"Де Рибас" - читать интересную книгу автора (Феденёв Родион Константинович)4. Алеша и отъезд 1772–1773Это было одно из самых дальних путешествий, которое совершал по суше новоиспеченный майор неаполитанских войск Джузеппе де Рибас. Тоскана, Венеция, бесчисленные ущелья и реки Низких Альп, Богемия… В молодости Витторио Сулин знавал эти почтовые тракты, совершая путешествия курьером, так что неофит Джузеппе целиком полагался на него, и Витторио умело выбирал постоялые дворы почище, вполне приличные, а поздний ужин в какой-нибудь корчме его усилиями частенько превращался в отменный прием с олениной на вертеле, вином и несущественным проигрышем в карты. Вызвать Витторио на разговор об Алексее Шкурине оказалось для де Рибаса делом не простым, но свои расспросы он начинал, как только они оказывались вдвоем в карете. – В Ливорно вы мне сказали, что тот, за кем мы едем – сын вашей императрицы Екатерины. – Вас в нашей поездке привлекает только это? – Но еще и доверие Орлова. – А вот этому я и сам удивляюсь. Впрочем, Алехин, как вы успели убедиться, риска не чурается. – Алехан? – Так Алехо называют в петербургской лейб-гвардейской среде. Но уверяю вас, вам лучше не знать подробностей. – О боже, вы разжигаете мое любопытство с дьявольской умелостью. Но ведь я, как и вы, исполняю, как Мне кажется, довольно опасное поручение. Случись что-нибудь с вами, мне придется довести это поручение до конца. – Пусть со мной все-таки ничего не случится. Вам Же на благо. – И Витторио устраивался поудобнее, закрывал глаза, дремал. Конечно же, Джузеппе брала досада. Однако, Витторио разговорился сам после случая у моста через безымянную речушку возле Рудных гор. Собственно, мост был разрушен, и пришлось делать крюк верст в десять, искать брод и оказаться снова у того же моста, но только по другую его сторону. Внизу ущелья на бревне у самой воды Витторио заметил какой-то предмет, указал на него и предложил: – Вы кажетесь мне ловким молодым человеком. Будьте любезны, достаньте мне сие. Джузеппе скатился вниз по глинистому склону и вернулся через несколько минут, тяжело дыша, с серой треуголкой, обшитой гарусом. Витторио мгновение рассматривал треуголку, покачал головой, оглядел окрестности, бросился к карете с криком: – Едем немедленно! Рибас жаждал объяснений, но его спутник прижимал палец к губам, поминутно выглядывал в забрызганное грязью окошко, вздыхал и после крутого подъема заговорил: – Как вы думаете, почему я казнил себя за то, что ненароком сообщил вам: кто таков Алексей Шкурин? Об этом мало кто знает, а лучше, чтобы не знал никто. И вы в том числе. В России чересчур крепкие, остроги. – Остроги? – Тюрьмы, из которых если и выходят, то только с пикой в горле. – Да мы с вами в середине Европы! – засмеялся Джузеппе. – Вот именно. Отсюда до наших острогов рукой подать. Но главное: эта треуголка сшита в России. И принадлежит она кому-то из команды вашего Приятеля Петруччо Кирьякова, который едет впереди нас. – Нападение? – Слушайте, – поморщился Витторио. – Шкурин, Василий, лакей русской императрицы. Но вот незадача: Екатерина скрывала свою беременность, а рожать пришлось в самый неурочный час. Природа с ее законами никак не считается, что кто-то решил сесть на трон. – Она родила от лакея? – удивился Рибас. – Не дай вам бог предположить это в обществе с другим человеком. – Ничего не понимаю. – Еще бы! – усмехнулся Витторио. – Но я добавлю к вашему непониманию некоторые обстоятельства. Когда Екатерина рожала, ее лакей Василий Шкурин поджег свой дом. А после этого получил повышение, рабов, поместье, деньги. – Вы рассказываете мне восточную сказку. – Да. Он поджег свой дом, чтобы вызвать переполох и отвлечь внимание от роженицы. И вместе с деньгами и имением получил еще и сына – Алексея Шкурила. Но отец ребенка – фаворит императрицы Григорий Орлов. – Он брат Алехо! – Вы поразительно догадливы. А теперь закончим эту простую карточную талию. Алехо, узнав, что на него покушаются в Ливорно, сразу же