"У Терека два берега…" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)Глава 1За лето недолговечное разнотравье преображает степь десятки раз. Чужеземному солдату равнина кажется унылой и однообразной, когда как на самом деле она изменяется прямо на его глазах. В июле вызревают злаки, и степь раскидывается под палящим солнцем желтая и ленивая, как сытая львица. Словно подчиняясь усыпляющим ритмам природы, огромные упорядоченные толпы людей, которые с одной стороны назывались фронтами, а с другой – группами армий, вдруг переставали истреблять друг друга десятками тысяч, ленились, переходя на сотни и даже десятки убитых и раненых. Сражающиеся исполины теперь отдыхали, шумно восстанавливали дыханье, оправляли одежду, оглядывались по сторонам: куда занесла их бешеная, самозабвенная схватка и куда гнать теперь свою ярость и ненависть? Но когда угасал на время костер войны, пока устало переводили дух «царицы полей» и «короли воздуха», наступало время серых ночных разбойников. Дерзко шмыгали они, обходя ловушки и приманки, унося в свои норы лакомые куски и крошки данных со штабных столов противника. С каждым следующим тихим днем разведка все больше наглела, все нахальнее становились ее рейды, все больше росли ее информационные аппетиты. С наступлением утра разведвозня утихала, на ничейной территории солнце рассеивало островки предрассветного тумана, наблюдатели смотрели на позиции противника через дрожащую воздушную завесу, пока голова не начинала кружиться от закипавшего знойного варева. Вечер не приносил избавления от духоты, открывая другое поддувало, и доставал солдат снизу жарким дыханьем земли. В один из таких неблагодарных вечеров несколько немецких солдат из 79-го горно-вьючного артполка Первой горно-пехотной дивизии расположились на берегу мелкой речушки, на редкость неживописной и мутной. Камыш не шумел, а потрескивал, будто горел в костре. Казалось, что кто-то идет к ним берегом, но все никак не может дойти. Немцы время от времени окунались в речку и обливались водой из старого помятого ведра. Двое же из них просто сидели в воде, время от времени соскальзывали по глинистому берегу и тогда подтягивались, выдавливая локтями в грунте серые, чавкающие ямки. Форма была сложена на земле с некоторым шиком – так, чтобы виден был желтый эдельвейс на черном бархате нарукавной эмблемы и еще один, такой же, с левой стороны кепи. Движения солдат были неторопливы и скупы, то ли потому, что вечер был так нестерпимо душен, то ли потому, что жители альпийских гор вообще не склонны к спешке. Впрочем, далеко не все здесь были родом из Альп: унтер-офицер Эрнст Рюккерт, с обмотанной влажным полотенцем головой, сидевший на камне возле сложенных пирамидой винтовок, был спортсменом-альпинистом из Бремена, а ефрейтор Клаус Штайнер – вообще берлинским кровельщиком. – Черт побери! Когда же кончатся эти русские просторы? – ворчал самый пожилой солдат во взводе Густав Нестрой. – Наш взвод скоро превратится в связку вяленной на солнце рыбешки, дурно воняющей. В советской армии Густав непременно стал бы объектом насмешек за свою фамилию. Здесь же никто не догадывался о ее нестроевом значении. Густав, хотя и любил поворчать, пользовался уважением среди молодых однополчан за основательность и деловитость. – Не ворчи, Густав, – отозвался унтер Рюккерт, – говорят, что с передовой уже видны Кавказские горы. Правда, не каждый день, а только в ясную погоду. – Это русские нас дурят, – ответил Нестрой. – То подтаскивают нарисованные на фанере горы, то утаскивают назад. Хотят, чтобы мы тут все спятили от жары и этих бесконечных степей. – Брось, старина, – усмехнулся унтер. – Чем тебе не нравятся степи? Русские катятся по ним, как эта их травка, которая сворачивается колесом на ветру. Не за что им зацепиться. Так и докатятся до Кавказских и Уральских гор. А там уж и наш час придет, Первой горно-пехотной. Пока же, Густав, отдыхай, грей свои старые кости, дыши степными травами. Ты чувствуешь, как пахнет русская степь? – Пересушенным сеном и больше ничем… – А знаете, чем пахнет Берлин летним утром? – подключился к разговору Клаус Штайнер, один из