"Час волка на берегу Лаврентий Палыча" - читать интересную книгу автора (Боровиков Игорь)

ГЛАВА 10

Монреаль, 16 января 2001

Шурик, милый, ты наверное забыл, что я уже двенадцатый год живу в западной и совершенно либеральной стране, и для меня "голубой" вовсе не значит "преступник". Хотя, проникнуться твоей печалью могу.

Помнишь, несколько месяцев тому назад я описывал худшие варианты жизни моего виртуального сына, который так и не родился? Наихудшим там для меня была наркомания, про голубизну я даже и не заикался.

Просто, в голову не приходило с моей извечной страстью к бабам.

Конечно же, врать не буду, мне бы это было ОЧЕНЬ неприятно, я тебя понимаю. И не уверен, что смог бы вот так, как ты написать с полной откровенностью: "Внуков мне желать бесполезно. Их никогда не будет, мой сын – гомосексуалист. Ориентации своей не скрывает и даже ей гордится".

Но что касается моего лично опыта общения с этими людьми, то он вовсе не настолько отрицателен, как ты полагаешь. Еще в самые мои последние месяцы жизни в Питере, а именно: осенью 67 года, когда уже закончил филфак, но еще не уехал в Алжир, я подружился с компанией художников, где главным заводилой был некий Венька Подъесауленко.

Подъесаул же прикатил в Питер из жутчайшей дальневосточной дыры, а по дороге ему кто-то сообщил, что, оказывается, все гении были педиками. Так он, однозначно любя баб, объявил себя гомосеком.

Помнится, очень хорошо прокомментировал всё это мой друг Гиви

Ахметович: Надо же, – произнес он, в печали, – Какая трагедия! Стать педиком, чтобы стать гением, а гением так и не стать. Честно говоря, я вообще сомневаюсь, умел ли он рисовать. Во всяком случае, никаких художественных (и любых прочих) учебных заведений Подъесаул не кончал. Уверял, что там ему учиться просто нечему, насколько все их преподаватели ему и в подметки не годятся. Да и ни одной картины его, ни я, ни кто-либо из наших общих друзей, никогда не видал.

Как-то одна подруга-художница сделала мне по Машкиным фотографиям очень милый карандашный портрет, от которого я просто глаз не мог оторвать, насколько он был на Машу похож. Причем, на очень грустную

Машу, что тогда полностью совпадало с моим настроем души. Вот я и вцепился в Веньку, чтобы он мне тоже сделал Машкин портрет, только маслом. Двадцать пять рублей ему сулил, но он отказывался категорически. Я же с него не слезал. В конце концов, видя мою настойчивость, забрал её фотографии и заявил, что, мол, пишет. Писал недели три. Наконец сообщил, что портрет готов, и позвал меня на смотрины. Я пришел, взглянул и обомлел. На грубо раскрашенном сизо-малиновом фоне был также аляповато намалеван желтый неправильный треугольник острым концом вниз, а в нем два зеленых кружка в виде, якобы, Машкиных зеленых глаз.

– Я её такой вижу, – сообщил мне глубокомысленно Подъесаул.

Поскольку я не смог скрыть свое разочарование, то он начал мне выговаривать, что я, мол, мудак, никогда не смотрел ни в огонь, ни в реку, не имею никакого понятия о вечном и бесконечном, что до меня доходит только убогая мазня "академиков", которую он сто лет, как перерос, а я же до его живописи не дорасту никогда по причине толстокожести и примитивного строения головного мозга. Я с ним сразу согласился, но портрет брать отказался, как и деньги за него платить. Правда, мы их все равно тут же вместе пропили.

Той осенью 67 года Подъесаул ввел меня в дом одной забавной питерской дамы, поэтессы-песенника, Дарьи Владиславовны. Представь себе длиннущую питерскую коммуналку в проходных дворах Петроградской стороны между Большой Пушкарской и Кировским. Огромная комната, где пьют портвейн с водкой и курят сразу человек двадцать. Некто тощий старый, насквозь пропитый, с седыми немытыми патлами сидит за фортепьяно, бьет по клавишам и плачет в клубах табачного дыма:

"Недолет-перелёт, недолет. По своим артиллерия бьет!" Тут же юноша с пламенным взором читает в пустоту стихи, которые никто не слушает, а еще два не менее восторженных юноши тискают друг другу ширинки.

Жутчайше такая богемная компания, где все гении. При этом называют себя гениями голубыми.

А мне – по барабану, поскольку у хозяйки – очень симпатичная дочка Людочка, совершенно традиционно ориентированная в смысле половых наклонностей. И я, как единственный в данной компании традиционалист, большее время провожу именно с ней, ибо в этой коммуналке есть еще одна комнатушка, в противоположном конце, где мы с Люсенькой активно дополняем свои половые ориентации ко взаимному удовольствию, пока голубые гении с Подъесаулом тусуются в той первой комнате у входа. К общей тусовке в большой комнате примыкали мы с ней лишь дополнив друг друга до отказа, до больше некуда. Если приходил кто-то из новых людей, то Дарья Владиславовна представляла нас таким образом:Вот познакомьтесь: Это Веня Подъесауленко – гениальный художник. Это Сережа Граф – тоже гениальный художник, это

– Максим – гениальный поэт, а это – Феликс – гениальный скульптор.

Это – Роберт, гениальный поэт и скульптор, а это – Олег Лесников…

(тут следовала пауза)… Очень милый молодой человек.

Бывали моменты, когда кто-то из голубых гениев тянул лапы, чтобы цапнуть меня за ляжки. Тогда Подъесаул говорил брюзгливо: "Оставь его, это не наш. Он для этого слишком толстокож". И меня тут же оставляли в покое.

Кстати, из-за Подъесаула и его компании в один прекрасный день в

Москве, а именно 1 февраля 1968 года, вся моя судьба оказалась подвешенной на волоске. В 11 вечера того дня я должен был улетать в

Алжир. Уже получены были мной билет и загранпаспорт. Оставалось только сесть на площади Свердлова на автобус-экспресс, купить там ровно за один рубль билет и отчалить в аэропорт. Так вот, рубля-то у меня и не было. Последние мою трешку Подъесаул занял утром на опохмелку и обещал принести деньги в гостиницу "Турист", где я тогда снимал койку в семиместном номере.

Дело в том, что одна его питерская подруга с Ленфильма (Венька ведь еще тем бабником был, хотя и декларировал себя голубым) именно в это время жила в общаге ВГИКА, ибо, будучи заочницей, сдавала зимнюю сессию. И Подъесаул со своими "гениями" тоже намылился в

Москву, где быстро нашел меня в "Туристе" и утащил во вгиковскую общагу. Там мы пили весь вечер и ночь. Утром же возникли финансовые проблемы с опохмелкой, и он выцыганил у меня последний трюндель, сказав: Иди к себе в Турист и жди. В пять вечера приду и отдам. У меня здесь в Москве – полно друзей. Есть, у кого перезанять. Как уж, помнится, не хотелось мне тогда отдавать эту зеленую бумажку, которая поистине была пропуском в другой мир, в другую жизнь! Но не смог я выдержать синхронной атаки Подъесаула и бригады его "гениев".

Так и оказался в пять вечера на гостиничной лестнице, с замиранием сердца прислушиваясь к шагам снизу. Ситуация – глупей не придумать.

Все выездные комиссии, все препоны прошел, билет и паспорт в кармане, а уехать не могу. Не идти же пешком до Шереметьево. И ни единого знакомого во всем этом огромном многомиллионном городе! Чем дольше ждал, тем больше сомневался в том, что другая жизнь и другой мир состоятся. И приходило понимание, что Алжира мне не видать. Не судьба. Как не увидел Египта друг мой Гиви Ахметович Сейфутдинов.

