"Секира и меч" - читать интересную книгу автора (Зайцев Сергей Михайлович)ПРОЛОГВпереди между деревьями мелькал алый плащ князя. Сразу за ним – зеленый. Плащ Святополка. Любимца князя. Этого выскочки, проходимца из Киева. Хитрого, скользкого, изворотливого… Десятник Корнил смотрел Святополку в спину. «Чем князю угодил?.. Или он известный воин? Вроде нет. Никто его с обнаженным мечом не видел; болтается оружие на поясе для виду. Такому воину, наверное, – в курятнике воевать! Брови хмурить – воробьев пугать!… Или он родонит? Тоже – нет. Ни роду, ни племени у Святополка. Ни даже пристанища, кроме разве того, что дал ему князь. Говорят, вся жизнь Святополка – то же, что ветер в поле!… Или он владеет богатством несметным? Какое там! Что за пазухой держит, то и его!… Подольститься умеет, словечко вовремя ввернуть – это точно. В этом умении и все его богатство. Этим, верно, и берет князя. Князь-то молод. Ему приятны льстивые слова. Не спешит отличать лесть от правды…» Так размышлял, погоняя коня, десятник Корнил по прозвищу Рваная Щека. Погонял, на десяток свой оглядывался. Всадники – голодные, хмурые ехали молча. За ними едва поспевал обоз – дюжина полупустых телег. Село за селом проезжали, деревню за деревней, а в телегах груза почти не прибавлялось. Обнищал народ за последние неурожайные годы, оголодал за зиму – долгую и на редкость холодную. Почти в каждом дворе не хотели платить оброк. Приходилось угрозами брать или выколачивать силой. Зерно, оставленное на семена, отбирали. Не раз доходило до унижения: люди роптали, а то и проклинали в спину, вослед; на князя боялись дурное слово сказать, хулили десятника… «Ничего, разживутся! Народ живуч… Плачут, плачут: есть нечего, но до осени как-то дотягивают. Припрятывают, это известно. А ежели и попухнут с голоду, не беда! Даже если перемрут некоторые, что ему-то, Корнилу, печалиться! Те перемрут, кто его проклинал… – успокаивал себя десятник. – Значит, плохо работали, ленивы были, не хотели осенью за упавшим зернышком нагнуться, жнивью поклониться…» Десятник махнул рукой ратникам: – Догоняй!… И сам подстегнул коня. Алый плащ князя Мстислава весело мелькал среди стволов берез. За ним так и увивался плащ зеленый… «Вот кого не надо подгонять! От князя ни на шаг не отступает. То в левое ухо нашептывает, то в правое. Как соты – меды, источает лесть!… Ну ничего! Лесть лестью, да с этим князь разберется однажды, наберется мудрости; хоть и молод, а не так глуп, чтоб на льстеца чрезмерно полагаться, чтоб на изворотливого опираться, чтобы вероломному доверять… А мы возьмем делами! Мечом возьмем, оброк выколачивая!… Мстислав-князь не слеп, отлично видит, с чье- го меча живет, с чьего усердия празднует. Не тот значим, кто за столами приятные речи говорит, а тот значим, кто на крыльце покой стережет, кто к крыльцу обозы, груженые оброком, подгоняет, кто наполняет кладовки, погреба и ледники…» Десятник обернулся, гневно сверкнул глазами на отстающих. Зажав правую щеку рукой, бросил: – Уснули?.. Щека у десятника Корнила была изуродована лет десять назад. Со старым черниговским князем Владимиром он ходил тогда в половецкие степи. Мстислав Владимирович тоже был в том походе – совсем еще мальчик. Ночью выследили орду, гнали половцев по степи к оврагу. Большая была орда, много больше княжеской дружины. Пока половцы со сна не разобрались, и гнали их, криками пугали – обманывали, чтобы думали половцы, будто много черниговцев в степи. Шум большой подняли. И Корнил кричал до хрипоты. Половцы в темноте отстреливались почти наугад, на крик били. И попала в молодого десятника стрела: прямо в рот угодила и, пробив щеку, выскочила. Изуродовала лицо – вырвала полщеки. Дырка большая была. Со временем, конечно, немного затянулась, однако совсем не закрылась. И уж видно не закроется более… С тех пор и прозвище – Рваная Щека. Через