"Секира и меч" - читать интересную книгу автора (Зайцев Сергей Михайлович)Глава 19Он открыл глаза и увидел глину. Нет, это была не глина, а глинобитная стена. Она почему-то мерцала. Наконец Глеб понял, что это не стена, а потолок, и на нем играют живые блики огня. Глеб догадался, что лежит на спине и смотрит в потолок. Где он был перед этим, он не помнил; где находился сейчас, не имел ни малейшего представления. Глеб ни-когда не бывал в саманных жилищах. Он слышал, что в таких жилищах живут половцы… Да, он встречал половцев в степи. Одного из них звали Батыр. Тот половец был известен среди своих… Стоило только сказать в аиле «Батыр Баш!», и тебя примут как дорогого гостя. Хоть ты и будешь враг… Глеб увидел вытянутую тень, возникшую на потолке, и медленно повернул голову. У очага что-то делала молодая женщина, кажется, готовила пищу. Глеб подумал, что женщина эта красива. Он присмотрелся… Очень красива. А он видел много красивых женщин. У нее была седая прядь в черных вьющихся волосах и нежная оливкового цвета кожа. Большие карие глаза. Глеб видел ее впервые. Он пошевелился. Женщина вздрогнула и обернулась. Заметив, что он открыл глаза, она подошла к нему и молча над ним склонилась. Глеб почувствовал: от нее будто пахнуло свежестью. Красивые умные глаза смотрели на него. В этих глазах Глеб увидел боль. Женщина не была похожа на половчанку или на гречанку; скорее, она была иудейка. Это удивило Глеба: откуда в половецком аиле взялась красивая иудейка? – Кто ты? – спросил Глеб. Женщина покачала головой и не ответила. Глеб повторил вопрос на языке иудеев. Удивление мелькнуло в глазах женщины. Она тихо ответила: – Рахиль. У нее был приятный голос. – Где я? – Глеб обвел взглядом низкие своды жилища. – В горах. В доме моих родителей. В доме, где я родилась. – В горах? – удивлению Глеба не было предела. – Что за горы? И как я сюда попал? И почему я не могу подняться? Чем придавили меня? Я связан? Женщина посмотрела на него грустно: – Разве ты ничего не помнишь? – Нет. О чем ты? – О твоем подвиге. Глеб закрыл глаза и пытался вспомнить. Потом сказал: – Я совершил немало подвигов… Но почему меня связали? Развяжи меня… – Я не могу этого сделать, – печально сказала Рахиль. – Почему? – Потому что ты не связан. Твои руки свободны. Глеб хотел поднять руку, но не смог даже шевельнуть пальцами. Это была не его рука; это была чужая мертвая рука, а может, рука деревянная. Он прошептал: – Я не чувствую ее. – Ты ранен. – Я не чувствую раны. Боли нет. – Ты ранен в спину. Наверное, поврежден позвонок. Глеб попробовал сесть, но не смог даже двинуться. В глазах его, не знавших страха, появился страх: – Я так и буду лежать всегда? Рахиль пожала худенькими плечами: – Старик сказал: надо подождать. Он сказал: рана опасная и все будет известно, лишь когда сойдет отек. Старик знает, ему можно верить. – Какой старик?- Сосед. Его зовут Захария. Он скоро придет. Он всегда приходит в это время. Глеб отвел глаза: – Ты хочешь сказать, я лежу здесь много дней? – Семь дней. Глеб надолго замолчал. Он смотрел в потолок, на котором так весело играли блики огня, и думал о своей беде. Сколько можно вот так пролежать без движений? Он перевел взгляд на женщину. В ее красивых глазах стояли слезы. Глеб спросил: – Почему ты плачешь? Она ответила не сразу. Она всхлипнула и вытерла глаза рукавом: – Я потеряла ребенка. – Ребенка… – повторил Глеб, ему вдруг показалось лицо женщины знакомым; определенно, он где-то уже видел ее. – У тебя, Рахиль, есть муж? Глаза женщины наполнились тоской: – Мужа у меня теперь тоже нет. Он погиб недавно. Мы жили в Иерусалиме. – В Иерусалиме… – и Глеб все вспомнил. Он вспомнил кривую улочку в Верхнем городе, величественный храм, краснорожего рыцаря, волочившего за волосы… ее… Рахиль. Вспомнил ребенка… Вспомнил