"Княгиня" - читать интересную книгу автора (Пранге Петер)

8

— Аллилуйя! Христос воскрес! Аллилуйя! Аллилуйя!

Был вечер Пасхи 1648 года, суббота. Рим переполняли колокольный перезвон и заздравное пение — верующие восторженно приветствовали Воскресение Христово, наступавшее в эту первую после весеннего полнолуния ночь с субботы на воскресенье. Ночные дозорные освещали факелами улицы, неся свет Божий в мир. Люди, на протяжении последних недель не покидавшие жилищ, что было частью покаяния, теперь, смеясь, в обнимку шли по улицам. Юдоль печали оставалась позади, уступая место ликованию. Начиналось самое веселое празднество года: суды прекращали расследования уголовных дел, преступников миловали, а все, что до сих пор заботливо хранилось в кладовках, выставлялось на стол — время поститься миновало.

Папскую карету сопровождала сотня всадников Иннокентий вместе с ближайшими родственниками возвращался из собора Святого Петра, где на время перестройки базилики Латерана проходило главное пасхальное богослужение, к себе в палаццо Памфили. Кларисса, ехавшая в закрытой карете вместе с его святейшеством, кузиной донной Олимпией, а также первым кардиналом Камильо Памфили, видела в отсветах факелов лицо папы, с которого после мессы, казалось, еще не успела сойти маска сурового благочестия. Иннокентий, сменив незадолго до начала службы фиолетовую мантию — символ искупления — на белое праздничное одеяние, высоко воздев троесвечие, во главе нескончаемой колонны верующих восшествовал в собор для проведения пасхальной мессы.

В ушах Клариссы продолжал звучать чарующий голос оскопленного певца, когда лошади остановились во дворе палаццо Памфили. Изрядно утомленная затянувшейся на целых четыре часа службой, княгиня последней вышла из экипажа и последовала за Иннокентием и остальными в дом. В вестибюле уже собрались десятки близких и дальних родственников папы — все они по случаю Пасхи были приглашены на трапезу во дворце.

И тут будто из ниоткуда возник какой-то незнакомый Клариссе босоногий монах с пронырливым, колючим взором и с таинственным видом обратился к донне Олимпии:

— На два слова, донна Олимпия!

От Клариссы не укрылось, как вздрогнула кузина при словах монаха. Не сводя с Олимпии пытливого взора своих лукавых глазенок, тот непрерывно озирался, будто желая убедиться, что никто за ним не следит, и постоянно скреб себя грязными пальцами, словно его донимали скопища блох. Но еще сильнее Клариссу удивило то, что донна Олимпия покорно последовала призыву этого типа, торопливо проведя его в небольшой боковой кабинет, словно опасаясь, что кто-то может заметить ее в компании такого оборванца.

Кларисса, недоуменно покачав головой, направилась в составе папской свиты в обеденный зал, куда слуги уже вносили скоромные яства. При избытке пищи духовной на лицах кардиналов отчетливо читалось крайнее нетерпение позаботиться и о благодати собственного чрева.

Донна Олимпия вошла в зал почти сразу же за ней и заняла место обок своего ближайшего родственника, так что никаких затяжек начала пиршества не предвиделось. Кларисса, в шелковом наряде сидевшая неподалеку от нее, тоже во главе стола в окружении ближайшей родни Иннокентия, отметила, что кузина, отдавая распоряжение приступить к трапезе, слегка раскраснелась и вообще выглядела довольно взвинченной. Даже, пожалуй, слишком взвинченной, когда после минестроне стали убирать опустевшие суповые тарелки и подавать жаркое из поросенка и курятины.

— Сначала, значит, минестроне, потом курятина и свинина? — угрюмо констатировал Иннокентий. — И это в самый главный праздник? Вы что же, надумали оскорбить наших гостей?