Тот прямо по распределению был туда оформлен и тоже прошел все комиссии и препоны. Но еще в конце мая, перед самой защитой диплома, разбил от тоски витрину, попал в вытрезвитель, а оттуда – прямиком на 15 суток, которые отсидел от звонка до звонка. Каждое утро возили их на стройку концертного зала "Октябрьский". Там Гиви регулярно мочился в бочку с раствором и до самых последних дней своей жизни в

Питере, когда проезжал с кем-либо из друзей мимо "Октябрьского", гордо сообщал: На моей моче стоит!…

… Подъесаул и компания появились в половине седьмого, и за эти полтора часа я успел выкурить почти целую пачку Родопи. Когда же увидел сверху в лестничном пролете Венькину мохнатую шапку и кепчонку его остроносого другана-гения, то от радости буквально потемнело в глазах, и ужасно закружилась голова. Но я понял главное:Другая жизнь имеет место быть…

Впрочем, опять отвлекся. Ты спрашиваешь, есть ли у меня опыт общения с этими людьми, а я объясняю, отчего не поехал в Египет мой друг Георгий Ахметович, к подобной публике никакого отношения не имеющий. Прости, Шурик, легкость мысли снова не в ту степь завела.

Возвращаясь же к интересующему тебя опыту, могу сказать, что был у меня в филфаковские годы такой хороший знакомый Федя Смирнов по студенческой кличке Теодор или Тедди, который никогда не делал тайны из своей сексуальной ориентации. Когда после Алжира я оказался в

Москве, то мы с Федей чисто случайно стали видеться в баре восточной стороны гостиницы "Россия". Время это было еще до пожара, и вход в отель был совершенно свободным. Я же в те послеалжирские годы ко всем этим западным барам просто прикипел душой. А в "России" они мне казались наиболее "западными". Посему я, возвращаясь из МГИМО к себе домой в Вешняки, часто выходил из метро на Солянке и забегал в гостиничный бар. Усаживался за стойкой и почти всегда видел справа от себя Теодора, который оттуда, похоже, просто не вылезал. Он весьма дружелюбно со мной раскланивался, и мы, попивая коктейли, часто болтали о жизни, обсуждали судьбы бывших соучеников..

Как, вдруг, однажды некто пьяный в драбадан, начал спорить за нашими спинами с таким же пьяным человеком и, говоря про кого-то третьего, сказал: Да он же, бля, пидар-р-рас-с-с!!! На что Федя сморщился болезненно, словно его протянули хлыстом по хребту, и ручкой сделал нервный такой жест, мол, ой! Грубиян! Я ему и говорю:

Тедди! Я вас обожаю! Вы, ваще, прекрасные люди! Просто мечтаю, чтобы вас было бы всё больше и больше. Сколько бы тогда оказалось свободных баб! Гуляй – не хочу! Ох, уж бы я натрахался!

Федя состроил столь кислую мину, будто клюкву разжевал, согнул указательный палец эдаким мерзким крючком, сунул мне его под нос и отвечает ядовитым тоном, каждый слог чеканя: Лесников! Запомни! У женщин происходит параллельный процесс, и ты с твоей пошлой гетеросексуальностью рискуешь остаться за бортом!!!!

И крючком своим у меня перед носом: шик-пшик-шик! Сам же смотрит победно. А я варежку разинул, да так и замолк, не знал, что ответить. Только уж часа через два, когда с Федей распрощался и поехал домой, то в вагоне метро мысленно так над ним поиздевался, прямо в лужу посадил. А главное – настолько остроумно, что стою, помнится, и хохочу, как это я ловко его отбрил с параллельным процессом-то…

Ладно, Шурик, давай сменим тему, чувствую, весьма она тебе неприятна. Пишу только потому, что ты сам у меня спросил про (тебя же цитирую) "опыт общения с подобными людьми". Вот я его и сообщил.

Всё. Меняем пластинку. Тем более, что никакого другого опыта у меня нет и быть не может…

Только что взглянул на часы, а там как раз по нулям: 00-00 мин.

Но радиостанция "Москва 101", которой я сейчас внимаю, (в наушниках, естественно, – не зверь же я, чтобы всю общественность будить) гимн в 24-00 слушателям не выдаёт. Станция сия, по-видимому, контролируется братвой, ибо ровно в полночь, запиликала гармошка, и раздался разухабистый шансон про одесский огонек и про некого господина в котелке, который после отсидки в состоянии легкого опьянения вышел на одесский перрон.

Впрочем, это еще не апогей гимнюшного беспредела. В первую ночь нового тысячелетия, ровно в 24-00 по Московскому времени, когда вся

Россия поднялась в едином порыве с бокалом Советского шампанского под величественную музыку Александрова, мы здесь оказались заложниками жалких фигляров из радиостанции "Эхо Москвы". Дело в том, что в эту новостолетнюю ночь серверы практически всех российских радиостанций в интернете были перегружены и постоянно западали. Мгновенье поиграют и – тишина на пару минут.

Оно и понятно: вся русская диаспора земного шара сразу к ним подключилась, чтобы выпить под куранты и постоять под старо-новый гимн. Мы же здесь не Рыбаковы, которые под оный гимн демонстративно не встают, ибо совсем недавно под него 15 лет сидели. Не знаю, как у других, а у меня под новый-старый гимн встаёт. Проверено. Встаёт, поскольку я жизнью своей другого гимна просто-напросто не заслужил.

Да и на какой гимн может иметь право бывший старший контрольный редактор Издательства АПН? На "Боже Царя Храни"? Как бы ни так! Для этого надо было посидеть вместе с Рыбаковым, а не редактировать во времена его отсидок бессмертные творения Леонида Ильича и прочие партийные документы в переводе на португальский язык.

В общем, "Эхо Москвы" почему-то оказалась единственной радиостанцией, которая в этот торжественный момент не западала и работала бесперебойно, так что я вынужден был на ней остановиться. И вот ровно в московскую полночь, сиречь в 16-00 по

Восточно-американскому времени раздалась величественная, но совершенно незнакомая мелодия с торжественными, но совершенно непонятно откуда взявшимися словами. А мы все, 8 персон, стоим, как мудаки, с бокалами немецкого игристого по 10 канадских долларов бутылка и не въезжаем..

Стоим в полном обалдении и никак не можем догнать, подо что это мы чисто конкретно стоим? Но когда музыка отыграла, диктор разъяснил базар. "Вы, – говорит, – только что прослушали гимн, написанный

Аллой Борисовной Пугачевой на слова Ильи Резника. Это был наш новогодний прикол!" Представь себе то состояние стресса, в котором мы все оказались!

А вот теперь – еще об одном потрясении последних дней. Получил я неделю назад письмо по Интернету от бывшего АПН-овского коллеги и другана Вальки Успенского, вернувшегося в 91 году, после развала нашего издательства в родной город на Неве. Ужасные вещи тот мне про свою жизнь рассказал:и в озере он под лед проваливался, тонул, и машину у него угоняли, и дачу бомжи раскурочили, поджечь пытались, и грабители-наркоманы нападали, и менты по ошибке забрали, да пол дня в камере продержали, даже не извинившись. Всего лишь за пару предновогодних месяцев, чего только не испытал человек! Так это уже не жизнь, – написал я Вальке, – это уже – сериал. Неужто, вы все там такими сериалами живете, – спросил я, – когда покидаете Интернет?

Выходите из него и прямо попадаете в улицы разбитых фонарей бандитского Петербурга. А не выходить, как я понимаю, себе дороже, когда каждый интернетовский час – доллар. Вот и не знаю я, после письма Успенского, то ли благодарить судьбу за спокойную старость, то ли сетовать на нее за то, что жить могу лишь в Интернете, а вне его жизни мне нет. Только – существование, которое жизнью можно назвать весьма условно. Чтобы разрешить эту дилемму, пытаюсь мысленно перенестись назад лет этак на двадцать с хвостиком и с тех позиций понять, какую же старость я получил на сегодняшний день.

Таким образом, вспомнил я себя в феврале 1978 года, сидящим за столом редакции изданий на португальском языке издательства

"Прогресс", на втором этаже Смоленской площади, прямо напротив МИДа и над магазином "Обувь". Впереди от меня столы Бена Ковальского и

Вячеслав Михалыча Алёхина, сзади – Лехи Рябинина, а рядом слева сидит Танюша Карасева, с которой мы договариваемся жарким шепотом об очередном траханье на сегодняшний вечер. Я весь в работе, редактирую перевод на португальский язык книги Л.И. Брежнева "Целина". При этом читать и редактировать сей великий труд, мне почему-то, совершенно не хочется. Однако надо. А в сумке у меня тщательно завернутая в три слоя газет лежит тоже переведенная на португальский (только не нами, а в Лиссабоне) знаменитая книга Хендрика Смита The Russians

"Русские", которую ужасно тянет начать изучать, прямо сейчас. Однако нельзя. Подобную книженцию светить – себе дороже, за неё можно крепко получить мешалкой по определенному месту. К тому же зав. редакции тов. Больших не дремлет. Впрочем, он ко мне благосклонен.

