Владимир Винников РОСКОШЬ СТИХОТВОРЧЕСТВА

Поэзии сегодня намного тяжелее, чем “остальной” литературе. На первый взгляд. В прозе еще существуют востребованные рыночным читателем островки “фэнтэзи”, детектива, “розового романа” и т.п. с перспективой экранизации. В драматургии — похуже, но театры еще работают, фильмы снимаются, а потому хороший сценарий все-таки долго лежать не будет. Даже критике иногда достаются отблески глянцевого успеха. А вот поэзия — в полном и абсолютном загоне. Разве что тексты для эстрадной “попсы” сочинять...

В остальном, конечно, издание собственных сборников стихотворений, как хорошее образование или медицинское обслуживание, при желании можно уже рассматривать как атрибут роскоши — не “мерседес”, конечно, и не дом на Рублёвке, но всё же... Однако именно сегодня, когда от поэзии трудно ждать прибылей, званий и прочих приятностей жизни, когда она, по сути, ушла в катакомбы, возникает возможность новых прозрений и открытий — негромких, но преобразующих общество и мир.

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА Станислав ЗОЛОТЦЕВ. Псковская рапсодия.— Псков: Издательство Областного центра народного творчества, 2003, 186 с., 500 экз.

Да, жизнь прекрасна — именно такое ощущение возникает после прочтения новой книги Станислава Золотцева, в некотором смысле "итоговой", поскольку собраны в ней стихи автора, написанные почти за сорок лет. Посвященные его родному Пскову, так или иначе связанные с ним. Сорок лет — и одиннадцать веков одного из древнейших русских городов. Которые тоже — потихоньку, теперь уже незаметно — слагались из лет и зим жизни тысяч и тысяч людей, наших предков. А, даст Бог, будут слагаться и дальше, после нас.

Как сказано в "Псковском хокку":

Город самых родных людей

превращается год за годом

в город самых родных могил...

Хокку, может быть, здесь и ни при чем, но кто знает, если бы Александру Сергеевичу Пушкину — в том же Михайловском, скажем, — довелось познакомиться с творчеством Иссы и Басё, подобное сопряжение выглядело бы уже вполне естественным, привычным и даже исконно русским, как самовар или матрешка: "всемирная отзывчивость" у нас в крови. Впрочем, не всегда и она к добру приводит:

...друг с другом доски сшиты,

как перья в крыльях птицы —

ступенчатым узором.

В их плоти — ни гвоздя.

Меж ними не увидишь

и малого зазора.

В шатер не просочится

и капелька дождя.

Взгляни, создатель блочных

домов стихов и песен,

на эти оперенья

смолёных наших крыш.

С такой же мерой точной,

с таким же озареньем

хоть что-нибудь живое

ты разве сотворишь?!

Только живое прекрасно, и только эта вечно живая красота всё еще спасает наш мир от распада и погибели. При всей неровности творчества Станислава Золотцева, лучшие из его стихов, несомненно, несут в себе частицу такой красоты.

“ВНИМАТЕЛЬНО ПРОЧЕСТЬ” Василий КАЗАНЦЕВ. Счастливый день.— М.: МГО СП России, 2004, 154 с., 300 экз.

На моей книжной полке стоит другой сборник стихотворений Василия Казанцева с надписью: "Рекомендую внимательно прочесть!", сделанной рукой Вадима Валериановича Кожинова буквально за несколько дней до его безвременной кончины. И поэзия Казанцева неизбежно воспринимается мною через призму кожиновского отношения. "Внимательно прочесть!" — императив по нынешним временам редкий. Впрочем, и автору этого императива достойного преемника пока не видно.

Над росяным, с отливом воска,

Сияньем спеющих хлебов

Зари далекая полоска

Горит. Как первая любовь.

И так же чисто и крылато

Парит, прозрачная насквозь.

И так же ясно, как когда-то,

Сулит. Всё то, что не сбылось.

Конечно, этого автора, как и всякого настоящего поэта, нужно читать внимательно. Для Кожинова, который еще в начале 60-х годов ХХ века открыл "тихую поэзию" — в противовес "громкой", эстрадной, требующей не столько активного чтения, сколько пассивного слушания, и предвещавшей нынешние масс-медийные проекты, творчество Василия Казинцева, не исключено, было даже ближе и созвучнее в "тишине" своей, чем стихи несомненно более ярких "звезд" Владимира Соколова или Юрия Кузнецова. Но в этом противопоставлении, в этой заданной борьбе противоположностей: яркой формы и богатого содержания,— заранее и обязательно предполагалась возможность некоего "снятия", некоего идеала, в котором будет наличествовать и то, и другое. Но прежде, по всем законам диалектической логики, их противоборство нужно было довести до предела. Не получилось, поскольку противостояние вышло далеко за пределы литературы, художественного творчества вообще. Жизнь, как всегда, оказалась богаче самой продуманной концепции.

