"Нити зла" - читать интересную книгу автора (Вудинг Крис)

Глава 16

Миновала Эстивальная неделя, но у Мисани в этом году не было праздника. Уже семь дней она скакала через Сарамир — суровое испытание для того, кто не привык к долгим путешествиям в седле. Несмотря на ссадины от седла, жуткую усталость и постоянное волнение, она ни разу не пожаловалась, не позволила своим страданиям проступить сквозь привычную маску. Ее окружали люди, которым она не доверяла; она ехала на юг, соблюдая секретность и не зная, что ждет в конце; собственный отец хотел убить ее… Но она оставалась спокойной и рассудительной. Как всегда.

Они выехали из Ханзина вскоре после покушения на Мисани. Отъезд приурочили к осенним празднованиям, чтобы получить преимущество неожиданности и незамеченными ускользнуть от врагов. Чиен настоял на том, чтобы лично сопровождать ее и тем самым искупить вину за недосмотр, из-за которого наемным убийцам удалось подобраться к гостье. Мисани другого и не ожидала. Какие бы планы относительно нее ни строил этот торговец, он наверняка желал лично проследить за тем, как они воплощаются.

В любом случае, путешествие можно было назвать безопасным только с большой натяжкой — несмотря на охрану из восьми воинов. Купец подвергал себя большой опасности, сопровождая опальную дочь одного из влиятельнейших людей империи. Вопрос о морском путешествии не рассматривался, так как люди Бэрака Авана следили за всеми судами. Оставался путь по суше, предприятие рискованное, но позволяющее ускользнуть от наблюдения, поскольку никто не знал, в каком направлении отбыли Чиен и Мисани, а пункт назначения и вовсе был известен только ей.

Режим секретности рождал и некоторые неудобства. Мисани привыкла ездить в экипаже, но на этот раз им приходилось объезжать дороги стороной — значит, только верхом, никаких карет — и ночевать под открытым небом. Хотя Чиен и приложил все усилия, чтобы обеспечить Мисани комфорт, снабдил ее простынями и красивым шатром, который ворчащие стражники ставили каждый вечер, но разве этого достаточно для дочери Бэрака? Мисани любила роскошь и вовсе не разделяла готовности Кайку отказаться от нее. Она взяла с собой багаж, с которым ездила в Охамбу: много платьев, духов и развлечений.

Они выехали из Ханзина на юг, а через несколько дней повернули на юго-восток, чтобы выехать под Бараском на Великий Пряный путь, что протянулся от Аксеками до Суваны в Южных Префектурах почти на тысячу миль. Они не осмелились поехать Хан-Бараскским трактом, одним из двух основных путей из Ханзина, и, даже достигнув Великого Пряного пути, держались в стороне, к западу от него, пока слева не появились северные оконечности леса Ксу. Тогда им пришлось присоединиться к другим торговым караванам на Пряном пути, чтобы пересечь Зан по мосту Пирика. Их предупредили о мятеже в Зиле и посоветовали повернуть назад и ехать другой дорогой, если, конечно, она есть.

Совет проигнорировали: другого пути для них не было. С востока наступал обширный и страшный лес, очень древний и населенный духами. На западе — побережье. Ближайший порт — Ханзин. А чтобы обогнуть лес, пришлось бы сделать крюк примерно в девятьсот миль — чистое безумие. Большинство путешественников съезжали с Пряного пути и, насколько позволяла отвага, приближаясь к лесу, пробирались к востоку от Зилы. Не имея другого выбора, Мисани и ее свита последовали этим те маршрутом.

Вечером седьмого дня путешествия они разбили лагерь в двадцати пяти милях к юго-востоку от мятежного города, возле расположенных полукругом плоских скал, которые выпирали из равнины. Стоял последний день лета, в Аксеками в эти минуты проходил заключительный ритуал Эстивальной недели. Люди приветствовали осень. Здесь не спрячешься, конечно, если не войти в маячащий всего в миле отсюда лес. Их лагерь ничем не выделялся среди множества других, разбросанных по равнине — этим же путем ехали на юг многие другие путешественники.