свой гнев и рушащийся храм… – Как я оказался здесь? Кто меня спас? – Тебя, рыцарь, спасло то, что ты стоял во входе. – Но кто вытащил меня из-под камней? – Я, – тихо сказала Рахиль. Глеб посмотрел на нее с сомнением: – Никогда не поверю, что в тебе столько сил. Я ведь тяжелый… Рахиль пожала плечами: – Если надо… – не докончив, она заговорила о другом: – А потом я вывела из дома повозку и везла в ней тебя и своего сына, – по ее щекам опять потекли слезы. – Мне помогал наш ослик… Вот и привезла я вас сюда. Сына похоронила. А тебя показала Захарии. Старик ужаснулся: ты был весь в крови… Глеб покосился на свою грудь. На нем была чистая свежая рубаха. – Кто меня мыл, переодевал?.. – Я. – Ты раздевала меня? Рахиль кивнула: – У тебя красивое тело. Ты истинный воин. Глеб здесь смутился от того, что Рахиль видела его обнаженным, но ничего не сказал. И тут в дом вошел старик. У него было очень темное лицо. Наверное, этот старик все время проводил под солнцем; возможно, он был пастух. Глеб догадался, что это тот самый Захария. Старик спросил: – Как наш человек? – Он очнулся, – ответила Рахиль. – Это хорошо! Очень хорошо, – Захария положил Глебу на лоб руку. – Это дает надежду, что он поднимется. Все решат ближайшие несколько дней. Может, отек пережимает каналы… Отек сойдет… Интересно, как его зовут? Не иначе – Самсон. Рахиль сказала: – Дедушка, он понимает наш язык. И даже говорит. Захария сделал удивленное лицо: – Это правда? Глеб кивнул. Старик оживился:- Мы не знаем, как тебя зовут, герой. – Глеб. Старик почесал щеку: – Кажется, это не латинское имя. Откуда ты? Глеб назвал свою страну. Захария покачал головой: – Это очень далеко. Это дальше Алании, дальше Скифии. Где-то там, на твоей родине, рождается ветер Борей. Я об этом читал в греческих книгах. А еще дальше – страна вечного мрака… Рахиль испуганно округлила глаза: – Оттуда этот человек? – Да, почти оттуда, – кивнул старик. Рахиль покачала головой: – Теперь мне понятно, почему он так бел. У них никогда не бывает солнца. Захария сказал ей: – А теперь приподними его плечо. Я ощупаю рану. Рахиль сделала, как велел старик. Захария осторожно сунул под поясницу Глеба руку и, ощупывая легонько края раны, задумался. Потом сказал: – Отек уменьшается. Скоро может наступить улучшение. Но если оно не наступит через три дня, оно не наступит никогда. Это будет значить, что поврежден позвоночник. Старик достал из-за пазухи рожок, откупорил его и высыпал в чашу какой-то порошок. Потом залил порошок кипятком, передал чашу Рахили: – Пусть он выпьет это. И не тревожь его разговорами. Он должен уснуть. Рахиль, приподняв Глебу голову, дала ему выпить лекарство. И через какое-то время он почувствовал, будто тепло, будто сама жизнь разливается по его телу. Словно он выпил хорошего вина. Глебу стало легко и отчего-то приятно. Потянуло в сон. Закрывая глаза, Глеб слышал, как уходил старик. А еще он слышал, как рядом плакала женщина… … Глеб проснулся от яркого света. Глеб повернул голову. Солнечный луч, проникая в узкое оконце в глинобитной стене, падал в угол, в котором стояли большие глиняные горшки. От горшков едва слышно пахло кислым молоком. Глеб осмотрелся. Помещение, в коем он находился, было довольно просторное. У дальней стены располагался очаг с дымоходом. За очагом, под самым потолком – еще одно ложе, значительно шире того, на котором лежал Глеб. Несколько деревянных сундуков вдоль стен. А в стенах – множество углублений-полочек со всякой утварью. По углам – светильники. Пол земляной со ступенями, укрепленными камнем. Это жилище, видно, было полуземлянкой. Снаружи блеяли овцы, кричали ослы. Отворив ветхую дощатую дверь, вошла Рахиль. Увидев, что Глеб проснулся, она принесла к нему чашу с молоком и напоила. И даже приободрила: – Старик сказал: все будет хорошо. – Он опять приходил? – Да. Он погнал овец на пастбище, – Рахиль на минуту задумалась, потом спросила: – Можно я буду называть тебя Самсоном? Мне непривычно звучание твоего имени. – Почему Самсоном? – Тебя все так называют в селении. – Разве тут целое селение? – Да. В горах. Правда, не очень большое. Глеб был не против, чтобы его называли Самсоном. И сказал об этом. Но потом опять спросил, почему его называют именно Самсоном. Рахиль ответила: – Ты поступил, как Самсон. Глеб удивился: – Я знал в Константинополе Самсона. Он был булочник. Рахиль едва-едва улыбнулась: – Я говорю о другом Самсоне. О герое. – Разве булочник не может быть героем? – Может, конечно, – не могла не согласиться Рахиль. – Но тот Самсон, сын Маноя, был настоящее солнце… И Рахиль рассказала Глебу легенду о том, как богатырь Самсон наказал коварных филистимлян, обрушив на них храм. Он погиб и сам в развалинах храма, но с Самсоном вместе погибло столько врагов, сколько он, непобедимый воин, не убил за всю свою жизнь. Потом Рахиль спросила: – Откуда ты знаешь наш язык? – Там, в Константинополе… Меня научила одна женщина. Рахиль посмотрела на него внимательно: – Она была молодая? – Старая, – Глеб улыбнулся. Рахиль сказала: – Это странно, что ты так усердно учился у старой женщины… – Что же тут странного! Были долгие зимние вечера. Под вечер этого дня Глеб вдруг начал чувствовать боль. И Рахиль сказала: – Думаю, это хороший знак. Нам будет, чем похвастать старику. Когда солнце почти уж совсем село, со двора опять донеслось блеяние овец. Это Захария пригнал отары. Он и сам скоро вошел в дом. Рахиль сказала ему: – Радуйся, дедушка! Ты был прав. Наш Самсон сегодня почувствовал боль. Захария, улыбаясь, подошел к Глебу и велел ему подвигать рукой. Но у Глеба ничего не получилось. Старик сказал: – Забудь, юноша, печаль! Вслед за болью придет исцеление… И он, попросив Рахиль ему помочь, перевернул Глеба на бок. Осмотрел рану на пояснице. Ощупывая края раны пальцами, старик приговаривал: – Мне удается врачевать овец, ослов и лошадей. Почему же не удастся исцелить человека? – Конечно, дедушка! – поддакивала Рахиль. – Разница небольшая. Захария подвинул поближе к себе светильник и прокалил на огне острие ножа. И сказал: – Я чувствую уплотнение. Оно и мешает тебе, герой. Я разрежу его. И посмотрим, что из этого выйдет. Не бойся. – Не боюсь, – сказал Глеб и стиснул зубы. Старик ткнул в какое-то место ножом, и Глеб почувствовал, как по пояснице потекло что-то горячее. – Это старая мертвая кровь, – объявил Захария. – Ее много здесь собралось после удара, и она сдавливала тебе спинной мозг. Все будет хорошо, Самсон. Глеб улыбнулся и простонал:- Я и сам это чувствую, – и тут он приподнял руку и погладил Захарию по плечу. – Ты великий целитель, дедушка! Старик засмеялся: – О нет! Я простой пастух! Вот если б ты видел, что творит Илия в Газе!… Вот это лекарь! Рахиль радовалась за Глеба: – Дедушка! Ты видишь? Он гладит тебя рукой… – Вижу, вижу, овечка! Не волнуйся! Твой герой еще совершит немало подвигов. Я знаю это. – Откуда ты знаешь? – удивилась Рахиль. – Ты прочитал об этом в книгах, когда пас овец? – Нет, я вижу! У него незапятнанное сердце. Меня удивляет, почему этого не видишь ты… Они наложили на рану тугую повязку и осторожно положили Глеба навзничь. У Глеба был мокрый лоб, и Рахиль промокнула его тряпицей. Глеб удержал ее рукой за плечо и благодарно поцеловал ей нежный локоть. Старик сделал вид, что этого не заметил. – Пошевели-ка, юноша, ногой. Глеб пошевелил. – А теперь другой пошевели. Глеб пошевелил и другой ногой. Захария довольно засмеялся: – Через день-два ты уже будешь сидеть. А еще через неделю я возьму тебя с собой пасти овец. Ты видел когда-нибудь курдючных овец?.. Я тебе покажу… Старик ушел, а