солдат, сидевших в воде. – Бензином и тушеной капустой… – Густав, залезай в воду, тебе сразу станет легче! По крайней мере, перестанешь ворчать! – крикнул Клаус. – Нет, Берлин по утрам пахнет водой и камнем… – Вот, господин унтер-офицер, один уже спятил. Послушайте его! Камни у него пахнут, хорошо еще, что не разговаривают, – сказал, видимо, очень обрадовавшись факту сумасшествия сослуживца, Нестрой. Унтер Рюккерт только улыбнулся и лениво отмахнулся от них рукой. – Приедешь после войны ко мне в гости, Густав, – мечтательно проговорил Клаус Штайнер, – я разбужу тебя пораньше. Жена накормит нас легким, но сытным завтраком. Мы пройдем утром по берлинским улицам, например, по Фридрихштрассе. Соседка Марта из дома напротив, забравшись на подоконник в белом накрахмаленном переднике, пошлет нам воздушный поцелуй и станет выкладывать на солнышко перины и подушки. А живет она на самом последнем этаже! Вот кого надо было брать в Первую горно-пехотную, господин унтер-офицер, так это мою соседку Марту. Ходит по самому карнизу и только хохочет на всю улицу, глазками стреляет в проходящих внизу мужчин и подолом метет, плутовка!.. – А дочка у нашей хозяйки ничего, хорошенькая! – перебил Клауса сидевший с ним рядом в речке солдат. – Сначала пугалась, а сегодня утром уже улыбнулась, как твоя соседка Марта. Что мне нравится у этих степных красавиц, так это грудь! Не пора ли горной пехоте взять эти русские горки приступом?.. Речь зашла о женщинах, разговор покатился легко, как то самое перекати-поле, и никто из них так и не выяснил, правда ли, что берлин-ское утро пахнет камнями и водой. Клаус Штайнер, в очередной раз скользнув по глинистому берегу, не стал выныривать, а толкнул вязкое дно ногами и поплыл вдоль камышовых зарослей, прочь от соленой солдатской болтовни. Больше всего ему недоставало этих берлин-ских утр, когда наверху без стеснения вывешивают постели, а внизу, взбивая щетками мыльную пену, моют мостовую перед своими лавками, пивными, кофейнями. Обильно льется вода, до тех пор, пока чистый камень не начинает дышать и пахнуть. Только камень может быть по-настоящему чистым, только от него может исходить тонкий аромат чистоты. Здесь же, в этом проклятом краю, даже речка, сама вода, грязна и пахнет гнилью, то есть смертью трав и водяных существ. Вспомнилось ему, как он, еще до женитьбы, жил с матерью и братом на Рудерштрассе, дом пять. В небольшой квартирке было всего четыре комнаты: его, спальня матери и крошечного Вилли, столовая в три окна, а четвертая, самая маленькая, сдавалась постояльцам по пятьдесят пфеннигов за ночь. Однажды, когда Клаус пришел домой обедать, он увидел в открытую дверь сдаваемой комнаты пыльный, забрызганный водой чемодан возле умывальника. Вошла мать и, протирая чемодан тряпочкой, сказала: – У нас русский постоялец. С усами. А на щеке такой страшный шрам! Он говорит с таким лифляндским акцентом, что я его не очень понимаю. Боюсь, что и он меня не совсем понимает. Клаус, ты скажи ему, что в плату входят свежая постель, утренний кофе с булочкой и маслом. И еще покажи ему уборную, а то он меня, кажется, стесняется спросить. Русский сказал Клаусу, что приехал поступать в Берлинский университет, хотя выглядел он уже вполне зрелым мужчиной. К тому же бросалась в глаза его ярко выраженная военная выправка, причем офицерская. Звали его Борис Рудых. Просыпался он еще раньше Клауса, делал у раскрытого окна гимнастику, потом умывался и при этом громко фыркал, разбрызгивая воду по всей комнате. Выходили они из дома вместе и шли пешком. Немец – потому что стройка располагалась всего в двух кварталах от Рудерштрассе, русский – видимо, оттого, что был стеснен в средствах. Как-то апрельским вечером Борис Рудых позвал фрау Штайнер и ее сына в столовую комнату, поставил на стол бутылку русской водки. Постоялец много говорил в тот вечер о каком-то «ледяном походе», о штурме города, названного в честь русской императрицы Екатерины, которая была, оказывается, немкой, о гибели в этот самый день, девятого апреля, ровно двадцать лет назад знаменитого русского генерала, о разрубленной красной шашкой щеке. Клаус видел, как