Мисани сидела спиной к скалам со скрещенными ногами на циновке возле огня и смотрела, как стражники ставят неподалеку шатер. Возле нее на земле лежала тоненькая книжечка. Одна из книг ее матери. Чиен подарил Мисани последний сборник Мураки ту Колай. Она писала рассказы о дерзком романтике Нида-джане и его приключениях при дворе. Творчество Мураки принесло ей определенную известность среди знати, а слуги и крестьяне передавали ее истории из уст в уста. Горничные умоляли своих господ почитать им рассказы о Нида-джане (их печатали на высоком сарамирском, которому учили высокородных детей, жрецов и ученых и которого не понимали низы). Они пересказывали их, приукрашивая, своим друзьям, те — своим друзьям…

Нида-джан обладал всеми качествами, которыми природа не наделила Мураки: отвагой, авантюрностью, сексуальной раскрепощенностью и самоуверенностью. Он легко находил выход из любой ситуации, виртуозно орудуя словом и мечом. Мать Мисани была тихой, застенчивой и очень умной, но закрепощенной жесткими моральными ограничениями. Она проживала свою жизнь в книгах, потому что там могла творить мир, какой захочет, а не приспосабливаться к реальному, слишком жестокому для такой тонкой натуры.

Мисани унаследовала внешность матери и темперамент отца. Мураки страдала от одиночества. Погруженность в себя мешала ей общаться с людьми. О ее присутствии легко забывали, несмотря на то, что с ней было легко и приятно. Когда Аван начал готовить Мисани к будущему придворной дамы, Мураки совсем сошла со сцены. Мисани проводила все время в Аксеками с отцом, а Мураки оставалась в Матаксе и писала. Когда Мисани сбежала в Ксаранский Разлом, она совсем не думала о чувствах матери. Та настолько редко их проявляла, что Мисани просто не приходило в голову, что они есть.

А теперь Мисани дочитала книгу, и ее охватила глубокая тоска. Эти рассказы сильно отличались от обычных историй о Нида-джане. Меланхолические и трагичные, они совершенно не соответствовали образу неугомонного героя. Нида-джан узнал, что от одной из его интрижек при дворе родился сын, которого прятали от него. Мать мальчика призналась Нида-джану в этом, будучи на смертном одре. Ребенка отправили на восток, там он потерялся несколько месяцев назад. Любовь к незнакомому сыну терзала Нида-джана, и он отправился на поиски. Друзья говорили, что это безнадежное предприятие, но Нида-джан не слушал их. Путешествуя, он искал любые свидетельства о местонахождении сына и в конце концов столкнулся со стоглазым демоном и ослепил его с помощью зеркал, а потом убил. Но умирающий демон проклял его: скитаться по миру, не зная покоя, пока не найдет своего сына и пока сын не признает его своим отцом.

Так и закончилась книга. Нида-джану вынесен приговор. Его душа уже измучена, а поиски не завершены. Горечь потери читалась в каждой строчке. В каждой истории, прямо или косвенно, речь шла о тоске родителя по своему ребенку. Мать была, может быть, замкнутой, но вовсе не холодной. Мураки изливала свою боль на страницах книги, и Мисани с болью их читала. Она скучала по матери, и тоска ощущалась почти физической резью в животе. И по отцу она скучала — тому отцу, который еще не был ее врагом. Ей отчаянно захотелось отбросить годы, что разделили их, вернуть время, когда отец гордился дочерью, обнять мать и сказать: «Как жаль, что мы не были близки, что я не понимала твоих чувств…»

Все годы изгнания, страха быть узнанной, ужаса перед собственной семьей навалились на Мисани тяжким грузом. Будь она одна, она бы расплакалась.

Она смотрела в безлунное небо. Чиен сел рядом с ней. Теплый воздух казался неестественно чистым и хрупким, как стекло, а свет звезд — резким и ярким.

— Думаете о матери, да? — спросил Чиен после паузы.

Мисани решила, что он догадался по лежащей рядом книге. Она не хотела отвечать, поэтому сделала вид, что не услышала вопроса.

— Сегодня видна Серая Бабочка. — Девушка указала вверх. Чиен проследил взглядом за ее рукой.

— Не вижу.

— Она очень тусклая. В другие ночи ее вообще не видно.

— Я вижу только Ныряющую Птицу. — Купец пересчитал кряжистым пальцем девять звезд в созвездии.

Мисани опустила голову. Волосы упали на лицо.

— Но она там. От кого-то скрыта, кому-то видна. В этом ее загадка.