Доверие даже оказал, поручил выступить сегодня в конце рабочего дня на политсеминаре по обсуждению литературного творчества дорогого товарища Л.И. Брежнева. Я и выступил с кратким десятиминутным докладом о необходимости внимательнейшим образом изучать творческое наследие классиков мирового коммунизьма в лице горячо любимого

Леонида Ильича.

Спокойно так, даже с оттенком вдохновения, рассказал аудитории о высоко художественных качествах и всемирном историческом значении гениальных произведений "Целина" и "Малая земля". Причем без всяких там рвотных рефлексов и блевотных ощущений, описаниями которых сплошь заполнены страницы моего личного дневника тех лет. Ибо прекрасно знал, где можно рвотные позывы испытывать, а где нельзя никак. А тут как раз такой случай и был, что никак. Посему говорил вдумчиво, серьезно и Танюшке не подмигивал, как она ни хихикала.

Даже в словах "генеральный секретарь Центрального комитета

Коммунистической партии Советского Союза, председатель президиума верховного совета СССР" буквы не глотал, а все выговаривал, как положено. Тем более, что придавала мне силы и куража одна мысль. За час до семинара мы с Лёхой, Витькой Федоровым и Вячеслав Михалычем

Алёхиным скинулись и прикупили пару фуфырей Старорусской. Так что, как только вся эта хренотень кончилась, оприходовали их в пивняке напротив выхода из метро Смоленская Филевской линии, под беляши, купленные в гастрономе Смоленский и анекдоты про дорогого Леонида

Ильича, которые я тогда классно умел рассказывать, брежневским голосом. Народ до икоты хохотал.

Оприходовали, залакировали пивком, закусили беляшами и разъехались. Кто куда, а я к Танюше в Нагатино с бутылью югославского вермута Истра. А по дороге, пока ехал, стиснутый в вагоне метро, забродила у меня в крови порция Старорусской с разбавленным пивом и подвигла на некий филосовско-лирический лад.

Представилось, вдруг, что не вечно будет мне 37 лет, когда-то в один прекрасный день, стукнет шестьдесят. И заглушить эту мысль на корню югославским вермутом Истра в переполненном вагоне между Киевской и

Павелецкой возможности не было никакой. А за неимением возможности заглушить, стал я эту мысль творчески развивать, представлять себе, что в том возрасте буду делать, как жить, с кем, каким, мол, он будет, сей далекий, таинственный 2000 год?

И в переходе с Павелецкой кольцевой пока тащился до радиальной сформулировал сам для себя те критерии, которые, как мне тогда казалось, украсили бы мою старость.

– много-много запрещенных антисоветских книг;

– не старую бабу, на которую бы и в 60 лет стоял;

– много красивой бразильской. португальской, итальянской, французской и цыганско-белогвардейской музыки, а также романсов на высокую русскую поэзию в исполнении моего друга Володи Дьяконова.

– возможность видеть много западных фильмов

– чтобы было бы мне доступно бухало фирменное в красивых бутылках;

– Увидеть Италию, которую я никогда не видел. Увидеть снова

Францию и Португалию. Причем увидеть одному, без своры стукачей, старших групп и председателей месткомов, как это было в мои французскую и португальскую поездки в качестве переводчика делегаций ВЦСПС Еще, помнится, я тогда добавлял к этому списку новые джинсы, джинсовую куртку и кроссовки адидас. Но при этом очень хотелось заиметь их пораньше.

А вот теперь, Александр Лазаревич, давай нальем по сто наркомовских грамм. Я в русский граненый стакан Абсолюта, ты в изящный французский дюралекс того напитка, что пред тобой стоит.

Чокнемся мысленно и посмотрим, что же жизнь подарила мне из сего павелецкого списка:

Ну, про первый пункт, антисоветские книжки, даже говорить смешно.

У меня их столько, что тов. Андропову и в страшном сне присниться не могло. При этом я их всё прикупаю, да прикупаю. Мало того, у меня ещё столько антисоветских фильмов, что Юрий Владимирович в гробу пеной изойдет, если узнает. Один только "Последний миф" – 18 серий чего стоит!

Кстати, у меня сложилось впечатление, что об этом фильме у нас на родине мало кто знает. Во всяком случае, несколько человек у меня уже спрашивали по е-меле, что это за кино такое я смотрю с утра до вечера. Отвечаю: фильм сделан НТВ и в нем ведется прямой телемост между Виктором Суворовым из Англии и его московскими оппонентами в генеральских мундирах и медалЯх с ног до головы. И оппонентов своих

Суворов там разделал под орех, как младенцев. Даже жалко их становилось. Они ни одного факта не смогли по делу опровергнуть. Ни единого! А только звенели медалЯми и лили воду, как привыкли на своих марксистских кафедрах. Если ты этого фильма не видел, немедленно исправь ситуацию. У меня все серии переписаны с российских кассет с российскими обложками и голограммами. А в эфире, насколько я знаю, он в России вообще не шел, и даже тот же НТВ показывало его только на Запад. Впрочем, я это понимаю. Ведь там

Суворов прямо говорит старикам-ветеранам: Вы думаете, что участвовали в Великой Отечественной войне? Забудьте! Это была захватническая, бандитская война, которую развязал Советский Союз с тем, чтобы завоевать всю Европу. Она стала для нас Отечественной только лишь потому, что второй бандит напал на нас, на первого бандита, на пару недель раньше и испортил нам всю малину. Ну, прям, блин. в точности, как в двадцатые-тридцатые годы нынешние старики, будучи юными комсомольцами, говорили ветеранам Германской войны:

– Думаете, вы участвовали во Второй Отечественной войне и Родину защищали? Думаете, когда вы шли под кинжальный огонь германских пулеметов, то совершали светлые подвиги? Забудьте! Вы участвовали в бандитской империалистической захватнической войне, гибли не за

Россию, а за толстопузых капиталистов, и убивали своих же братьев по классу. Оттого, нет вам, и не будет ни одного памятника во всем великом Советском Союзе.

И ведь не было. Ни в бывшем СССР, ни в нынешней новой России, нет ни единого памятника миллионам русских солдат, погибшим в Первую мировую войну. И, вообще, никто о них даже не вспоминает. Подумаешь, блин, каких-то там несколько миллионов, еще бронзу на них тратить!

Были и не были. Посему нечего удивляться, что такое же отношение нынешней молодежи к старикам ветеранам. Как они аукнули, так им и откликается.

Ну, да я отвлекся, пойдем-ка дальше по пунктам. Правда, для этого надо еще добавить наркомовских 100 грамм в гранёном стаканИ. Чтобы мысль легче растекалась по древу. Как-то на днях друган один из бывшего АПН, которого я честно предупреждал обо всех московских транспортных пробках и заморочках, вместо благодарности написал мне:

"Кончай херней заниматься, иди работай!" А на хрена? Когда у меня, как в том старом анекдоте про волка, есть, что выпить, есть, чем закусить и есть, кого трахнуть. Даже больше. В отличие от того волка, у меня еще имеется круглосуточный быстрый Интернет, которого ни у одного тамбовского волка нет. Разве только у очень крутого.

Вот тут мы и подошли ко второму пункту моей программы про счастливую старость. Что касается сего пункта, он тоже в масть попал. Хоть и не шибко уж молодая (через месяц 39 лет стукнет), но еще очень даже ничего. Еще можно. Как в старом анекдоте про телефонный звонок:

– Але, Надю можно?

– А кто ее спрашивает?

– Друг.

– Так вот, я вам, как друг другу, скажу: Надю еще очень даже можно!