русский резко запрокидывает голову, будто закидывая содержимое рюмки внутрь себя. Может, это привычка, сохранившаяся с того времени, когда щека его еще не заросла и была дырявой? Клаус попробовал просто глотать, и горькая жидкость растеклась по губам, обжигая уголки рта. Рудых показал, как надо пить, вернее, заглатывать это пойло. Клаус попробовал повторить его выдох и движение головой. Оказывается, нельзя было позволять русской водке медленно течь во рту. Ее надо закладывать в глотку так же, как кинжал, как это делал герр Штарк – шпагоглотатель из Берлинского цирка. С первого раза получилось не очень здорово, водка зацепилась за язык, обожгла небо, но сделать еще одну попытку мать не разрешила. Так впервые Клаус Штайнер познакомился с русскими и их знаменитым напитком. Водка в этот вечер еще долго не отпускала Клауса, даже в постели шептала ему какие-то русские слова и фамилии. Кубань, Терек, казаки, генерал Корнилов, красная сволочь… Но внутри себя Клаус чувствовал приятное тепло и неожиданно понял, почему Борис Рудых не замерз в этом «ледяном походе», за что он так любит русскую водку и почему теперь каждый девятый день апреля справляет празд-ник водки. Неделю спустя русский постоялец съехал с их квартиры. Подметая комнату, фрау Штайнер обнаружила за прикроватной тумбочкой обрывки какого-то заявления, которое, видимо, писал и переписывал по-немецки Рудых. – Truppenamt, – прочитал Клаус уцелевшее слово. Старый рабочий Йозеф Мюллер, или просто дядя Йозеф, его учитель в кровельном деле, а также убежденный социал-демократ, сказал Клаусу, что Труппенамт – это Академия Ген-штаба рейхсвера, которая действует в Германии в нарушение Версальского договора. Скорее всего, их русский постоялец поступил на курсы при этой самой Академии. И ничего тут нет удивительного, говорил дядя Йозеф, немцы учатся военному делу в Красной России, белые русские – в Германии, и плевали все на Версальский мир. Надо сказать, что разговор шел на крыше дома, и старый социал-демократ время от времени плевал вниз на будущую столицу Третьего рейха. Те самые чужие слова, которые произносил тогда за столом Борис Рудых, были теперь рядом. Кавказ, Кубань, Терек… Уже не только штабные, но и солдаты на передовой повторяли их в разговорах. Туда теперь лежал их путь, ради этих слов и была сформирована в Мюнхене Первая горно-пехотная дивизия. Клаус нырнул и проплыл немного под водой, не открывая глаз. Какая-то речная трава царапнула лоб, и он вынырнул на поверхность. Взглянув на мир промытым, обновленным взглядом, Клаус заметил, что на степные курганы уже спустились сумерки. Вдруг подул откуда-то ветер, и холодок пробежал по спине немецкого солдата. Степь, холмы, камыши, мутная вода из скучно посторонних сделались сразу зловеще чужими. Захотелось мгновенно, каким-нибудь немыслимым прыжком, наплевав на насмешки товарищей, оказаться возле них. Он выдернул ногу из вязкого дна и в этот момент услышал за камышами леденящий душу вой, не волчий, а визгливо-насмешливый, в котором слышалось и торжество хищника, и обреченность его жертвы. Крик шакала! Тот самый крик, о котором рассказывали местные тыловики. Крик, который время от времени раздавался в ночи, а на утро неподалеку находили часовых, связных, патрульных с перерезанными глотками. Тыловики называли неуловимого убийцу Красный Шакал, уверяли, что его не берет ни пуля, ни граната, и радовались появлению такого количества новых боевых частей, концентрировавшихся перед летним наступлением на Кавказ. Может, это отпугнет Шакала? Клаус не верил в неуязвимых шакалов, но сейчас ему больше всего на свете захотелось увидеть своих товарищей из Первого горно-пехотного и ощутить в руке привычную тяжесть винтовки системы «Маузер». Он рванул напрямик через камыши, на ходу осознавая, что крик шакала доносился как раз с той стороны, куда он сейчас так торопился. Шум камышей, казалось ему, просто заглушает немецкую речь и деловую суету. Еще несколько шагов, и он увидит ребят, зашнуровывающих альпинистские ботинки, унтера Рюккерта, который, конечно, уже стоит, заложив руки за спину, готовый сделать ефрейтору Штайнеру