"Когда сгущается тьма" - читать интересную книгу автора (Гриппандо Джеймс)

Глава 6

Ночь, когда Фэлкон вернулся на улицу, была самой холодной в году.

Адвокат уже затемно внес за него залог в десять тысяч долларов. Свайтек хотел обсудить со своим клиентом создавшееся положение, прежде чем тот окажется на свободе. Фэлкон же желал выйти немедленно. Свайтек, естественно, произнес прочувствованную речь, более приличествующую социальному работнику, и выразил глубокую обеспокоенность его неустроенностью. «Снимите себе квартиру, Фэлкон, купите теплую одежду, начните новую жизнь — короче, сделайте хоть что-нибудь на те деньги, которые храните в банковской ячейке». Можно подумать, он действительно хотел ему добра. Как бы не так! В сущности, этим адвокатишкам наплевать на своих клиентов, особенно бедных и бездомных. Он, Фэлкон, не дурак и не намерен выслушивать такого рода сентенции перед тем, как будет задан главный вопрос. Его адвокат был прежде всего законник и как всякий юрист чрезвычайно заинтересован происхождением денег своего подопечного. Не то чтобы эти ублюдки отказывались брать грязные деньги. Совсем нет. Просто они стремились со всех сторон себя обезопасить, чтобы без лишних проблем получить свой гонорар. У них только одно на уме: гонорар, гонорар, гонорар…

— Не суетись так, Свайтек! — крикнул Фэлкон в пустоту ночи. — Все равно ты моих денег не получишь.

Майами-ривер в лунном свете походила на струю черных чернил. За исключением проезжавших по разводному мосту автомобилей, ничто не нарушало тишины и покоя в этой части набережной. Шелест автомобильных шин по железной поверхности моста разносился в холодном сухом воздухе особенно далеко. Фэлкон не знал, отчего это происходит, да ему, признаться, было и наплевать. В настоящий момент хотелось одного — помочиться. Пристроившись у опоры моста, он расстегнул брюки и… ничего дельного не получилось. Его раздражали проезжавшие по мосту автомобили. Машины проносились над головой в свете фар и сопровождении звуков, напоминавших быстрые приглушенные хлопки лазерных пушек из компьютерных игр. Все это мешало ему мочиться. Процесс опорожнения мочевого пузыря требовал ясной головы и полной сосредоточенности. А иначе моча выходила тонкой прерывистой струйкой, толчками. И это у него, у «пожарного», который в свои лучшие времена мог с десяти футов окатить стоявшую на улице лавочку как из брандспойта! Фэлкон застегнул ширинку, так и не справив нужду как следует, — на улице слишком холодно, чтобы стоять здесь полночи с членом наперевес. Еще не хватало поморозить такой прибор. Ведь недаром же та женщина ему говорила, что он хорошо компенсирован, не так ли, Свайтек?

Приведя себя в порядок, Фэлкон внутренне собрался перед последним броском к цели своего путешествия. Он почти уже добрался до дома. Об этом свидетельствовал открывшийся взгляду знакомый изгиб реки. Ему нравилось жить у воды. А купаться, когда ее температура достигала семидесяти градусов по Фаренгейту, было одно удовольствие. В сущности, это единственная возможность для бедняка принять «горячую» ванну. Только его, Фэлкона, бедняком не назовешь. Ха! А богатые люди отличаются от простых смертных.

— Да, я умен и отличен от всех прочих, — произнес он, снова ни к кому конкретно не обращаясь.

В морозном воздухе ночи дыхание вырывалось изо рта легчайшим облачком пара. Между тем становилось все холоднее. Как такое возможно? Все-таки здесь Майами, а не Рочестер. Свайтек предлагал отвезти его в социальный приют, но он отказался. Как-никак у него есть свой дом. Пусть это всего лишь разбитый автомобиль, но в нем имеются все необходимые ему, Фэлкону, удобства и предметы комфортной жизни — телевизор, стереопроигрыватель, тостер. Он не сомневался, они бы работали, подведи к его автомобилю электричество. Он и большой посудомоечной машиной мог бы обзавестись, если бы ему хватило сил донести ее до автомобиля. Какие только вещи не выбрасывают порой на улицу люди — просто уму непостижимо! То, что они называют барахлом и мусором, никакие не мусор и не барахло. Это предметы обихода, от которых владельцы устали. Они не были ни сломанными, ни изношенными, ни даже грязными. Просто немного устарели, и люди заменили их новыми. И выбросили на помойку все эти газонокосилки, радиоприемники, блендеры… и Бушмена. Ты меня слышишь, Бушмен? Это ты барахло и мусор! Ты, Бушмен, самое распоследнее вонючее барахло и мусор!

— Кого это ты называешь мусором, дружок?