Рахиль еще долго крутила жернова мельницы. Под звук жерновов Глеб и заснул… А ночью в темноте проснулся: у себя на ложе, за очагом, плакала Рахиль. Глеб сказал: – Не плачь. Зачем лить слезы, если ничего уже не переменишь?.. Она, и правда, скоро перестала плакать. И вдруг пришла к Глебу. Он увидел ее в полумраке жилища. Ночь на дворе была светла, и свет падал в окно. Рахиль была в некоей светлой неподпоясанной рубахе, с распущенными по плечам волосами. Она была хороша, как ангел. Все еще всхлипывая, Рахиль тихонько легла рядом с Глебом и положила голову ему на грудь. Он почувствовал приятный запах ее волос и закрыл глаза. Она сказала: – Я не могу не плакать. Днем еще как-то креплюсь, а ночью… все наваливается на меня… – Все пройдет, – сказал Глеб слова, которым и сам не очень-то верил. Рахиль опять заплакала: – Я сегодня перебирала белье в сундуке и нашла пеленки. Они все еще хранят запах моего малыша. А его уж нет… И подушка, на которой я его убаюкивала, пахнет им… Я зарываюсь лбом в эти старые пелена и вдыхаю родной запах, я обнимаю подушку и целую ее, а ребеночек мой… уже в склепе… О, я не выдержу этого!… – Все пройдет… А она все шептала: – Если б не ты, и меня бы не было. И вот я думаю: может, это было бы хорошо, чтоб меня не было. Зачем мучиться? Лучше было б мне тогда умереть. Глеб погладил ей волосы: – В любом случае лучше жить. А ты еще совсем молода. Ты родишь другого ребенка. Эти слова как будто успокоили Рахиль, и она тихо уснула у Глеба на широкой груди. На следующее утро Глеб попробовал сесть. С его могучими руками это оказалось нетрудно. Сидя на ложе, Глеб улыбнулся солнцу, заглянувшему в узкое окно. Глеб оглядел глинобитные стены и подумал, что они давно ждут прикосновения руки мужчины: во многих местах стены растрескались, и в трещинах ползали какие-то жуки. Рахиль принесла ему молоко, овечий сыр и лепешку. И сказала с просветленной улыбкой: – Вот ты уже сидишь!… А когда я везла тебя на тележке, думала – не довезу. Глеб не ответил. Он улыбнулся Рахили и, дотянувшись до полки, снял с нее какую-то книгу. Раскрыл посередине: – Вот смотри… алеф… А это – бет!… А тут – гимел!… Рахиль оставила еду возле него и вышла. Когда она вернулась, в руках у нее была некая одежда. – Это тебе, – сказала Рахиль. – Если так дела пойдут и дальше, то уже завтра ты захочешь выйти из дома. Глеб сказал: – Но это не моя одежда. – Я знаю, – как-то грустно ответила Рахиль. – Но твоя одежда – одежда крестоносца, врага – для прогулок по селению не пригодна. И к тому же я не сумела ее отстирать, она вся залита кровью – и твоей, и не твоей. – А эта одежда чья? – Моего мужа, – Рахиль отвернулась, спрятала лицо; одежду положила на колени Глебу. – И ему она больше не понадобится… Глеб повертел одежду в руках: – Наверное, мне в ней будет тесно… – Не будет. Ты должен был заметить, что у иудеев просторные одежды… А ночью он опять слышал плач Рахили, и она опять пришла к нему и лежала рядом тихо-тихо, по-ложа голову ему на грудь. О чем думала она? Наверное, о своем ребенке. Глеб вдыхал чудесный запах ее волос. Он уже начинал засыпать, когда Рахиль вдруг громко и ясно сказала: – Подари мне ребенка, герой… уж если подарил жизнь… Глеб даже опешил: – Как я могу подарить тебе ребенка? Он увидел улыбку Рахили в темноте. Женщина спросила: – А разве есть какой-нибудь другой способ? Кроме того – единственного? Тут Глеб понял, что она имела в виду. И очень удивился: – Почему ты попросила об этом меня? Разве в селении нет других мужчин? – Есть немало красивых и сильных мужчин, – кивнула Рахиль. – И немало достойных. Но нет среди них могучего Самсона! Нет даже отдаленно похожих на тебя… А я хочу, чтоб у меня родился сын от Самсона и был таким же великаном, как его отец, и чтоб однажды он сумел постоять за свой народ… Тогда