Чиен пытался разглядеть созвездие, чтобы понять Мисани. — Вы думаете, это знак?

— Я не верю в предзнаменования. Просто это соответствует моему настроению.

— Как?

Мисани взглянула на него.

— Вы наверняка знаете. Помните, как боги сотворили наш мир?

Чиен побледнел.

— Госпожа Мисани, меня усыновили. Приемных детей не учат тонкостям богословия. Я веду семейные дела. Академического образования для этого не нужно. Я знаю все о гобеленах, но о бабочках — ничего.

Мисани изучала его лицо, подсвеченное с одной стороны отблесками костра. Кажется, честен. Но она подозревала, что он просто старается подтолкнуть ее к дальнейшему разговору. Иногда с ним трудно ладить. Многие люди могут просто сидеть рядом и молчать, чувствуя себя при этом вполне комфортно. Он — нет. Ему всегда нужно о чем-нибудь говорить. Если сказать нечего, он начинает ерзать и беспокоиться. Мисани уже давно заметила это.

— История такова: когда богам стало скучно, Йору предложил им для развлечения ткать ковер, — начала Мисани. — Это произошло еще до того, как Оха отослал его бдеть у Ворот Золотого Царства, узнав о любовной связи своей дочери и Йору.

— Эта часть мне знакома, — криво усмехнулся Чиен.

— Каждый бог должен был соткать свою часть, — продолжила Мисани. — Но у них не было пряжи. Отправилась Мисамша в свой сад и собрала гусениц. От ее прикосновения превратились они в шелкопрядов и дали ей шелковые нити. Она сделала из них клубки и отнесла богам. Боги ткали ковер. Когда же закончили они свою работу, то признали, что не видели ковра прекраснее, богаче и искуснее. Он полюбился им так сильно, что Оха решил оживить его, чтобы боги видели, как растет их ковер. Образы всех богов и богинь нашли в нем свое отражение. Некоторые воплотили себя в осязаемом плане: море, солнце, деревьях, огне и льде. Другие предпочли нематериальные явления: любовь, смерть, месть, благородство. Так боги сотворили мир.

— Вы рассказали о гусеницах, а не о бабочках.

Мисани взглянула на небо, туда, где висела Серая Бабочка. Семь бледных звезд окружали абсолютную пустоту.

— Боги желали, чтобы их ковер стал совершенным. Но после того, как они сотворили мир, гусеницы превратились в красивых пестрых бабочек. Все, кроме одной, серой и хилой. Потому что нет во вселенной совершенного. Даже богам не под силу создать его. И сами они несовершенны.

Мисани повернулась к костру. Пламя отражалось в ее зрачках.

— Серая Бабочка давала испорченный шелк. Но ее нить боги вплетали тоже, перевивали с другими. И все зло мира сосредоточено в этой нити: зависть и ненависть, порочность и горе, уныние, голод и боль. Увидев это, боги пришли в ужас, но было слишком поздно. После этого они стали любить мир немного меньше. — Она задумчиво помолчала. — Они назвали испорченный шелк Нитью Зла. И поместили образ Серой Бабочки на небо, чтобы люди помнили.

— Помнили? О чем?

— О том, что всегда нужно быть осторожными. Что даже боги не беспорочны. А люди ошибаются гораздо чаще. Если мы станем беспечны, зло проникнет в нашу жизнь, подорвет все в нашем мире и уничтожит нас. — Она встретилась с Чиеном взглядом и позволила глазам выдать свою усталость и печаль. — Думаю, в последнее время мы не очень осторожны.

Чиен смотрел на нее со странным выражением. В его некрасивых чертах отражалось непонимание. Мисани не намеревалась продолжать этот разговор. Чиен принялся теребить край своего плаща: верный знак, что ему неловко. Она не стала облегчать его страданий. Потом он заговорил:

— Мы миновали Зилу. Путь на юг снова расширяется. Может быть, уже пришло время сказать, куда вы направляетесь. Нам нужно решить, остановимся ли мы пополнить запасы и выбрать лучший маршрут.

Мисани выразила согласие кивком. Чиен уже ничего не сможет сделать. Даже если собирается ее предать.

— Я поеду в Лалиару. Там вы оставите меня, и я посчитаю, что вы с честью выполнили ваши обязательства.