дырку видны зубы. Если рукой дырку не зажать, говорить трудно. И невозможно есть, если не склонить голову на левый бок, – пища через дырку вываливается, слюна течет… Да и чавканье никому не нравится, и никому не нравится за столом смотреть, как ворочается его – Корнила – язык, облепленный пережеванной пищей… Черниговский князь перестал приглашать десятника на пиры, окружал себя героями с благообразными лицами. Л коли не на виду Корнил оказался, то стал о нем Владимир потихоньку забывать, стал обходить его подарками и но понятно, ибо подарки по обычаю на пирах преподносятся, хмельные щедроты – кольца золотые, гривны серебряные, дорогие меха, оружие, боевые кони… Когда Мстислав подрос да у отца потребовал удел, дал ему Владимир удел – с десяток деревень; дал и дружину – тридцать человек. Тут вспомнил и про Корнила, удалил от черниговского стола… Впрочем не приглашали Корнила и к столу Мстиславову, За тем столом теперь Святополк- киевлянин широко сидел, сытно ел, принимал подарки и приятно говорил. Л князь молодой этого Святополка внимательно слушал, в глаза пристально глядел. Когда с Корнилом разговаривал князь, то не глядел в глаза ему, а на щеку его рваную глядел, на проглядывающие зубы. Корнила это всегда немного обижало, ведь на щеку изуродованную обращая внимание князь Мстислав не видел преданных глаз десятника… Корнил, еще подхлестнув коня, нагнал Мстислава и Святополка. Те оживленно беседовали о чем-то. Как услышали, что приближается десятник, замолчали. Обернулись. Мстислав вопросительно вскинул брови: – Что тебе? Корнил кивнул ему угодливо: – Хочу сказать, господин.- Говори, – разрешил Мстислав и покосился на Святополка, улыбнулся краешками губ. Десятник, тронув уздечку, поставил коня так, чтобы быть обращенным к князю левым плечом и, соответственно, – левой щекой. Чтобы не на рубец с дыркой глядел Мстислав, а на преданные глаза. Глаза же широко распахнул: – Вы бы, господин, не отрывались от нас! Не поспевают мои люди за вами. Лошади слабы, устали… – Что ж из того? – оглянулся на всадников князь. – Чего бояться? – За лесом Сельцо, – показал рукой десятник. – Народ здесь победнее, чем в других местах, но позлее. Могут и напасть… Мстислав нахмурился: – Хочешь сказать, что я от мужиков не отобьюсь? Что они гнева отца моего не побоятся?.. Тут Святополк сказал: – Этот десятник, быть может, прав. Есть люди, которые живут одним днем и не думают о дне грядущем. Они точат нож на господского сына, забывая о завтрашнем гневе отца… Ты это хочешь сказать, десятник? Корнил покачал головой. Прикрыв дырку в щеке пальцами, ответил: – Нет, уважаемый. Я не говорю, что точат нож. Я говорю: места здесь опасные… Взять – ничего не возьмем. Разворошим только осиное гнездо. Князь кивнул: – Мы о том знаем, что взять тут нечего. Потому и направляемся в Сельцо. Ничего не дадут – накажем. Тогда осенью вдвойне дадут. Бояться будут. Особенно этот…- Аскольд, – подсказал Святополк. – Да, он! – опять нахмурился Мстислав. Десятник удивленно взглянул на Святополка: – Аскольд бояться не будет Это вы напрасно, уважаемый!… Князь насторожился – Ты его знаешь? – И вы его знаете, господин. Старого Аскольда. Да все его знают… Мы вместе ходили в половецкую степь. Отец ваш его большим уважением жаловал… – Пусть так, – перебил князь. – Ратные заслуги – это одно, а оброк платить – совсем другое. – Он иначе отслужит, – пытался вступиться Корнил, – Не отслужит уже – стар! – сказал значительно Святополк-киевлянин, – Я по просьбе князя два года записи веду. Аскольд ни разу не платил. Сегодня заплатить должен! Князь поддержал: – Я бы, может, и не заметил, памятуя о былых его заслугах… проявил бы великодушие… но… Беда Аскольда в том, что другие на него смотрят. Тоже платить не хотят… А у моей дружины потом лошади некормлены, слабы. И воины голодны… Корнил не знал, что сказать, отнял руку от щеки. Мстислав велел: – Подгоняй людей! Скоро отдохнут, – он оглянулся на дорогу. – За тем лесом, говоришь, Сельцо? – Да, близко уже, – десятник опять затыкал дырку в щеке. – А вы Когда киевлянин был уже достаточно далеко и не мог слышать Корнила, тот сказал: – Ублюдок!