Глеб осторожно положил Рахиль на подушки и овладел ею. И о чудо! – когда он это делал, то совсем не чувствовал боли в пояснице. Будто сама природа смилостивилась над ними и отогнала боль от ложа – престола любви. Глеб овладевал ею медленно, с великой нежностью. А она вся трепетала под ним, она была чутка к каждому его движению. И руки ее метались у него по спине, и ноги ее крепко охватывали его ноги. Рахиль будто хотела вобрать в себя его всего. Она сходила с ума, кусала ему плечо, она шумно дышала и вскрикивала, она дрожала и шептала: «Я люблю…». Она была гибка и сильна под ним. И он чувствовал эту ее силу и поражался ей… На следующее утро Глеб поднялся с ложа полный сил. И он прошел по жилищу Рахили из конца в конец, пригибая голову, чтобы не задеть за низкий потолок. А Рахиль, оставаясь на ложе, любовалась его обнаженной фигурой. Но выходить из дома Глебу было еще рано. Он постоял только в дверях, огляделся. Селение из таких же глинобитных жилищ раскинулось внизу по склону холма. Дома стояли не очень тесно, не лепились один к одному, как это Глеб видел в селениях турок. Возле каждого дома были просторные загоны для овец, сложенные из камня и глины. Отары овец и стада ослов медленно спускались по склону в долину. За ними шли Захария и еще несколько пастухов. А вокруг высились пустынные скалистые горы, лишь кое-где покрытые редкой растительностью. Солнце еще только взошло, но лучи его уже припекали. А у Рахили был готов завтрак. Глеб спросил: – Ты вставала рано? – Да, пока ты спал. Женщине надо много успеть, пока спит мужчина… Так они разговаривали за едой о том о сем, а Глеб, не скрывая восхищенных глаз, Рахилью любовался. Тут она сказала: – В селении спрашивают: почему ты это сделал? – Что сделал? – не понял Глеб. – Почему ты разрушил храм? Почему убил стольких рыцарей? – Разве это без слов не ясно? – пожал плечами Глеб. – Мне ясно, – кивнула Рахиль. – А что сказать людям? Глеб взглянул на нее серьезно: – Скажи, что кому-то же надо было постоять за твой народ. – А не ты ли сам штурмовал Иерусалим? Глеб покачал головой: – Это разные вещи. Я штурмовал город. Я дрался с воинами. Но я не избивал слабых и беззащитных. – А зачем ты пришел в нашу землю? – Я искал лучшей доли. Как и все. Рахиль долго молчала, потом молвила: – Да, никто из наших не сможет назвать тебя врагом. Но все же сегодня ночью я сожгла твою одежду. Одежда крестоносца мне ненавистна… – А меч, а доспехи?.. А все остальное?.. Рахиль посмотрела на него так, будто впервые увидела: – Ты все-таки воин! И никогда не станешь пастухом. Ты не забываешь про оружие… Но на время придется забыть. Мне не по силам было бы везти еще и оружие и твои доспехи… в тот проклятый день. Доспехи слишком тяжелы. К тому же они были очень помяты… Я взяла только сумку. Она лежит в углу, – Рахиль показала, в каком углу. – Я не знаю, что в ней. Она была не тяжелая.- Там корона. – Корона? – не поверила Рахиль. – Да, золотая. – Ты царь, может быть? – Нет. Корона эта за храбрость. – И больше ничего в сумке нет? – Нет. Рахиль удивилась: – Ты прошел столько городов… – Я никого не грабил. Я шел в обетованную землю. Рахиль посмотрела на Глеба с уважением: – Так я и скажу людям… В этот день Глеб разводил в яме глину и обмазывал ею потрескавшиеся стены. К вечеру дом Рахили был как новый. А на следующий день Глеб помогал женщине отрясать в саду масличные деревья. Она поражалась его силе, говорила, что в селении никто не умеет так чисто отрясать деревья. Потом Рахиль несколько дней давила маслины в деревянной ступе, отстаивала получающуюся массу, снимала сверху масло, это масло еще раз отстаивала и снова снимала. А потом разливала желтоватое масло по горшкам и уносила к какому-то перекупщику. За горшок масла ей платили несколько драхм. Глеб видел, как