забеспокоился о своем незаконнорожденном племяннике. Ему уже лет десять. А отправлен он был из Петербурга с глаз долой в Лейпциг. Там есть небольшая русская колония. Студенты, отпрыски благородных семей, юноши, подающие надежды. Представьте себе, если его похитят, выкрадут, что это будет? Ну, не знаю, турки или Франция заполучат сына Екатерины Второй? Да ведь они воспитают его так, что лет через восемь – десять он, скажем, с поляками поднимет рать против царствующей монархини. Головы Орловых могут полететь. А они почему-то совсем не жаждут расставаться с ними. – Нет, это все-таки Восток. И сказка, – сказал Джузеппе. – Будем надеяться, что мне не прикажут опоить вас чем-нибудь, провезти через границы и сдать на руки генерал-прокурору. – И вы это исполните? – У меня в псковском имении семья. Два сына. Джузеппе замолчал и больше ни о чем не расспрашивал путешественника. В Лейпциге они подкатили к гостинице «Голубой ангел», где обычно останавливались русские. Хозяин на их вопросы, где находится русская колония, отвечал почему-то шепотом: – Поезжайте за городскую стену. Дом на Иохаин-гассе восемь. Нечего делать – поехали. Был сумрачный день. В городке как будто все вымерло. Долго стучали в дубовую дверь. Из кузницы напротив вышел патер в многопуговичной рясе и сказал: – Хозяин дома купец Крейхауф уехал в Дрезден. К моему глубокому сожалению он вообще туда переезжает. Этот дом решил продать. – Но где живут русские? – спросил Витторио. – Увы, и они переехали. В центр города на Хайн-штрассе восемь. Владелец – купец Карл Паул Рабенхорст. Ах, о нем дурные слухи. Поблагодарили и покатили назад, в центр, за городскую стену. У врат – никаких стражников – только кошка пробежала. Дом был громадным, в четыре этажа, выстроенным каре. Рибас зашел во двор и тут же выбежал, зажав нос – зловоние там устоялось, очевидно, еще с пятнадцатого века. – Неужели тут может жить монарший сын? И все-таки нашли дверь, лестницу, ведущую во второй ярус, поднялись, ткнулись в одну комнату, другую, в третьей их встретил юноша, поднявшийся с постели: – Господа, господа… Нет-нет, вы ошиблись… Но Рибаса привлекли флорентийские газеты. «Нотицие дель мондо»… Да почему они здесь? На заляпанном воском столе? – Ах, это Саша, – сказал анемичный юноша, назвавшийся Василием Зиновьевым. – Он переводит статью Антонио Джики. – Как? Да что за статья? – Она наделала много шума. «Чего хотят греки от Христианской Европы?» Так она называется. – Чего же они хотят? – Европа и Россия не должны оставить восставших греков против османов без помощи. Это было странно: где-то в Лейпциге какие-то русские переводили неизвестную ему статью, да какое там – Рибас и предположить не мог – Антонио Джика публикуется в газетах… да еще переводится! – На какой язык? Кто? – Саша Радищев. На русский, конечно. А вам нужно к Бокуму. Это рядом. Шкурины живут в поместье. Сразу у стены. Витторио потянул за локоток Рибаса, тот был в недоумении, но вскоре они оказались перед особняком с садом. И начались переговоры, предъявления писем, документов… Джузеппе увидел мальчика с темными голубыми глазами, прекрасными каштановыми волосами, у висков они были рыжеватыми. Мальчик был в прусском сером мундирчике, рассыпал по дорожке сада золу, играл один, но два здоровячка, как выяснилось – истинные дети лакея Василия Шкурина, тут же вытаптывали тонкие сооружения голубоглазого, он плакал и бежал в заросли можжевельника. – Но почему именно зола? – спросил Джузеппе у одного из слуг. – Любит, – отвечал тот. – Ни во что не играет. По нраву ему это. Чего ему не предлагаем, уж какие сабли. Нет. Подавай золу. Рибас с Витторио отправились в отель «Голубой ангел», благо неподалеку, да и решили поселиться тут, а точнее – переночевать, чтобы завтра же пуститься в обратный путь, захватив с собой негласного сына императрицы. Хозяин гостиницы опять же упрашивал тихо: – Прошу вас не шуметь, господа. У нас тут больной. – Да кто таков? – Российский подданный Петр… сын Кирьякова. У