключение света и тепла, колючая проволока? А надо было к воскресенью 3 октября довести массу людей до белого каления и умело повести ее побить стекла в мэрии. Уже на Крымском мосту закрадывались сомнения — что-то необычно легко прорываются заслоны. Что-то палят, палят «черемухой», а в толпу падает всего две-три шашки. Никого не останавливает, только подзадоривает. А потом и совсем странно — мощные отряды у мэрии, постреляв в воздух и снайперски ранив несколько человек, разъярив толпу, вдруг отошли, открыв Дом Советов. Потом вообще ушли, оставив свои грузовики и даже не вынув ключи зажигания: езжайте, мол, в Останкино, люди добрые.

Видимо, нетрудно было убедить простодушного Макашова: воевать ОМОН не хочет, сдаст и мэрию, и Останкино. Пошли гурьбой в мэрию — никто ее не защищал. Ура! Узнали про Останкино — охрана снята. А тут еще радость — большой отряд ОМОНа перешел на сторону Верховного Совета (как потом было сказано, «он выполнял задание»). Каких еще доказательств надо? Уселись в грузовики, с голыми руками, поехали, как на картошку — брать телевидение и обращаться к народу. А поодаль, чтобы не спугнуть, уже кралась колонна БТР. А в здании, в засаде, уже изготовились мощные силы. Дали войти на первый этаж, а потом расстреляли в пух и прах — и десяток ополченцев, и безоружную толпу. То-то было радости.

Победа через провокацию кажется кое-кому элегантной. Но она говорит о том, что победитель настроен на войну беспощадную — обман погибшие не прощают. И еще одно принципиальное поражение принесла властям такая победа. Людей смогли разъярить так, что главная цель спектакля с расстрелом из танков не достигнута. Устрашающего эффекта не получено — сколько теперь крови не лей. Поздно. Сами себя перехитрили.

А провокации люди разгадывать научатся — они просто до сих пор и мысли не допускали, что идет война. Пожар начался, но есть еще время его залить. И уже спешат вожди с ведрами. А что в ведрах — вода… или бензин?

1993