… И плюнул на след Святополка. Воины на худых изможденных конях были уже близко. – Что, Корнил?.. – Говорю: поторапливайтесь!… Теперь десятник намеренно держался от князя чуть поодаль. Он понял: у Мстислава и Святополка свои разговоры, в которые они не хотят посвящать никого. Значит, нечего раздражать князя. Разумнее будет держаться своего места!… «Что-то замышляют. За должников взялись, – раздумывал Корнил. – Но не следовало бы им начинать с Аскольда. Как бы не ошиблись! Помельче бы им кого выбрать!… У Аскольда – девять сыновей. Правда, все, кроме младшего, живут своим домом. Но стоит только их кликнуть… И готова дружина! Ох, не просто будет с ними сладить! Все сыновья у Аскольда – великаны и смельчаки. Особенно младший. Кажется, Глеб… Отчаянная голова! Воин от рождения. И прозвище у него – Воин…» Десятник покосился на своих дружинников. «Тоже неслабые люди. В обиду себя не дадут. Испытанные». Он улыбнулся своим мыслям. Со стороны его улыбка выглядела кривой злой ухмылкой. Корнил уже десять лет ухмылялся так. И никак иначе. Иначе он просто не умел; изуродованная щека не позволяла. Так зло и криво десятник улыбался всем: и князьям, и иным господам, и женщинам, которые ему нравились… Многих кто по слабее духом, бросало в дрожь от его улыбки. Кормил это знал. Иногда это ему нравилось, иногда злило его – в зависимости от настроения. Сейчас никто не видел его злобной ухмылки. Десятник тяжело глядел и спину князю и Святополку. Крепкие белые зубы поблескивали через дырку в щеке. «Молод еще Мстислав. Рано Владимир дал ему удел, рано отделил. Не тому человеку молодой князь доверился, не с тем тайные разговоры говорит. Старый Владимир всегда больше полагался на тех, кто умело владеет мечом, чем на тех, кто велеречив не в меру и за пиршественным столом чувствует себя вольготно – подобно рыбе в воде. Старый Владимир никого к себе не приближал». Корнил вздохнул. Взгляд его зацепился за рыжеватые волосы Мстислава, выглядывающие из-под отороченной мехом шапки. «Неужели только за цвет волос порой зовут его Златым? Неужели не разберется, не блеснет золотым разумом, не прогонит от себя хитрую змею? По наущению змеиному будет жить?.. По следу змеиному ходить?.. С языка змеиного говорить?.. Наберется от высокомерного высокомерия?.. А десятник так и останется десятником?..» Между тем Святополк с оглядкой – нет ли кого поблизости, не подслушивает ли кто – говорил: – Все решает казна. Пуста она – на тебя никто и не взглянет. И к слову твоему не прислушается никто. Даже отец. Он будет слушать твоих братьев, у которых тяжело в кошельке. В твою сторону и не взглянет… А полна будет твоя казна, соберешь дружину. И не в тридцать человек, а в триста. Какое там! В три тысячи!… Тогда тебе, Мстислав, никто не указ. Ни братья твои, ни даже отец в Чернигове!… Это истина. Мстислав внимал этим речам с искрой надежды во взоре. А Святополк продолжал: – Отнимешь уделы у старших братьев. Что тебе оглядываться на них! Войдешь во вкус, почувствуешь силу… И Чернигов обложишь. Скинешь с престола отца. А там и прямая дорога на Киев. Всей Русью править будешь!