А дальше, кроме фирменного бухала и джинсов с кроссовками, мало что совпадает. Ни бразильскую с португальской, ни французскую с итальянской музыку я уже давно не слушаю. Не интересны мне, вдруг, стали все эти музыки. А интересно мне теперь лишь то, что играет и поёт по-русски. Настолько сузился кругозор, что даже вся моя нынешняя жизнь резко оказалась поделенной на тот уже прошедший период, когда я не имел доступа к русским интернетовским радиостанциям и телеканалам, и на нынешний, когда я такой доступ получил в неограниченном количестве по принципу "хоть жопой ешь".

Сейчас, например, слушаю Русское радио. Оно одно из немногих, что не гоняет западную попсу, которая на российском радио, словно серпом по яйцам. Как, скажем, если бы я настроил в 1957 году на волну

Голоса Америки или ВВС наш трофейный Телефункен и вдруг бы услышал с их столь характерным бибисийским или голосо-американским акцентом:

Тихон Хренников. Слова Доризо. Песня о партии. Исполняет хор

Советской армии.

То же самое могу сказать и о кино. Ни на какой хрен мне ихние западные фильмы стали не нужны! Никакие. За все последние годы один только Титаник посмотрел и то из чистого любопытства. Так что моя видеотека сейчас вовсе не та, о которой мечталось в 70-ые годы, ибо единственный западный фильм в ней – "Убийство Троцкого" с Аланом

Делоном в роле Меркадера. Остальные 500 кассет – все наши. При этом я смотрю их весьма выборочно. Когда слегка поддам и просто тоскую по родному Питеру, то ставлю любую из бесчисленных серий Ментов,

Убойной силы или Бандитского Петербурга. А если нажрусь, и моя личная пьяная тоска перейдет, по мудрому замечанию Б. Гребенщикова, в философскую вселенскую грусть, боль за Россию и за всё человечество, то ставлю что-нибудь сталинское, военно-полевое, но обязательно снятое до 45-го года: "Небесный тихоход", "Два бойца",

"В шесть часов вечера после войны", "Воздушный извозчик", "Жди меня". Какие-то они необыкновенно чистые, эти фильмы, несмотря ни на что. А ведь я теперь-то всё про всё знаю. Абсолютно всё.

Представляю себе, что История повернулась бы чуть-чуть иначе, 22 июня Адольф не испортил бы песню, и помчались бы на запад бесчисленные орды самых быстрых в мире танков, закрыли бы небо тучи самых мощных штурмовиков. Послал бы в бой товарищ Сталин на матушку

Европу десятимиллионную, до зубов вооруженную лучшим в мире оружием

Красную армию, и чеканила бы она шаг до Атлантики, "чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя". А за ней пошли бы расти по всей Европе как грибы катынские леса, потянулись бы туда бесчисленные эшелоны классово-чуждых элементов, затрещали бы лучшие в мире расстрельные пулеметы. Я акрываю глаза и пытаюсь вообразить обожаемых героев моих любимых военных фильмов не объятыми живым, глубоким страданием среди сожженных русских городов и сел, а марширующими по Парижу, Мадриду, да Лиссабону. Всё человеческое как ветром бы из них выдуло, а носили бы они на лицах такое же выражение, как на статуЯх (не стАтуях – отвечаю!) что понатыканы на московской станции метро Бауманская.

СтАтуя – это в Летнем саду, а бронзовый пограничник с глазами щелками и рожей убийцы, так тот – статУй.

И фильмов наполненных такой пронзительной болью и искренностью никто бы уж не поставил. А поставили бы другие, где персонажами бы были ожившие статуЯ московского метрополитена: "Освобождение

Парижа", "Освобождение Рима", "Освобождение Мадрида" "Освобождение

Лиссабона", "Освобождение Лондона". Смотреть их было бы также отвратительно, как большинство того, что было снято о войне после войны, типа "Падение Берлина" или знаменитую Озеровскую эпопею, где нет ни грамма человеческой искренности, ни капли правды а во всех кадрах, от первого до последнего присутствует только крутого замеса ложь, спесь и чванство победителей.

Но поскольку, как известно, История сослагательного наклонения не имеет, то я смотрю "Жди меня". А когда Валентина Серова нежно поёт:

"Сколько б ни было в мире разлук, я привык в этот дом приходить", всегда рыдаю пьяными слезами. И долдоню, подобно последнему лимоновскому нацболу: "Какая у нас была великая эпоха!" Особенно я люблю "Небесный тихоход". Ведь это был первый фильм в моей жизни. Мы смотрели его с мамой весной 1944 года в Горьковском кинотеатре

"Художественный", что был на Свердловке, почти на углу с нашей

Грузинской улицей. Когда вошли в зал и сели, я еще не представлял, что такое кино, не знал, что меня ждет. Казалось, экран сейчас раздвинется, как занавес в кукольном театре, и я увижу некое представление. А увидел совершенно другой мир, вселенную, где люди сражались, любили и гибли. В небесном Тихоходе, правда, все мои любимые герои остались живы, и я был счастлив. Недели через две, например, на том же экране на моих глазах геройски погиб фотокор

Мишка, строча из пулеметной турели горящего самолета, так я страдал в полном смысле этого слова и рыдал от боли.

Боже, как ненавидел я всей своей детской душой этих тощих кривоногих фашистов, которые говорили: "О-о! Колоссально-о!" Сколь замирало сердце, когда майор Булочкин с журналисткой совершали вынужденную посадку на минное поле, как бурно радовалось, видя, что капитан Кайсаров благополучно вернулся из немецкого тыла. Я и сейчас, когда в сотый раз смотрю "Небесный Тихоход", ощущаю его каждой частицей души. Смотрю и словно впервые переживаю любовные перипетии старших лейтенантов Кутузовой и Тучи и в тысячный раз счастлив, когда слышу последнюю фразу генерала: "И все трое убежденные холостяки!" А как подпевает сердце: "Дождливым вечером, вечером, вечером…" Господи, как же мне в жизни повезло! Я в три года первым в моей жизни сразу увидел подлинное Творение, Великий

Фильм, а не телепузиков с нинзями.

Недавно, хорошо поддав, посмотрел его в очередной раз, еще принял и, вдруг, чувствую, что мне абсолютно необходимо немедленно поставить Соловьевский "Нежный возраст". Сначала не мог понять почему, а как поставил, то понял. Там же одна из героинь – бабка-летчица "Ночная ведьма" в исполнении Людмилы Савельевой. И весь фильм смотрелся у меня, как продолжение первого, поскольку я тут же узнал в этой бабке старшего лейтенанта Кутузову. Таким образом, оба фильма сами собой выстроились в пронзительную философскую притчу о великом героизме во имя великой идеи, об её гниении, развале, гибели. О бессмысленности светлых подвигов и о все размывающей реке времени…

Вряд ли бы мне понравился такой кинематографический выбор в 1978 году, не об этом в те времена мечталось. Однако жизнь внесла коррективы. То же самое могу сказать о путешествиях по земному шару.

Оказывается, ужасно выгодно эмигрировать. Тогда для тебя весь мир, в который будет рваться душа, скукожится до размеров России. Вот сейчас, хлебнув еще Абсолюта и поимев с него долю куража, пытаюсь представить себе такую красивую картину: Дела мои, скажем, вдруг, по щучьему веленью настолько поправились, что я заработал несколько лишних штук баксов, на которые мог бы куда-нибудь съездить. И весь мир передо мной открыт с моим канадским паспортом.

