"Нити зла" - читать интересную книгу автора (Вудинг Крис)

Глава 6

Вопль.

Лан не верил, что человеческая глотка способна произвести настолько страшный звук, что разумное существо может издать подобный крик животного ужаса. Он никогда не подумал бы, что такой вопль услышит от своей матери.

День выдался прелестный. При других обстоятельствах можно было бы любоваться крошечными пушистыми облаками, бегущими по чистому голубому небу, у наливавшегося влагой горизонта. «Пеласка» держалась середины Керрина. Течение само несло баржу на запад от Чамильских гор, по направлению к Аксеками. Огромные гребные колеса отдыхали. Судно опережало график. До развилки, где от реки отделится южный рукав, оставалось около половины дня пути. Казалось, что все идет как по маслу.

Рейс выдался нервный. Лан умолял отца не брать ткача и его груз, но только зря сотрясал воздух. Выбора не было.

А теперь мать кричала…

Они взяли груз в маленьком городке Джайли, у подножья гор, загрузили на борт металл и руду, и что еще можно увезти из копей в Аксеками. И им страшно не повезло, что «Пеласка» оказалась единственным судном, способным вместить груз ткача.

Ткущие Узор имели свой баржевый флот на реках западнее Аксеками. Всем это не нравилось. Баржами теми управляли молчаливые и странные люди с холодными глазами. Ходили слухи, что эти проклятые заключили сделку с ткачами в обмен на могущество и богатства. Откуда именно текли богатства, оставалось неясным: баржи едва покрывали торговлей расходы на свое содержание. В остальное время они тихо проплывали мимо портов и редко становились в доки. На них решались какие-то другие дела.

Тот ткач реквизировал судно вместе с командой и потребовал совершить рейс, заявив, что он должен что-то срочно куда-то доставить и в округе нет ни одной баржи, принадлежащей братству.

Отец Лана, Пори, стоически вынес приговор судьбы. Хозяин будет в ярости, что реквизировали одну из его барж… Но перечить никто не осмелился — лучше выдержать гнев хозяина, чем перейти дорогу ткущему.

Лан боялся нового пассажира. Как и многие сарамирцы, в детстве он бегал с другими ребятами смотреть на ткачей, время от времени проповедовавших в городке. Его всегда тянуло туда. Эти странные, страшные, загадочные люди, скрывшие лица под невероятно красивыми масками и завернутые в одежды из лоскутков и меха, были диковинкой. Они рассказывали о порченых: злых, уродливых чудовищах, которые жаждали гибели Сарамира. Порченые являлись в разных обличьях. Некоторые выглядели омерзительно: хромые или лишенные конечностей, перекрученные или согбенные. Другие же подверглись порче изнутри, а потому и представляли гораздо большую опасность: внешне они выглядели, как обычные люди, но обладали странной и пугающей силой. Ткущие учили, как распознавать порченых и что делать, узрев скверну. Казнь считалась самой мягкой мерой из всех.

Порченые — вот корень зла, утверждали ткущие Узор. Да не остановит вас ничто. Порченые — гниль на человечестве. Это внушалось из поколения в поколение. Сия истина, как добродетель, как традиция, укоренилась в сознании, стала одной из тех истин, что не подвергаются сомнению. Лан единственный из всей толпы мог легко покинуть эту проповедь. О ткущих ходили сотни жутких слухов, но никто не знал, где правда, а где — досужие домыслы. Их просто боялись.

А теперь им предстояло прожить бок о бок с ткачом неделю или даже больше, потому что никто не знал, куда направляется пассажир, а он не давал указаний. Им предстояло провести целую неделю в страхе, под угрозой какой-нибудь безумной прихоти, избегая пустого взгляда прикрытых глаз маски из котикового меха с зашитым ртом. Баржа превратилась в ловушку.

А даже если ткач и не такое чудовище, то оставался вопрос о грузе, который он поднимет на борт. Погрузку в Джайли отменили. Вместо этого ткущий сообщил, что по пути они будут делать остановки. Пори спросил, где именно, и за эту дерзость получил пощечину.

Пришлось отчалить немедленно. К счастью, большую часть своих собственных товаров уже погрузили. В основном груз состоял из бочонков с подрывным порошком, который не понадобился в шахтах. В городах, где неспокойно, поднялся спрос на огнестрельное оружие и подрывной порошок, так что, возможно, рейс и не пройдет впустую. Если позволит ткущий, в Аксеками они остановятся, выгрузят товар и выполнят контракт. Но никто не знал, сколько места потребуется для груза ткущего и не придется ли выбрасывать свои товары, чтобы разместить чужие.