она была довольна этому заработку, и не говорил, что ее очень обманывали. Он знал, что в Константинополе такой горшок даже худшего по качеству – зеленоватого – масла стоит во сто крат больше. – Я подарю тебе корону, – однажды сказал он. – А я не могу принять ее, – ответила она. – Ведь это только твоя корона… Глеб чувствовал, что все больше привязывается к этой женщине. В ней ему нравилось все: и как она говорит, и как она молчит, как ходит, как одевается, как просто себя держит; нравилось, что любое дело спорится у нее в руках; нравилось, с каким терпением, с какой силой духа она переживает в себе свое горе; нравилось, что она стала меньше вспоминать прошлое и больше думать о будущем… Рахиль днем была сдержанна, задумчива; иногда он замечал, что она даже улыбалась каким-то своим тайным мыслям. А ночью была горяча и страстна… Она отдавалась любви до последней частички сердца. Она сгорала в любви как свеча. Забывая себя, забывая все на свете, она смеялась и плакала на ложе любви. И просила любви еще и еще. Она с ума сходила по Глебу, целовала его то нежно, то страстно и называла его самыми ласковыми именами… А по утрам плела рогожи. Жители селения выказывали Глебу при встречах уважение. Выражали уважение по-разному. Женщины склонялись перед ним и замирали и стояли так, пока он с ними не заговаривал; тогда они выпрямлялись и вежливо отвечали. Мужчины спешили сказать приветливое слово и пригласить к себе в дом. Они были очень гостеприимны. Они говорили: «Открытый дом – как открытое сердце. Щедрый хозяин – честное сердце!» И угощали Глеба тем, что каждый из них имел. Ни у кого и в мыслях не было утаить от гостя что-нибудь вкусное. В эту пору года уже созрели душистые смоквы, и Глебу они очень нравились, ибо отдаленно напоминали груши с его родины. Не желая быть обузой Рахили, Глеб одно время пас с Захарией овец. Он заметил, что иудеи весьма почитают пастухов – почитают много больше, нежели у других народов. Если здесь хотят сказать мужчине приятное, говорят, что он хороший пастух и что-стада его всем на зависть, а если мужчина не пастух, то говорят, что он мог бы быть очень хорошим пастухом. Овцы были в этой стране необычной породы: круторогие, с длинным тяжелым курдюком. Чтобы курдюк этот не волочился по земле, к овце привязывали маленькую деревянную тележку о двух колесах. И такая овца спокойно паслась, таская за собой на тележке собственный курдюк. Это было очень любопытно Глебу и в первое время даже смешно. Разве не смешон был бы толстый-толстый человек, катящий перед собой на тележке собственный живот? Захария был очень мудрый старик. Он прочитал много книг. Не менее десяти. Две из них – греческие – знал почти наизусть и частенько цитировал какую-нибудь мудрость. Захария все время расспрашивал Глеба о его жизни, удивленно качал головой, выслушивая ответы, и говорил, что Глебу в жизни премного повезло: он такой молодой, а уже так много всякого перевидел и перечувствовал. Он говорил, что жизнь Глеба даже достойна нравоучительного описания. В присутствии Глеба старик не скупился на похвалы Рахили, в шутку сетовал, что он сам уже так стар, – а то бы никому не уступил эту чистую овечку. Глеб не мог не согласиться со стариком: Рахиль заслуживала большого счастья, но вместо счастья познала много горя. Скоро Глебу наскучило ходить целыми днями за овцами, и он взялся промышлять охотой. Поскольку у него не было лука со стрелами, он охотился с помощью обыкновенной палки или камней, которых под ногами всюду было множество. В горах Глеб встречал много дичи, но подбивать палкой или камнем ему чаще всего удавалось перепелов, ибо перепел – птица из неуклюжих и глупых. Когда Глеб приносил Рахили слишком много птиц, она часть из них продавала, а часть сушила впрок, как некогда, по преданию, сушили перепелок предки Рахили, совершая немыслимо трудный переход через пустыню из Египта в Землю обетованную. А однажды Глеб вырыл в горах яму на звериной тропе и поймал в эту яму дикого быка. Глеб забил быка – очень свирепого, с длинными рогами – камнями. И у Глеба едва хватило сил притащить быка в селение. Люди восхищались силой и упорством охотника и говорили друг другу: как повезло Рахили, что у нее в доме поселился такой мужчина!