Петруччо была раздавлена грудь, говорил он слабо, с долгими запинками: – Не знаю. Остался один. Мост рухнул. Подпилили. Уж вы не бросайте. Бросили. На следующее утро Рибас насыпал перед мальчишкой пирамиду Хеопса из золы, извлек из нее платье девочки, обрядил в него счастливого голубоглазого, и застрекотала по лейпцигским мостовым быстрая карета. Мальчик живо говорил по-немецки, спотыкался на французском и, о господи, неаполитанец Джузеппе учил его русским словам. Витторио лишь похохатывал, говорил, что его папа Василий Шкурин давно бригадир, а это чуть ли не генеральский чин, что он имеет с августа шестьдесят второго тысячу крепостных и камергер! А мальчик, с которого после Венеции сняли зазоленную девичью одежду, вдруг попросил виолу и выяснилось, что он чудесно играет, во всяком случае на адриатических воздусях не было никаких контродансов, а когда они устраивали великолепные лужаечные привалы, Алексей Шкурин потешал все и вся озорной сарта-реллой. Мальчишка играл так темпераментно, что следовало только огорчаться: где же эти барышни, которые задирают ноги выше королевских запретов. В Ливорно Алексей Орлов, выслушав отчет, спросил: – Но что же с командой в шесть человек, посланной с Кирьяковым? – На обратном пути мы провели небольшое следствие, – отвечал Витторио, – но крестьяне не знают ни о каких утопленниках. Кирьяков на мост въехал первым, успел его миновать, а всадники рухнули в реку. Экипаж Кирьякова лишь сполз по откосу и перевернулся на выпрыгнувшего из него Петруччо. Форейтор его вытащил и доставил в Лейпциг. – Надо было у этих крестьян конюшни проверить, – сказал Алехо. – В стойлах могли быть наши лошади. А если это так, то тамошним пройдохам весьма выгодно врать. Но об этом случае никому ни полслова. Орлов поселил их в пизанском доме-замке, племянника изредка катал по окрестностям, обещал послать за Кирьяковым, но тот вскоре вернулся сам – грудь в тугих полотняных, похожих на орденские, лентах. Рибас написал отцу – никакого ответа, а объяснение этому одно: письмо по дороге могли перехватить. Граф Андрей Разумовский провел с приятелями на Чесме полдня. Он приплыл от адмирала Спиридова курьером. Много проиграл в Ливорно и жаловался, что отец не шлет денег. – Раньше меня выручал Прокопий Демидов. Но он уехал. Все уезжают. С турками дело к замирению идет. – Они очистят Грецию? – спросил Рибас, помнивший свои тайные идеалы. – Вряд ли. Адмирал Спиридов лишь подписал перемирие на Средиземном море. Следом за графом Андреем, отбывшим к флоту, уехал в Петербург и Алексей Орлов. Для Джузеппе наступило время задуматься: что же дальше? Поездки к морю, в купальни, ленивый образ жизни, привязанность тайного сына русской императрицы – все это хорошо «Но каким будет мое положение завтра? – задавался вопросом волонтер. – Если русский флот уйдет в северные моря, как поступить мне?» Оставалось ждать известий от Орлова. Но шотландско-испанский темперамент Джузеппе не давал ему покоя. Чересчур живое воображение, страстность натуры и нетерпеливость характера отмечали все гувернеры сына Дона Михаила. Отмечали и предсказывали: когда отрок войдет в возраст, может случиться непредвиденное. Они оказались правы – непредвиденное уже случилось. Но начало было положено, когда ему минуло шестнадцать, а дочь викария церкви Сан-Мартино Доминика обменивалась с юным Джузеппе такими взглядами, что однажды он увидел ее во сне на мозаичном полу церкви обнаженной. Эти времена двадцатидвухлетний Рибас не мог вспоминать без дрожи: тогда он попросту сошел с ума, сны требовали воплотиться в явь, мысль с самоубийстве посещала воспаленное воображение. Но случился вечер в строящемся королевском замке в Казерете, куда приехал с духовенством викарий осмотреть убранство замковой церкви. Он уступил просьбам дочери взять ее с собой. Замок строился уже лет пятнадцать, постепенно превращаясь в пятиэтажное мрачное сооружение в форме каре около трехсот метров длиной по фасаду – сотни комнат, десятки