"Казнить нельзя помиловать" - читать интересную книгу автора (Чертанов М.)…декабря 200… года, воскресеньеНочью ко мне пришел седой из «Перекрестка» и сказал, что можно спастись, если я получу справку из ЖЭУ. Только надо встать в полшестого, чтобы занять очередь. А будильника у меня нет. Седой обещал, что покараулит в кресле, и я чуть не прослезился от благодарности Седой снял парик. Все будет хорошо, сказал он. Рука с когтями потянулась к горлу… Было ровно полшестого. Разумеется, в комнате никого. Громко играла музыка. Как это я не выключил с вечера радио, да еще ухитрился заснуть под него? На тумбочке лежал пакетик с кокаином. Меня охватила тоска. Я сделал усилие, чтобы поднять голову с подушки, но она была тяжелая, как камень. Черт, и на ковре, везде рассыпан кокс. Глубокая ночь, а вовсе не полшестого. Никакого кокаина нет. Радио молчит. Слава богу, это опять был сон. Сон во сне, так бывает. Я почувствовал, как по ногам потянуло холодом, и обнаружил, что одеяло свалилось. Встал, чтобы поднять его, и холодом повеяло еще сильнее. Мое сердце оборвалось от ужаса: входная дверь была открыта, кровь растеклась… Из цепочки мнимых пробуждений меня вырвал постоянный спаситель – телефонный звонок. Марина Юрьевна интересовалась, один ли я. – Почему все подозревают, что я не один? С кем я, по-твоему, должен быть? – Говорят, у вас вчера было совещание, – сказала она вкрадчиво. – Правильно ли я понял, что ты приглашаешь меня поделиться информацией? Кстати, кто говорит о совещании? – Короче, приходи ко мне сейчас… Голова абсолютно не болела. А когда провалялся полчаса в ванне, почистил зубы и побрился – совсем человеком стал. Даже нашел в себе силы прибрать вчерашний бардак. И потопал. Кто ходит в гости по утрам… Хозяйка принесла чай, лимон на блюдечке и пачку магазинного печенья. Я уселся по-турецки на диван и взял в руки пульт. На МТУ показывали двадцатку самых-самых. Надоедливая «Вагина» с их ударным хитом «Fuck off» сьехала с первой позиции сразу на четвертую. Возглавил парад «Дракула» с ремиксом на «Doppelganger'а»: иногда хороший вкус побеждает. Впрочем, это наверняка ненадолго. Я переключил на другой музыкальный канал: показывали концерт «Кино» черт знает какой давности. – Тебе никогда не казалось странным, – задумчиво сказала Марина, – что по телевизору мертвые люди вперемешку с живыми улыбаются, поют, разговаривают? – Они не мертвые, – сказал я. – Они вечно молодые… Так кто ж такой ренегат? Кто тебе рассказал про вчерашний мальчишник? Леха? – Он самый. Скоро придет. И тебя, между прочим, попросил позвать. Чего-то вы с ним якобы вчера не закончили – разговора какого-то. – Мы с ним еще и не начинали, – усмехнулся я. – Так он тебе все растрепал? Про Артема? – Откуда я могу знать, все или не все? Слушай, Ванечка… можно тебя спросить… одну неприятную вещь… но очень хочется… – Валяй, – сказал я. Почему-то возникла бредовая мысль, что она сейчас спросит: «Ты Артема убил?» Нет, не так: «Вы убили-с?» – Ты ведь, Ванька, совсем не такой безобидный одуванчик, каким прикидываешься. И не надо так хлопать своими роскошными ресницами, пожалуйста. Гляжу на тебя и думаю: жалостные истории, которые ты мне на днях рассказывал – липа… Скажи, ведь наврал? Все было примерно так, но совсем наоборот? Не был ведь ты несчастною жертвой? – Как ты догадалась? – Мой бывший муж – психоаналитик. – Вот как, – сказал я. – Вот так. Никакой авиакатастрофы не было? И отец твой жив – здоров? – Семь лет как умер. Инфаркт. – То есть никакого отношения к твоему побегу с исторической родины