выволочку за недисциплинированность. Унтера Рюккерта он и увидел первым, вернее, его обмотанную полотенцем голову. Она лежала на земле, хотя и рядом с туловищем, но свободно, как у марионетки. У основания шеи унтера словно сгустились сумерки, и темное пятно расползалось на глазах. Пирамида винтовок была свалена на землю бросившимся к оружию стариной Нестроем. Он тоже лежал здесь, подвернув одну ногу под себя, а другую вытянул в сторону, словно делал какое-то сложное гимнастическое упражнение. Ефрейтор Штайнер, не оглядываясь по сторонам, точно это могло его выдать, сделал два неуверенных шага по направлению к оружию. Уже наклоняясь за винтовкой, он подумал, что надо крикнуть, подать сигнал тревоги. Или лучше выстрелить в воздух? Но только он коснулся теплого цевья, как над ним хлопнуло широкое полотнище. Клаус попытался стряхнуть с головы темную материю, но почувствовал сильный удар в затылок. Ему показалось, что он только что работал на крыше высокого берлинского дома и вот, сделав шаг за очередным листом жести, совершил непростительную ошибку и теперь летит в пустоту. Соседка Марта стояла на подоконнике в белом переднике. Она послала ему воздушный поцелуй… Отец позвал домой, в Москву. Уточнение требуется, потому как у отца еще есть дом в Гудермесе. А если уж совсем точно – дома и в Турции, и на Кипре, и в Испании… Но это отдельная история. А в Москве у отца несколько домов. У него бизнес такой – он домовладелец. И теперь, на паях с американским гостиничным магнатом Беном Хобардом, отец собирается открывать в Москве три отеля королевско-президентского класса. Айсет читала об этом в «Файнэншл Таймс». Статья была не из самых приятных. Имя ее отца связывалось с национально ориентированным криминалитетом, с так называемой «чеченской мафией». Журналисту удалось ухватить суть. И он писал довольно-таки убедительно. Мол, получить у московской мэрии участок под строительство гостиницы не так-то просто, а тем более три участка и все в самом центре. И здесь дело не может ограничиться одними только взятками, необходимы дополнительные рычаги политического давления на правительство столицы. И в ход идут и шантаж, и похищение людей, и убийства государственных чиновников. Поэтому одному Бену Хобарду, даже с его миллиардами долларов, такой проект в Москве был бы не под силу. И американский бизнес сделал-таки прецедент, взяв в компаньоны людей с далеко не безупречной репутацией. Журналист писал, что на совести клана Бароевых не одно убийство и похищение. Что весь бизнес ее отца и ее дяди Магомеда – это сплошная цепь преступлений даже перед далеко не идеальным законом Российской Федерации. Но именно в таком альянсе Бена Хобарда и клана Бароевых видится теперь некий прогресс и выход из тупика. В этом симбиозе американцы смогут одолеть непроходимые коридоры московского правительства, а криминальный бизнес Бароевых сможет приобрести некий легитимный лоск, который придаст ему союз с мировым авторитетом в области гостиничного предпринимательства… Три часа лету от Гэтвика до Шереметьева Айсет лениво перечитывала эту статью. Она вдруг полюбила этот полупакистанский маскарад – зеленую юбку поверх джинсов и платок, который накрутила на голову и вокруг шеи… Теперь ее повсюду принимали за англичанку… Вот парадокс! – Желаете что-нибудь… другое? – неуверенно спросила стюардесса, окинув взглядом мусульманский наряд Айсет. – Нет, все нормально, – успокоила ее Айсет, – шампанского… Не подав вида, вышколенная стюардесса салона бизнес-класса подала положенный бесплатный «Дом Периньон». Как давно Айсет не была в Москве! Как давно! – А есть московские журналы или газеты? – спросила она… – Сорри, мисс, «Бритиш Эйр» – газеты только американские и европейские… – Ага… Значит Москва – не Европа, – отметила про себя Айсет. – Так-так, будем знать! Впрочем, в Шереметьево Айсет не нашла каких-либо видимых отличий от европейского уклада жизни. Разве что побольше бестолковой суеты и неулыбчивых лиц. Встречали ее двоюродные братья, сыновья тети Фатимы Руслан и Теймураз, с бандой своих телохранителей. Дежурные поцелуи – щечка о щечку… Думала, что и не узнает