Ткач занял каюту Пори и его жены Фьюры. Этого следовало ожидать: они спали в лучшей каюте. Пори командовал на «Пеласке». Они безропотно перешли в каюту к остальным членам экипажа, где спал и Лан. Лан мог десять раз быть сыном капитана, но на реке он оставался юнгой и драил палубу вместе с остальными.

В первую же ночь ткач потребовал причалить к левому берегу реки. Вокруг стояли леса Юна. Создавалось ощущение, что если бы Керрин не пробила себе здесь дорогу, то зеленая стена стояла бы до конца веков. Ночь выдалась темная, в небе светила лишь одна луна, а течение в этих местах вело себя коварно. В бледно-зеленом свете Нерин барже удалось встать возле берега, но потребовались все якоря и веревки. Спустили трап. Когда швартовка закончилась, люди переглянулись, не понимая, чего ждать впереди.

А ждать долго не пришлось. Ткач согнал всех в каюту команды и запер их там.

Лан слушал ворчание матросов. Его родители тихо сидели рядом с ним на койке. Их проклятия и гнев звучали, как богохульства. Лану не верилось, что кто-то высказывает недовольство делами ткущего, даже если тот не слышит. А они всё мерили шагами тесную каюту и сыпали проклятиями… Как звери, которых посадили в клетку. Закон, долг мог обязать всех выполнять волю ткача, но он не мог принудить их делать это с удовольствием. Лан сжался в комок, ожидая, что вот-вот их постигнет какое-то возмездие. Но ничего не произошло, только отец наклонился к нему и прошептал тихо: «Запомни этот день, Лан. Пять лет назад люди не отважились бы произносить такие вещи. Смотри, как гнев заставляет угнетенных расправлять плечи».

Лан не понял. Все, что занимало его до начала опасного рейса, — это приближение Эстивальной недели, которая ознаменует его четырнадцатилетие. Мальчик чувствовал, будто отец делится с ним какой-то сокровенной мудростью, инстинкт подсказал ему, что фраза отца значит гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Но что мог понимать баржевый юнга четырнадцати лет от роду в таких серьезных вещах?

Ткач освободил их только на рассвете. Большинство к тому времени уже спали. Те, кто все еще бодрствовал, слышали странные крики зверей в лесу и торопливо бормотали молитвы и чертили в воздухе охранительные знаки. Палуба не пропускала звуки из трюма, где размещали груз, но что бы там ни грузили на борт, было ясно: ткач работает не один. Тем не менее, когда щелкнул замок и люди смогли выйти на палубу, он стоял один. Лучи восходящего солнца золотили бесстрастную серую маску. И, несмотря на высказанное возмущение, под холодным взглядом зловещего пассажира работяги вели себя отнюдь не воинственно. Никто не осмелился спросить, что происходило прошлой ночью. Никого будто бы и не интересовало, что сегодня запихнули в темное брюхо баржи.

Ткач отозвал Пори и что-то ему сказал. После этого капитан сообщил команде то, что все и ожидали услышать: никто не должен спускаться в трюм. Он будет закрыт, а ключ заберет себе ткач. Любой, кто осмелится преступить запрет, умрет.

Ткач удалился в свою каюту.

Несколько дней прошли спокойно. Пассажир не выходил на палубу, его видели только тогда, когда приносили еду или выносили ночной горшок. Матросы слышали через дверь, ведущую в трюм, как там кто-то шевелится и скребется, хрюкает, ворчит. Никто, однако, не пытался пробраться внутрь и взглянуть, что происходит. Они открыто выражали недовольство, бросали подозрительные и исполненные страха взгляды на дверь каюты, в которой обосновался ткач. Пори ругался и заставлял работать. Лана это радовало. Драя палубу, легче не думать о жутком существе, спящем в постели родителей, и о таинственном грузе. Лан притворялся, что их просто нет. Получалось.

Око Нуки благосклонно согревало окрестности Керрин. Позднее лето — это приятно. Воздух казался живым от мошкары. Пори обходил баржу, чтобы удостовериться, что каждый делает свою работу. Фьюра стряпала на камбузе, только изредка перебрасываясь парой слов с мужем или смущенно чмокая сына в щеку. Чайки кружили над рекой, рассекая небо своими изогнутыми крыльями. Они высматривали, не блеснет ли рыбий бок где-нибудь в воде. Время текло медленно, еще немного — и можно будет поверить, что это абсолютно нормальный рейс. Не удалось.

Когда Фьюра принесла ткачу обед, он сцапал ее. Пори с самого начала не нравилось, что жена общается с пассажиром, но она успокаивала его. Она кормила всех на барже, и ее долгом было приносить обед незваному гостю. Может, он только что закончил ткать, рассылать свои секретные сообщения, делать что-то еще, не менее непонятное. Лан слышал, что некоторые ткачи становились очень странными и жестокими после того, как употребляли свою силу. Женщина позвонила в медный колокольчик, прося разрешения войти… Появилось это злобное, пышущее гневом чудовище и уволокло ее в каюту. Фьюра не осмелилась бороться с тщедушным и сгорбленным, как большинство его собратьев, ткачом. А еще они могли заставить людей делать то, что им нужно. И крики.