это не имеет? – Ни малейшего. – И никаких братков-жуликов не было? – Не было, – сказал я с некоторым раздражением. – То есть знакомые такие у меня имелись, но совсем не тогда и совершенно в другом контексте. Откуда ты такая умная взялась? – А было… что же было? Полагаю, два человека, из которых один разлюбил, а второй не мог его оставить в покое – это было. И смерть какая-то была. А поскольку родители не при чем, а ты передо мной живой и здоровый… Дориан Грей из деревни Гадюкино… Я невольно усмехнулся: – Ну и язычок же у тебя… – …следовательно, умер тот, другой.. а ты в своей печальной повести просто поменял роли. Так что с ним случилось? – Повесился, – пробормотал я. – Теперь откажешь мне от дома? – Да что ты! – опешила Марина. – Какое мое дело?! Потом, знаешь, в любви так сложно разобрать, кто жертва, а кто палач… Только я одного не пойму: ты ведь на самом деле до сих пор в депрессии пребываешь, это видно. Почему? Мало ли кто вешается из-за нас? Насильно мил не будешь. Это дело житейское. Отчего ты так убиваешься? Ничего она не поняла, подумал я с облегчением. Насквозь меня – не видит. Просто логика-психология. Ох уж эти умные дамы. – Ты будешь смеяться, но совесть мучает, – сказал я. – Совесть? Ну-ну, – она бросила на меня скептический взгляд. – А мачеха-то хоть в Ленинбурге у тебя была? – Отцова жена? Почему была? Она и сейчас есть. – О, слава аллаху, хоть что-то есть. А до полусмерти тебя, конечно, никогда не били? – Представь себе – били. Только совсем по другому поводу, – сказал я почти машинально: меня, как током, ударило еще одно забытое, запрятанное воспоминание. Как мог я об том случае не подумать? А ведь мое подсознание само приплело это к клубку выдумок! Тогда, на четвертом курсе, староста (мой тогдашний приятель) болел, не то прогуливал, и я за него получил стипендию на всю группу, а был уже вечер, после пятой пары, и пришлось мне с деньгами домой тащиться. Кто-то выследил. Что вы хотите, у нас в универе такие штучки тогда были не редкость, да и сейчас, думаю, тоже случаются. Их было не то четверо. Уж очень мне не хотелось отдавать дипломат, я представлял, какими это грозит проблемами, и дрался – ну если не как лев, то по крайней мере как очень рассерженная кошка. Одного узнал в лицо – видел часто в дискотеке. Потом, в больнице, так живо, ярко представил себе это лицо разрезанным колесом трамвая… Когда выписался – случайно узнал, что на него, в свою очередь, напали какие-то типы и забили до смерти, как раз на следующий день после того инцидента со мной… Его – до смерти, а мне повезло больше, все косточки срослись, даже шрама ни малейшего не осталось. И я совсем забыл. Значит, не два случая, а три! Три смерти. Со времени первой – десять лет прошло. И десять лет, как мое лицо и тело перестали меняться. Время замерло для меня в двадцать три года. Но ведь тогда, десять лет назад, – это не была ненависть, просто… Что за бред! Хватит! Это вчера от водки такие глупости в башку лезли. Больше ни капли, ни стакана. – Мусенька, – сказал я ласково-вкрадчиво, – как ты определила, что я вру? Мне казалось, я очень убедительно сочинял. Чуть сам не прослезился. – Отвечу, если объяснишь, с какой целью врал. – Мне показалось, тебе приятно, когда мужчины перед тобой унижаются. – Верно, – сказала она с едва заметным недовольством. – Ты тоже проницательный. Но это относится только к тем, у кого на меня виды. У тебя ж их нет? – У меня ни на кого нет никаких видов, – дипломатично ответил я. – Вот и славно. Ты будешь мне как бы братом. Братец Иванушка! – Она