"Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo" - читать интересную книгу автора (Некрасов Николай Алексеевич)IV"…Скажу тебе, дружище, что семейство, в которое скоро должен я вступить, поистине образцовое. Отец, Степан Матвеич Раструбин, человек не слишком большой образованности, и манеры самые обыкновенные; но что и манеры, когда нет души! А у него, я тебе скажу, душа самая благородная: вообрази, за дочерью дает полтораста тысяч чистогану, да еще по смерти достанется нам до ста тысяч. Он, я тебе скажу, нажил все состояние сам -- и чем же, как думаешь? пиявками! В молодости случилось ему быть в Персии; там он и высмотри, что пиявки вещь недурная. Вышел в отставку, откупил в Персии какое-то болото и завел торг, да вот теперь у него два дома и до полумиллиона чистыми! Он уже давно, разумеется, оставил эту торговлю; понимаешь, наживши такое состояние, оно как-то неловко, а говорит: продолжай торг, добил бы до миллиона. Конечно, он хорошо сделал, что перестал, а всё жаль: пиявки, пиявки, а деньги такие же! Престранный старик! Если б ты знал, как он любит пиявки! Всякую вещь ими называет. Дочь у него пиявочка, жена пиявушка, лакей Пиявкин; побранить ли кого вздумает, кричит: пиявица! От всех болезней у него одно лекарство -- пиявки, и вообрази: сам ничем в жизни не лечился, кроме пиявок,-- а ведь как здоров! Толстяк такой, а лицо -- кровь с молоком! И к семейству своему и к знакомым беспрестанно пристает, не поставить ли пиявок; лошадям пиявки ставит, а маленькую Фифи совсем погубил: проклятые всю кровь высосали у бедной собачонки; делались, видишь ли, с ней престранные припадки: вдруг завертится, начнет бегать вокруг комнаты, кружится, кружится да наконец и упадет, ну биться; он ей и приставь сорок четыре пиявки, всю ее так улепили, что смешно было смотреть, стала вся мохнатая, точно новой шерстью обросла! Была толстая, жирная, как всегда мопсы. А как отвалились, так совсем не узнать: точно кот стала, с неделю не кормленный, и шатается. Я, признаться, сначала и порадовался: терпеть не могу никаких маленьких собачонок, особенно мопсов,-- ножки короткие, ходит -- переваливается, морда тупая, а шерсть так лоснится,-- тьфу, противно вспомнить! Да моя бедная Варюша расплакалась: "Вы,-- говорит,-- папенька, ее погубили своими пиявками!" А он только смеется. Вообрази: и меня вздумал было лечить пиявками: сделалось у меня с дороги небольшое красное пятно на носу -- так, пустяки! Он и пристал: приставь да приставь я к носу пиявку, я отнекиваюсь… Только что же? Заснул я после обеда: с дороги устал (понимаешь, я у них по-домашнему), слышу шорох, и нос так страшно холодит… открыл глаза, а он тут! и пиявка в руке, уж пробовал, да счастие, не вдруг пристала! Я как вскрикну. Он, уж нечего делать,-- стал извиняться; я, говорит, вам же добра желал, а впрочем, как хотите -- обиделся! И чего вы боитесь, говорит, вот смотрите: взял и приставил к своему носу: каков? Беда при нем заикнуться, что нездоровится, болит что-нибудь. Умора! а, впрочем, хорошо, что он так привязан к тому, чем, можно сказать, судьбу свою упрочил,-- редкая в наш век черта! И, вообрази, даже дети у него… их четверо маленьких, кроме моей Вареты. Женился он, видишь, в Персии, взял персиянку: ну, известно, черная, нос такой крупный, брови, как лес, теперь толстовата голубушка, а хороша, должно быть, была!.. Всё говорит про Персию… Даже дети такие черные, толстенькие, лоснятся, ну точно насосавшиеся пиявки; право! мне, по край ней мере, всегда так кажется. Странная игра природы! А впрочем, семейство прекрасное! Приняли они меня, братец, чудесно: старик послал шампанского. И моя Варенька чудо красоты, любит меня ужасно. Глаз с меня не спускала, да я скоро ушел: спать с дороги хотелось смертельно…; Да что! Она ли одна? Скажу тебе, братец, мне здесь тай повезло, так повезло, что не будь такое время… да жаль, не до жуировки! время не такое. А с другой стороны, ведь я в некотором смысле образ жизни готовлюсь переменить, с молодостью прощаюсь… думаю, думаю, и сам но знаю, как распорядиться. Ну, да утро вечера мудренее. Прощай, хочется спать…" V – - Мартын! нет ли у нас чего перекрасить? -- спросил на другое утро Хлыщов, просыпаясь в самом приятнейшем расположении духа и потягиваясь. – - А как же, сударь! сами – - Ба! ба! ба! -- воскликнул Хлыщов.