"Клуб любителей фантастики 21" - читать интересную книгу автора (Гаррисон Г., Бойд Д., Вэнс Д., Шекли Р.)

Глава 7

Мне отвели тесную камеру с жёсткой койкой, но я не стал скандалить. После напряженного дня нужен был только сон. Должно быть, я захрапел, не успев коснуться головой грязной подушки. Спал я как убитый, а разбудил меня луч света, проникший сквозь крошечное зарешечённое окно.

— Знаешь, а ведь могло быть хуже, — попытался я себя приободрить. И тут же мрачно возразил: — Куда уж хуже!

Мой живот заурчал, требуя еды и питья, и мне стало совсем грустно.

— Плакса! — обругал я себя. — Вспомни, что ты уже перенёс. Не горюй. Пока у тебя отобрали только кинжал, зато остались деньги, «ксива» и…

«… И отмычка», — добавил я мысленно. Присутствие этого маленького инструмента согревало душу. Появилась надежда на побег.

— Есть хочу! — завопил молодой человек в соседней камере и принялся трясти решётчатую дверь.

— Дайте пожрать. Мы ведь не преступники! — подхватил другой.

— Мне мамочка всегда подавала завтрак в постель… — Последняя фраза не вызвала у меня сочувствия, но идея насчет завтрака пришлась по сердцу. Я тоже заорал что было сил.

— Ладно, ладно, заткнитесь, — раздался грубый голос. — Жратву уже несут, хотя будь моя воля — я бы вам показал, как уклоняться от призыва!

— Кагал на твою голову, сержант. Что-то я не замечал в армии твоей толстой задницы. — Я отыскал взглядом того, кто это произнёс. Парень держался чуть смелей, чем остальные нытики.

Ждать пришлось недолго, хотя вряд ли стоило это делать. Обычный суп с лапшой и сладкой красной фасолью — не самое подходящее блюди для завтрака, на мой взгляд. «Любопытно, — подумал я, — что нам предложат на ужин?»

Времени для раздумий на подобные темы была бездна. После кормежки никто в нашем зверинце больше не появлялся. Глядя в потрескавшийся потолок, я помаленьку пришёл к выводу, что моя злая фортуна на самом деле не так уж зла. Ведь я — живой и здоровый — попал-таки на Невенкебла! Впереди — многообещающая карьера. Осмотрюсь хорошенько, узнаю, кто тут чем дышит, — глядишь и найду дорожку к генералу Зеннору, или как его там. Ведь он — в армии, и я скоро там окажусь, выходит, это удача, что меня загребли. К тому же у меня есть отмычка. Когда придёт время, возьму и исчезну. Да и не гак плохо в армии, в конце концов. Ведь и был солдатом на Спайовенте, не впервой.

До чего же здорово мы умеем пудрить себе мозги!

В середине дня, когда мои товарищи по несчастью снова проголодались и подняли галдёж, залязгали и отворились двери. Вопли утихли; нас дюжину унылых парней примерно одного возраста, сковали сначала попарно, рука к руке, а потом длинной цепью вместе. Впереди ждала неизвестность.

Оступаясь, натыкаясь друг на друга и переругиваясь, мы вышли па тюремный двор и забрались в оборудованный решётками кузов грузовика. Машина сразу выкатила на людную городскую улицу. Я заметил, что одежда прохожих не такая, как на материке, автомобили — необычной формы, но с первого взгляда стало ясно, что технический прогресс шагнул здесь довольно далеко.

Так и есть: островитяне сознательно отрезали себя от мира. Разумно, хоть и эгоистично.

Закоренелым преступникам вроде нас даже скамеек в кузове не полагалось. Мы стояли, вцепившись в прутья решеток, и на поворотах валились друг на дружку.

Худощавый темноволосый парень, прикованный к моему запястью, тяжко вздохнул и спросил:

— Давно ты в бегах?

— Всю жизнь.

— Ха, смешно. А я — полгода. Шесть коротеньких месяцочков. Ну, теперь — конец.

— Так-таки и конец? Мы же не помирать, а служить идем.

— Какая разница? У меня брата в прошлом году забрали, так он ухитрился переправить нам письмо. Потому-то я и спрятался… Он такое пишет…

Зрачки моего собеседника расширились, он содрогнулся. Туч машина остановилась, и нам велели вылезать.