— Вы только взгляните, что на тарелках, — довольно раздраженно ответствовала Олимпия. — А за расходами приходится следить, между прочим, мне. Как, позвольте вас спросить, обойтись теми мизерными средствами, выделяемыми вами на ведение хозяйства? Как насытить всю эту ораву?

— На одно только хозяйство вы получаете от меня ежемесячно тридцать тысяч скудо!

— Да, а необходимо пятьдесят, наше святейшество. И вместо того чтобы порицать меня, вам следовало бы воздать мне хвалу, что мы вообще не умираем с голоду.

— Просто не совсем понятно, куда девается такая уйма денег.

— И мне тоже, представьте, — подал голос Камильо, обгладывая куриную ножку и громко чавкая. Струйки жира стекали мимо рта. — Только вчера мне не позволили заменить карету на новую, хотя я уже не одну неделю прошу об этом. По-моему, моя любезная мамочка болезненно экономна.

— Помолчи! — прошипела Олимпия. — Женщина, умеющая экономить, все равно что кардинал. Отчего вы перестали есть, ваше святейшество?

Иннокентий действительно встал из-за стола и подошел к причудливо инкрустированному столику, стоявшему между окон.

— Что это? — вопросил он, и его еще секунду назад брюзгливая мина исчезла, уступив место изумлению.

Кларисса подняла взгляд, желая увидеть, что же повергло папу в такое удивление. На столике в свете стоявшего подсвечника красовалась модель фонтана, выполненная из полированного серебра: обелиск, и у его подножия четыре аллегорические фигуры.

— Что за великолепная работа! — восхитился Иннокентий, не отрывая взора от серебряной поделки. — Мы не припоминаем, когда в последний раз нам доводилось лицезреть подобную красоту.

— Так вам нравится? В самом деле нравится? — удовлетворенно закудахтала Олимпия, тоже подошедшая к столику. — Я специально поставила сюда эту модель, желая порадовать вас, ваше святейшество.

Ответом Иннокентия был преисполненный значимости кивок.

— Разве я не говорил, что синьор Борромини — настоящий архитектор? Самый добросовестный из всех, кого мы знаем?

Он поднял вверх палец и, придирчиво оглядев представителей своей ближайшей родни, которая по примеру папы тоже поднялась, с едва заметной улыбкой на обычно строгом лице добавил:

— И архитектор, который следит за расходами! Монсеньер Спада известил нас, что в Сан-Джованни уже почти готовы новые стены и завершены кровельные работы и расходы не превышены ни на одно скудо.

— До меня дошли слухи, — бросил через плечо продолжавший сидеть в одиночестве за столом Кампльо, — что недавно ему вручен орден короля Испании.

— Это нас весьма радует, — с удовлетворением произнес Иннокентий. — Синьор Борромини получил награду вполне заслуженно.

Кардиналы единодушно закивали в знак согласия, по залу прошел ропот удовлетворения. Кларисса почувствовала, как забилось ее сердце, — она была искренне рада признанию ее друга. Однако радость эта была недолгой. Стоило ей вспомнить Борромини, как тут же ее охватило непонятное чувство вины. Ведь с той встречи в обсерватории он так и не нанес ей визита, хотя она настойчиво приглашала его. Может быть, и он, увидев изображение святой Терезы, сумел разгадать заключавшийся в скульптуре смысл?

Недобрые предчувствия сделали свое — Кларисса отправилась в церковь Санта-Мария, чтобы своими глазами узреть скульптуру. И, надо сказать, работа Бернини повергла ее в ужас. Хотя ей уже приходилось видеть скульптуру в мастерской кавальере, Кларисса заметила произошедшие с ней изменения! В глазах святой, в ее лике, в каждой из пор ее мраморной кожи, в каждой складке одежды присутствовала экстатическая восторженность, пережитая самой Клариссой. С той поры как она увидела эту скульптуру, княгиня уже не могла ни с кем ее обсуждать. Любой, кто видел ее такой и кто, не вдаваясь в суть и истинное содержание мгновения, запечатленного Бернини в камне, предпочитал довольствоваться чисто внешними впечатлениями, имел полное право предать ее проклятию. Но разве право этого мира единственно верное и справедливое? К боязни Клариссы, что Борромини видел скульптуру святой Терезы, примешивался страх навсегда потерять во Франческо друга.