выдала мне обольстительнейшую улыбку, сверкнув зубами. (Наверное, они стоили дороже Артемовых раз в пятьдесят. Если не в пятьсот.) – Так как же ты догадалась, что я рассказал неправду? – Ты из себя корчил этакого бедного падшего ангелочка… А у меня ты вызываешь совсем иные ассоциации. – Какие же? – спросил я. Хоть она меня и раскусила, я все равно продолжал немножко играть роль. Конечно, мне было интересно, какие там ассоциации я у нее вызвал, но я – я настоящий – никогда бы не задал этого вопроса. Я обычно избегаю разговоров о себе с другими людьми, даже такими милыми, как она. Но она жаждет откровенности и задушевности – пусть получит их. Я всегда стараюсь доставлять приятным людям максимум удовольствия – в том случае, если это мне ничего не стоит. – Идет по лесу хищник… – начала Марина с интонацией сказочника. – В глазах усталость, бока ввалились… но на зубки ему лучше не попадать. А как найдет жертву, как цапнет, как переломит хребет, как перегрызет горлышко… – Все это даже лестно, darling, – сказал я с чрезвычайной вежливостью. – Однако вынужден констатировать, что в данном случае проницательность тебе изменила. Я не хищник. – А кто ты? – она усмехнулась довольно неприятно. – Я загнанная лошадь, которую некому пристрелить… Вообще, что мы все мою биографию обсуждаем? Человека замочили! Марина капризно передернула плечом: то ли моя биография казалась ей интересней, чем какое-то там убийство, то ли она просто не любила толковать о неприятных вещах: когда о них молчишь, можно перед самим собой притвориться, будто их не существует. Я тут же сдался, уступил, и мы продолжили наш психоаналитический треп. Мне было, в сущности, все равно, о чем разговаривать. Мы играли в пинг-понг, кидались репликами. Я продолжал самоуничижаться. Марина заявила, что от меня ей не требуется признания ее превосходства, но я в этом сильно сомневался. Она могла даже не отдавать себе в этом отчета, но было ясно: единственная поза, в какой может находиться мужчина в ее присутствии, – коленопреклоненная. А мне не жалко. Отчего не пасть на колени, если ей от этого хорошо? Когда мне не наступают на хвост, я покладист, уступчив и кроток. Как гадюка. И я никогда не опущусь до такой степени, чтобы самоутверждаться за счет женщины. Что за интерес брать верх над заведомо слабейшим противником? Борьба, в том числе моральная, может быть только с равными. А еще лучше – с тем, кто сильней, то есть когда он думает, будто сильней. Завоевывать с боем, а не подбирать что предлагают – в этом весь кайф. Алекс появился довольно скоро. Мне было хорошо слышно, как в прихожей между ним и Мариной произошел обмен китайскими церемониями: кофе? тапочки? как погода? и прочее. Безмятежно-приветливый ее голосок потеплел еще на пару градусов; он нежил, обволакивал, зачаровывал, как пение сирены. Она будто с порога настраивала любого пришедшего, что его ждет маленький праздник. Видит в нем потенциального клиента? Навряд ли – зачем такому парню покупная любовь? У него девиц и так, поди, выше крыши. Нет, она просто старается сохранять и поддерживать форму, не распускаться. Ходит ли она вообще когда-нибудь в халате, с какой-нибудь зеленой дрянью на лице, босая и нечесаная, как все бабы? Или двадцать четыре часа в сутки пребывает в боевой готовности? Он выглядел, как хорошо выспавшийся и отлично пообедавший человек с чистой совестью. С ног до головы в линялой джинсе. Руки опять не подал, просто кивнул. Поморщился: – Сдуреть, сколько вы курите. Вот возьму да заявлю на вас куда следует… – «Вы» у него прозвучало