— Нет. Не раньше, чем я в безопасности доставлю вас в пункт назначения, госпожа Мисани, — настаивал Чиен. — Где о вашем благополучии позаботится другой человек.

Мисани рассмеялась:

— Вы очень добры, Чиен ос Мумака, но в Лалиаре некому этим заняться. Мое дело останется только моим. И я связана обещаниями, которые не позволят открыть вам свои секреты.

Чиен воспринял ее слова адекватно. Она ожидала, что он расстроится — время от времени он вел себя, как ребенок, — но он ответил ей понимающей улыбкой.

— В таком случае я буду очень ценить последние дни, что мы проведем вместе.

— И я тоже, — ответила Мисани, больше потому, что так полагалось. По правде говоря, несмотря на все подозрения, Чиен ей нравился. Мудрее было бы не испытывать теплых чувств к потенциальному врагу. Но эта напряженность и стала интереснейшей стороной их взаимоотношений. И надо признать, Чиен вырос в ее глазах. Он обладал развитой интуицией и сметкой, и его успехи вызывали у Мисани уважение. Он вынес тяжесть клейма усыновленного опозоренной семьей ребенка и своими недюжинными способностями к торговле помог роду Мумака подняться до вершин могущества.

И все же Мисани ждала с нетерпением той минуты, когда избавится от него. В последнее время она пребывала в постоянном напряжении и устала от подозрений.

Но будет ли лучше в Лалиаре?

Чиен извинился и ушел переговорить со своими людьми. Мисани осталась наедине со своими мыслями. Они постоянно забегали вперед: а что делать, когда Чиен уедет?

Нужно встретиться с Бэраком Заном ту Икэти, настоящим отцом Люции. И, если все пойдет хорошо, рассказать ему, что его дочь жива. И ее местонахождение известно.

Все это нужно проделать очень деликатно, с привлечением всех дипломатических способностей. Это испытание сложнее всех, что выпадали на ее долю. Страшный риск. Ответственность огромна. Мисани не могла открыть Зану всю правду, пока не будет уверена, что он отреагирует, как нужно. Если она потерпит поражение, то, возможно, станет пленницей ткача. Ее посадят под замок и станут допрашивать. Зан может потребовать, чтобы ему вернули дочь. А может собрать свои войска и напасть на Провал. Это будет катастрофа.

Если верить слухам, в последние годы его психическое состояние становилось все более нестабильным и мрачным. Он пустил на самотек дела своей семьи и заперся в одном из поместий к северу от Лалиары. Говорили, что он оплакивает смерть своей подруги — и любовницы — бывшей императрицы Анаис ту Эринима. Удивительно правдивая сплетня. Мисани знала, что это чистая правда.

Заэлис стал свидетелем первой встречи Зана и Люции в верхних садах Императорской крепости. В тот момент и отец, и дочь поняли все то, что долгие годы держала в тайне Анаис.

Но если Зан и намеревался заявить права на дочь, то он уже упустил свой шанс. Императрицу убили. Маленькая наследница исчезла во время поднявшегося переполоха. Хотя тела ее так и не нашли, по официальной версии она погибла во время взрывов и последовавшего за ними пожара, которые потрясли крепость в тот день, а труп ее обуглился, и его не смогли опознать. На самом деле девочку похитила Либера Драмах, но даже Зан об этом не знал.

Заэлис предоставил Мисани самой решать, рассказывать ему всю правду или нет. Тяжкое бремя. Но скрывать Люцию вечно не получится. А если Зан примет их сторону, то у них появится действительно могущественный союзник. Понадобится время, чтобы подготовить момент возвращения Люции на сцену, возможно, годы. И начало всему положит Мисани. После встречи с Заном она посетит семью Эринима. По закону, они тоже имеют право на Люцию, потому что она из их рода, а узы крови самые прочные. Но сначала Бэрак Зан. В порядке очереди. Какое-то движение в лагере вывело ее из задумчивости. Сидевшие у костра стражники вскочили и теперь напряженно всматривались в темноту над ее головой, за полукруглую черную гряду. Она ощутила дрожь земли. А через мгновение звук достиг ее ушей — тяжелый топот копыт.

И он быстро приближался.

