"Княгиня" - читать интересную книгу автора (Пранге Петер)

1

На улицах и площадях Рима неистовствовала толпа. Жители забаррикадировали двери и ворота, князья, кардиналы и епископы выставляли посты у своих палаццо, покидая стены жилищ, люди вооружались чем могли. Повсюду в городе грабили дома, штурмом брали церкви, оскверняли памятники. Над полыхавшими амбарами с зерном и складами с провизией раздавались вопли: «Папа умер! Папа умер!»

Отстранившись от хаоса, Франческо Борромини прощался с Иннокентием X, отдавая почившему вечным сном понтифику дань уважения и признательности. Теперь он остался совершенно один в Риме. Сначала из его жизни исчезла та единственная, хоть что-то значившая для него, и вот теперь в возрасте пятидесяти шести лет от роду он лишился того, кого мог по праву считать своим отцом.

Но в каком же убогом и недостойном усопшего месте происходило это прощание! Останки папы покоились в сарае, где рабочие хранили инструменты, позади ризницы собора Святого Петра. При них сидел один из рабочих, в задачу которого входило отгонять лопатой полчища крыс, атаковавших тело покойного. После того как в соборе отслужили девять заупокойных месс, на десятый после кончины папы Иннокентия день его бренные останки надлежало предать земле, однако состоятельная семья Памфили наотрез отказалась оплатить простой деревянный гроб, в каких, согласно давнему обычаю, хоронили глав святой церкви, хотя испокон веку повелось, что эту статью расходов брали на себя ближайшие родственники понтифика. Ни донна Олимпия, ссылавшаяся на то, что она, дескать, «бедная вдова», ни ее сын Камильо не изъявили желания дать хотя бы грош на погребение папы. В результате так и не преданное земле тело усопшего продолжало разлагаться в сарае.

В мерцающем свете сальной свечи Франческо проговаривал слова молитв. Он сознавал, что смерть папы — не только конец целой эпохи; смерть этого истового католика и наместника Бога на земле означала коренной поворот и в его, Франческо, жизни. Всеми крупными заказами последних лет Борромини был обязан его святейшеству. И провал с возведением фонтана оставался, собственно, недоразумением, но отнюдь не катастрофой и даже не неприятностью. Папа до последнего вздоха благоволил к нему, и лучшее тому доказательство — поручение возвести Форум Памфили.

Франческо отпихнул ногой крысу. Что же теперь будет? Иннокентий был по натуре своей близок Борромини, являясь человеком не слова, а дела. Тщеславие, имевшееся в избытке и у одного, и у другого, помогало им вопреки всем трудностям доводить начатое до конца и, не останавливаясь на достигнутом, тотчас же браться за новое дело. В образе обновленной пьяцца Навона и Санта-Агнезе рождался противовес собору Святого Петра и Ватикану, превосходивший первоначальный образец: то был образ некоего идеального места — при виде этих сооружений у людей должны были разбегаться глаза. А какую превосходную идею он предложил папе! Иннокентий был поражен, он клятвенно обещал, что мир затаит дыхание, увидев такое. Франческо решил посвятить свой замысел увековечению и прославлению этого человека, и обновленная пьяцца Навона стала памятником на вечные времена — памятником папе, но не княгине.

И все же несколько минут спустя по пути домой в свое скромное жилище Франческо завернул в Санта-Мария-делла-Витториа — как всегда, если ему случалось проходить мимо этой церкви. Не зайти туда он просто не мог: будто ведомый чьим-то повелением, Борромини непременно должен был побывать там. Может, все оттого, что и великолепный замысел ансамбля площади возник в присутствии княгини? Франческо не сумел бы сказать с определенностью, так ли это, твердо зная одно — только здесь выпадала возможность вновь и вновь беседовать с ней.

Приглушаемый толстыми каменными стенами гул толпы, доносившийся снаружи, здесь, в полумраке храма, казался нереальным, почти потусторонним. Франческо зажег сорок шесть свечей — по одной за каждый месяц ее отсутствия и преклонил колено у бокового придела перед постепенно вырисовывавшимся в свете разгоравшихся свечей мраморным ликом. Значит, княгиня вернулась в Англию и там повторно вышла замуж. Так, во всяком случае, поведала Франческо донна Олимпия.

С отъезда леди Маккинни миновало почти четыре года. Уехала она внезапно, не попрощавшись с ним, и из Англии от нее не поступало никаких известий. А Франческо с тех пор с головой ушел в искусство. Не оттого ли, что не во что было больше верить? Работы над сооружением Сапьенцы да и в палаццо Памфили продвигались полным ходом, к завершению близилась и перестройка Пропаганда Фиде. Лишь без остатка отдавая себя делу, Франческо в состоянии был заполнить пустоту, вызванную отъездом княгини. И, понимая, что она своим исчезновением, по сути, предала его, бросив на произвол судьбы, Франческо ощутил одиночество, страшное, безысходное одиночество; даже июльское солнце не в силах было растопить сковавший его душу лед. Улицы были полны чужих, незнакомых лиц. Утратив всякую надежду когда-либо вновь увидеть ее, слышать ее голос, Франческо представлял свое будущее безжизненной пустыней без конца и края: он был обречен день за днем рисовать в своем воображении картины ее счастья, любви, возможно, любви взаимной.

Помимо воли губы его нашептывали слова, будто в попытке втолковать детали своих замыслов бессловесному мраморному образу. Истерзанный одиночеством, Франческо складывал из слов фразы любви, непрерывным потоком изливавшиеся из него, иногда перемежая их проклятиями в адрес своего извечного соперника, создавшего этот образ, да приступами надсадного кашля.