Геннадий Красников ВЕЩАЯ ПТИЦА

***

Что же льёшь ты шампанское мимо,

доводя до кипения снег? —

всё равно уже неотвратимо

на развалинах "третьего Рима"

двадцать первый безумствует век!

Кто бы мог и подумать: так скоро!

То ли в колокол бить, то ли выть, —

возродится лопух у забора,

повторится Содом и Гоморра,

а четвертому Риму не быть.

Спит Германии сумрачный гений,

видит детские сны Старый Свет,

грезит Франция без угрызений,

только нам от скорбей и сомнений

не бывало покоя и нет.

В ваших снах: от Москвы до Сибири —

ни страны, ни могил, ни креста,

но последним пророчеством в мире

бездна русской немереной шири

и во сне вам страшнa неспроста.

Пусть Россия, как вещая птица,

на пути вам вставала не раз,

с кем еще, без неё, вам сразиться,

кто ещё о вас будет молиться,

кто оплачет, безумные, вас!..

За бесстрашное наше веселье —

разливайте старушку Клико,

может быть, на всемирном похмелье

нам покажется за канителью, —

что расплата ещё далеко!

***

К чему снится

Темная птица,

камнем летящая,

в грудь мне стучащая

клювом лазоревым,

взглядом назойливым,

лапой когтящею

и леденящею,

жгучими крыльями,

серыми тыльями?..

Кто ты, молчунья? —

Злая вещунья,

неба посредница,

добрая вестница,

или взбешенная

совесть бессонная?

Скажи, птица,

чему сбыться?

P.S.

…Взметнулася без слов,

как Феникс из огня:

"В библиотеке снов

ты сам нашел меня".

***

Пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

Русская пословица

Уже давно твой дом стоит вверх дном,

в твое окно давно беда стучится, —

какой ещё ударить должен гром,

чтобы собрался ты перекреститься?!

Чужая речь, чужой Содом кругом,

чужим богам ведут тебя молиться,

какой ещё на свете нужен гром,

чтобы собрался ты перекреститься?

Со всех сторон над русским мужиком

любая сволочь ржет и веселится, —

какой тебе еще придумать гром,

чтобы собрался ты перекреститься?

Горит земля родная за окном,

ни сын, ни брат живым не возвратится, —

какой ещё обрушить нужно гром,

чтобы собрался ты перекреститься?

Ужели непонятно, что добром

вся эта канитель не прекратится, —

какой еще потребуется гром,

чтобы собрался ты перекреститься?

Усталый ангел над твоим одром

неужто безутешно прослезится,

когда последний в жизни грянет гром,

который никогда не повторится?..

***

Любой, какой бы ни был, путь —

сюда свернет когда-нибудь.

И нам с тобой не первый год

известен этот поворот —

куда он мрачно повернул,

кого забрал и не вернул…

Где в тёмных елях крик ворон

над мертвым сном со всех сторон.

Где ты поймешь в кругу могил —

не ты один на свете жил,

не только ты в хмельном меду

мочил усы, топил беду…

Среди могильных плит пройдёшь

и на одной из них прочтёшь:

"И я здесь был,

мед-пиво пил,

да вкус забыл…"

И словно вспомнив этот хмель,

в немом ознобе вздрогнет ель,

осыплет горький свой наряд

и сотни игл тебя пронзят.

Старик

Он говорил, хотя пророком не был:

"Последних сроков грозный час грядёт!", —

и долгим взглядом вглядываясь в небо,

предупреждал: "Тучa уже идёт".

Смеялись мы: "Ни облачка над нами!

Он для того клевещет на судьбу,

последними пугая временами,

что сам стоит одной ногой в гробу!"

Давно, старик, твои истлели кости,

в часах песочных движется твой прах,

а мы живем — мертвей, чем на погосте,

при тех, последних, грозных временах.

Вдали — громами, будто бы гробами,

ворочает Небесный Судия,

но мы не видим мертвыми глазами,

как догорает солнце бытия.

***

Припомним вдруг, что не богат — загад,

и что всегда, чем ближе к декабрю,

была заря похожа на закат,

и был закат, похожий на зарю.

И был не зря (бросающий нас в дрожь!),

как женский смех, как вызов против всех,

снег ноября — переходящий в дождь,

дождь ноября — переходящий в снег…

Так из чего нам выбирать, скажи,

не приложу ни сердца, ни ума,

хоть все июли прошлые сложи,

их перевесит новая зима.

Не спрятаться под крышею в тепле,

душа грустит, предчувствуя исход…

О том, что мы лишь гости на земле,

напоминает осень каждый год…

***

Как жаль, что никто не учил нас, как жаль —

смотреть в недоступную даль.

И сердце никто не учил замирать,

чтоб звукам нездешним внимать.

Мы смотрим и видим — не дальше звезды,

не дальше дорожной версты.

Мы слышим лишь мир, что, как море, гудит,

где время о временном нам говорит.

Не зная, покуда не пробил наш час,

что видят и слышат из вечности нас…

Фрагмент

...Через горы трупов часов и дней,

убитых тобой, дорогая,

перешагиваю всё тяжелей и мрачней,

хороню их на дне души моей,

ни цветов, ни венков к ним не возлагая.

Я не знал, что любовь — вражда, война,

где пули — слова и слезы,

где на вину накатывает вина,

как на волну накатывает волна

в час заката цвета пурпурной розы.

Не найти, не вернуть убиенных дней,

не стой, не жди на пороге!

Как бездомный Улисс в пустынях морей,

в лабиринтах мертвых календарей —

не могу отыскать обратной дороги...

Но за то, что, как роза, над нами закат

просиял и сгорел без возврата,

на земле перед всеми — я твой адвокат,

и в земле. И там — у небесных врат:

"Утверждаю: ни в чем она не виновата!.."

***

Паденью мира нет предела.

И, смертной бездной соблазнясь,

распалась связь души и тела,

последняя живая связь…

Природа с чувством ретрограда

хранит себя из века в век,

печатью страшного распада

лишь ты отмечен, человек!

Природа первый день творенья

несет в себе, как детский сон.

А мы? — Мы первый день паденья

в слепом безумии несем.

И наши души тучей тесной

(пока грешат здесь, пьют и лгут), —

уже владимиркой небесной

идут на тот последний суд.