лестниц, переходов, темных углов и закоулков. В одном из длинных коридоров кадет Джузеппе стоял на часах, когда Доминика выскользнула из замковой церкви, взяла его за руку и, не обменявшись ни единым словом, они отправились в путешествие по этажам. Стемнело гораздо скорее, чем они ожидали, и возвращение оказалось невозможным – они заблудились, и только утром офицер-самнит нашел их спящими на полу на сорванной с окна занавеси. Шум он поднимать не стал, отвел Доминику к отцу, проведшему бессонную ночь, и официально было объявлено, что девушка просто заблудилась. Правда, теперь в церкви Сан-Мартино Джузеппе не встречал ее – Доминику отправили в монастырь. За свое молчание офицер-самнит получил от Дона Михаила немало звонкой монеты, однако, слухи о приключении расползлись по Неаполю, и над Рибасом порой подтрунивали: не показался ли ему жесткий пол мягче королевского ложа? Доминика бежала из монастыря, прислала юному любовнику записку, они встретились тайно, чтобы обсудить: как быть дальше? Но на следующий день Джузеппе едва унес ноги из дома торговца, сдавшего Доминике комнату: его ждала засада, в которой участвовали люди Ризелли. Вот тут-то и выяснилось, что одногодок Джузеппе Диего Ризелли был влюблен в Доминику отнюдь не меньше, чем теперешний волонтер. Дуэль, после которой Джузеппе оставил Неаполь, была венцом его многочисленных мелких стычек с Диего. Следы Доминики затерялись в дальнем монастыре в горах Карно. Говорили, что она несколько раз пыталась сбежать из монастыря, но ее возвращали. Вступившего в полк Рибаса отправили в провинциальный сицилийский гарнизон, из которого он только через год вернулся в Неаполь. Вкратце Джузеппе рассказал обо всем Витторио, и тот торжественно объявил: – Выслушайте в ответ историческую фразу: путь в Россию для вас открыт. «Дамоклов меч занесен над моей семьей», – подумал Рибас. В свое время его мать бежала из Шотландии сначала к французским родственникам, а потом в Италию из-за преследований католиков, прихватив с собой томики поэтов да еще «Макбет» Шекспира. Маргарита Иона происходила из фамилии Дунканов, а убийство короля Дункана I Макбетом послужило сюжетом для прославленной трагедии. Но с чем, к каким родственникам и с какими планами ему, Рибасу, отправляться в неведомую страну? Впрочем, она не была такой уж неведомой. «Жизнь Петра Великого» – сочинение венецианца Антонио Катифоро – переиздавалась неоднократно, и Джузеппе читал ее с увлечением. О неукротимой энергии россов писал и Франческо Альгаротти в своих «Путешествиях по России». В июльском «Календаре литературы Рима» Рибас встретил строки: «Шумная деятельность России в настоящее время побудила любопытство у многих людей, жаждущих глубоко узнать нравы, силы, религию этой страны и ознакомиться с ее историей». Дни проходили однообразно и лениво. Алеша Шкурин шагу не желал ступить без обожаемого Джузеппе. Алексей Орлов пробыл в Петербурге всего двадцать дней. Это удивляло. Главнокомандующего повсюду встречали с великими почестями. В Пруссии ему пели фанфары, в столице российской ставились триумфальные арки, устраивались салюты и иллюминации. Почему он уехал так скоро? Разве от триумфов бегут? Племяннику Орлов привез памятную серебряную медаль на голубой ленте. На медали отчеканен идущий ко дну турецкий флот и лаконичная надпись: «Был». Память о Чесме выражала благодарность таинственная «Адм. Колл», и Витторио тут же объяснил: – Это означает Адмиралтейств Коллегия. Но без участия Бецкого в этом деле не обошлось. – Кто же это? – спросил Рибас. – Ах, долго объяснять. Уточнять Джузеппе не стал, интересовало иное: отчего же Орлов не задержался в Петербурге? Военные действия будут возобновлены? Ведь на другом конце света, где-то на Дунае их войска одержали громкие победы при Ларге и Кагуле. Взяли крепость Хаджибей, Аккерман, Бендеры. Из газет Рибас узнал, что главнокомандующий русских был произведен в фельдмаршалы, а его недавний противник по Семилетней войне готовил в Пруссии театральное