… При этих словах вздрогнул молодой Мстислав, выше приподнял голову. Медоточивые речи Святополка проникали ему в самое сердце. Хитрый киевлянин заглядывал князю в глаза, был неумолчен: – Я же не говорю, что ты лишишь их жизни: братьев и отца. Ты дашь им по такому уделу, какой сейчас у тебя. А сам возьмешь их власть. И сложишь воедино. И тогда сумеешь многое! Вообрази только: вся Русь – от моря до моря – у твоих ног. Ты ею правишь. Ты наравне с иными государями, ты многих выше. Ты – в жемчугах и пурпуре. Твой трон высок, только Бог над тобою… Ты сносишься с латинским миром, ты с Царьградом ведешь переписку… Со всех торговых подворий к тебе стекаются золотые ручейки… – Что ж тут невозможного! – уверовал Мстислав. – Вот, вот! – воодушевился Святополк. – И не так уж много от тебя требуется, князь! У тебя уже многое есть: родовитое ими, молодость, а значит – будущее; есть приметная внешность, ум… И очень важно: есть честолюбие!… Лишь не хватает казны. А почему?.. Ты сердцем, видно, добр. Ты мягок. Потакаешь бездельникам, памятуя о былых заслугах, множишь должников… Будь жестче, князь. Увереннее бери то, что принадлежит тебе. Не давай спуску таким, как Аскольд. Вставай им на плечи, иди по их костям. – Ты прав, конечно. Мы пойдем с тобой далеко. Мы пойдем до самого Киева. – О Киев!… – вздохнул Святополк. Тем временем они проехали лес. За лесом увидели вырубки, за вырубками – только что вспаханные поля, а за полями – Сельцо. Издалека услышали лай собак. Слева от дорога заметили пахаря в поле. Понукивая на кобылку, он шел за плугом, переворачивая толстые жирные пласты земли. Борозда взбиралась на горку. – К нему подъедем, – сказал Мстислав. – Спросим, кто такой. Святополк пожал плечами: – Что спрашивать? Их сразу бить надо, если хочешь в Киеве хозяином сесть… Здесь десятник выехал на опушку, присмотрелся к пахарю, нахмурил брови: – Это Аскольд. – Вот как! – оживился князь. – Он-то нам и нужен, – обрадовался Святополк. Всадив в бока коней золоченые шпоры, они поскакали по пашне. Корнил, скрипнув зубами, погнал коня за ними. Сильно пахло землей, перегнившей листвой. Старый Аскольд не сразу заметил князя: может, плуг громко скрипел, шуршала земля, постукивали о лемех камешки; может, с возрастом глуховат стал. Пахал себе и пахал… Но, видно, почуял неладное. Остановился, утер рукавом пот со лба, медленно оглянулся. В двух шагах от него улыбался из седла молодой князь. Рядом на вороном коне сидел какой-то незнакомец. Взгляд у него был неприятный – точно буравом сверлил. И еще подъезжали какие-то люди. Оглядывая лица, прищурился Аскольд. Только одного из воинов узнал – десятника Корнила. Этого человека трудно не узнать: очень уж приметное у него на лице осталось уродство после ранения. Остальные воины Аскольду были незнакомы, молодые. Князь Мстислав загораживал солнце; склонился из седла: – Ты Аскольд? Голос князя показался Аскольду веселым. Это настораживало. Ведь явился сюда Мстислав явно не на веселье и не на охоту. Слухи до Сельца доходили: поехал князь по деревням «кормиться». Ответил пахарь: – Я Аскольд. А ты разве меня не узнал? Мстислав недобро усмехнулся: – Почему я должен тебя узнавать? Оброк ты не платишь, подарков мне не везешь… Мой человек говорит, а у него записано, что ты ничего мне не даешь, – князь кивнул на незнакомца с неприятными глазами. – Он говорит, что за те два года, какие я правлю этими землями, ты ни разу ничего не дал. Что скажешь?… Аскольд молчал. Глядел на князя снизу вверх. Потом перевел взгляд на незнакомца, потом на Корнила-десятника. Лицо Корнила, с которым Аскольд не раз ходил на половцев и на некоторые русские города, с которым ел из одного котла и накрывался од-поп накидкой, не выражало ничего. Это сейчас было не лицо, это была холодная каменная маска. Ничего хорошею не стоило ожидать Аскольду от человека с таким лицом. И другие воины смотрели равнодушно. Взяли Аскольда в кольцо. Не спешивались – дурной знак. – Что молчишь? – бросил молодой князь. Аскольд развел руками: – Нечего мне дать. Годы неурожайные были: то засуха, то потоп. А семья большая… Зима была холодная, заждались тепла. Голод у людей. Болеют люди. Болеет скот… У меня вот осталось немного на семена… Незнакомец оборвал его неприятным трескучим голосом: – Говоришь, семья большая!