Владимир Винников О ПОЛЬЗЕ ДИСЦИПЛИНЫ

Подводя итоги первого тура премии “Национальный бестселлер”, ее организатор Виктор Топоров публично посетовал на “известного рода дисциплинированность” критиков И.Кириллова и В.Винникова, чье голосование в пользу повести В.Распутина “Мать Ивана, дочь Ивана” он счел “консолидированным” и вызванным далеко не эстетическими мотивами. Конечно, возможность диалога с маститым питерским издателем об эстетике (не о вкусах — о них не спорят) интересна, но — зачем оргкомитету, зная о неизбежной сплоченности представителей национальных меньшинств, вообще было обращаться к таким номинаторам, как В.Бондаренко, и включать в число членов Большого жюри упомянутых выше критиков? А, сделав подобный шаг ради расширения области литпроцесса, охваченного премией, затем делать удивленные глаза? Думаю, присутствие в шорт-листе “Нацбеста” В.Распутина и В.Галактионовой послужит укреплению авторитета данной премии, а вовсе не посрамлению ее организаторов. Ведь демократия — это не вседозволенность. Если не верите — поинтересуйтесь у М.Горбачева. Здесь без дисциплины — никак. Так вот, о “Нацбесте”-2004. По преимуществу, но не только...

ВСЁ, КАК У ЛЮДЕЙ

Олеся НИКОЛАЕВА. Мене, текел, фарес.— М.: ЭКСМО, серия "Сильный пол", 2003, 639 с., 3100 экз.

Роман в новеллах посвящен духовным и мирским коллизиям, связанным с жизнью русской православной церкви. Написан легко, но все-таки — как икона: за первым, изобразительным слоем присутствует и второй, художественный, и третий, символический.

Возможно, именно эта "легкость бытия", когда тяготы жизни не то чтобы не замечаются вовсе в некоем душевном порыве, но действительно становятся "тягостью тяготящего меня", несколько отрывает книгу Олеси Николаевой от беллетристики как таковой. Даже внешняя, фабульная кульминация повествования — рассказ о настоящем сражении за Рождественский храм с общиной православствующих "лаврищевцев" не совпадает с кульминацией внутренней — "исчезновением" иконописца игумена Ерма, прошедшего долгий путь духовных испытаний и прельщений, чтобы стать то ли католическим кардиналом, то ли православным старцем, подвизающимся "кажется, в тамбовских, а может и в новгородских лесах".

"Ну у вас, у церковников, я тебе скажу, всё как у людей. И испанские интриги, и мордобой, и объявление Чацкого сумасшедшим. Жизнь бьет ключом. Мне это даже нравится. А то всё — пост да молитва, молитва да пост",— говорит героине-автору ее друг, "светило российской психиатрии", скрытый под псевдонимом Мишка и сыгравший главную роль в разрушении всей комбинации "лаврищевцев" против архимандрита Филиппа, посланного в Рождествен- ский монастырь распоряжением Патриарха.

А вот еще рассказ о посещении старца архимандрита Кукши женой президента и начальником ее охраны:

"К этому старцу когда-то приезжала жена самого российского президента с охраной. Начальнику охраны она пообещала, что тоже спросит про него у старца. Тот усмехнулся и сказал — меня интересует лишь одно: стану ли я генералом. И вот они приезжают. Холодно было, мокро, ждут у калитки, никто к ним не выходит. Старец, значит, их немного смиряет. Жена президента, понятно, смиряется, призывает к этому и охрану, генерала будущего подбадривает. Наконец, старец к ним вышел. Глянул на мадам и говорит:

— Посикать хочешь?

Она замялась, но всё же сказала:

— Хочу!

— Ну так пойди и посикай — там, за углом.

С этого началось их общение. Потом он провел всех в избу, рассадил, поговорил с президентшей. Она поплакала, посмеялась, устыдилась, возрадовалась, всё для себя выяснила. Пришла пора выполнить обещание, данное охраннику.

— Отец Кукша, со мной приехал мой защитник, полковник. Скажите, он интересуется, а будет он генералом?

Старец посмотрел на охранника, потрепал его даже по плечу и сказал любовно:

— Ну какой ты полковник, сынок? Ты же вор!"

ВИТЯ НА РАСПУТЬЕ

Алексей ИВАНОВ. Географ глобус пропил.— М.: Вагриус, 2003, 366 с., 3000 экз.

Одной из достопримечательностей издательства "Вагриус", как известно, являлась неразлучная пара корректоров: В.А.Жечков/С.Ф.Лисовский. Видно, свой нелегкий хлеб они отрабатывали вовсе не в поте лица, за что и были понижены в должности до "п.корректоры".

А при чтении романа Алексея Иванова в памяти, несомненно, возникает "доперестроечная" проза дементьевской "Юности" 70-х—80-х годов: оптимистичная "несмотря ни на что", вообще отстраненная от "большой" проблематики и завязанная на личных отношениях. Не зря такое место в ней занимают воспоминания главного героя — судя по всему, ровесника автора, 1969 года рождения.