представление-маневры, на которых собирался показать Катульский бой почти в натуре. – Все это так, – сказал Кирьяков, когда они были у минеральных источников и торопились вернуться в Пизу из-за низких туч, обещавших дождь. – Да только Румянцев замирился с визирем Мегемет-пашой. Вот поэтому Орлов и не усидел в Петербурге. Там о мирном договоре ведут речи. А Орлов против. Он хочет на Константинополь отсюда идти. – Когда? Кирьяков покачал головой: – А когда императрица позволит. Орлов тем временем удивлял Италию широкими жестами. В Кортонской академии говорил речи и раздал немало трофеев с турецких, египетских, алжирских и других судов. Открыто разъезжал с любовницами, нищим бросал из кареты золото горстьми, радовался отставке французского министра Шуазеля, шпионами которого была наводнена Италия. Отъезд Рибаса в Россию решили три обстоятельства. Во-первых, он больше не мог выносить неопределенности своего положения. Быть на полном обеспечении и приглядывать за племянником Орлова – это ли венец его мечтаний? Во-вторых, его вызвал в Ливорно сам Орлов. В кабинете, где шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на мраморную статую или восточную вазу, не предложив сесть, главнокомандующий сказал: – Ехать тебе, волонтер, в Лейпциг с Алешей – малый об этом только и мечтает. – Что же меня там ждет? Гувернерство? – А что же в этом зазорного? Вошел адъютант и сообщил, что курьер, прибывший из Петербурга с почтой, обратно ехать не может: болен. – А что Кирьяков, грудью по-прежнему мается? – спросил Алехо у Рибаса. – Нет болезней, которые не вылечили бы в Италии, – отвечал Джузеппе. – Ну так пусть он и едет с почтой. Документы ему приготовьте. – Позвольте мне сопровождать его – предложил Рибас. Орлов думал недолго: – Быть посему. – Отпустил адъютанта кивком головы и продолжал: – Я тебе дам два письма к брату. Одно рекомендательное. А другое… только ему в руки вручишь. И чтобы ни одна живая душа не ведала об этом. Запомни: все твое будущее от верного исполнения зависит. Если передумаешь, скажи. Я человека найду. Но передумать Рибасу не пришлось из-за третьего обстоятельства: он получил послание от Ризелли: «Я отлично знаю, что вы в Тоскане, и только дела не позволяют добраться до вас. Но берегитесь: где бы вы ни были, я сведу с вами счеты. В Италии вам никогда не будет покоя, пока на этой земле останется хоть один Ризелли». Сдержанный тон письма, отсутствие проклятий и оскорблений говорили о многом: угрозы были серьезны. «Ну, что же, – решил Рибас. – Поездка в Петербург – это еще не бегство. Я в любое время вернусь. Ясно одно: он не вызывает меня на дуэль, а наемные убийцы могут появиться хоть сейчас. Надо предупредить отца и отправляться в путь. Они не успокоятся, пока не убьют меня. Сделать это в Петербурге им будет значительно труднее». В «Тосканском лавре» он написал отцу. Хозяин таверны был необычно льстив к Рибасу, вызвался исполнить любое его поручение, но тот решил дождаться Сильвану, которая уехала в рыбную гавань. – О вас тут спрашивали, майор, – сказал Руджеро. – Так и спрашивали: что поделывает майор Рибас? – Да, да. Но я этих людей не знаю. Я им ничего не сказал толком. Сказал, что вас давно не видно. Как вернулись, заходили всего один раз. – Если появятся снова, передайте, что я всегда к их услугам. – Понимаю, – осклабился догадливый хозяин таверны. – Пусть они вас сами и отыщут! Сильвана вернулась, и он вышел с ней к изгороди, у которой привязал лошадь. – Я уезжаю, – сказал он женщине. – Прости, но наши пути теперь разойдутся. – Что ж, было несколько дней счастья – для меня и этого довольно, – отвечала она покорно. Он передал ей письмо к отцу и попросил найти кого-нибудь, кто смог бы вручить его Дону Михаилу в руки. – Это не трудно. Наши торговцы часто отправляются в Неаполь морем. – Прощай. Вернусь – дам о себе знать. Письмо Ризелли он отправил с почтового двора. Главным в этом письме было: он готов быть первым из Рибасов, непременно первым, кто ответит