-- В самом деле! Так ты приготовь его… Он не колебался долее. Желтый фуляр решил дело. Часу в двенадцатом, одевшись по-вчерашнему, герой наш тем же путем отправился к невесте и скоро очутился перед домом с вывеской братьев Дирлинг и Ко. Белокурая головка была тут, совершенно в том же положении, как будто она всю ночь провела у окна. – - Я к вам иду,-- сказал он самым нежным и вкрадчивым полушепотом. – - Пожалуйте,-- отвечала она спокойно и приветливо. Хлыщов поднялся по лестнице. Не успел он подойти к двери с маленькой вывеской "Дирлинг и К®", как уже дверь отворилась. Хлыщов поспешил войти и заметил, что отворила ему сама хозяйка. Он вошел в комнату довольно просторную, по стенам которой помещались высокие шкапы. Поперек тянулся прилавок, захватывавший крайнее окно, у которого, как сообразил Хлыщов, показывалась ему интересная красильщица. У другого окна стояла огромная вешалка, заваленная распоротыми платьями, салопами, сюртуками и другими принадлежностями мужской и женской одежды разных цветов и размеров; к каждой вещи приколот был булавкой ярлык с нумером. Хлыщов был поражен таким разнообразным смешением одежд и думал, что если б собрать в одну кучу их владельцев, то вышло бы не менее разнообразное и занимательное смешение лиц. Два шкапа были полураскрыты: в них висели, также каждый с своим нумером, разноцветные лоскутья сукна, ситцу, шелковых и шерстяных материй, намекавшие своей формой иногда довольно ясно, какого рода одеяния были распороты и подвергнуты перекраске и каких размеров были люди, носившие их в первоначальном виде. – - Славно у вас красят,-- сказал Хлыщов, рассматривая перекрашенные лоскутья,-- только долго ли держится краска? – - Как долго? -- сказала хозяйка не совсем чистым русским языком, которому мы не будем подражать.-- Всегда! – - Уж будто? -- возразил с приятной улыбкой Хлыщов. – - Попробуйте! -- отвечала хозяйка.-- Что вам угодно? – - Что? -- сказал Хлыщов.-- Вы изволите спрашивать, что мне угодно? Молчание. – - А вы не ждали, чтоб я к вам вошел? -- продолжал он.-- И если б я вошел так, без всякой причины, небось рассердились бы? Молчание. – - Вы довольны, что я зашел? или вам всё равно? – - Всё равно,-- отвечала немка. При таком неожиданном ответе герой наш решительно подумал, что немка глупа. – - Нет! как всё равно? -- поправилась она с испугом, медленно одумываясь и видимо недовольная своей оплошностью.-- Мне очень приятно! – - А! -- значительно произнес обрадованный Хлыщов. – - Муж бранит, что нынче совсем мало работы,-- дополнила немка,-- вы, верно, пришли… – - Муж? так у вас есть муж? – - Да, муж! – - А где он? – - Там,-- отвечала немка, указывая пальцем в пол. – - Внизу? – - Да. – - А что он делает внизу? – - Красит. – - Так у вас там красильня? – - Мастерская,-- отвечала красильщица, – - А там что? -- спросил Хлыщов, указывая на дверь в соседнюю комнату. – - Там… столовая. – - А там, дальше столовой? – - Спальня,-- отвечала немка. – - Н-да. Ну а там, после спальни? – - Там кухня. – - А после кухни? – - Там ничего… там лестница вниз… – - В красильню? -- подхватил Хлыщов. Ему нравились простодушные ответы и особенно замешательство красильщицы, при котором она раскрывала рот шире обыкновенного и устремляла к потолку синие большие глаза, чрезвычайно схожие с глазами самого Хлыщова, напоминавшими, как уже сказано выше, глаза большой рыбы, вытащенной на берег. – - Так у вас мало работы? -- спросил он. – - Теперь мало. – - И мул? сердится? – - Очень. – - Вот я вам принес работы и принесу еще… – - Вам выкрасить или перекрасить? -- с живостью перебила хозяйка. – - Перекрасить… Не то чтобы перекрасить,-- поправился Хлыщов,-- я перекрашенных вещей до ношу, к счастию, не имею в том нужды, а если что вымарается, отдаю человеку… А тут особенное обстоятельство: вымарался в дороге мой любимый фуляр… мне его подарили -- дорога память… Довольный последней фразой, слетевшей с языка совершенно экспромтом, по как нельзя более кстати, Хлыщов достал фуляр и показал его хозяйке. – - Можно,-- сказала она.