их… Виделись-то, когда им по двенадцать еще было! – Ты прямо как звезда индийского кино, – сказал Теймураз, отдавая нукерам номерки от ее багажа. – А вы как худая гарлемская мафия, – отпарировала Айсет, – никак вас столица не обтешет! – Тише на поворотах, сестричка, – охладил ее Руслан, – здесь не Лондон, здесь Москва… – А вас и в Лондон запусти, вы и там будете изображать гарлемских злодеев, потому как менталитет… Лимузин братья подогнали неправдоподобно длинный и девственно-белый, будто только что съехавший с глянцевой страницы автомобильного каталога… – Ноблес оближ… – прошептала Айсет, садясь в «кадиллак». – Да уж, пальчики оближешь, – понял ее по-своему Теймураз, усевшись напротив. Руслан ничего не сказал, только оскалил в улыбке зубы. Получилось хищно. Охрана ехала сзади в двух «мерседесах»… – Дяде Магомеду понравится, – примирительно заметил Теймураз, еще раз кивнув на ее головной платок. А Айсет во все глаза смотрела на Москву… – Слушайте, а нельзя проехать через Ленинские горы? – спросила она. – Время, – ответил Теймураз, – мы на секунды здесь время считаем, так что Ленинские горы в следующий раз, и отец для тебя на Москве специально салют устроит. Отца, конечно, она узнала сразу, правда, душа еще какое-то мгновение противилась узнаванию: как постарел, как высох за те несколько лет, что они не виделись! Ей даже показалось, что он стал ниже ростом… Айсет окатила теплая волна нежности, и на этой волне она невесомо пробежала по блестящему черному мрамору громадного холла, притормозив в нескольких шагах от группы людей, окружившей отца, и едва удержалась, чтобы при всех не броситься к нему на шею. Этот щуплый лысеющий человек был для нее сказочным богатырем, самым сильным, самым умным, самым великодушным… Отец понял ее порыв, улыбнулся понимающе, и глаза его, холодные и недобрые для других, на мгновение потеплели. Остановившись, Айсет оглядела окружа-ющую публику. Мужчины в смокингах и дорогих блейзерах, дамы – в платьях с глубоким декольте и при бриллиантах. Айсет стало стыдно за свой маскарад. Она вдруг подумала, что бараньи шапки и платки годятся для политических новостей на Эн-би-си, а здесь, когда в отеле «Россика-Сплендид» заключается сделка века в мировом гостиничном бизнесе, ее наряд – джинсы, кроссовки, этот идиотский пенд-жаб – выглядит несколько неуместным… Сдержанные объятия, родственные поцелуи. Рядом с отцом, на голову возвышаясь над ним, – рослый, красивый дядя Магомед, которого она с детства побаивалась. – Это моя дочь Айсет, она закончила школу во Франции и теперь обучается в Лондоне… Бен Хобард, сверкнув идеальными дугами дентального перламутра, пожал ей руку. – Очень приятно, я рад, что с вами можно говорить без переводчика… Айсет, еще более устыдившись своего вида, отпросилась переодеться с дороги. Отель принадлежал отцу. Где переодеваться – не составляло проблем. Можно было даже не дожидаться прибытия нукеров с чемоданами. На первом этаже отцовской гостиницы расположились бутики прет-а-порте самых модных парижских модельеров. И отчего бы не купить пети-роб на ее стандартную точеную фигурку?.. Айсет выбрала темно-бордовое, без рукавов, но с закрытыми спиной и грудью. Ее черные волосы и белая кожа очень хорошо сочетаются с темными, теплыми тонами одежды. Чуточку помады, чуточку теней... Айсет не надо ходить к визажисту. Она сама делает себе лицо. В холле опять встретила Руслана с Теймуразом. – А знаете, я все не могу взять в толк, где вы на самом деле? – спросила она. – В смысле? – переспросил Теймураз. – «Таймс» пишет, что племянники Доку Бароева, Руслан и Теймураз, являются известными полевыми командирами… – Читай больше этой ерунды! – рассмеялся Руслан. – Журналисты все врут. – Да мы туда, – Теймураз сделал ударение на слове «туда», – мы туда как на сафари ездим, федералов пострелять, лечиться ездим в Турцию, а живем на Москве… – Основной бизнес все-таки здесь, – подтвердил Руслан. Их подозвали к отцу. Он стоял с дядей Магомедом, с Беном Хобардом и еще какой-то женщиной – явно европеянкой. Та им и переводила. – Познакомься, Айсет, это Астрид Гранов-ски, твой новый босс, – весело сказал Бен