… Выходит, работаете плохо. Если бы работали, жили бы в достатке. И князю платили бы вовремя… Молодой князь смотрел вопросительно. Святополк «наехал» на Аскольда конем: – Говори, что дашь… Аскольд – высокий могучий старик – только чуть-чуть посторонился, ухватил коня под уздцы. Смотрел на Святополка гневно, прожигал его взглядом: – Ты на меня не наезжай, человек! Ты еще с мамками в тереме сидел, когда я со старым Владимиром в походы ходил. И знаю, как поставить коня на колени! Упадешь, человек, в землице испачкаешься… Неловко получится. Растерянность на мгновение мелькнула в глазах Святополка. Но он быстро взял себя в руки. Схватился за плеть. – Не угрожай мне, старик! Прошло твое время… Перед князем голову склони. А подойдет обоз – семена свои отдай. Аскольд покачал головой, сказал спокойно: – Ничего не дам. Святополк замахнулся плетью, но в это время конь его вороной, действительно, нал на колени, – что-то Аскольд ему в ухо шепнул. Святополк, не удержавшись в седле, перевалился через голову коня и ткнулся лицом в землю – прямо в борозду, возле самого лемеха. Верно говорят, что если кто относится к врагу с пренебрежением, то враг над тем одерживает верх… Кто-то из воинов не сдержал смеха; на того Мстислав посмотрел с досадой. Некоторые воины схватились за рукояти мечей – ожидали приказа; молодые горячие – только и думали о том, кому бы кровь пустить; бежали от покоя. Десятник Корнил побледнел, пристально глядел на князя. А Мстислав смотрел на Святополка, который возился в борозде, отплевывался, ругался, но, запутавшись одной ногой в стремени, никак не мог подняться. Кто-то из воинов подал ему руку. Киевлянин высвободился наконец из стремени. Продолжая браниться и отплевываться, он стряхивал землю с ресниц и бровей. Протер глаза, поднял с земли плетку. Но старый Аскольд за запястье его перехватил; прошипел в лицо Святополку: – Остынь! Не то руку сломаю… – Я тебя убью! – взвизгнул Святополк. Он хотел вырвать свою руку, но не мог. Крепко держал пахарь – могучий старик, словно в скалу оказалась вмурована рука Святополка. В это время князь неприметно кивнул Корнилу. Кивнул и сдвинул брови – указал глазами на старика. Корнил не понял. Он неуверенно положил руку на рукоять меча. И побледнел еще больше. Мстислав опять кивнул, перевел ставшие злыми глаза с меча десятника на старого Аскольда… Стремительно и коротко взмахнув мечом, Корнил ударил Аскольда в шею – в самое ее основание, возле ключицы, в ямку, темную от пыли. Ударил и вскрикнул; даже не вскрикнул, а скорее выдохнул. Поразил на выдохе – искусно и внезапно, как поражал врага в битве. Кое-кто из молодых воинов даже не сразу понял, что произошло. Тугой высокой струей брызнула кровь. Князь невольно отпрянул. Кровь залила лицо Святополку. Киевлянин отвернулся и вырвал наконец руку; он достал из-за пазухи платок и промокнул лицо. Аскольд, пытаясь зажать руками рану, пытаясь унять бьющую фонтаном кровь, безумными глазами смотрел на Корнила. И очень быстро слабел. Мертвенная бледность покрыла лицо старика, стали вздрагивать, подкашиваться колени. Но Аскольд стоял, как стоит порой могучий дуб, пораженный ударом молнии. Кровь хлестала, стекала по загорелой пыльной груди, по рубахе, мокрой от пота, по старым посконным штанам… Промокнув лицо, Святополк с ненавистью и торжеством воззрился на старика. Потом неожиданно ударил его ногой в грудь. Но Аскольд все равно не упал, а только отступил на два шага. Он все еще надеялся остановить кровь, он не верил, что погибает. Хотя уже видно было, что сознание Аскольда затуманилось, – глаза его как бы начали стекленеть; они только что были, как небо, голубые и вдруг стали, как спокойное осеннее озеро, – налились свинцом; это смерть повеяла на глаза. Святополк второй раз толкнул его ногой в грудь: – Врешь! Рухнешь сейчас… И Аскольд рухнул. Упал навзничь возле плуга. Глаза смотрели в небо, но были уже как будто мертвы. А губы шевелились. Старик силился что-то сказать. Святополк осклабился: – Смотри, как живуч!