Могу поехать в Испанию, которую только самый ленивый русский, вроде меня, ещё не видал. Могу в Италию, где я не только никогда не был, но именно куда стремился почти всю свою сознательную жизнь до эмиграции. Настолько мечтал об Италии, что, помнится, путеводители наизусть выучивал, как самые волнующие поэмы, и до сих пор помню, кто, что, где, когда строил в этой прекрасной стране, и что при этом говорил. Помнить-то помню, но только, вдруг, в одночасье, все это стало мне не нужно, превратилось из всю жизнь собираемых золотых зерен в некое подобие сентиментального хлама, вроде советских ассигнаций или поздравительных открыток за над-над-надцатый год, что и выкинуть жалко и использовать некуда…

… Сейчас переключился на радиостанцию Москва 101. Та передаёт

"Любимый город может спать спокойно" в исполнении Марка Бернеса, и я весь ушел туда, в великую эпоху. Меня нет, я не здесь. Я сюда возвращаюсь только лишь потому, что тут осталась моя бутылка

Абсолюта, без которой я не могу долго там пребывать. Какое же это наслаждение, Александр Лазаревич, пить Абсолют в час ночи на чужбине с великими русскими песнями в наушниках! Сразу после Бернеса Николай

Расторгуев и Любе запели: А на рассвете вперед уходит рота солдат, уходит, чтоб победить и чтобы не умирать. Ты им там дай прикурить товарищ старший сержант. И я в России. Не важно, в какой эпохе.

Плевать, что они перемешались. Главное, что я там, Дома! У НАС!

Монреаль, 17 января 2001 года, 16-00 по Восточно-американскому времени

Уморился я вчера, Александр Лазаревич, да задремал в три часа утра прямо у клавиатуры с наушниками и любимыми русскими песнями. А

750 граммовый фуфырёк Абсолюта докушал весь. И сегодня утром страдал. Особенно с двенадцати до часа, когда смотрел по РТР

"Вести", а потом "Вести Москва". Главным образом мучителен был перерыв между ними, ибо показывали там рекламу пива Бочкарёв, а генеральский голос Булдакова убеждал меня, что "хорошего пива должно быть много". Сейчас же, как раз 16-00 и мой личный волк только что выскочил. Я принял наркомовские сто грамм, перечел еще раз твоё письмо, и вижу, что не ответил на один вопрос, который ты мне уже неоднократно задавал. Как к нам русским, то есть бывшим советским гражданам, относятся заграницей? Вопрос этот для меня тягостный, ибо должен сказать, что относятся к нам везде в соответствии со следующим правилом:чем лучше знают, тем хуже относятся.

Для начала хотел бы привести пример исторический из шестидесятых-семидесятых годов только что прошедшего века. В те времена совков в Алжире тусовалось просто несметное количество, посему знали нас там очень хорошо. И отношение алжирцев к нам было презрительно ироническое, чему наши люди способствовали, не покладая рук, ибо сплошь и рядом вели себя совершенно нелепо. Именно нелепо, а не "нагло" там, скажем, "нахально" или "грубо". Хотя наглости, нахальства и грубости тоже хватало, но превалировала именно нелепость. Даже сам внешний вид наших людей, особенно баб, часто был до ужаса нелеп. Ходили там наши толстозадые, толстопятые "гражданки" с высоченными прическами что звались в народе "вшивая беседка", и которые во всем мире уже лет двадцать никто не носил. Шастали, естественно, пешком и таскали с утра до вечера кошелки битком набитые дефицитными для Совка промтоварами, которые закупали в количествах совершенно немыслимых в этой стране. В Алжире же пешком ходящих европейцев кроме нас вообще больше не встречалось. Мало того, даже чуть вылезшие из нищеты алжирцы все, как один, ездили на машинах, не говоря уже о тех, кто в нищете не пребывал никогда. Да и братья по лагерю, включая румын и болгар, тоже были моторизованы.

Одни только наши топали по городу сбитыми стайками, оглядываясь по сторонам одновременно робко, злобно и подозрительно. При этом бабы зимой еще напяливали сверху жутчайшие самовязанные мохеровые береты, что могли смотреться лишь на огородных пугалах, и которые франко-алжирский народ на улице всегда провожал откровенно насмешливыми взглядами.

И еще учти, Александр Лазаревич, что тогда существовал Советский

Союз с его строжайшей системой отбора загранработников, со свирепыми инструктажами в райкомах и не менее свирепой системой слежки за поведением работающих за границей граждан. Увы, как мне ни неприятно признавать, но именно из-за этой системы контроля, именно благодаря тем самым райкомовским инструктажам, над которыми мы столь потешались на московско-петербургских кухнях, слушая известную балладу Высоцкого, среди загранработников почти не встречалось откровенных уголовников и вообще людей, которые вздумали бы "жить там сдуру, как у нас". Ибо за "жить, как у нас" вылететь можно было в два счета. Так что безобразное пьянство, драки и воровство в супермаркетах были тогда всё же явлениями довольно редкими.

А вот теперь представь себе, что за кордон попадают не отобранные райкомами единицы, а хлынули в совершенно свободном и бесконтрольном полёте бесчисленные толпы соотечественников, да еще из жутчайшей глубинки, которые через райкомовские инструктажи не проходили и им никто не внушал, что "жить, как у нас" заграницей не принято. Вот тут-то Шурик и началось "Окно в Париж". Наверняка видел ты этот великий фильм. Посмотри еще раз и сам представь, как должны относится их люди к нашим. Там все сказано с предельной полнотой, не добавить, не убавить. Только упаси Господь тебе подумать, что я ратую за прежнюю систему выпуска за границу. Конечно же, нет, да она, слава Богу, уже и немыслима. Я просто констатирую то, что реально происходит в мире с нашими людьми. Вот просто один из примеров из местной русской газеты (здесь их шесть штук издается).

Приехали сюда в прошлом году два наших специалиста, авиа сборщика из

Харькова. А весной оба устроились на самый крупный канадский аэрокосмический завод Бомбардье. Попали на сборку самолетов с прекрасными заработками и перспективами. Однако через несколько недель сперли на работе резиновую лодку, что входила в спасательные комплекты самолетов. И как-то летом, в жаркий викенд поехали они на одно из озер под Монреалем. Надули лодочку, да стали рыбку удить.

Как, вдруг, прямо над ними зависает вертолет. Эти мудилы не сообразили, что резиновая-то лодка не простая, а спасательный плот, и в нем – радиомаяк, который автоматически включается, когда плотик окажется в воде. В общем, скандал был такой, что даже по телевизору показывали. Выгнали их с треском, будут судить, а еще предстоит им заплатить огромные бабки за вылет спасательной бригады на вертолете.

И снова, конечно же, разговоры: русские, русские, русские. Хотя оба

– чистейшие хохлы. Хыкают и "шо" говорят, но, ведь, по-русски хыкают-то. Так что – люди наши, можно сказать "мы", через еще одно окно пролезшие, на сей раз в Монреаль…

… Помнится, в мае 76 года приехал я на две недели в Португалию с делегацией ВЦСПС. Почему-то был убежден, что и здесь отношение к нам будет полно той же презрительной иронии, с какой относились к советским специалистам в Алжире или к туристам во Франции. А там, при слове "русские" к нам толпы бросались, начинали обнимать и брататься. Я оказался в жутком душевном смущении, никак не мог понять, что же происходит. Почему в Португалии – такое исключение, отчего вдруг они нас так сильно залюбили?. И вдруг до меня дошло: ведь эти люди нас совершенно не знают!!! Они же только что жили в условиях авторитарного антикоммунистического режима и не имели с нами никаких контактов. Они же любят нас не такими, какие мы есть, а такими, как придумали, разумеется, с помощью своих доморощенных коммунистов. И тогда же еще подумал: ну это – не надолго. Дней десять тому назад смотрел я в Интернете по РТР жутко интересную передачу про наших гастарбайтеров в Португалии. И столько там за час было показано мерзостей, столько срама, что я очень хорошо себе представил, как должны сейчас относиться к "русским" в той самой стране, где когда-то носили нас на руках.

Особенно меня потрясло, как они там все друг друга наябывают.

Именно так, ибо термин "обманывают" слишком узок и пресен для описания подобных действий. Бедолаги приезжают в Португалию, продав всё, что можно продать, в надежде на хороший заработок. У них, обещая трудоустроить, наглым образом выманивают последние гроши, а потом линяют. И люди остаются ни с чем. Однако обратно не едут. А тележурналист интересуется у обманутых бедолаг, мол, почему не уезжаете домой, ведь обратный билет есть у каждого, без него и виз не дают. А бедолаги отвечают, мол, ждем приезда таких же лохов, как были мы сами, чтобы их тоже обуть.