Хобард. – Для тебя новость, что отец запродал тебя в Си-би-эн-ньюс? Эти слова ошеломили Айсет… А как же учеба? А как же Джон? Но она не произнесла этих мыслей вслух. Ее уже научили скрывать эмоции. – Ты теперь будешь работать, девочка, – сказал отец. – Разве ты не мечтала иметь собственную программу новостей на всемирно известном телеканале? Но для этого сначала нужна небольшая… – Он щелкнул пальцами, припоминая правильное слово, – небольшая стажировка… Вот так сюрприз… А как же Джон?.. До чего же она все-таки баба! Ей дают работу на Си-би-эн-ньюс, в ее московской редакции, а она еще сомневается. Но в семье Бароевых решения принимают мужчины. И отец уже все решил. А она, Айсет, всего лишь маленькая фишка в его игре. Он ее ставит на поле Си-би-эн-ньюс и при этом выигрывает какое-то пространство или качество... – Я очень рада, – сказала Айсет, пожимая руку Астрид. Холодная баба. Вся изо льда. В двадцать восемь лет стала руководителем восточно-европейского отдела Си-би-эн… Айсет читала о ней, когда писала реферат по телевизионному менеджменту. – Она не любит нас, но главное, за что ее сюда и поставили, – она не любит русских, – сказал отец, – так что пользуйся этим и играй на поле нашей общей нелюбви… – Это часть твоего бизнеса, отец? – спросила Айсет. – Да, дочка, все бизнес, и как видишь, даже дети становятся его неотъемлемой частью. – Что я должна делать? – спросила Айсет. – Тебе скажут, – ответил отец, – будешь выполнять просьбы – мои и дяди Магомеда… Подавали шампанское. – Куда здесь ходят? – спросила Айсет. – Москва большой город, – ответила Астрид, – больше Парижа. – В Париже я была маленькой девочкой и ходила только на обязательные школьные экскурсии – и еще в Диснейленд. – Тогда тебе понравится Москва, – уверенно сказала Астрид. – А ты… а тебе уже нравится? – спросила Айсет, слегка запнувшись на быстром «ты»… – Нормально, – ответила Астрид, – везде все то же самое, что в Нью-Йорке, что в Лондоне, что здесь. Тусовка амбициозных полупрофессионалов, мнящих себя гениями в интерьере модных клубов… везде все одно и тоже. Астрид секунду помолчала, а потом спросила, поглядев прямо в глаза: – А у тебя есть друг? – Есть, – ответила Айсет, – он программист, у него своя фирма… – Он русский или чеченец? – Ни то и ни другое, он белый англичанин… – А-а-а, – как-то неопределенно протянула Астрид. «А у самой-то у тебя друг есть?» – чуть не вырвалось у Айсет. О работе они говорили уже на работе. Офис московского отделения Си-би-эн находился на Тверской, почти возле кафе «Московское», на последнем нырке бывшей улицы Горького к Манежной и к Кремлю. Астрид была в ярко-зеленом свитере и кожаных джинсах. «Хорошая фигурка, – отметила про себя Айсет. – Ей бы не медийным бизнесом, ей бы школой шейпинга руководить! И миллионом любовников!» А вообще, интересный разговор у них получился. И неожиданно – достаточно откровенный. Вопросов было два. Что показывать? И почему это должна делать именно она, именно Айсет? На первый вопрос поначалу стала отвечать сама соискательница. Работодательница же молча сидела в своем стандартном офисном кресле, слегка раскачивалась и слушала, соединив под подбородком пальцы обеих рук. – Что показывают о России на Западе? – говорила Айсет. – По всем программам идут три сюжета: нищие солдатики в Москве попрошайничают, выпрашивают сигаретку – это как бы столица России, потом убогие бабы на фоне фиолетового дыма из заводских труб стирают в реке заскорузлые кальсоны – это русская провинция, и еще, естественно, – боевые действия в Чечне, вертолеты, пушки, танки, спецназовцы… И так изо дня в день. Других сюжетов нет. Почему? – Айсет задала вопрос и, видя, что ее новая босс-вумэн не спешит с ответом, стала развивать тему самостоятельно: – Потому что телевидение, если это настоящее коммерческое телевидение, должно предугадывать желание зрителя и показывать ему то, что он хочет видеть. Если мы хотим показать правду о России – а правда будет разная и противоречивая, потому что Россия большая и в ней происходит много всякого, – то эта разносторонняя информация не особо нужна западному зрителю, поскольку является для