так, словно он считал нас с Маринкой – парой. – Мы беспартийные, – сказала Маринка, но кондиционер все же включила и отправилась варить свой проклятый кофе. – Ох, елки, какая библиотека! – присвистнул Леха. – Я еще позавчера хотел в ней порыться, – он поднялся и подошел к стеллажу. – Господи, у нее тут все семьдесят три тома Акунина! Муся! Неужели ты ЭТО читаешь?! – Если ты так презираешь Акунина, откуда знаешь, что их всего семьдесят три? – спросила вошедшая с подносом Марина. – И что ты, собственно, против него имеешь? Он создал очаровательный и уютный мир. Я бы предпочла жить в его мире, чем в мире Кафки… Как насчет послушать новости? Я, конечно, уже не верю, что услышу нечто полезное, но вдруг… Ничего до нас касающегося мы не услышали. Обещали опять сильный снегопад, ветер северо-западный. Витасу дали народного. Народы мочили друг друга с переменным успехом. Мировая общественность собирала петиции за немедленное уничтожение всех клонов Бен Ладена. Верховный суд отклонил апелляцию приговоренного к вышке Эдички Лимонова. – Бедный Эдичка, – грустно сказала Маринка. – Старенький, едва ноги таскает. Далась ему эта революция! Только-только амнистировали – опять… Политика до добра не доводит. – Уж очень трудно разделить, где у нас жизнь, а где политика, – вздохнул Алекс. – Вам хорошо, вы нетрудовые элементы, а у меня ползарплаты на взносы уходит, а половина рабочего дня – на митинги и собрания. Знаете, дети мои, сам не знаю почему, но мне все время вспоминается у Брэдбери один рассказ, про бабочку. – Какую бабочку? – спросила Марина. Она, видимо, не любила фантастику. – Один человек отправился в прошлое, – принялся пересказывать Алекс. – На бронтозавра охотиться. Ему запретили сходить с какой-то там тропы и что-нибудь трогать, а не то будущее нарушится. А он раздавил бабочку. Нечаянно. Возвращается домой, в Америку, а там совсем другой президент, и все другое. Так вот, мне кажется, что я тоже нахожусь в том будущем, для которого какой-то козел в прошлом наступил на какую-то бабочку, и все пошло наперекосяк… – Что ж, – сказала Марина, – остается надеяться, что во всех остальных мирах, где мы в данный момент не находимся, все сложилось немножко иначе. В твоем ощущении, Лешик, что-то есть. Мне тоже иногда кажется, что я нахожусь где-то не там… будто во сне случайно соскользнула в другое измерение. – А по-моему, наш мир еще вполне сносный, – возразил я. – Скажи спасибо, что такой! Могла угодить прямиком в «1984». – Легко. Вы еще маленькие, а я советскую власть хорошо помню. Если бы мне тогда сказали, что в партию станут принимать только православных, я бы не поверила. А если б мне десять лет назад сказали, что Интернет и аборты запретят, публичные дома и ношение оружия разрешат, а на стадионах начнут жечь книги, не поверила бы тем более. – … и про «Большую погоню», и про гладиаторов… – … и про принудительную физкультуру, и про собрания, и про «Народную сотню»… – …и что рэп с хип-хопом совсем выйдут из моды… – …а к костюму станут носить белые носки… – Строгость наших законов, как известно, компенсируется их повальным неисполнением, – Леха потянулся и зевнул. – Куда ни глянь, все читают Пелевина, бесстыдно курят в общественных местах, днюют и ночуют в Интернете и шляются ночью без прописки. И ничего. Кстати, об Интернете: вы ведь оба тунеядцы, как разрешение получили? – Через нелегального провайдера, – сказал я. – Хочешь телефончик? – Да нет, у нас в конторе всем дают разрешения. Легально. Просто поинтересовался. – А вы бы, молодой человек, не задавали