Едва лишь вымолвлю: "крыльцо" —

Изба представится мне птицей,

У ней подбитое крыло,

Ей в синь рассветную не взвиться.

И тускловатое окно

Вдруг ясным обернется оком,

Истосковавшимся давно

О небе чистом и высоком.

Но необходимости внимательно читать и перечитывать Казанцева это не отменяет.

ПЛАНЕТАРИЙ Пётр АКАЁМОВ. Людей соединяют звёзды.— М.: МГО СП России, 2004, 160 с., 300 экз.

Петру Акаёмову удается каким-то чудесным образом сочетать поэтическое творчество с работой на серьезном посту руководителя пресс-службы Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации. Чудесным — потому что его стихи кажутся навеянными давно знакомыми мелодиями, мотивами, строками. "А кто я есть?"— задается вопросом поэт, и память сразу же норовит "подсказать": "простой советский парень". Но всё не так просто.

А кто я есть

На этом белом свете?

Песчинка маленькая,

Ветер среди звёзд,

Тропинка в поле —

Можно не заметить,

А может, нужный,

Как в хозяйстве гвоздь?

Или взять отмеченные в предисловии лауреата Государственной премии Николая Доризо строки, содержащие в себе скрытую цитату из весьма популярной в свое время песни Софии Ротару:

А помнишь, как всё начиналось?

Кружился белый-белый снег,

Снежинки друг за другом мчались,

За мною — твой морозный смех...

Эта попытка уничтожения въевшихся в наш язык словесных штампов путем их поэтического преображения является отличительной особенностью творчества Петра Акаёмова, не сразу замечаемой и осознаваемой читателем, ее, если угодно, "фирменным знаком", придающим стихам поэта "лица необщее выраженье". Словно в планетарии, где "круг размеренный светил" может быть закручен в совершенно иную сторону. Помнится, Велимир Хлебников, желая подчеркнуть, что видит и слышит мир совсем по-другому, называл себя "инопланетянином". Само собой, с иной планеты всё звездное небо будет выглядеть совершенно не таким, как мы привыкли. Да что там — с иной планеты?! Даже в южном полушарии оно другое.

Мир огромен, и я в нем — песчинка,

Пропаду, растворюсь — не беда,

Будет плакать по мне лишь рябинка

Да свечою гореть звезда...

УРАЛЬСКИЕ СТОЛБЦЫ Дмитрий НЕЧАЕНКО. Фабрика сновидений.— Екатеринбург: Уральский рабочий, 2004, 672 с., 1000 экз.

...Кто нас только и за что

мучит так на белом свете?

Так ломает и гнетет

беспощадно и без смысла?

Ни пожить нам не дает

по-людски, ни кончить с жизнью?

Так томит тоской, глумясь

по несбывшемуся? Тащит

и макает мордой в грязь,

как сухарик в чай горячий?

Стихи Дмитрия Нечаенко запоминаются незаемной образностью, порой каким-то причудливым путем отсылающей к раннему Заболоцкому:

Из "новых русских" шумный кавардак:

три солнцевских бандита да полковник

милиции, качающийся в такт

китайской музычке, из мэрии чиновник

тщедушный, как тибетский капуцин —

вот вся компания, гуляющая с нами

сегодня вечером — как бы бродячий цирк,

мобильными звенящий бубенцами...

а порой — и к позднему:

Читаю "Солнечный удар".

Как трагик, Бунин на портрете.

Весь этот дар, все страсти эти —

давно развеявшийся пар

над пароходиком вдали,

во мгле над летним дачным чаем.

А мы всё так же пьём, скучаем.

От ветра вздрогнув, замечаем:

не лето, а лета прошли.

И нас всё так же разлучает

граница неба и земли.

Впрочем, быть модернистом в эпоху постмодерна — это такой безнадежный консерватизм, который Дмитрий Нечаенко примеряет на себя, будто карнавальную маску:

Ты говоришь: "Я не люблю евреев..."

А ты бы съездил в монастырь Дивеев,

где тишина и в вышине кресты,

а по-над ними небо голубеет —

там нет ни мусульман, ни иудеев.

Приблизительно так.