"Гленлионская невеста" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 4

Дженет проснулась поздно. Ночью она прокралась в свою комнату по лестнице для прислуги, чувствуя только головокружительную радость от того, что ее не заметили. Но сон пришел к ней не сразу. Она вспоминала каждый миг из того часа, который провела с Лахланом. Она снова и снова мысленно повторяла его слова, как будто хотела удержать их в голове.

День тянулся мучительно медленно – теплый весенний день, который так и манил ее выйти из дома. Ей не давали никаких поручений, ей не нужно было идти в деревню со списком вещей, которые необходимо купить в разных лавках. И вот она сидела в просторной, залитой солнцем гостиной и читала Харриет, а та вышивала. На каждом предложении – или почти на каждом – ее останавливали и велели прочесть заново, но чтобы при этом в голосе не было ни намека на шотландский акцент. Ей страшно хотелось спросить Харриет, что та собирается делать, когда окажется в Шотландии. Собирается ли она заставлять каждого шотландца повторять слова, пока его речь не станет звучать по-английски?

– У вас осунувшийся вид, Дженет, – сказала Харриет, бросив на нее острый взгляд. – Вы все еще недомогаете?

– Нет, Харриет. Продолжать чтение?

– Вам не нравится, когда я вас поправляю?

Дженет очень постаралась, чтобы на ее липе ничего не выразилось. Честность в данный момент была вовсе не желательна. Дженет поняла по множеству подобных предыдущих случаев – лучше просто сделать вид, что ты вообще ни о чем не думаешь.

– Вы должны понимать, что я делаю это ради вас. Иначе речь ваша будет звучать слишком варварски. Но иногда вы смотрите на меня так, будто вам не нравятся мои попытки научить вас разговаривать правильно. Вы не должны так смотреть. Слуги должны опускать глаза, когда им делают выговор.

– Да, Харриет.

– Вы меня не любите, да, Дженет?

Она посмотрела на Харриет. Вопрос удивил Дженет, но удивляться не стоило. Харриет не избегала противостояний, она шла им навстречу. И иногда у Дженет мелькала мысль, что Харриет, имевшая явную склонность к стычкам, похожа чем-то на одного молодого задиру, которого она знала в Тарлоги. У Робби был такой же взгляд, так же дерзко блестели его глаза.

Теперь на губах Харриет мелькнула едва заметная улыбка, а взгляд ее был устремлен на Дженет, словно она наслаждалась смущением своей компаньонки.

Хотела ли Харриет, чтобы она раболепствовала перед ней? На это Дженет была не способна. Честно говоря, она не знала, что ответить. Она никогда не думала о том, что они с Харриет могут стать подругами. В основе их отношений лежала зависимость Дженет – Харриет ясно дала ей это понять в первый же день знакомства семь лет назад.

– Вы будете заменять мне горничную, когда она будет брать положенную ей половину выходного дня, – заявила Харриет, – и будете моим лакеем, если больше никого не окажется рядом. Вы будете выполнять мои поручения и подавать мне чай, если я велю. Если ваш голос и способности окажутся подходящими, вы будете мне читать. Если нет, вы будете сидеть тихо и молча. Вы поняли?

Дженет оставалось только кивнуть в ответ.

– Это не важно, – сказала теперь Харриет. – В конце концов, вы моя компаньонка. Большего и не требуется.

Дженет опустила книгу на колени.

– Вы хотите, чтобы мы были друзьями, Харриет?

– С какой это стати? Вряд ли вы мне ровня по положению, несмотря на наше родство, впрочем, довольно сомнительное. – В улыбке Харриет была сдержанная резкость. – Я выхожу замуж, Дженет. Вы это знаете? – Харриет, казалось, изучает ее. – Ну конечно, знаете. Слуги всегда знают, что происходит в доме. Я решила взять вас с собой в Шотландию, но теперь думаю, что мне с равным успехом подойдет любая другая женщина. Подойдет гораздо больше, я полагаю.

