"Княгиня" - читать интересную книгу автора (Пранге Петер)6— Что это значит? Кларисса сходила по лестнице, когда ее вывел из раздумий голос донны Олимпии. Княгиня проводила вечерние часы в своей небольшой обсерватории, устроенной в мансарде палаццо Памфили, где стояла приобретенная ею по пути в Рим подзорная труба. Созерцание звездного неба помогало Клариссе обрести душевное равновесие. Свод небесный являл собой воплощение божественного порядка и вечных законов, управлявших им, и не было поступка благочиннее, чем приобщиться к этому порядку. — Это передали для тебя от имени кавальере Бернини, — сообщила Олимпия, указав на огромную корзину с фруктами, на которую с высокомерно-глуповатым выражением лица, явно унаследованным от отца, уставился сын Олимпии Камильо, полноватый молодой человек. — Ты можешь мне объяснить почему? — Я… я понятия не имею, — замялась Кларисса. Олимпия испытующе взглянула на нее. — Значит, у тебя была встреча с кавальере? — спросила она, теребя неизменные четки. Камильо в это время выудил из корзины персик и впился в него зубами так, будто не ел уже дня два. — Я слушаю тебя, — повторила донна Олимпия. Олимпия напустила на себя такой удручающе строгий вид, что Клариссе помимо воли захотелось ответить отрицательно. Собственно, а какое право она имела подвергать ее допросам? Кларисса — зрелая замужняя женщина, тридцати семи пет от роду, вполне самостоятельная, в отличие от той девчонки, которая приехала в Рим впервые много лет назад и которой нужно было вымаливать позволения, чтобы покинуть стены палаццо. — Я решила расспросить кавальере о колокольнях собора Святого Петра. Ты ведь знаешь, что архитектура всегда интересовала меня. Глаза Олимпии гневно сверкнули. — Порядочной женщине, если она одна, не пристало вступать в разговоры с посторонними мужчинами. Может, в Англии это и позволительно, но не здесь! — Разве кавальере посторонний? — удивилась Кларисса. — Помню, мне представил его сам британский посланник в Риме во дворце английских королей, к тому же в твоем присутствии. — Не имеет значения! Я не желаю, чтобы ты общалась с этим человеком! — Но почему? — недоумевала Кларисса. — Мне казалось, ты всегда ценила кавальере Бернини. Всегда говорила о нем с таким уважением. — Он оскорбил семью Памфили, отказавшись возвести мавзолей для моего покойного супруга, хотя я лично просила его об этом. Будто запродал душу Урбану и этим Барберини. На тонком лице Олимпии застыла гримаса негодования. И вдруг Кларисса поняла, отчего кузина так болезненно отреагировала на инцидент с Бернини. И полугода не успело миновать с тех пор, как скончался муж донны Олимпии. Боль от потери еще не унялась. — Мне очень жаль, что так вышло. Мне не хотелось огорчать тебя, — пристыженно ответила Кларисса. — Да свершится воля Божья! — ответила Олимпия, крестясь. Она положила руку на плечо сыну, который с мокрым от сока ртом недоверчиво созерцал надкушенный персик, будто фрукт был отравлен. — Моя задача в том, чтобы оберегать честь дома Памфили. Что же касается твоего пребывания здесь, — добавила Олимпия, — то цель у него одна — молиться за мужа с тем, чтобы тебя не постигла моя участь. Олимпия подтвердила сказанное столь энергичным кивком, что вновь, как и прежде, заплясали ее некогда черные, а теперь подернувшиеся серебром локоны. Кларисса виновато опустила голову. Она понимала, что ее возвращение сюда было неразумным шагом, в особенности после стольких лет, потраченных на то, чтобы навеки позабыть и сам Рим, и все, что здесь с ней происходило. Кларисса противилась этой поездке. Инициатива исходила от ее супруга, лорда Маккинни. Заболев малоизвестной болезнью, желчной горячкой, он пожелал, чтобы она помолилась за него в Риме, и с упорством, достойным лучшего применения, настаивал на поездке. С какой радостью Кларисса очутилась бы сейчас в Мунроке, их родовом замке, затерявшемся среди болот Шотландии, куда супруги перебрались сразу после свадьбы, — королева из соображений политического порядка не пожелала иметь среди своих придворных дам в Лондоне шотландку. Поначалу ее терзало одиночество, даже бок о бок с Маккинни было трудно с ним справиться, однако Кларисса со временем привыкла к обществу супруга, к которому впоследствии прониклась искренним уважением, еще позже оно переросло в любовь. Маккинни был неизменно учтив, доброжелателен; днем они объезжали угодья, на многие мили раскинувшиеся вокруг Мунрока, следили за ходом полевых работ, вечера коротали у камина за чтением вслух или же отправлялись в свою обсерваторию, оснащенную новейшими телескопами, привезенными Маккинни в Шотландию из Италии, где он побывал еще холостяком и где познакомился с самим Галилео Галилеем, посвятившим его в тайны астрономии. Когда у Клариссы случился выкидыш — в наказание за нежелание вступать в брак, как она полагала, — лорд Маккинни утешал ее, пытаясь умерить горе, вызванное не только потерей ребенка, но и перспективой не иметь детей вообще. Ради жены он готов был забыть даже о закадычных друзьях: пресвитерианском пасторе из ближайшей деревни, своем управляющем и жившем по соседству баронете, с которыми встречался каждую неделю. Они вечно о чем-то спорили, что-то обсуждали, бубня на своем чудном диалекте, звучавшем для Клариссы тарабарщиной. Маккинни был человеком в высшей степени уравновешенным и никогда не выходил из себя, хотя споры порой разгорались нешуточные. Центральной темой их, как догадывалась Кларисса, была политика: борьба короля с парламентом, яблоком раздора которой стал молитвенник, навязанный королем всем своим подданным. Отправляя жену в паломничество одну, Маккинни решился на необъяснимый, с точки зрения Клариссы, шаг. Княгине даже подумалось, что молитва в его здравие явилась неким предлогом — но предлогом для чего? Голос Камильо вернул ее к действительности. — Если кавальере — наш враг, то не выбросить ли нам эти персики? — спросил юноша, взглянув на мать черными, напоминавшими пуговицы глазами. Олимпия, на мгновение опешив, тут же расцвела. — Какой же ты умница! — похвалила она сына, ласково погладив его по черным кудрям, таким же черным, как и у его матери в молодые годы. — Да, отнеси-ка эту корзинку на кухню и вели скормить ее свиньям. Камильо схватил корзину и с раскрасневшимся от гордости лицом отправился выполнять поручение матери. Олимпия вновь повернулась к Клариссе. — А ты, — наставительно произнесла она, — молись, дитя мое, молись! Если уж твоему мужу это не поможет, то тебе непременно. |
||
|