Картина, открывшаяся моим глазам, пришлась бы по вкусу самому извращенному садисту. Площадь перед высоким зданием забита самыми разнообразными транспортными средствами. Из них сотнями, а может, и тысячами, выбираются юные рекруты с одинаковой обреченностью на лицах. В наручниках только наша маленькая группа — всех остальных привели сюда жёлтые мобилизационные предписания. Некоторые из парней отпускали шуточки насчёт нас, закованных, но наша дружная ругань заставляла их прикусить языки. Ведь мы, что ни говори, пытались — пусть неудачно — избежать насильственного призыва. Впрочем, армейскому начальству определенно было наплевать, каким путем добыта очередная порция пушечного мяса. Как только мы вошли в здание, нас освободили от оков и затолкали в толпу. Нас поглотила безликая военная машина.

Мы встали в конец длинной очереди, к одному из столов, за которыми сидели седовласые толстушки, годившиеся нам в бабушки. Толстушки все как одна носили очки, поверх которых глядели на нас, стуча на пишущих машинках. Наконец подошла моя очередь, и меня одарили улыбкой.

— Документы, молодой человек.

Я протянул «ксиву». Женщина сверила дату и имя с множеством анкет. Я заметил провод, идущий от машинки к центральному компьютеру. К счастью компьютер не нашёл противоречий.

— Возьмите, — улыбнулась старушка, протягивая мне пухлую папку с бланками. — Поднимитесь на четырнадцатый этаж. Успешной вам службы.

Поблагодарив её, я направился к выходу и наткнулся на плотную стенку из неулыбчивых военных полицейских.

— Мне на четырнадцатый этаж, — деловито сообщил я ближайшему из них. Поигрывая дубинкой, он указал глазами на лифт.

Кабина лифта была огромна, но и нас набилось в неё человек сорок. В жуткой тесноте мы поднялись на четырнадцатый этаж. Как только раздвинулись створки кабины, мы увидели здоровяка в военной форме с невероятным количеством шевронов, бляшек и медалей.

— Выходи! — оглушительно загремел он. — Выходи! Чего рты раззявили, остолопы? Направо — стойка, каждый хватает прозрачный пакет и коробку. Потом — в дальний конец комнаты, там — РАЗДЕТЬСЯ! Снять всю одежду. ВСЮ ОДЕЖДУ, ЯСНО? Личные вещи в полиэтиленовый мешок! Одежду — в коробку, на коробке написать домашний адрес. Уволитесь в запас — получите обратно свои шмотки, если доживёте. ШЕВЕЛИТЕСЬ!

Мы зашевелились. Правда, вяло, без энтузиазма. Должно быть, на острове запрещалось раздеваться донага в общественных местах — парни прикрывались ладошками, жались к стенкам. Я оказался один в центре комнаты, и на меня с кривой ухмылкой пялился монстр в шевронах. К стойке, где принимали одежду, я подошёл первым. Скучающий солдат взял у меня коробку, быстро проштамповал её, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки, свисавшие с потолка на эластичных шнурах.

— Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников.

Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка Неплохо придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я затесался в кучу дрожащих, бледных призывников; повесив носы, они ждали дальнейших распоряжений сержанта. Голые, они казались все на одно лицо.

— А теперь на восемнадцатый этаж! — громыхнул сержант.

Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и оказались в медицинском аду. Врачи и санитары в белых халатах, с марлевыми повязками на лицах; суета, визгливая ругань… У меня закружилась голова.

Врач — наверное, терапевт, судя по стетоскопу на шее — вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул:

— Щитовидка в порядке!

Санитар сделал запись в журнале. Врач тем временем вонзил пальцы в мой живот.

— Грыжа не прослеживается. Покашляй.

Последнее слово было адресовано мне. Я повиновался.

— Все, следующий, — рявкнул терапевт.

С бумажным стаканчиком в руке я встал в дрожащую, стучащую зубами очередь. Двигалась она безумно медленно. Я пританцовывал на холодном полу, рискуя выплеснуть мочу, приготовленную на анализ. Наконец, санитар разлил её по пробиркам, капнул в каждую из них по нескольку капель реактивов и буркнул:

— Годится. Следующий.

Я поспешил в другую очередь. Пожалуй, было бы дурным вкусом рассказывать, как нас осматривали на предмет геморроя, описывать шеренги согбенных, судорожно вцепившихся в колени призывников и демоническую фигуру врача с фонариком в руке…

А потом… что это? Неужели уколы? О-о-о! Парень, стоящий передо мной, должно быть культурист. Широкие плечи, мощные ноги, бронзовые бицепсы — просто монумент мужской силы. Обратив ко мне перекошенное лицо, он жалобно лепечет:

— Я б-боюсь ук-колов!

— А кто не боится? — пытаюсь его подбодрить.

Что говорить, не такое уж это удовольствие.

Как только очередная жертва подходит к санитару, тот, как автомат, всаживает ей иглу в предплечье. Стоит бедняге только отшатнуться — его бьёт по спине грубый детина в форме. Через несколько шагов его ждут ещё два наполненных шприца. После этого остаётся только опуститься на скамеечку, мыча от боли.