судьбе на все, что она ему предложит. К радости Джузеппе Витторио Сулин вызвался быть третьим в этой поездке, сказав при этом: – Соскучился я в благословенной Италии по псковской грязи, мужикам, да и старосте пора надрать уши. Балуют. Десятилетний Алеша, прощаясь с Джузеппе, не выдержал и разрыдался так, что один из слуг взял его на руки. – Дай мне слово, – сказал Рибас мальчику. – Да, да! – Учись скрывать свои чувства. Ты слишком впечатлителен и это будет тебе мешать. Лакей мальчика передал Джузеппе беличью шубу – подарок Алеши. Рибас был удивлен, а Витторио произнес еще одну историческую фразу: – Дружба с этим ребенком может вам стоить многих перипетий в судьбе и карьере. Дорога до Лейпцига была им знакомой, и они решили ехать по ней до Берлина, а там уж по Балтийскому побережью добраться к Ревелю и Риге. Предзимняя грязь, утренние заморозки, карты и флирт со случайными спутницами, короткие прогулки по городам; а после Кенигсберга твердый заснеженный наст – все это промелькнуло в какой-то месяц пути. Они ехали в своей карете, купленной в Италии вскладчину, а в Тильзите выгодно продали, приобрели возок на полозьях и покатили по наезженному тракту в таких снегах, что если продышать в окошке глазок, то ничего, кроме сугробов, не было видно. Джузеппе оценил подарок Алеши, шубу, без нее южанин, еще не научившийся пить водку только для того, чтобы согреться, пропал бы на первом же зимнем перегоне. Еще в Италии Рибас сообщил своим спутникам, что имеет от Орлова два письма. Одно рекомендательное к Григорию Орлову, другое – в Военную коллегию для определения на службу. О том, что и второе послание предназначалось Григорию Орлову, он умолчал. Письма держал не в дорожной шкатулке, а в кармане черного кафтана, купленного специально для дороги. Разговор об этих письмах возобновлялся довольно часто. Лейтенант Кирьяков сказал определенно и как всегда грубовато: – В Военную коллегию тебе лучше не показывать нос. Они там хоть и салюты устраивают в честь графа Орлова, а зубы на него точат. С его письмом отправят тебя в крысиный гарнизон и будешь ты там выть с тоски. Никчемная эта рекомендация. – А к Григорию Орлову? Она хоть что-нибудь стоит? – Э, тут особые обстоятельства. Кирьяков молчал несколько дней, а на новом перегоне вдруг неожиданно и невпопад заявил: – Императрица возвела Григория Орлова в княжеское достоинство. Вот в этом все и дело. Рибас недоумевал, просил объяснений, Петруччо отмахивался, косился на Витторио, к которому Рибас обращался с теми же вопросами, а Сулин смеялся и говорил, что тайны двора знает только Кирьяков, потому что он начинал карьеру в конной гвардии. Джузеппе не переставал удивляться: чем ближе они были к границам России, тем больше в его спутниках проявлялись замкнутость, настороженность, молчаливость и даже недоверие друг к другу. В конце концов Рибас не выдержал и воскликнул: – Господа! Я не хочу продолжать дальнейший путь в вашем обществе! Господа переглянулись, на очередном биваке отошли вместе в сторонку, о чем-то говорили и только после этого начали объяснять кое-что неофиту-волонтеру, до предварительно Кирьяков сказал: – Смотри, Джузеппе, в случае чего нам головы не сносить. Но мы тебе доверяем, ибо в деле вместе были. Княжеское достоинство – это и почести, и тысячи душ крепостных, имения, дворцы, одним словом – все знаки монаршей милости к своему фавориту. Да только к княжескому званию Григорий Орлов был представлен еще в 1763 году. А императрица не разрешала принять другу сердца сие достоинство целых девять лет. – А недавно: на тебе – хочешь в князи – будь князем! – говорил Кирьяков, а Витторио перебивал: – Да нет, сначала надо о том, что Григорий был на переговорах с турками полномочным послом в Фокшанах! Вместе с освобожденным из замка в Константинополе послом Обрезковым. – Про этого-то зачем? – морщился Петруччо. – Так ведь Григорий не дал ему привести переговоры к успеху. Постепенно выяснилось, что Григорий Орлов в Фокшанах жил поистине