Дверь каюты — захлопнута. Матросы собрались вокруг, боятся, задыхаются от бессильного бешенства. И Лан стоит с ними, дрожит. Его взгляд прикован к упавшему на палубу подносу. Он хотел бы сбежать, нырнуть в Керрин с борта баржи, заглушить вопли матери — под водой в ушах шумит. Он хотел бы ворваться в каюту и спасти ее. Но Лана парализовало. Никто не вмешается. Это стоит жизни.

— Не-ет! — раздался откуда-то сзади голос отца. Матросы бросились, перехватили его. — Фьюра!

Лан обернулся. Четверо мужчин вырывали винтовку из его рук. Он отбивался с силой одержимого. Лицо Пори исказилось от ярости. Винтовка, выбитая из рук, отлетела в сторону. Скрежет стали. Матросы отпрянули от капитана. Один из них чертыхался, на его предплечье кровоточил порез.

— Это моя жена! — вопил Пори. Брызги слюны слетали с губ. В руке — короткое, изогнутое лезвие. Он обвел людей взглядом. Его лицо налилось кровью. Пори бросился сквозь толпу и пинком выбил дверь каюты.

Дверь за ним захлопнулась. То ли он дернул ее рукой, то ли какая-то неведомая сила сделала это за него — Лан не знал. Он услышал яростный крик отца. В следующее мгновение что-то тяжелое со всей силы врезалось в дверь изнутри. Полетели щепки. Все замерли. И снова — вопль матери, долгий, дикий. Сквозь щели в двери стала просачиваться кровь.

Лан стоял неподвижно, а ткач продолжил работать над его матерью. Мальчик смотрел, как медленно, струйками сбегает кровь. Он не верил. Он почти ничего не соображал. В какой-то момент Лан развернулся и пошел прочь. Никто этого не заметил, не заметили и того, как он поднял отцовскую винтовку. Лан не понимал, куда идет, его толкала какая-то непреодолимая и неясная сила. Мысль отказывалась принимать понятную форму. Мальчик вообще осознал, что идет куда-то только тогда, когда оказался перед дверью в грузовой отсек. За его спиной — деревянная лестница. Дальше хода нет.

Лан поднял винтовку и выстрелил. Замок разлетелся на куски.

Здесь есть то, что ему нужно, но как Лан ни старался понять, что это, перед глазами вставало только лицо его матери и кровавое пятно.

Отец убит. Мать насилуют.

Он пришел сюда зачем-то, но зачем? Думать об этом — слишком ужасно, и Лан не думал.

В просторном грузовом отсеке висела темная духота. Лан помнил размеры отсека: на какой высоте находится ребристый деревянный потолок, как далеко до округлых стен. Рядом — мрачные тени: это бочонки и ящики, связанные вместе. С потолка, оттуда, где на палубе стерлась смола, просачивались тонкие струйки света, но его не хватало. Лан подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Он рассеянно передернул затвор отцовской винтовки и вошел в грузовой отсек. Над головой раздался топот бегущих ног. Что-то зашевелилось.

Глаза Лана искали источник движения. Он, щурясь, вглядывался в полутьму. И нечто снова зашевелилось. Лан смог разглядеть его очертания. Кровь отхлынула от лица мальчика.

Он отшатнулся, прижимая винтовку к груди. Здесь были существа. Он смотрел, и все больше и больше тварей выползали из теней. Они издавали мягкий вибрирующий звук, подобно стае голубей, но… Твари вовсе не выглядели мирными. Они приближались хищными скачками.

Сверху донеслись крики. Привлеченные выстрелами матросы бежали по ступенькам в трюм.

Где-то далеко выла от страха и отчаяния Фьюра, очевидно, уже в агонии. Лан внезапно вспомнил, зачем он здесь. Подрывной порошок!

У кормовой стены стояли аккуратные ряды бочонков. Другие матросы ворвались в трюм как раз с той стороны. Они сгрудись в нерешительности, то ли помня приказ ткача, то ли думая, что Лан целится в них. В темноте трудно разглядеть. А он целился в бочонки. Взрывного порошка хватало, чтобы разнести «Пеласку» в щепки.

Единственный способ прекратить страдания матери. Единственный!

Перед ним десятки тварей сорвались с места. Их звуки в его ушах превратились в визг.

Лан прошептал короткую молитву Омехе и спустил курок. Мир взорвался пламенем.