Вот уже над плечом культуриста занесена безжалостная игла. Глаза атлета закатываются, и он с шумом падает на пол. И все же это не выход — санитары делают уколы, а сержант хватает бесчувственное тело за ноги и оттаскивает в сторону.

Приблизившись к санитару, я стиснул зубы и собрал волю в кулак.

Медкомиссия завершилась ещё одним унижением. Сжимая в руках мешки с пожитками и отощавшие папки, мы — голые, несчастные, измученные — встали в последнюю очередь. Вдоль стены одного из залов выстроились пронумерованные столы — точь-в-точь билетные кассы аэропорта. За каждым столом восседал джентльмен в темном костюме. Когда подошёл мой черёд, сержант-пастух оглянулся на меня и показал пальцем.

— Двигай к тринадцатому столу.

Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из неё был изъят ещё один бланк — и к обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят налитые кровью глазки.

— Жак, ты любишь девочек?

Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха.

— А то как же.

— А мальчиков любишь?

— Среди моих лучших друзей есть мальчики. — Я начал догадываться, к чему клонит этот простак.

— Правда? — Он что-то вписал в бланк. — Расскажи о своём первом гомосексуальном опыте.

От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла.

— Ушам своим не верю. Вы проводите психиатрическую экспертизу по анкете?

— Ты меня поучи ещё, щенок! — прорычал чиновник. — Ишь, волю взял разговаривать! Я спрашиваю — ты отвечаешь. Усёк?

— Ничего себе! Да вас надо лишить диплома врача, если, конечно, он у вас есть. Наверное, вы вовсе не врач, а специально переодетый рядовой…

— Сержант! — визгливо крикнул чиновник, побагровев, и за моей спиной раздался топот ног. — Призывник отказывается отвечать на вопросы!

Мои ляжки обожгла острая боль, и я завопил, отскакивая в сторону. Сержант, облизывая тонкие губы, снова замахнулся стеком.

— Это повторится, если не будешь отвечать, как положено, — пообещал штатский.

— Да, сэр! — я всем видом продемонстрировал повиновение. — Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать лет, когда вместе с четырнадцатью моими товарищами по шайке…

Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню, а разочарованный сержант отошёл. Когда анкета была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери…

На этот раз мы явно ошиблись этажом. Перед нами ряды столов с пишущими машинками, за каждым столом — юная леди.

Мы так покраснели, что в зале повысилась температура. Но ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда головы девушек оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас.

Очень нескоро, лет этак через четырнадцать с половиной, кабина снова закрылась. А когда открылась, девушек уже не было, а была зловещая фигура сержанта Эти типы как две капли воды похожи друг на друга — не иначе, какой-то ущербный ген привел к возникновению толстошеих, узкоплечих, пузатых садомазохистов.

— Выходи! — заорал он. — А ну, живо, по десять человек, первые десять — через ту дверь! Вторая десятка — через соседнюю! Да не одиннадцать Считать не умеешь, кагал!

За дверью, куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид красно-коричнево-зелёный флаг, с изображением черного молота.

Офицер с тонкими золотистыми полосками на погонах подошёл к флагу и повернулся к нам.

— Сегодня — очень важное событие, — с пафосом произнёс он. — Вы, молодые люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда, чтобы посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить её. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной: «Я, — называйте свои фамилии, — по собственной воле…»

— Я, называйте свои фамилии по собственной воле…

— Стоп! Начнём сначала, и начнём правильно, иначе вас ждут НЕПРИЯТНОСТИ!

— Я не хочу! — пискнул кто-то.

— У тебя нет выбора, — мрачно заявил офицер. — Наша родина — демократическая страна, а вы добровольцы и дадите клятву. Если не дадите — а у вас есть такое право, — то вот через эту дверь попадёте в федеральную тюрьму, где просидите тридцать лет за уклонение от демократических обязанностей. Итак, повторяйте за мной.

Стараясь не вникать, мы повторили всё то, что он сказал.

— «…Служить преданно и во всём подчиняться вышестоящему… Смерть, если я изменю…смерть, если я усну на посту…смерть, если я дезертирую…» И так далее, вплоть до: «Клянусь именем отца, матери и бога, или богов, по моему выбору.»

— Опустите руки, поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь требованиям начальства. Первое требование начальства — добросовестно пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять!

Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного количества крови, мы ждали, когда нам, наконец, дадут отдохнуть. Но не тут-то было.

— Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования. Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму, поднявшись по лестнице на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарк, где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак с его именем и служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление.

— А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? — пробормотал я. Сосед объяснил:

— Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.

Наверное, вам не покажется странным, что я в тот миг почувствовал металлический привкус.