него лишней, избыточной, не имеющей непосредственного касательства к его жизни. В этом смысле, новости из России мало чем отличаются от новостей из какой-нибудь Буркина-Фасо или Восточного Тимора. Однако у целевой аудитории новостных программ, то есть у старшего и среднего поколения, за долгие годы выработался более или менее соответствующий действительности образ врага, страшной угрозы, исходящей с Востока, из Москвы, из Кремля. Теперь этот образ, в целом, не соответствует действительности, и зритель умом это понимает, но подсознательно все равно сохраняет и страх, и недоверие, и неприязнь к России. Нашей аудитории психологически комфортно видеть бывшего врага убогим, слабым, нищим, бестолковым, – словом, таким, которого можно жалеть или презирать, но уже не надо бояться. Материал иной направленности не проходит в первую очередь потому, что Европа и Америка не любят вспоминать свой страх… Это так? – Не я определяю эфирную политику канала, я всего лишь администратор, – после долгой паузы проговорила наконец Астрид, кнопкой, расположенной внизу кресла, фиксируя его неподвижность, – но судя по тому, что из наших сюжетов идет в эфир… Ты сама ответила на свой вопрос, Айсет, – будешь показывать три сюжета, о которых ты говорила, плюс, возможно, проституток на Тверской и налет бандитов на обменный пункт валюты, плюс, разумеется, катастрофы и катаклизмы, которых в этой стране навалом… Но соблюдая при этом правила дорогого респектабельного ти-ви. – Варьировать, создавая иллюзию новизны ракурса и кадра? – усмехнувшись, спросила Айсет. – Это и есть уровень профессионализма, – ответила Астрид. – Бабки в реке в первом репортаже будут стирать розовые кальсоны, во втором – голубые, а третьем – светло-зеленые… – Ты несколько утрируешь, но в целом – ты молодец, мы должны сработаться, – удовлетворенно подытожила Астрид. – Ты понимаешь главное, поэтому с тобой проще, чем с другими. – Диссидентов здесь не потерпят? – Их нигде не любят, а особенно на телевидении… Потом они перешли в кафетерий. И этот переход из кабинета на люди как бы подвел черту. Они договорились о главном. Теперь можно было обсудить детали. В офисе Си-би-эн, как и во многих иных иностранных компаниях, работающих в Моск-ве, держали русскую экономку-повариху, которая готовила на всех сотрудников общие семейные корпоративные обеды. Это как бы сплачивало иностранцев, находящихся в чужой стране. А потом, западные люди никогда не доверялись русскому общепиту и даже с приходом своего же западного фаст-фуда продолжали упорствовать в своих заблуждениях… Экономка, приятная русская женщина по имени Ирина, приготовила им два кофе. – Так почему именно я, а не люди с западными именами и фамилиями, вроде репортера Джона Смита или репортерши Мэри Блейк? – Стереотип достоверности восприятия, – ответила Астрид. – Репортаж о Чечне, подготовленный чеченской девушкой Айсет Баро-евой, покажется более убедительным. – И при этом, коэффициент доверия должен повышаться за счет информации о том, что эта чеченская девушка училась на Западе, то есть, она как бы своя? Так вы все рассчитали со мной? – Да… Да, ты абсолютно права, – кивала Астрид, прихлебывая кофе маленькими глотками. – Ты на сто процентов запрограммирована и прописана… – И мне предстоит делать репортажи о Чечне? – Не только… – Когда приступать? – спросила Айсет. – Сегодня, – ответила Астрид и улыбнулась своей улыбкой из арктического льда. Перед самой поездкой на Кавказ Астрид пригласила Айсет в ресторан. – С тобой хочет познакомиться один мой знакомый, – сказала она. – Какой знакомый? – поинтересовалась Айсет. – Он из Лондона, тебе будет интересно, – ответила Астрид уклончиво. Человека из Лондона звали Тимоти Аткинсон. – Можно – Тим, – сказал он, с приятной улыбкой пожимая руку Айсет. За аперитивом говорили о Москве и о русской погоде. Перейдя к закускам, сменили тему и заговорили о Чечне. Тим много язвил по поводу русских, увязших в проблеме. Его остроты явно импонировали Астрид. Она смеялась, порой даже очень громко. – Русские говорят, мол, Чечня – это черная дыра… Это как посмотреть. Черная дыра – это место в космическом