Дженет схватилась за книгу с такой силой, что ей показалось, будто пальцы вот-вот вопьются в тисненую кожу переплета. Она сжала губы, чтобы удержать мольбу. Она будет умолять, а Харриет будет молча улыбаться. Скорее всего. А может быть, платой за возвращение в Шотландию будет ее гордость. Готова ли Дженет принести ее в жертву? Блеск в глазах Харриет словно бы отвечал на этот вопрос.

– Прошу вас, Харриет, – тихо проговорила Дженет. – Мне очень хочется поехать туда. Вы не передумаете?

Никакими словами, кажется, нельзя было согреть эту ледяную улыбку. Но она стала мягче и выражала теперь презрение.

– Напрасно вы так потрясены, Дженет. Мама найдет вам место у своих знакомых. У какой-нибудь пожилой дамы, возможно, которая дремлет целыми днями и не станет возражать против вашего странного акцента и скверного характера.

Значит, это наказание за то, что Дженет не стала перед ней пресмыкаться. Ее наказали за гордое молчание.

– Прошу вас, Харриет. – Она поступилась еще одной частицей своей гордости, голос дрожал, но только слегка.

Ее будущее, которое, как она надеялась, вскоре изменится, теперь казалось серым, как пепел. Даже в холодном и пустом очаге больше света и тепла. Лахлан. Она больше никогда не увидит Лахлана, никогда не будет проводить с ним время, никогда не узнает его ближе. Его дом будет для нее тайной, такой же как и теперь, замком, который существует только в ее воображении. И никогда больше ей не увидеть Шотландию. Не увидеть закаты, такие яркие, что от них сердце истекает слезами, небо цвета сланца, суровые торжественные пейзажи, украшенные яркими красками – лиловатыми оттенками вереска, бурым оперением глухарей, желтым пухом цыплят.

Этого Дженет не вынесет.

Понимает ли Харриет, как отчаянно ей хочется вернуться в Шотландию? Если да, то это суровейшее наказание, о котором сообщили с легкой улыбочкой. Дженет почувствовала, что внутри что-то оборвалось, и дымка скрыла ее слезы.

– Не позорьте нас обеих своим раболепством, Дженет. – Казалось, голос Харриет долетает откуда-то издалека. Из самой Шотландии.

Дженет снова принялась за чтение, с трудом выдавливая из себя слова. На помощь ей пришли остатки гордости.

Не станет она плакать на глазах у Харриет. И больше не станет ее просить. О, sgiala bronach! Гэльский язык очень подходил к этому мгновению. О, грустные новости, грустные новости!


Где теперь Коннах? Если этот старик так хорошо умеет читать будущее, почему он не сумел предсказать это крушение?

– Что случилось, Джеймс? – Лахлан стоял у входа в пещеру. Стены были заляпаны густой жижей молочного цвета; струйки ее стекали на каменный пол, где уже образовалась большая лужа. От жижи пахло подгоревшим ячменем, при этом запах был тошнотворно сладким.

Джеймс тоже был заляпан этой жижей, как и половина людей, стоявших перед ним. Вид у них был как у детей, которых застали на запрещенной игре.

– Что случилось? – снова спросил Лахлан, и в голосе прозвучало недовольство.

– Мы подумали, что сможем сделать немного смеси, Лахлан. Мы опорожнили перегонный куб, напиток получился плохим. Не стоит и пробовать.

Двадцать голов согласно кивнули.

– Поэтому вы решили немного увеличить огонь, да?

– Ну да, и кое-что еще, – сказал Джеймс.

– Что же еще?

– Мы отлили немного воды, Лахлан.

– Видели бы вы это, лэрд. У котелка как будто началась отрыжка, право. – Это сообщил тоненький голосок из задних рядов. Лахлан увидел, что из-за отцовской ноги выглянул маленький Алекс. Без малого шести лет от роду – и уже учится устраивать заговоры. Лахлан с трудом удержался от улыбки.

– Я вижу, что это ни к чему не привело. Если не считать этой грязи.

Джеймс покачал головой.

– Никто не поранился?