Ну и, естественно, авторы репортажа привели полный набор правонарушений, которые наши люди совершают. Там присутствовало абсолютно всё, а кражи в магазинах, так вообще – мелочь. Вот и представь себе, как сегодня в Португалии относятся к тем, кто приезжают незваные, нарушают все мыслимые иммиграционные и прочие законы, ищут самую грязную и отвратительную работу, воруют, пьянствуют, дерутся, блядуют, бесконечно друг друга наябывают, а иногда даже и убивают. Так что герои "Окна в Париж" выглядели почти ангелами по сравнению с кукующими в Лиссабоне бедолагами из репортажа РТР.

… Перечитал вот всё это, сижу и думаю. Не во всем я прав. В том же Алжире немало встречалось среди наших специалистов настоящих подвижников, особенно врачей. Столько было таких, что сутками, без отдыха отдавали себя больным, и больные это очень даже ценили. Но не коллеги и не администрация больниц. Те, наоборот, часто считали подобных энтузиастов в некотором роде придурками и эксплуатировали их совершенно безбожно. Мол, раз он (она) такой безотказный идиот, то пусть и пашет. А мы сами отдохнем, да над ними посмеемся.

Впрочем, ничего другого от алжирцев и ожидать не приходилось, ибо им, столь униженным и презираемым французами в течении аж полутора веков, просто позарез было необходимо кого-то в свою очередь презирать. Западных европейцев не могли, те повода не давали.

Китайцев с северокорейцами не получалось. Эти были, как бы с другой планеты. Жили абсолютно замкнуто, за глухими заборами, ходили строем, все на одно лицо и совершенно одинаково одетые. А мы вроде бы похожи на них, и живем среди них. Но в то же время просто напрашиваемся на презрение.

Но я не потому не совсем прав, что алжирцы часто оказывались еще тем говном. Не до конца я прав потому, что наши люди, выглядевшие и ведущие себя, как полное дерьмо, вдруг иногда оказывались совсем не такими. Один случай особенно мне запомнился. Среди тех двадцати шести аэрофлотовских работников, с которыми я ездил в семьдесят пятом году по Франции, одна баба, Зойка, из ростовского аэропорта была особенно противна. Злобная, подозрительная, жадная, наглая жлобиха, ну, прям, блин, весь букет. Так я, как вспоминал, всегда плевался. Как вдруг лет аж через семь-восемь встречаю, при очередной работе с делегациями в гостинице Спутник своего бывшего ростовского старшого. Старшой же начинает мне рассказывать новости про дальнейшую жизнь бывших членов нашей туристской группы. И говорит со слезами: Зою-то помнишь? Нет больше нашей Зоечки. Похоронили мы её в прошлом году. Представляешь, перед взлетом загорелся на поле кукурузник АН-2 полный пассажиров с детьми. Одна она в тот момент у самолета оказалась, так три раза прямо в огонь ныряла, столько народу спасла, детей, женщин, а сама погибла.

Я варежку разинул, стою и молчу. Только и смог подумать: Прости меня, Зоя, прости. Потом другая мысль в голову пришла. Не мысль, вопрос: А ты сам, такой вроде бы не злобный, вроде не жадный, не подозрительный, не жлоб, ты бы в пекло за посторонними, чужими, не твоими детьми полез? Думал, думал и пришел к выводу, что один раз может быть. Особенно, в состоянии аффекта. Но во второй, а уж тем более, в третий, так уж точно бы не полез. Она же полезла. Вот и суди людей по толстым пяткам, да мохеровым беретам! А ведь уже многократно и на разных языках читал я к тому времени Библию. Но как-то мимо прошла заповедь не судить. Грешен я, Александр

Лазаревич, грешен.

Вот, наверное, и все, что смог написать в ответ на твой вопрос о том, как местные люди к нам относятся. Напоследок скажу, что как в

Алжире, так и здесь в Канаде больше всего не любят наших людей наши же люди. Просто терпеть не могут. Как там, так и здесь, если кто-то из русских описывает другому какое-либо место, то в качестве положительного качества всегда говорит: Знаешь, такое место классное, там почти совсем русских нет. Да что там говорить. У нас в доме из 18 квартир восемь заняты нашими людьми, и все друг с другом едва здороваются и никогда не разговаривают. Я всегда с жутчайшей завистью смотрю, как проходят в соседнем парке Мак Кензи веселые и шумные сборы разных землячеств: тайского, филиппинского, тамильского, шри-ланкийского… Даже вообразить себе невозможно такое же собрание "русских". И как это, интересно, представишь, если мы, по-русски говорящие, только для них все – "русские". А среди нас столько всяких национальных делений, у которых друг к другу масса веками накопившихся претензий! Да возьмем просто этнических русских.

Северные с огромной иронией относятся к южным, а южные весьма недолюбливают северных. И все дружно ненавидят Москву. А Москва всех остальных откровенно презирает.

Впрочем, что от нас ждать? Ведь мы не просто "русские", то бишь, потомки народов, населявших когда-то Россию. Мы то, что от них осталось, что не сгорело после прохождения братоубийственного горнила двадцатого века. Пепел в таких случаях остается, зола, шлак.

Вот это мы и есть – шлак, дети тех, кто остался в живых. Чтобы выжить, наши родители должны были в обязательном порядке не обладать хотя бы одним из трех несовместимых с жизнью качеств: ум, смелость и совесть. Если хотя бы одно из этих трех качеств в человеке не присутствовало, то он мог спастись, а со всеми тремя шансов уже не было. Так и произошел генетический отбор, в результате которого мы существуем. Только не надо меня упрекать, что я, мол, оскорбляю память поколения наших отцов. Если я не прав, бей фактами, не эмоциями. Докажешь, что заврался, я первый искренне буду рад, ибо уж больно обидно считать себя самого сыном не умных родителей. А как иначе умный человек мог с таким энтузиазмом всему этому служить?

Папаня же мой, будучи смелым и порядочным, служил всей душой советской власти, да свято верил в её правоту.

У меня такое ощущение, Александр Лазаревич, что русский народ

(вернее то, что от него осталось) вообще вымирает и вымрет окончательно, ибо процесс этот уже прошел некую "точку невозвращения", так что вспять повернут быть просто не может, и мы

"Третий Рим" перестанем существовать в точности так же, как два предыдущих. То есть погибнем именно, как Римская и Византийская империи, а не как, скажем, Австро-Вепнгерская! Все внешние, видимые признаки именно об этом и говорят. Мы полностью разобщены, не терпим друг друга. Наши мужики спиваются, наркота заполонила страну, молодежь сидит на игле, бабы блядуют, детей рожать не хотят, а если и рожают, то, как правило, только одного ребенка, что совершенно недостаточно для национального воспроизводства. Генералитет развращен, армия разлагается и страну защитить больше не в состоянии. Преступность торжествует. Власть, особенно на местах, с низу до верху коррумпирована и уже никогда не сможет противостоять бандитам, плюс жутчайшая экология и с каждым годом ухудшающийся генофонд. А самые лучшие, динамичные покидают Россию навсегда, обильно удобряя своими генами другие народы. (Естественно, я о тенденции, а не о себе и своей семье, Боже упаси!).

А главное, мы поголовно превратились в иванов родства не помнящих, без рода и племени. Мы не знаем и не хотим знать своих предков, не уважаем мертвых, не чтим наших мучеников. В Израиле, например, поименно установили всех жертв холокоста, весь мир их чтит и ненавидит само изображение свастики. Ни один порядочный человек в мире не наденет на себя эту мразь. Однако, тот же порядочный человек спокойно, никаких чувств не изведав, напялит майку с серпом и молотом, хотя под этим знаком в несколько раз больше народу было умервшлено, ибо серп и молот гораздо дольше свастики правили свою кровавую тризну. Да что далеко ходить? У меня самого есть такая майка, и я неоднократно в ней щеголял. При этом, ни я сам, ни никто другой не ощущал никакого дискомфорта от созерцания подобных

"сельхозинструментов". А попробовал бы кто-нибудь шляться по

Монреалю со свастикой! При всей их западной толерантности заплевали бы, что, впрочем, совершенно правильно. Я бы сам первый плюнул.