Фэлкон повернулся. Он все еще стоял у моста. А его приятель по прозвищу Бушмен лежал рядом на земле и смотрел на него снизу вверх. Опять этот сумасшедший ямаец выхватывает мысли прямо из его головы! Или, быть может, он, Фэлкон, заговорил вслух незаметно для себя?

— Извини, старина, — сказал он. — Я не имел в виду ничего дурного.

Бушмен заворчал, усаживаясь и поправляя обернутое вокруг туловища старое вытертое одеяло. Этот парень обладал самыми толстыми и длинными косицами в стиле австралийских аборигенов, какие только Фэлкону доводилось видеть. Из-за этих самых косиц он и прозвал его Бушменом. Обычно они, пыльные и грязные, свисали у того чуть ли не до поясницы и болтались, словно свалявшиеся пряди шерсти на боках у яка. Сегодня ночью, однако, косицы были обернуты вокруг головы наподобие тюрбана и удерживались надетым на затылок дуршлагом, здорово смахивавшим на шлем. Джинсы у Бушмена, как обычно, имели совершенно антисанитарный вид, но фуфайка казалась сравнительно новой и чистой.

— Новой фуфайкой обзавелся? — спросил Фэлкон.

— Час назад или около того приходили ребята из приюта. Оставили кое-что из носильных вещей. — Он вытянул руки, чтобы Фэлкон мог полюбоваться на шерстяные носки, надетые как перчатки. — Жаль, тебя здесь не было.

— Увели кого-нибудь с собой?

— Никого. По крайней мере никого из наших.

Впереди, едва различимая в лунном свете, зашевелилась гора картонных коробок. Там ночевала Ухм-Кейт. Когда люди спрашивали, как ее зовут, она всегда говорила одно и то же: «Ухм… Кейт». Сегодня ночью она казалась вдвое толще, чем обычно. Фэлкон научил ее с наступлением холодов набивать одежду старыми газетами. Существовали и другие способы борьбы с холодами, но общество под мостом предпочитало всем прочим хорошую выпивку.

— Эй, люди, смотрите! Фэлкон вернулся, — возвестила бомжиха.

Зашевелились другие картонные холмы и горки. В сущности, все пространство под старым разводным мостом представляло собой большой бивак, где бездомные собирались, чтобы провести ночь. Помимо Бушмена и Ухм-Кейт, там находилось еще около дюжины мужчин и женщин. Хотя Фэлкону хотелось домой, он уже начал подумывать, не провести ли эту ночь в компании. И тут узрел Джонни-Вора. То есть его самого он не видел — лишь разглядел в темноте лихорадочный блеск глаз. Кроме того, его присутствие выдавал специфический кашель. Джонни кашлял глубоко и надрывно, и этот звук эхом отдавался под мостом и бил по ушам. Он отрицал, что у него СПИД, но все знали об этом. Когда он впервые попал на улицу, его звали Джонни-Красавчик. Теперь он красавчиком не был и звался Джонни-Вор, поскольку вечно воровал у своих товарищей по несчастью выпивку и наркотики.

— Эй, Фэлкон, дурь есть?

— Для тебя, Джонни, у меня ничего нет.

— Да ладно тебе кочевряжиться, мужик. Ты сейчас у нас знаменитость. Один из избранных. А у избранных всегда есть при себе что-нибудь эдакое, забористое.

— Я не знаменитость.

— Нет, знаменитость, — произнес тот и закашлялся. — Тебя по телевизору показывали. Я сам видел, когда сидел в камере временного содержания в Джексоне. «Смотрите, — сказал я всем, кто там находился, — это мой друг Фэлкон!»

Фэлкон уже не чувствовал холода. От злости кровь забурлила в венах.

— Ты мне, Джонни, никакой не друг.

Бушмен поднялся со своего места и подошел к нему.

— Плюнь. Не обращай на него внимания. Он и заткнется.

— Не друг, значит? А кто же? Ты на что, собственно, намекаешь? — продолжал наседать на Фэлкона Джонни.

— У меня вообще нет друзей, — заявил Фэлкон.

Бушмен, казалось, оскорбился до глубины души.

— Ну это ты, парень, врешь.

— Бушмен прав, — поддержал Джонни. — Ты все врешь. Я это знаю, ты это знаешь, все, кто смотрел тогда телевизор, это знают. Есть у тебя друг, есть. Вернее, даже не друг, а подружка.

— Заткни свою чертову пасть, Джонни.

— Правда-правда. Тебя и в тюрьму из-за нее посадили. Из-за того, что ты хотел поговорить с ней.

— Она не…

— У Фэлкона есть подружка… У Фэлкона есть подр…

Прежде чем Джонни успел допеть свою дразнилку, Фэлкон бросился на него, схватил за горло и швырнул на землю. Тот упал на спину. Фэлкон прижал его к земле коленом и, сомкнув руки на горле, стал душить в слепой ярости.