таких интимных вопросов, – сказала Марина. – Большой брат не дремлет. – По-моему, мы уж давно наговорили на пожизненное, – отмахнулся Алекс. – Никаких камер и жучков тут нет, не бойся. Они все в «Перекрестке». – А я и не боюсь, – заявила Маринка. – Один из моих друзей – генерал. Весьма высокопоставленная шишка в Минобороне. Он и Интернет мне сделал. Кстати, насчет камер и жучков: я на всякий случай пригласила специалиста, он завтра проверит. Упоминание о влиятельном генерале меня заинтересовало, и я спросил: – Марина, ты не хочешь через своего генерала как-нибудь узнать насчет наших дел? Посоветоваться? – Что он может посоветовать? Это же совсем другое ведомство. Потом, я его берегу на крайний случай. Мало ли что. – Да уж, миледи, по проволочке ходите, – сказал Леха, прищурившись, и положил руку на Маринкино колено: этот жест вышел у него на удивление естественно и казался не столько интимным, сколько фамильярно-дружеским. – Одна ваша книжная полка тянет лет на десять. Так что хольте и лелейте своего генерала. – Он душка, – вздохнула Марина и обвела нас мечтательным, затуманенным взором. – Вполне интеллигентный человек. В юности фарцевал… – …и ходил на панель… – …и слушал «Queen»… – Да, – с гордостью произнесла Марина, – он и сейчас их слушает, прелесть моя! И зря вы хихикаете. Если б не генералы, не было бы у меня этой квартиры, и вы бы сейчас здесь не сидели. И кто вам мешает найти себе по генеральше? Такие красивые парни… – Все генеральши толстые, – сказал я, – как кустодиевские купчихи. Леха, а ты, собственно, к чему завел весь этот разговор? Про бабочку? – Допустим, наш мир – один из бесконечного числа повторяющихся запусков саморазвивающейся, самовоспроизводящейся Программы, – сказал он. – Произошел сбой… Ну, я не программист, но ты понимаешь, что я хочу сказать… – Это и есть твоя метафизическая версия? Что мы провалились в другой мир? Ну, провалились, какая разница, обратно ведь уже не попасть. Никчемное твое объяснение. – Столько фантастики читать вредно для психического здоровья, – сердито сказала Маринка. – Почему мужчины так любят все усложнять? Может, мы наконец поговорим серьезно? Лично мне это шоу не нравится, и участвовать в нем я не желаю категорически. – Ладно, – легко согласился Алекс. – Серьезно так серьезно… Он так и не убрал руку с Маринкиного колена. Худые длинные пальцы, длинней моих. Лодочка с невероятным каблуком, давно уже раскачивавшаяся на кончике маленькой ноги, со стуком свалилась. Он поднял ее. Марина сердито отобрала у него туфлю, сбросила вторую и встала, босая, маленькая, как третьеклассница, надевшая взрослые тряпки, прошлась по пушистому ковру. Леха тоже встал. Рядом с ним она совсем малышка, без каблуков до плеча не достает. Он подошел к окну, руки в карманах тесных джинсов, повернулся к нам: – Если серьезно, то никаких мафий, наследств и прочей киношной дребедени тут и в помине нет, согласны? Значит, игра, больше версий нет. Но вы не находите, что даже для телевидения это все как-то уж чересчур? – Почему же чересчур, – сказала Марина. – Ничего сверхъестественного я не вижу. Каналам нужен рейтинг. Все на продажу. Вспомните, сколько раз мы уже говорили: мол, кто бы лет десять тому назад мог поверить, что люди в стеклянной клетке… и так далее. Лично мне даже неинтересно, как называется это шоу и что в нем нужно делать. Мне интересно, как нужно поступить, чтоб от меня отстали. Понятно, если уехать на время из города, проблема решится. Но почему я должна из-за этих уродов куда-то уезжать? – Сходи в