Снова отрицательный ответ.

Лахлан вновь оглядел внутренность пещеры. Пещера была вырезана в горе совсем недалеко от Гленлиона и служила многим поколениям в качестве укрытия. В последние годы они поднимали свой котел сюда, где его никак не могли обнаружить английские акцизные офицеры. Трубы, по которым выходил дым, заканчивались в доме одного крестьянина на другой стороне горы. Хотя дом этот сверкал чистотой, потому что в нем часто вытирали пыль, и там были мебель, плита для стряпни, горшки и блюда, в нем по-настоящему никто не жил. Но пар, выходящий из его трубы, был виден и выглядел как торфяной дым. Если дым этот был немного пахучим и в нем всегда присутствовал запах ячменя, так это вполне соответствовало тому, как питались Синклеры. Они ели ячмень с утра до ночи – ячменные лепешки и ячменный суп, ячменная начинка, ячменный хлеб, ячменная каша.

Эта затея вполне могла спасти их. Приданое будущей жены – это, конечно, божий дар, но не сможет же клан вечно жить на эти деньги. Единственное, что может их спасти, – это доход, получаемый от перегонки ячменя.

План казался вполне стоящим. Сложность заключалась в стофунтовом медном котле. За него заплатили последними наличными, которые еще оставались, но он прибыл в замок уже после смерти Ангуса. Никто не сумел получить из него вкусного виски. Члены клана трудились с увлечением, особенно с тех пор, как узнали, что виски у них больше не осталось, но они умели обращаться только с маленькими перегонными кубами, тайно хранившимися в спальнях и под кучами ячменя. Они ничего не знали о том, как перегонять ячмень в таких больших и внушительных емкостях. Ангус был человеком молчаливым и хорошо хранил свои секреты, так что ни одна из их общих или личных попыток не дала результат в виде хотя бы мало-мальски приемлемого напитка. А сегодня, стараясь сделать смесь более крепкой, они преуспели только в том, что на дорогом котле появились вмятины, а трубы, которые входили и выходили из него, погнулись.

Лахлан стоял в центре пещеры и думал – неужели поступки предков Синклеров были такими гнусными, что его до сих пор карают за них? Разве справедливо, чтобы голодали ни в чем не повинные люди вроде маленького Алекса, чтобы на лицах женщин застыло выражение неизбывной тревоги?

Единственным светлым пятном в его мрачном будущем была Иласэд. Всю ночь она не выходила у него из головы, оставалась там и теперь, когда он ходил взад-вперед по пещере, выбирая те куски трубок, которые еще могли на что-то сгодиться.

– Лахлан! – Это снова был Алекс; на этот раз он по-мужски засунул руки в карманы штанов и стоял почти в такой же позе, как его отец. Его темные карие глаза были такими же, как у большинства Синклеров. Но именно упрямые очертания подбородка выдавали в нем истинного члена клана. Это, да еще приятная улыбка. Мать говаривала Лахлану, что эта улыбка сгубила много робких девушек из их клана. Но она смеялась, говоря это, и нежно смотрела на мужа. Лахлан скучал по ним обоим. Вероятно, отчасти присущее ему чувство ответственности было вызвано уверенностью, что родители как-то наблюдают за ним, оценивая его достоинства как лэрда. Если так, им, конечно, радоваться нечему.

– Что мы теперь будем делать, лэрд?

Лахлану стало неловко от устремленного на него внимательного взгляда, особенно потому, что взгляд этот принадлежат шестилетнему мальчишке. Но вопрос, заданный мальчиком, был в глазах всех стоящих вокруг взрослых мужчин.

– Мы приведем здесь все в порядок, Алекс, и попробуем еще раз. Вот так. А если не получится, попробуем снова.

Сам он не чувствовал никакого оптимизма, но должен был это сказать ради людей, которые стояли перед ним. Только это он и мог им дать. Это, да еще самого себя. Добровольное самопожертвование путем вступления в брак. Только теперь, когда он встретил Иласэд, самопожертвование уже не казалось таким страшным.