… Рахиль соглашалась с женщинами, когда те хвалили Глеба. И когда Глеб возвращался усталый с охоты и раскладывал перед Рахилью добычу, она сначала подавала ему чашу молока, а потом омывала водой из кувшина ему ноги. Рахиль ночами рассказывала Глебу, как любит его и как все время с нетерпением ждет… Но вдруг все изменилось. С некоторых пор Рахиль стала раздражительной и ворчливой. И Глеб все удивлялся, на нее глядя, и подумывал: с чего бы это ей так измениться. Ему было и невдомек, что у женщин вследствие брачной жизни порой возникают к тому причины; как они говорят – под сердцем; и день ото дня эти самые причины набирают вес. Однажды утром Рахиль как будто без всякого повода расплакалась и сказала Глебу: – Мне будет плохо без тебя. Но я выдержу. Я ведь теперь не одна… – Не одна? – Глеб наконец понял. – Значит, я подарил тебе ребенка?- Да, любимый, – ответила Рахиль, утирая льющиеся слезы. – Почему же ты хочешь, чтобы я ушел? Разве я чем-нибудь обидел тебя? – Нет, не обидел, – печально покачала головой Рахиль. – Я и сама не понимаю. Но чувствую, что так будет лучше. Ты должен уйти… – Но почему? – досадовал Глеб. Вдруг Рахиль вскинула на него заплаканные глаза: – Может, у тебя есть жена? – У меня нет жены. Я один в этом свете. Как и ты. Даже побратимы мои погибли. – Чье же имя ты тогда называешь ночами? Сквозь сон… И тогда называл… в бреду. – Чье имя? – удивился Глеб. – Мария. Кто она? Ты все время зовешь ее. – О! Мария – совсем девочка, – улыбнулся Глеб. – Я однажды спас ее. – Девочки становятся женщинами, – заметила Рахиль. – Не думай об этом, – пытался успокоить ее Глеб. – Я и сам не знаю, отчего она приходит ко мне во сны. Рахиль как-то удрученно покачала головой: – Она не только во сны к тебе приходит. Я как будто постоянно чувствую ее. Она словно стоит между нами и крепко держит тебя. И даже когда мы на ложе, когда невозможно думать ни о чем, кроме любви, я чувствую присутствие другой женщины… Глеб не ответил. Наверное, он и сам чувствовал нечто подобное, но только не признавался. Рахиль сказала убежденно: – Ты должен уйти. Ты и сам это поймешь однажды. Когда у раненой птицы залечат крыло, она непременно улетает. – Разве можно сравнить меня с раненой птицей? – Можно, – кивнула Рахиль. – Ты – как орел. Твое место – на знамени. Ты не сможешь жить без войны. Это в крови у тебя. Я поняла. Ты от рождения – воин. Боюсь, что и сын мой станет воином. Не пастухом. Так говорила Рахиль и, наверное, была права. У нее было очень чуткое сердце. Она велела Глебу уйти, но по этому поводу в два ручья лила слезы. Глебу совсем не хотелось уходить. Однако Рахиль сказала уйти, и он ушел… Лил дождь. Потоки грязно-желтой воды стекали с гор. Пройдя по селению, Глеб оглянулся. Дом Рахили стоял на самой вершине холма. Недавно подновленный, он долго еще простоит. Глеб смотрел и смотрел, он хотел на всю жизнь запечатлеть этот дом в памяти. Глеб спустился в долину и пошел по дороге в сторону моря. Он шел и не видел ничего вокруг, не замечал дождя, который промочил его насквозь. Он думал о своей жизни и о словах Рахили. Быть может, он, великан, занимал слишком много места в ее жизни, в ее доме, на ее ложе, – так много, что она не в состоянии была жить той жизнью, какой привыкла жить. А может, на то были и другие причины, кроме сказанных… Иногда бывает так трудно понять женщин. |
||
|