царским двором, устраивал неслыханные балы, воспоминания о которых не изгладятся и в третьем колене. Однако тут дошел до фаворита слух, что в петербургскую спальню ходит уж кто-то другой. Бросив переговоры с турками, он кинулся в Петербург, но в Москве его задержали курьеры и передали тайный приказ Екатерины: в столице отныне не показываться, а жить в Гатчине на «скромную» пенсию в сто пятьдесят тысяч в год. – И княжеское достоинство разрешила принять – лишь бы он ей не досаждал, – сказал Кирьяков. – Почему же вы раньше мне ничего об этом не рассказывали? – вопрошал волонтер. – Да незачем было, – отвечал Кирьяков. – А раз ты в самую петербургскую гущу хочешь лезть, сочли своим долгом тебя поучить: как в ней не увязнуть. Рибас узнал, что фаворит лишен права входить в покои императрицы запросто, как раньше, в любое время, если вдруг ненароком Екатерина пригласит его погостить в Петербург. – Так что с рекомендацией к Орлову лучше повременить, лучше осмотреться, понять, что к чему, не будить лиха. Иначе многое можно самому себе напортачить. – Советовал Кирьяков. «Как же быть с тайным письмом одного брата к другому?» – думал Рибас, а вслух спросил: – Значит можно считать, что рекомендательных писем в Петербург у меня нет? Ответ на этот вопрос Джузеппе получил, когда кибитка едва тащилась по ревельским мокрым снегам. Витторио неожиданно весело спросил: – Знаете ли вы, Джузеппе, итальянца из Неаполя Фердинанда Гальяни? – Только слыхал. – Это оплошность с вашей стороны и ее следует исправить. Гальяни – был советником коммерческого суда. Ваш отец должен его знать. – И что же? – Я думаю… – Витторио тянул с ответом. – Рекомендация в Петербург должна быть у вас именно от Фердинанда Гальяни! Рибас расхохотался: – Что же – мне возвращаться? Разыскивать этого судейского и просить рекомендательное письмо? Паузы в дорожных разговорах особенно длинны: спутникам Рибаса хорошо думалось под перестук копыт лошадей. Наконец ответ: – Если бы я так думал, не завел бы этого разговора. Но вот в чем тут дело. Гальяни причисляет себя к просветителям, к узкому кружку европейских энциклопедистов. А с кем считается русская императрица, как не с этими умнейшими головами Европы. Заметьте только одну тонкость: ей – Допустим, что все это так, – с досадой сказал Джузеппе, – но у меня нет рекомендаций этого просветителя! – А зря. Он восхищается Екатериной. – Прекрасно. Я одобряю это восхищение. – Гальяни переписывается с графом Шуваловым. – Что же из этого следует? – Гальяни – аббат, но он реалист. То пишет о финансах. То о торговле зерном. И Екатерина II всецело за реальную политику. Можно сказать: и он и она – трезво, реально мыслящие люди. Почему бы их не свести? И почему бы это не сделать вам? – Прекрасная мысль. Но… – Джузеппе даже распахнул шубу, взглянул на Кирьякова. Тот дремал, но почувствовав взгляд, открыл глаза, кивнул: – Витторио знает, что говорит. – Но я не знаком с Гальяни. – А вот это не важно, – сказал Витторио. А Кирьяков вдруг заговорил о достоинствах персидских и арабских скакунов, пока Сулин копался в своей дорожной сумке и, наконец, вытащил книжицу небольших размеров и протянул ее Рибасу. – Вот вам рекомендация от вашего соотечественника. Жду благодарностей. Рибас раскрыл книгу и прочитал: «Дух человеческий в его развитии». «Сочинение Фердинандо Гальяни»… После посвящения неаполитанскому королю и королеве, шел плохой типографский набор текста. Книжка была тонка, шероховата на ощупь, издана в Неаполе в 1771 году. – Вам остается изучить ее, сделать настольной и ежедневной опорой в духовном усовершенствовании. – А потом я отправлюсь к императрице во дворец? Как поклонник аббата? – Из дворца тебя кавалергарды вытолкают, – сказал Кирьяков. – Вот именно, – подтвердил Витторио. – Но почему бы вам не стать наместником восхищения аббатом императрицы? Для этого нужен предварительный ход. С этой книжкой и с вашей небольшой коллекцией древних гемм и медалей вы сначала посетите Бецкого. Расскажете