— Значит, вам нравится этот фонтан? — решила окончательно убедиться донна Олимпия.

— Вне всяческих сомнений, — ответил папа Иннокентий. — Вы действительно доставили нам большую радость. Но давайте все же вернемся за стол! Еда стынет, грешно пренебречь дарами Божьими.

Папа уже повернулся, однако невестка удержала его.

— Еще одна деталь, ваше святейшество. — Да?

— Эта модель, — донна Олимпия помедлила, — она… она выполнена не Борромини.

— Не Борромини?

На лице Иннокентия проступило удивление и разочарование.

— Нет, ваше святейшество. Ее отлил для вас кавальере Бернини.

— Бернини? — Папа произнес это таким топом, как будто речь шла об Антихристе. — Но мы же безо всяких оговорок отстранили его от участия в конкурсе! — Разочарование на лице быстро сменялось гневом. — Что вообразил себе этот человек? Постоянно творит такое, за что его давно пора отлучить от церкви. Совсем недавно он нагрешил тем, что представил святую Терезу самой настоящей шлюхой, а теперь набрался наглости…

— Прошу простить, ваше святейшество, я все же позволю не согласиться с вами, — не дала ему договорить донна Олимпия. — В случае с изображением Терезы следует винить не художника, который лишь отражает действительность, а ту самую порочную шлюху, которая служила ему моделью.

Кларисса в ужасе съежилась, уже готовая к тому, что донна Олимпия ткнет в нее обличающим перстом.

Но кузину, похоже, интересовал лишь папа. Она продолжила свою мысль:

— Если вы не желаете, чтобы Бернини взялся за фонтан, тогда пусть и эта модель не оскорбляет вашего взора.

Олимпия хлопнула в ладоши, и к ней, бесшумно ступая, тут же приблизились два лакея.

— Уберите это отсюда!

— Постойте! — выкрикнул Иннокентий. — Оставьте все, как есть! Откуда нам знать, отчего Господь наделил этого жалкого грешника талантом создавать подобные произведения.

Полуобернувшись, будто собравшись отойти, понтифик неотрывно смотрел на серебряную модель, сверкавшую в свете свечей, как только что отполированная дароносица на алтаре.

— Видите богов воды, ваше святейшество? — едва слышно спросила донна Олимпия. — Преисполненные почтения к вашему святейшеству, они взирают на герб папского рода.

— Разумеется, вижу, — нехотя отозвался папа. — Вы что же, думаете, я слепец?

— Четыре потока — не только главные реки четырех стран света, — продолжала донна Олимпия, — они напоминают нами о четырех райских реках. И это потому, что вы, ваше святейшество, приблизили верующих к Раю.

— Вот как? Вы полагаете?

— Да, — с серьезным видом кивнула Олимпия, — после трех десятилетий войны вы вновь даровали людям мир. И символ этого — голубка на вершине обелиска, птица из родового герба Памфили и одновременно символ мира. Подобно голубке Ноя, она песет в клюве оливковую ветвь. Триумф христианства под знаком вашего понтификата.

Донна Олимпия замолчала, и в зале повисла тишина. Все взоры были устремлены сейчас на папу: каким же будет его решение? И Кларисса взирала на понтифика в тревожном ожидании.

После бесконечно долгой паузы Иннокентий, откашлявшись, с выражением крайнего недовольства на лице, будто решение это стоило ему нечеловеческих усилий, наконец провещал:

— Тем, у кого Бернини не в чести, лучше бы не видеть его произведений. Передайте кавальере, пусть займется возведением фонтана — согласно повелению Божьему!