"Тинейджерское" время больших открытий и откровений, школьные будни и поход с учениками по тайге, машина времени, изобретенная Алексеем Ивановым и сделанная "в металле" издательством "Вагриус", работает, тем не менее, льет воду на мельницу тихой ностальгии. Уходит от главного героя Виктора Служкина к его другу Будкину жена, "томящаяся нежно" прекрасная "училка" Кира Валерьевна, жаждущая "настоящего мужика", так и не дожидается того же Служкина к себе в постель из душа — вернее, дожидается, но он, гад такой, выпивает там две бутылки вина; девятиклассница Маша на последних страницах оказывается дочкой "железного завуча" Розы—"Угрозы" Борисовны; плюс прочие страшные подробности текущей жизни — короче, сплошное бегство от реальности в "другую" реальность. Эскапизм, так сказать, но с поправкой на "чернуху" 90-х. И ничего это не меняет. Возврат чреват повторением. А "не повторяется такое никогда". Витязю на распутье надо куда-то идти дальше. Вопрос только в том — куда? Главный, неизбывный вопрос, от которого не уйти обратно.

"Яркий солнечный полдень рассыпался по Речникам. Мелкая молодая листва на деревьях просвечивала, пенилась на ветру и плескалась под балконом. Служкин на балконе курил. Справа от него на банкетке стояла дочка и ждала золотую машину. Слева от него на перилах сидел кот. Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества".

Вот такой предложен автором актуальный набор для выбора дальнейшего исторического пути. Опять же — каждому свое...

ОГОНЬ

Сергей АЛЕКСЕЕВ. Скорбящая вдова (Молился Богу сатана).— М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004, 314 с.

Серия — "Русская остросюжетная проза". Среди персонажей — царь Алексей Михайлович Романов (Тишайший), протопоп Аввакум, боярыня Морозова, Князь Тьмы, бояре, крестьяне, духи умерших, бесы и прочие действующие, а равно бездействующие лица, физиономии, а также откровенные хари. Сюжет — умыкание из-под царевой власти Наследства царевны Софьи Палеолог, "сорока возов" с мудростью мира, включая оригинал Евангелия от Матфея. Исторический триллер по канве XVII века Сергеем Алексеевым замешан на славу — так и просится на экран. Только вот полустихотворная стилизованная под старину речь романа вряд ли зазвучит там. За 12 лет сценарий для Мосфильма и даже для Голливуда не пишут.

Призыв сожигаемой боярыни Морозовой: "Не балуйте царя!" — звучит, надо признать, сверхактуально посегодня. Впрочем, как и рассуждения Тишайшего, обращенные к Аввакуму: "Как я замыслил, так и стало. Не Никона — другого б посадил. И всякий сотворил бы то, что сотворилось. Не лепо нарушать устройство и резать по живому, бросать на землю и попирать ногами славу дедов, худо раскол чинить и сотрясать устои, и возмущать толпу… Все скверно, но надобно — нужда… Зачем? Чтоб утвердиться на престоле. Ты сведомый в делах духовных, но помыслы царей и царств совсем иные. Род царственный сменить — се не кафтан переодеть. Бориска Годунов зело хотел, царевича убил, освободился от Царьграда и тайно мыслил совокупиться с униатством, всем иноземцам зад лизал. Иванову главу поднял на пять сажен, чтоб утвердиться, а пушку лить велел, что не стреляет… Подняться мыслил, встать на ноги, да не посмел разрушить прежний строй, уменья не достало, воли. Приданое в руках держал и ведал его силу! Но не решился воздеть над головой и крикнуть: Святая Русь — суть Третий Рим!.. А еже бы решился — престолом бы и ныне владели Годуновы. Так-то, распоп… не усидеть тому, кто старым жиром кормится, кто подданных своих травой питает. Увы, Петров сын, Аввакум, младому зверю и должно есть сырое мясо, с кровью… Святой Владимир Перуна отринул, попрал тысячелетний ряд (с тысячелетним, конечно, и поспорить можно, но не суть.— В.В.) и свой срядил. Огнем крестил, мечем, и посему пять сотен лет владел престолом род его. Вот и помысли, Аввакум: не учини раскол, не дай вкусить огня — удержатся ли на престоле мои потомки?"

Короче, "молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений!"

МЕСЯЦ АМИКОШОН

Андрей ТУРГЕНЕВ. Месяц Аркашон.— СПб.: Амфора, серия "Новая волна", 2004, 302 с., 3000 экз.

В 1990 году на конференции "Постмодернизм и мы", проведенной Литературным институтом, мало кому еще ведомый уральский самородок Вячеслав Курицын, слегка стесняясь первого выхода "в большой свет", сделал яркий и сразу запомнившийся доклад о родстве современного постмодерна с первобытным искусством. Как нередко случается в подобных ситуациях, самородок сразу оказался в опытных руках ювелиров... Где-то подрезали, где-то, наоборот, прирастили — огранили, в общем, до полной неузнаваемости.

В 2002 году, 12 лет спустя, его появление на публичном обсуждении романа Александра Проханова "Господин Гексоген" вызывало уже следующие комментарии: "Курицын пришел, а он просто так никуда не ходит". То есть репутация уже установилась, и жизнь — удалась.