милицию. Может, отстанут, – лицемерно посоветовал я. – На кой черт я туда пойду? Естественно, в милиции все предупреждены. В «Большой погоне» всегда так делают. Я в «АиФ"е читала. – Тут две вещи непонятны, – сказал Леха. – Во-первых, что людей заставляют играть, не спрашивая согласия. Во-вторых, отсутствие правил, цели и задачи. По каким критериям организаторы решат, кто выиграл? Действия-то какие нужно совершать? – Стойте, стойте, – вмешался я. – А что двух человек убили, вам уже совсем не странно? – Ванька, что ты как маленький, ей-богу, – сказала Марина. – Никто их не убивал. Оба подставные – и Артем, и Савельев. Это было нужно, чтобы напугать, дезориентировать, внести сумятицу в мысли. Создать нервную атмосферу, чтоб мы психовали и делали глупости, тем самым увеличивая интерес зрителей. Кстати, Лешка, вот тебе и правила Кто сохранит полную невозмутимость и не совершит ни одного неадекватного поступка, тот и выиграл. – В таком случае скорей делай какой-нибудь неадекватный поступок, и от тебя отстанут. – Откуда я знаю, что в их понимании считается неадекватным поступком? Может, пойти в ментовку – неадекватно, это значит, что игрок струсил. А может, как раз правильно: раз пошел в органы – стало быть, лояльный гражданин. – Маринка, а чем, собственно, тебе так уж досаждает это шоу? – спросил я. – Если завтра у тебя найдут жучки, подашь на них в суд. Зуб даю, выиграешь. Помните, в том году шоу было – про половые органы? Скандальное такое? – А, «Киска и петушок»! – Леха расхохотался, но чуть-чуть покраснел. – Или «Киска и морковка»… Забыл, как называлось. – Что еще за гадость? – поморщилась Марина. За два прошедших дня я успел напрочь забыть, что она путана. Ее брезгливость совсем не выглядела наигранной. Я вспомнил купринскую «Яму»: проститутки – самый целомудренный народ на свете. Наверное, в отношении проституток женского пола это справедливо. (Насчет мужского – позволю себе слегка усомниться.) – Народ должен был голосовать, – пояснил я, – чья киска самая красивая, и чья морковка, или там хрен… короче, самый большой. А потом оказалось, что участникам в спальни скрытые камеры без их ведома ставили. Они ведь выиграли процесс, и шоу запретили. – Эти граждане сами вызвались участвовать, – заметил Алекс. – Им только про скрытую съемку не сказали. А нашего согласия вообще не спрашивали. И никаких камер в наших квартирах нет. После того прецедента они бы не решились. С того канала такую сумму слупили… – Но ведь пока это все показывали, рейтинг у них поднялся, – заметил я. – А это значит – реклама дороже. Так что они отнюдь не в убытке остались. – Нет, Иван, это слишком рискованно, их ведь тогда предупредили, что лицензию отберут, – сказал Алекс. – Уверяю вас: нет ни камер, ни прослушки. Дело не в том. Знаете, за что я эти игры не люблю? Люди начинают топить один другого, как пауки в банке. А я играть не хотел и не хочу. Никого давить и мочить не собираюсь, а ведь каким-то образом нас вынудят это делать. – Как это они вынудят?! – возмутилась Марина. – Не родился еще тот человек, который заставит меня делать, чего я не хочу. Но, Лешик, тут все не так. Если б надо было мочить, давали бы задания или мнение наше спрашивали. Я думаю, в этой игре выбывают по какому-то объективному критерию. – Тогда что ты переживаешь? Take it easy. Если никаких действий от тебя не требуется – плюнь и живи как обычно… – Запишем в протокол, – подытожил я. – Если скрытые камеры – подаем в суд. Если камер нет и ничего делать не предлагают, а просто глядят на наше поведение – не обращаем