Первый залп выстрелов скосил четверых из восьми, что Чиен взял для сопровождения. Свет от костра не позволял стражникам рассмотреть противника в темноте и в то же время делал их легкими мишенями на фоне пламени. Мисани заползла в щель между скалами — за мгновение до того, как появились шестеро всадников. Один из них промчался в нескольких дюймах от нее. Под копытами коня мелькнула циновка, на которой только что сидела Мисани. Нападающие въехали в лагерь с мечами наголо, зарубили еще одного стражника и ускакали во тьму, смяв попутно шатер Мисани.

— Тушите огонь! — заорал Чиен. Он разбрасывал ногами горящие головни и отчаянно топтал их. Один из стражников выплеснул на угли котелок с водой и вымочил хозяину ноги. Двое оставшихся выхватили винтовки. Где-то за гранью видимости враги перезаряжали оружие и готовились стрелять снова. Огонь погас, и лагерь погрузился во тьму.

— Госпожа Мисани? Вы не ранены? — закричал Чиен. Мисани не ответила. Она уже перебралась по скалам на другую сторону. Теперь невысокая гряда из камня отделяла ее от нападавших и от лагеря. Сердце гулко билось в груди. Такой же страх овладел ею, когда наемные убийцы пришли за ней в дом Чиена. А сейчас — те же самые или другие? По ее ли душу? Наверное, да…

— Мисани! — снова позвал Чина, и в голосе его слышалось отчаяние. Но она не хотела, чтобы ее нашли. Пока нападавшие будут разбираться с Чиеном и остальными, у нее есть шанс…

Она услышала громкое фырканье. Лошади! Их привязали недалеко от лагеря. Если бы она прищурилась, то смогла бы различить их призрачные силуэты. Лошади нервничали. Слава Шинту, они еще не расседланы. Чиен велел своим людям каждый вечер первым делом ставить шатер для Мисани, а уж потом заниматься лошадьми. Возможно, ее любовь к комфорту на этот раз спасла ей жизнь!

— Мисани! — опять закричал Чиен. Это было ей на руку. Он привлекал к себе внимание. Сквозь щель между скалами она видела, что купец и его оставшиеся люди заняли позицию для обороны, сгребли к себе все, что смогли и ощетинились ружьями. Но всадники не спешили атаковать. Теперь, когда был огонь потушен, прицелиться стало сложнее. Мисани поблагодарила Лунных сестер за то, что они сегодня не взошли. И поползла к лошадям. Двадцать футов показались ей целой милей. Мысль о том, что в любой момент она может ощутить удар пули, наполняла сердце ужасом. Ей даже не верилось, что этот миг не настал. Она отвязала от шеста поводья своей лошади и скользнула в седло так бесшумно, что сама удивилась.

И тут началась вторая атака.

Теперь заходили с трех сторон по двое. В каждой паре один держал меч, другой целился из винтовки. Они стреляли на скаку, и люди Чиена отстреливались в ответ. Стражникам то ли повезло больше, то ли их совсем не было видно, но ни одного из них не ранило. А им удалось убить одну лошадь. Ей попали прямо между глаз. Она рухнула на землю и прокатилась по всаднику. Раздался душераздирающий хруст ломающихся костей.

А потом на стволы винтовок или наспех перехваченные мечи стражников обрушились удары вражеских мечей. Люди дрались отчаянно, яростно, с криками. С первых мгновений атаки Мисани оставалась неподвижной, прижав пятки к бокам животного: боялась привлечь к себе внимание. По ее сигналу конь сорвался с места. От скорости у нее перехватило дыхание. Ветер подхватил длинные волосы, и они развевались позади нее. Мисани скрылась в спасительной темноте.

Глаза никак не могли привыкнуть к ночи. Вдруг, будто ниоткуда, возникли рядом другие лошади и заперли ее в живом тупике. Чья-то рука перехватила поводья и осадила лошадь. Топот замедлился и прекратился. Все остановились. В Мисани целились сразу из нескольких ружей. Другие поскакали к лагерю, где вели безнадежный бой Чиен и его люди.

Высокий, широкоплечий мужчина, остановивший лошадь Мисани, внимательно изучал ее. Она не видела его лица, но смотрела на него с вызовом.

— Госпожа Мисани ту Колай… — Голос выдавал уроженца Новых земель. Он расхохотался. — Так-так-так…