Отчего же такая несправедливость? Да оттого, что мы не только не заставили мир уважать наши десятки миллионов убитых и замученных, а сами же на них наплевали. В наших городах до сих пор на каждом углу никем не сбитые красуются эти символы смерти, включая здание

Государственной Думы. И никому дела до них нет, как нет дела ни до чего другого в прошлом, кроме цен водки в 2-87 и колбасы по два девяносто. А, ведь, за годы Горбачева и Ельцина всё, практически абсолютно всё рассказано было российскому народу о нашем национальном холокосте. И куда оно ушло? А в никуда. Скушали, выкакали и дальше поскакали, полученными знаниями вовсе не отягощенные. Смешно сейчас думать, с какой святой наивностью верили совсем недавно большевики и диссиденты в силу публичного слова. Тем и другим почему-то казалось, что стоит его произнести, опубликовать тот же "Архипелаг ГУЛАГ", рассказать народу всю жуткую о себе правду, как он тут же зарыдает, разорвет на груди рубаху, покается и переродится. Да как бы ни так!

Попробовал я недавно написать небольшое эссе о жертвах репрессий двадцатых и тридцатых годов, а то, что получилось, отправил по интернету двум приятелям: одному в Москву, другому в Питер. И оба в один голос заявили, что все это уже давным-давно никому не интересно, вчерашний, мол, день, все репрессиями сыты по горло. Мне же посоветовали побольше рассказывать им о жизни соотечественников за рубежом. Мол, это как раз то, что всех интересует. Представь себе подобную ситуацию в Израиле. Некто пытается писать о Холокосте, а ему говорят: Брось, мы этим по горло сыты, нам скучно. Не можешь такого представить? И я не могу. Потому как речь идет о народе, который сам себя уважает и вымирать не собирается. В отличие, увы, от нашего…

А, ведь, оба моих корреспондента – люди далеко не молодые, обоим под пятьдесят. Что же тогда говорить о тех, кто моложе. Им-то вообще советская власть будет представляться только по сталинским фильмам, и они будут искренне считать её райской. Так что теперь уже совершенно ясно, что никто ни в чем так и не покается, а сушеный

Ильич еще долго будет забавлять посетителей мавзолея. Мало того, я глубоко убежден, что в ближайшие годы снова вернут на место всех тех истуканов, что по запарке скинули в августе 91-го. С чем тебя,

Александр Лазаревич, и поздравляю. Ваша взяла, можешь гордиться. Я убежден, Шурик, что ты сам горячий противник ленинского захоронения.

В принципе, я тоже против, правда, по другому поводу. Полагаю, что после всего того, что тот сделал моей стране, после столько пролитой им крови, не имеет он права покоиться в земле, ибо нет и не будет ему покоя! Не заслужил его гражданин Ульянов. Но зачем в нищей стране тратить столько народных денег на поддержание сохранности мумии? Я бы предложил коммунистам, компромисс, как оставить Ильича в столь дорогом им районе Красной площади, но значительно удешевить его содержание. Нужно просто поместить мумию в сосуд со спиртом и выставить, скажем, в Историческом музее, совсем рядом с тем местом, где она ныне находится. И ты, Александр Лазаревич и твои коллеги коммунисты были бы удовлетворены да, полагаю, все правые силы не возражали бы. Хотя, "если бы директором был я", (помнишь такую рубрику в "Литературке"?) то выставил бы эту банку со спиртом в

Питерской Кунцкамере рядом с двухголовым теленком и младенцем с тремя хуями. Там ей место больше бы подошло.

Знаю, знаю! Заранее предвижу твой вопрос: если, мол, ты так ненавидишь одного Ильича, то какого рожна столь ностальгически вздыхаешь по второму? Отвечаю: При Ленине-Сталине были пролиты моря крови. При Хрущеве кровь эта ушла в землю, и на её месте выросли…

Нет. Не виноградные лозы. Они в нашем климате не растут. Вырос густой лес. При Брежневе лес этот стали пилить, а из его опилок гнать много дешевой водки, и народ её пил. То есть в результате, из того океана крови получилось на тридцать лет халявной водки, которую можно было пить и при этом ни хрена не делать, поскольку выросший на крови лес нас всех кормил и поил. Правда, больше, чем на три десятка лет его не хватило.

Вопрос, стоило ли столько кровищи проливать из-за тридцати лет халявы, для моего поколения был уже совершенно не актуален. Когда мы достигли зрелого возраста, кровь не только ушла в землю, но уже вовсю лес пилили, и кругом летели не сталинские щепки, а сыпались брежневские опилки, тут же перегоняемые на водку. Нам же ничего другого не оставалось, как только пользоваться халявой, и мы, естественно, попользовались, оторвались по полной программе. Правда, одни отрывались бездумно, а другие, вроде меня – задумчиво. А некоторые из задумчивых, даже осмеливались протестовать против власти столько крови пролившей. В знак протеста высовывали по ночам правую ногу из-под одеяла. Особо отважные по пьяному куражу даже пальцами на этой ноге шевелить осмеливались. Что никак не мешало ни первым, ни вторым, ни третьим отрываться на халяве по полной программе. И за тридцать-то годков, естественно, привыкли. Оттого, так теперь и страдаем, что халява кончилась. К тому же тогда даже секс в основном был еще халявным, ибо бабы наши, будь то интеллигентные девочки и дамы, будь то бляди, пробляди и поблядушки, в массе своей духом рыночных отношений еще не пропитались, проститутками не стали, а давали за так, для души, либо за красивую беседу о смысле жизни и чтение стихов, либо просто за стакан водки, да за последующее взаимное удовольствие. Ну, а если вспомнить еще о том, что дети халявщиков, будущие бандиты и наркоманы (что, впрочем, совершенно закономерно, ибо другими они стать никак не могли) тогда только ходили в детские сады, а по ночным улицам можно было гулять совершенно безопасно, то сия далекая эпоха в глазах нынешнего россиянина вообще кажется затянутой этакой волшебно райской пеленой.

В моем же конкретном случае к плачу о халявной водке и халявной

"любви" прибавляется еще тоска по времени, когда мы все были вместе, рядом, а не разбросанными по пяти континентам. Когда общаться могли на кухнях, за бутылочным частоколом, глядя друг другу в глаза, а не в компьютерные мониторы…

… Впрочем, в данном случае это – не существенно. Гораздо важнее, что ушла тема о зарытых в вечную мерзлоту десятков миллионов трупов наших соотечественников. Ушла и больше никого не волнует, кроме горстки энтузиастов из Мемориала. Потому и сдается мне, что с таким отношением к самим себе, к собственному прошлому мы просто исчезнем, вымрем через несколько десятков лет, как уже исчезли до нас бесчисленные народы, так что и следа от них не найдешь. В лучшем случае, о котором можно только мечтать, сохранится нас миллионов десять-пятнадцать в областях, прилегающих к Москве, Питеру и Белому морю. Тогда хотя бы выживем мы в своем собственном исконном доме, останемся самими собой и станем нормальной европейской нацией вроде поляков, болгар или румын. Так ведь, скорее всего и этого не произойдет.

Я был бы не я, не русский бы был человек, если бы не сказал тебе, что мне, мол, известно, как надо поступить, чтобы исчезнуть именно по не смертельному Австро-венгерскому сценарию и точно выжить в этом ограниченном, но зато исконно нашем пространстве. Конечно же, известно, и я абсолютнейше убежден, что путь этот – единственно правильный. Надо уже прямо сейчас там собираться, съезжаться и селиться, добровольно уходить навсегда из южных степей, Татарстана,

Башкирии, Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока, отовсюду.

Уходить из всех обширных земель, которые завоевали наши предки.

Чужие это земли и все равно мы, нация смертельно больная, их не удержим, сил не хватит. Да что там говорить, их уже активно заселяют очень не любящие нас исламские народы. Впрочем, они в своем праве, ибо любить им нас не за что. Мы, ведь, и сами хороши! Столько столетий соседствуем с мусульманами, а так все века и оскорбляем их с каждого церковного купола, где православный крест вонзен в поверженный полумесяц. Причем, обрати внимание, такой формы крест только у нас, у русских православных, и ни у кого больше! Испанцам, халифат и реконкисту пережившим, тоже бы, наверное, хотелось воткнуть крест в полумесяц, так ведь не стали. Как много спеси и мало ума должны иметь наши отцы Церкви, чтобы вот так походя топтать самолюбие людей, с которыми издавна рядом живем! Только пусть они мне не говорят, что это, мол, не полумесяц, а там какая-то ладья кого-то. Причем здесь ладья? У нас что, все храмы Николы Морского?