пространстве, где такая сильная гравитация, что туда все засасывает, и даже свет! Именно поэтому оттуда никакого изображения не поступает. И в силу такого внутреннего притяжения достать оттуда, из черной дыры, ничего уже нельзя. А вот Чечня – это, скорее, тумбочка из русского еврейского анекдота, который мне тут вчера рассказали в вашей синагоге. Когда Абрама Исааковича на допросе в налоговой инспекции спрашивали, откуда деньги брал, он все время отвечал: – «Из тумбочки…». Вот теперь Путину настало время с этой тумбочкой разобраться. Раньше за нее ответственным был этот, как его… Бислан Гантемиров – нынешний мэр Грозного, начальник чеченской милиции и зам главы администрации. Он, Бислан, за эту тумбочку даже посидел немножко в Будырках, я правильно название вашей тюрьмы сказал?.. А как вышел – из-за нее, из-за тумбочки, все ссорился с нынешним гудермесским вождем Ахмадом Кадыровым. Вся суть конфликта между ними, как вы понимаете, – не в том, кому назначать грозненских и нажай-юртовских полицейских, а… а в том, кому брать из тумбочки. Вот и Ахмад Кадыров недавно сказал: – «Все хорошо, много у меня ответственности, а вот полномочий – никаких!» Ведь главное полномочие – это открывать тумбочку и брать с полки купюры… А теперь вот Кремль назначил в Грозный специального министра по делам строительства. Из Москвы. Он-то и будет из тумбочки доставать. Вопрос только в том – останутся ли при таком положении дел лояльными и доблестный Бислан, и благочестивый Ахмад? Не убегут ли в горы? – Значит, вы убеждены, что все дело в этой, как вы выражаетесь, тумбочке? – спросила Айсет. – Я вас правильно поняла? Тим и Астрид переглянулись. – Разумеется. – Тим усмехнулся, перехватив строгий взгляд Айсет. – Чем еще, по-вашему, может Москва привлечь на свою сторону влиятельных чеченцев? Увы, приходится признать, что по части подкупа Кремль повел себя столь же глупо, самонадеянно и непрофессионально, как и в том случае, когда дело касалось применения силы. Помните, как в девяносто четвертом тогдашний министр обороны Грачев публично заявлял, что наведет в Чечне порядок в течение пятнадцати минут силами одного десантного батальона? Хотя нет, вы тогда были еще малы… – Я помню, – тихо проговорила Айсет. – Ни генерал Ермолов, покоритель Кавказа, ни князь Барятинский, победитель имама Шамиля, подобного бахвальства себе не позволяли… – Вы историк? – спросила Айсет. Вопрос прозвучал резче, чем она хотела. – Тим работает на правительство Велико-британии, – ответила за Аткинсона Астрид. – Тогда понятно, – сказала Айсет, вытирая губы и бросая салфетку, – только в вопросе Чечни ваша позиция мне не совсем понятна… – Наша позиция неоднократно формулировалась на всех уровнях. Британия, как и Евросоюз в целом, считают чеченский конфликт внутренним делом России, но выражают свою озабоченность систематическими нарушениями прав человека… – Иными словами, предпочитаете грозить пальчиком из-за угла. Помнится, с Милошевичем вы вели себя побойчее. – Бомбардировка Москвы авиацией НАТО? – Тим усмехнулся. – Милая Айсет, а последствия такой меры, вы о них подумали? – О бомбардировках никто не говорит. Но дипломатический бойкот, экономические санк-ции?.. Почему-то, когда русские вошли в Афганистан, у вас на это хватило смелости, а ведь тогда они были намного сильнее. – Ну, сейчас мир стал совсем другим… К тому же, вы не можете не признать, Айсет, что действия вашей стороны, мягко говоря, не вызывают сочувствия мирового сообщества. Когда вы с оружием вторгаетесь на сопредельные территории, взрываете мирных жителей в жилых домах, в поездах… – «Вы»? Тим, у вас все в порядке с английскими местоимениями? Вы всех чеченцев отождествляете с террористами или меня лично? – Простите, милая Айсет, я не хотел вас обидеть, – сказал Тим, глядя ей прямо в глаза, – но разве ваши отец и братья?.. – Если у вас есть доказательства их причастности к терактам, обращайтесь в прокуратуру! Айсет резко встала и, не попрощавшись, направилась к выходу. Астрид хотела было догнать ее и вернуть, но Тим тронул ее за локоть. – Все идет как надо. А ты – ты сделала хороший и правильный выбор. |
||
|