… Хоть он и утирался платком, лицо у него было в крови. Мстислав смотрел на своего любимца и не узнавал его. Кровь налипла вокруг глаз, на крыльях носа, в уголках рта. Святополк походил сейчас на чудовище. Он был много безобразнее изуродованного половецкой стрелой Корнила. Это был не тот киевлянин, холеный, достаточно образованный, начитанный, тонко мыслящий, красноречивый, к какому привык уже Мстислав; это был дикий зверь из лесной чащи. Мстислав улыбнулся: – Думается, мы в начале пути… Его слова понял только Святополк. Он улыбнулся в ответ: – А в конце пути – головокружительные кручи!… Вряд ли кто-то, кроме Мстислава, понял, что имелись в виду кручи киевские. Десятник Корнил был по-прежнему бледен. Он мрачно смотрел на убитого, истекающего кровью Аскольда. Корнил все еще сжимал в руке меч. На самом острие клинка темно-бурыми пятнами уже запеклась кровь. Десятник подумал, что кровь с клинка надо бы отереть. Оглянулся на тощие переметные сумы – нет ли в них какой-нибудь тряпицы. Но тряпицы Корнил не нашел и тогда вытер клинок о гриву кобылки Аскольда. Что не вытерлось, отскреб ногтем. Не нравилось Корнилу это убийство. Один из воинов воскликнул: – Смотрите, господин!… – и указал князю в сторону Сельца. Все обернулись. От Сельца через вспаханное поле, держась за бок, бежала старая женщина. – Наверное, жена Аскольда, – догадался Корнил. Святополк усмехнулся: – Летит бабочка на огонек… Женщина бежала молча. Она спотыкалась, падала; поднявшись, опять бежала. Не сводила глаз с замерших посреди поля всадников. Наверное, искала стоящего среди них Аскольда. Но не видела его. И все смотрела, смотрела. Бежала… Всадники разомкнули круг, дали дорогу. Увидев лежащего Аскольда, женщина охнула и, задыхаясь, упала ему на грудь. Беззвучно залилась слезами… Всхрапывали кони. Женщина оглянулась. Она остановила взгляд | на Святополке. Вероятно, потому, что тот был в крови. Женщина не могла не догадаться, в чьей он был крови. Посмотрев в глаза Святополку, женщина отвернулась, обняла залитую кровью грудь Аскольда. – И этой бабочке сгореть!… – бросил Святополк. Тогда несколько молодых воинов, особенно нетерпеливых и злых, спешились и убили женщину, так и не сказавшую ни слова. Корнил смотрел на своих воинов без одобрения. Ему не нравилось это убийство. Корнил не видел в этом убийстве смысла. Десятник, наверное, был противен в этот миг сам себе. Свой меч он тихо вложил в ножны; а обычно он вгонял его с шумом и молодечеством. Мрачное настроение Корнила не укрылось от князя. Князь был хоть и молод, но очень внимателен к таким вещам, как настроение его приближенных. Наверное, Мстислав решил проучить Корнила. Князь был из тех, кто вышибает худое худым – клин клином то есть. Коли тебе плохо, он сделает, чтобы было еще хуже. Тогда быстро перегоришь… Глядя на Корнила, Мстислав удивленно повел бровью: – А зачем ты убил этого человека? – Как зачем? – опешил десятник. – Вы же сами сказали, господин!… – Ничего я не говорил, – посуровел князь. Корнил прикусил губу, потом указал на киевлянина: – Ну, Хорошо! А Святополк-то говорил… – Я говорил о бабочках, – с ядовитой улыбкой возразил Святополк. Десятник так и вспыхнул от досады и потаенного гнева. Он хотел еще что-то сказать, уже прикрыл дырку в щеке, но не нашелся, как, какими словами выгородить себя. Мстислав, однако, скоро натешился и сжалился над ним: проезжая мимо, снисходительно потрепал по плечу: – Не терзайся, Корнил! Дело сделано… с моего одобрения. Кому он нужен – этот старый Аскольд?.. Зато другие теперь сговорчивее будут. Корнил вздохнул с облегчением и благодарно, преданно посмотрел на молодого князя. Мстислав указал на Сельцо: – Посмотрим, все ли так оголодали, как Аскольд… |
||
|