— Остановись! — крикнул Бушмен.

Фэлкон продолжал давить Джонни на горло, и лицо у того посинело. Он пытался сопротивляться, отбивался и царапался, но Фэлкон держал крепко. Казалось, еще немного, и глаза у Джонни вылезут из орбит.

— Отпусти его! — орал Бушмен.

Но Фэлкон терпеть не мог, когда кто-то указывал, что он должен и чего не должен делать. Кроме того, Джонни заслужил наказание. Впрочем, убивать его Фэлкон не собирался. С силой сдавив горло еще пару раз, он выпустил его из своей хватки.

Джонни перекатился на бок и, извиваясь всем телом, как червяк, хватал ртом воздух. Фэлкон с минуту молча и бесстрастно наблюдал за ним. Между тем Джонни продолжал хрипеть и кашлять: дыхание у него все никак не восстанавливалось. Бушмен медленно наклонился к нему и озабоченно спросил:

— Джонни, может, тебе воды дать?

— Нет! — крикнул Фэлкон. — Ему нельзя сейчас давать воду. Если выпьет хоть глоток — умрет!

Бушмен озадаченно наморщил лоб.

— Ты о чем это толкуешь, парень?

Фэлкон не нашелся, что на это ответить. Мысли разбегались, а он слишком устал, чтобы собрать их воедино. Он посмотрел сначала на Бушмена, потом на Джонни. Никто из бомжей не издал ни звука, но Фэлкон уже почувствовал себя здесь нежеланным гостем.

— Пойду-ка я, пожалуй, домой. — Он перешагнул через валявшегося на земле Джонни и побрел прочь от моста, следуя привычным маршрутом вдоль набережной.

Постепенно гнев покидал его, и он начал успокаиваться. Вместе со спокойствием вновь пришло ощущение холода. Он сосредоточил все свои помыслы на доме. Сегодня он будет спать в багажнике. В холодные ночи лучше места не найти. Это было идеальное убежище, защищавшее от непогоды. От одной только мысли о нем по телу стало распространяться приятное тепло, достигшее даже кончиков пальцев на ногах. Надо забыть всех этих неудачников под мостом, сказал он себе. Какого дьявола они смеют оскорблять его и насмехаться над ним?

Находясь в каких-нибудь нескольких ярдах от своего жилища, он вдруг замер, словно обратившись в статую. Рядом с его домом полыхал огонь. По счастью, на пожар это не походило. Скорее, на костер, какой разводят путешественники на отдыхе. Рядом на пустом пластиковом ящике из-под молочных бутылок сидел незнакомец и грел над языками пламени руки. Вернее, грела, потому что это была незнакомая женщина. Увидев Фэлкона, она медленно поднялась с места, но не для того, чтобы поздороваться. Просто стояла и смотрела, а он смотрел на нее. В этом месте и в этой обстановке ее обличье вызывало куда больше удивления, нежели его собственное. Хотя бы потому, что одета она была не как бездомная. Пальто ей шло и ладно облегало фигуру, а латунные пуговицы на нем ярко сверкали и все до одной находились на месте. В ее кожаных перчатках не было дырок, и пальцы не торчали наружу. Новые туфли блестели, а голову покрывал чистейший шарф. В темноте он казался кипенно-белым и неуловимо напоминал свежевыстиранную детскую пеленку или подгузник. Забавно: хорошо одетая пожилая женщина с пеленкой на голове!

Фэлкон, выйдя из ступора, шагнул к гостье, затем снова остановился.

— Кто вы?

Она не ответила.

— Кто вы такая?

И вновь ответом послужило молчание.

— Что вам нужно? — сменил тактику Фэлкон.

Она снова его проигнорировала и, вместо того чтобы заговорить, обошла неспешно костерок, потом сделала еще один круг и еще один, продолжая хранить гробовое молчание. У Фэлкона неожиданно затряслись руки. Он сжал их в кулаки и прикусил нижнюю губу, но внутри уже заполыхал пожар и не было сил сдержать его.

— Уходи отсюда, женщина… Убирайся… Оставь меня в покое!

Он снова и снова выкрикивал эти слова, обращаясь к незнакомке, кричал на пределе сил, на пределе голоса — пока не охрип и кричать стало невмоготу. Потом, широко открыв рот, Фэлкон стал судорожно вбирать в себя воздух, который показался ему очень холодным, и он вдруг испугался, что поморозит легкие. Он хотел было бежать, но ноги не слушались и спасения не было.

Потому что он вдруг осознал, кто эта женщина. Это Мать исчезнувших.

И очень хорошо понял, что ей от него нужно.