о Гальяни. Коллекцию преподнесете в дар. – Никогда. Конечно, Рибас понимал, что его друзья-попутчики хотят помочь ему в будущей, пока непонятной петербургской жизни, но коллекцию собирала для него мать и заставила взять с собой перед отъездом на черный день. Он отнюдь не считал, что такой день настал и необходимо дарить коллекцию какому-то Бецкому. – Кто он такой? Витторио и Кирьянов переглянулись. – Говорят, правда шепотом, что он отец императрицы, – сказал Петруччо, запахнулся в шубу и закрыл глаза. Но из объяснений Витторио Рибас узнал многое. Ивану Ивановичу Бецкому к этому времени было шестьдесят семь лет. Считался он внебрачным сыном вельможи Трубецкого и баронессы Вреде. Родился в Стокгольме, где его отец Иван Трубецкой долго томился в шведском плену, а это томление и скрасила сердобольная баронесса. В каких только переделках ни побывал Иван Иванович! Образование получил превосходное, и в девятнадцать лет, еще при Петре Великом, стал секретарем посольства в Париже. Был пособником воцарения Анны Иоановны. Спустя одиннадцать лет поддержал переворот дочери Петра Елизаветы и служил ей в это время курьером. А когда Елизавета выдавала замуж будущую Екатерину II за своего сына, будущего Петра III, Иван Иванович, камергер, танцевал на свадебном балу четвертую кадриль. С кем только он не водил дружбу и с кем только не был в родстве! Его сестра вышла замуж за молдавского князя Кантемира, который до этого состоял в браке с Кассандрой Кантакузен и имел сына Антиоха, знаменитого впоследствии литератора. По смерти князя сестра Бецкого вышла за принца Гессен-Гамбургского, а Иван Иванович, путешествуя по всей Европе, свел тесное знакомство с Вольтером, Дидро, Руссо и бароном Гриммом. Салон госпожи Жоффрен был для него домом родным. Из Вены Иван Иванович приветствовал восшествие на престол Петра III, стал генерал-майором, генерал-поручиком царя, а когда того удавил Алехо Орлов, Екатерина поручила Бецкому приглядеть за брильянтщиком Позье, сооружавшем для новой императрицы драгоценную корону. В свите Екатерины Иван Иванович имел постоянное почетное место в третьей карете рядом с вице-канцлером. Он составлял библиотеку для императрицы. Ежедневно в послеобеденное время читал ей книги и наставления. Был хранителем ее брильянтов и смотрителем царских садов. – Тем более, – сказал Джузеппе. – Что ему моя ничтожная коллекция? – Может быть, вы и правы, – согласился Витторио. – Но упомянуть о ней следует. Он знаток. Доброжелатели величают его департаментом ума, а завистники – змеей мужского рода. Запомните: он любит покровительствовать. – Меня больше занимает то, что он еще и отец Екатерины. – Предполагаемый, – сказал Кирьяков. – Сами рассудите, – продолжал Витторио. – Если ты в милости у монарха, то бери чины, титулы, пользуйся, воздай хвалу. Но у нашей цезарини и Бецкого все не так. Отношения совсем другие, почти семейные, когда живут одним домом и несут все тяготы совместно. Она дала ему множество должностей и этим не только впрягла в тяжелый воз, но и присматривает: не балует ли ее коренник. А сведения о том, что Бецкий – отец Екатерины, вот откуда. Мать нашей цезарини была слаба насчет мужского пола. Свои измены захудалому мужу называла, верно, единственной отрадой среди цербтских безобразий. Частенько навещала Гамбург, а там блистал в то время молодой красавец аристократ Бецкий. Не знаю, было ли ей известно, что он незаконнорожденный сын князя Трубецкого. Тот и фамилию ему дал, по обыкновению в таких делах, усеченную от своей: Трубецкой – Бецкой. Но любовная связь между принцессой и Бецким имела место. Этого при дворе никто не отрицает, даже он сам. Все, что Джузеппе узнал, следовало обдумать, а пока он принялся за труд аббата Гальяни и одолел «Дух человеческий в его развитии», когда их неприметная кибитка подкатила к петербургской заставе. Кирьяков приготовил документы, а Витторио высказался высокопарно: – Перед вами, де Рибас, окраина, с которой может начаться судьба. |
||
|