внимания. Если попросят друг за другом с пушками гоняться или голосовать – посылаем их. Так? – Примерно так, – кивнула Маринка. – Конечно, мы люди друг другу посторонние и ничем не обязаны, но лично я ни против кого ничего предпринимать не стану, заявляю со всей ответственностью. И не потому что такая благородная, а просто не хочу. Так что если меня сейчас кто слушает, имейте в виду! – адресовалась она к потолку. – Но в суд я подам в любом случае. – Муся, а вдруг окажется, что ты со своим свободолюбием, наплевательством и пофигизмом случайно соответствуешь правильной модели поведения, и тебе приз дадут? – Все равно подам… В Страсбургский суд за нарушение Женевской конвенции… Полезно быть трезвым. Все понятно, обыденно, просто. Артем жив-здоров. Во Владивостоке были простые совпадения. Кому-кому, а мне грех жаловаться на телевизионщиков, благодаря им у меня теперь есть Маринка, друг, сестрица Аленушка. Леха… и тут все получится. Выделывается, надо же, метафизика, бабочка! Давай, дружище, прикалывайся, веселись, я тебя не таким еще приколам научу. Пусть ты не наш – можно подумать, я никогда никого не совращал. Это даже интереснее. Ну, а не выгорит – тоже не беда, наплевать, не так уж сильно я увлекся. Легко на душе стало! Петь хочется. Петь можно, а пить не надо, во всяком случае, паленую водку. Что там на экране происходит? Опять митинг какой-то. Пионеры и пенсионеры скандируют: «Когда – мы – едины – мы – непобедимы!» Сразу вспоминается «Молчание ягнят» и безумный Миггз: «Я – хачу – уйти – с исусом – я – хачу – с хрестом – пайти»… – Господа хорошие, – провокаторским голосом начал Леха, – как вам кажется, кто выиграет, когда дойдет до дела? На кого ставите? Кто как себя поведет? – Геныч пойдет ментам сдаваться, – уверенно сказал я. – Не вытерпит. Олег согласится на все условия, ему квартиру покупать надо. Татьяна тоже. А почему они оба в списке, одна семья? – Напутали, фамилии-то у них разные. А я считаю, никуда Геныч не пойдет, – сказала Марина. – Он совсем не дурак. Подумает-подумает и поймет, что лучше не дергаться. Вот он и выиграет в конце концов. Он человек без предрассудков. – Лизавета не станет играть, – сказал Алекс, – она таких же взглядов придерживается, что и мы. Так что все по справедливости. Кто самые бездомные, те и выиграют. – Леха, а если б ты тоже был бездомный? – спросил я. – Согласился бы? Олег говорил, у тебя жилищные условия чего-то там не позволяют… – Просто ко мне мать приехала. У меня такая же точно квартира, Иван, как твоя. Захочу больше – найду, где заработать или украсть, не проблема. – А как ты в Москву вообще попал? – Да так, приехал…Большой город, больше развлечений. Клубы-рестораны, театры-выставки и все такое… Кстати, о досуге: не хотите сходить куда-нибудь? – Обязательно, – просияла Маринка, – только не сегодня, ко мне придти должны. – Сегодня и я не могу, мать одну по вечерам бросать не хочется, и так видимся с ней очень редко. Давайте через недельку. Ладно, Иван, нас вежливо выпроваживают – пора… Дома я выкурил бесчисленное количество сигарет. От них саднило в горле, щипало язык. Черт, я был уверен, что он на лестнице скажет мне что-нибудь. Но он ничего не сказал. Спускался впереди меня, прыгая через две ступеньки. У подъезда кивнул, поднял воротник куртки и мгновенно растворился в ранних сумерках. Руки не подал, как обычно. Вот так, Дориан из деревни Гадюкино, обломайтесь: легкой победы не будет. А я легких и не люблю. Препятствия, они чего-то там усиливают. Как жить-то хорошо, господа, товарищи, братья и сестры! |
|
|