Однако, судя по всему, существует не только "память металла", но и "память кристалла". Уже авторитетный критик "новой русской литературы" решил на время сам "стать водой" и написал свой "Месяц в деревне" (отсюда, видимо, и псевдоним). Деревню для этого отыскал, понятно, в "Европке" (говоря словами одного из персонажей "Аркашона") и задумал, в качестве бриллианта чистой воды, произвести гамбургский расчет со всеми ювелирами мира, вместе взятыми.

Для чего с разными вкусными частностями (например: туристы и устрицы — близкие по смыслу слова) описал полный трах-тарарах в рамках шенгенской богемы, сексуально сливающейся с элитой. И в меру понимания оной богемы, разумеется. Под этот разнообразный трах-тарарах вскользь высказано несколько важных для автора и, видимо, выстраданных им самим мыслей: вроде того, что мировая элита едина, однако находится на пороге больших перемен, когда "мембрионы" (тоже вкусный транслингвистический синтез слов member в смысле "член общества" и "эмбрион) "золотого миллиарда" будут безжалостно выкинуты этой самой элитой на сквозняки мира, несмотря на то, что они "свои" и вот уже сотни лет жили рядом в "нижнем городе". Поэтому в преддверии подобных больших перемен, в этот случающийся раз в столетие месяц амикошон, шанс выбраться "наверх" получают разные особо одаренные особи из нижнего мира с безотказным членом и прочими нужными талантами. Как это, собственно, и происходит с главным героем [романа] (так, в скобках квадратных, обозначена жанровая принадлежность издательством "Амфора"): жиголо и танцором.

"Всех делов,— повторяет Алька,— не замыкаться. Не бояться выйти за пределы. Вот так". Финальная мудрость из сферы занимательной геометрии. Хэппи энд. 10 баллов в шорт-лист. Оно и ясно: критик критику — как ворон ворону, а не как человек человеку...

Но что касается пародийной сцены кульминации-развязки в пещере со стрельбой, рвотой и прочими профессиональными фокусами; что касается следующих суперэлитных сентенций: "А ты забудь... о человеке. Недолго ему осталось, человеку. Пора репетировать исчезновение. Создавать общие семьи с животными, прививать себе гены растений, вводить в кровь порошок минералов",— это, всё, конечно, от страха быть собой, от невозможности исполнения заветного желания: восстановиться в своем прежнем, самородном, богоподобном состоянии. И ни месяц, ни год, ни сто лет амикошонства с "мировой элитой" (которая, заметим, по природе своей вовсе не элита, а всплывшая наверх и застывшая буржуазия) здесь не помогут.

Минералы, говоришь...

НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ

Александр ТРАПЕЗНИКОВ. Царские врата.— М.: Андреевский флаг, серия "Русская современная проза", 2003, 336 с., 10000 экз.

Ни роман Александра Трапезникова "Царские врата", ни повесть "И дам ему звезду утреннюю", в отличие от всех других книг нынешнего обзора, в списки "Национального бестселлера" 2004 года не входили. Это ни хорошо, ни плохо — просто такова реальность нынешнего литературного процесса: далеко не всё, достойное внимания, замечается.

"Хитрость строит, и у нее успех, всё ей удается, но вдруг бывает что-то незначительное — и всё построенное ею здание разлетается. Правда всегда испытывает затруднения, строить ей очень трудно, но когда окончится строительство, все вдруг увидят, как это прочно. В этом мире много правд и много неправд. Но все правды и все неправды этого мира — полуправда и полуложь, и они не отражают сущности. Есть одна правда — правда Божия, и она единственно спасительная".

Проза Александра Трапезникова тоже строится трудно, но стремления к правде Божией у нее не отнимешь. И если в малых формах — рассказа, например,— писателю, складывается такое впечатление, порой тесновато, то на пространстве повести или романа он чувствует себя почти как рыба в воде. Хватает и кислорода для дыхания, и самого дыхания, и сил для игры даже...

Трапезников — русский писатель. Не по крови только и не потому, что клянется в любви к России или пишет на русском языке. Есть в нем спокойная такая основательность отношения к себе и к другим. Раньше ее, наверное, не было: иначе как объяснить, что его герои — совсем юные по возрасту? Если бы юность умела...

В прозе Трапезникова — умеет. Прежде всего — трезво оценивать даже тех, кто сегодня выступает как враг. "Вы тоже подлые. И трусливые. Все попрятались, когда Союз рушился. А был и моей родиной. Жили бы вместе, не ссорились. Мы маленький народ, но теперь вы воюете с нами десять лет, и всё равно никогда не победите. Корень ваш вырван... Исчезнете вы все скоро",— говорит Коле Нефедову ("Царские врата") хозяин рынка Рамзан, который в эпилоге уедет в Чечню — главой районной администрации. Или Аслан, "царь Останкино" из повести "И дам ему звезду утреннюю": "Жутко крутой и жестокий, но чем-то притягивает к себе... Может быть, смелостью?.. Он всегда спокоен. Даже если над головой из пулемета стрелять". Но юные герои Трапезникова идут до конца: "Мне ли кого-то бояться на своей земле? И я пошел им навстречу".