Неужто никому непонятно, что однажды спросится с нас за эту "ладью", ой, как спросится!

Потому и нужно нам, времени не теряя, отдать им то, что все равно отберут. Затем, построить в исконно нашем Нечерноземье свой собственный дом, но их туда уже не пускать, открыто объявив, что дом наш – бастион европейской иудео-христианской цивилизации. Стать вторым Израилем и, кстати, полностью ориентироваться на первый, считая его своим самым главным, самым естественным союзником. В первую же очередь по моему глубочайшему убеждению уходить надо с

Северного Кавказа и уходить немедленно. Затем всю границу обнести 10 рядами колючей проволоки и пускать к себе жить только близких нам по культуре кавказских христиан и евреев. Мусульманам же, кроме волжских татар и башкир, селиться в нашем малогабаритном северном доме не позволять ни в коем случае. Последним, как мне кажется, надо сделать исключение, ибо мы с ними все пять прошедших веков всегда жили в мире и добром согласии. Я сам, пол века проживший в России, ни разу ни от кого ни одного дурного слова про них не слыхал. С остальными же,особенно мусульманами Кавказа, жить нам под одной крышей нельзя никак. Мы слабы, больны, опустошены, обескровлены

70-летним геноцидом, что сами себе устроили. Они молоды, агрессивны, полны сил, неуемной энергии, абсолютно чуждого нам духа, и пропитаны тотальным презрением к нам, как к нации. Через пол века наш дом будет их. Они перетрахают всех наших баб, растопчут всю нашу культуру, а нас просто вышвырнут в никуда.

Особенно отношу я это к чеченцам. Ведь, подумать только сколь бредовое мышление у наших правителей, коли они не захотели отпустить этот народ, а начали с ним войну. Самому агрессивному, самому жестокому и самому нас ненавидящему народу Аллах, нас же русских пожалев, мозги помутил, и те, вдруг, добровольно решили от нас отсоединиться, предоставив нам уникальнейшую возможность избавиться от них раз и навсегда. Всё, что нужно было сделать, так это дать им полную свободу, отделиться от них непроходимыми барьерами, а из живущих в России чеченцев всех тех, кто хоть как-то связан с криминалом (а таких было бы 90%) выселить как нежелательных иностранцев. Вместо этого нашим правителям мозги помутил шайтан, и они, жадностью обуреваемые, даже помыслить не могли отдать законным владельцем их собственный клочок нефтяной земли. Из-за говенной сиюминутной выгоды от чужой нефти они не только насильно удержали сей столь опасный для нас народ в нашем же доме, а еще поубивали их десятки тысяч, воспламенив еще и еще раз жутчайшую ненависть в чеченских сердцах. Ненависть, кстати говоря, абсолютно справедливую.

А тем самым толкнули их окончательно в объятия ваххабизма, из которых они уже не выйдут и утащат туда всех остальных.

И никому из правителей наших не пришло в голову, что бабы чеченские рожают, как инкубаторы, и через несколько десятков лет именно этот народ будет доминировать и диктовать законы во вновь воссозданной Золотой орде, сиречь на всем бывшем российском пространстве. Именно они, а не культурные и цивилизованные волжские булгары. Те могут отдыхать, их вайнахи ваххабиты и близко к власти не подпустят. Ну а поскольку вышеизложенная идея тотального ухода из чужих земель созреет в русских головах только лет через 50, когда поезд нашего спасения окончательно исчезнет за горизонтом, то и полагаю я, что народ наш не выживет никак. Да о каком добровольном уходе можно сейчас говорить, когда русские люди (и не только правители) готовы удавиться за два говенных островка, лишь бы не отдавать их Японии. Мол, умрем, а Россию делить не будем! Вот тут я с нашими патриотами полностью согласен. Действительно умрут, это они точно предрекают. А поделят уже без них, ибо они сами в дележе принимать участие отказались, предпочтя смерть. В точности, как их предшественники, русские патриоты Александр Васильевич Колчак и

Антон Иваныч Деникин. В самый судьбоносный момент гражданской войны, когда большевики уже чемоданы паковали, Маннергейм и Пилсудский, у каждого из которых было по сто тысяч штыков и сабель, открытым текстом предлагали им любую военную помощь, но при одном лишь условии: независимость Финляндии и Польши. Но те рогами уперлись:

Нет, мол, умрем, а Россию делить не будем! Так и вышло. Колчак плюс сотня миллионов померли физически, да еще в страшных муках. Деникин и десяток миллионов изгнанников – морально. А где теперь Польша с

Финляндией, ради чего рога-то ломали? Поражают меня наши патриоты не просто абсолютной неспособностью усвоить хоть самый малейший урок истории, а еще каким-то агрессивным нежеланием даже задуматься над такими уроками, над проблемой жизни и смерти своей собственной столь горячо любимой страны.

… Впрочем, я был бы не близнец, если бы твердо верил лишь в эту вышеизложенную теорию. Естественно, есть у меня и другой путь спасения России, диаметрально противоположный. Однако, душе моей он настолько претит, что и говорить о нем не охота. Всё же скажу, ибо по самой логике событий, именно этот второй путь представляется единственно возможным. Похоже, никуда нам уходить и не надо, а требуется просто принять ислам, ибо исключительно он с его свирепыми шариатскими законами и может остановить наше вырождение, отнять у русских мужиков бутылку, у пацанов шприц, а бабам крепко надавать по шеям, запретив им блядовать и заставив рожать детей. Конечно, теоретически это мог бы сделать и православный фундаментализм во главе с абсолютным монархом, да только откуда ему взяться-то? Сверху

– никого, понеже архиереи наши развращены не меньше генералитета, а всю жизнь прожившие на Западе последние Романовы от России далеки, как никогда. Снизу – тоже пустота, зыбь, пьяное болото. Нет, тут единственно железная рука воинов Аллаха способна что-то предпринять.

Какое счастье, что я до неё не доживу!

Посему вполне возможно, что уже в этом веке мулла, кричащий "Алла акбар!" с украшенной полумесяцем бывшей колокольни Ивана Великого будет русским, и паства его тоже будет говорить по-русски. Да и сам этот переход, скорее всего не будет для народа слишком болезненным.

И тотальное уничтожение памятников прошлого пройдет без особых эксцессов. Чай не впервой. Со старцем Нестором прошлое жгли, с товарищами большевиками его за борт выкидывали. Мы привыкшие, нам от самих себя отказаться, как два пальца об асфальт. Были русские люди воины Христа, станут воинами Аллаха. Всего-то делов спилить с куполов кресты, а полумесяцы там и так присутствуют. Вот только это будут уже какие-то совершенно другие русские, так что, Шурик, давай вместе радоваться, что нас среди них не окажется. Вовремя мы уходим…

… Хорошо, что у меня осталось еще граммов сто в фуфыре, а шариатскому закону я пока не подвластен. Значит, смело могу, не боясь стражей исламской революции, перелить их в граненый стакан и выпить за то, чтобы я был не прав. Давай, Шурик, нальем по последней и выпьем за то, чтобы я, старый мудак, был бы совершенно не прав.

Увы, с моими возможностями только так и могу способствовать выживанию и возрождение России. Пить за то, что не прав я, совсем не прав. За это и пью!… Поехали, за мою неправоту, чтобы вся моя пьяная болтовня именно ей и оказалась! Вздрогнули!…

За третий путь возрождения России, который, иншалла, наверняка существует. Просто моим пропитым мозгам он не доступен, а тем, кто меня трезвей и умней должен быть известен. Я верю в это, особенно, когда хорошо приму, вот как сейчас. Дай Бог! Иншалла! Так что на сей грустной ноте прощаюсь с тобой Александр Лазаревич до следующего раза, жму, наконец, на кнопку send и жду твоего ответного письма.