-- В какую краску? – - В какую хотите. Я предоставляю вашему вкусу и вполне уверен… Он грациозно принагнул голову. – - Нет, уж лучше вы сами назначьте,-- сказала хозяйка,-- а то после… – - Ха-ха-ха! Что вы думаете?.. Разве вам случалось?.. Нет, я вам скажу… я… – - Нет, нет, нет!-- возразила немка, неожиданно оживляясь.-- Вот подавно тоже господин, как и вы, богатый, принес перекрасить… одну вещь… одну (она, очевидно, затруднялась в выражении)… принес и оставил перекрасить в дикую краску. Перекрасили, а он посмотрел и рассердился. Я, говорит, велел в дикую, а вы перекрасили в серую… Я серый цвет не люблю и никогда но ношу. Рассердился так! Отдайте, говорит, мне… мою вещь такую, как была… А где нам взять ео, такую? Муж так сердился, бранил… всё ты, говорит: по расспросила хорошенько! – - Удивляюсь,-- воскликнул Хлыщов с неподдельным негодованием,-- удивляюсь, как находятся такие люди! Кажется, один пол должен бы обезоружить… Будьте спокойны, сударыня, если уж вы сами не хотите назначить, так пожалуй… Да вот чего лучше? О какой там краске у вас расписано? -- заключил он, увидав пачку объявлений у конторки. Хозяйка подала ему объявление. Хлыщов прочел: – - Уж будто никогда не линяет? -- спросил он шутливо. – - Никогда. – - Знаю я, знаю ваши объявления! Написать всё можно -- бумага терпит. А посмотришь: через недолго удивительная зеленая краска порыжеет, как вохра… Ха-ха-ха! – - Ни-ни-ни… никогда!--воскликнула немка, начиная сердиться.-- Ее теперь все хвалят; каждый день котел выходит. Попробуйте, так увидите! – - Верю, верю, сударыня,-- вежливо отвечал Хлыщов,-- и, чтоб доказать вам, прошу выкрасить мой фуляр в вашу зеленую краску… оно хоть и не совсем идет к фуляру, но вы хвалите, и я… Он опять грациозно принагнул голову. Немка приняла фуляр и выдала ему нумер. Принимая его, Хлыщов осторожно пожал маленький пальчик красильщицы. Она быстро отдернула руку. – - А когда будет готов? -- спросил он. – - В пятницу. – - А нельзя ли завтра? – - Нет… очень скоро. – - Хоть к вечеру? – - Погодите… я спрошу мужа. И она хотела идти. Хлыщов остановил ее. – - Нет, зачем же? -- сказал он.-- Я лучше завтра наведаюсь, мне по дороге; если готов будет, так хорошо, а нет, так всё равно… Зайти? – - Пожалуйста,-- отвечала она. – - Теперь прощайте. Не смет дольше утруждать вас моим, может быть, неприятным присутствием; будьте уверены, что, как бы вы ни распорядились с моим фуляром, хоть бы совсем испортили его… я… вежливость к прекрасному полу, по-моему, первый долг… Надеюсь, что вы будете смотреть на меня не как на докучного посетителя но делу, а как на доброго знакомого… так? -- прибавил он тихо, устремляя на нее нежный взгляд,-- так? – - Так,-- отвечала она неопределенно. – - А в доказательство… позвольте пожать вашу ручку… Тут нет ничего, так делается. И он взял ее руку и поцеловал. – - Ай! зачем? -- сказала она, быстро вырывая руку. – - Ну, не сердитесь. Вы не сердитесь? Красильщица молчала. – - Прощайте, прощайте! не смею более утруждать вас… Он расшаркался и вышел. "Начало недурно!" -- думал он, спускаясь с лестницы. – - Прощайте! -- сказал он, поравнявшись с окном, в котором уже опять появилась красильщица. – - Прощайте! приносите же еще! – - О, непременно! И счастливый герой наш отправился к невесте. – - Вот,-- думал он,-- есть пословица: за двумя зайцами погонишься -- ни одного не поймаешь… Ну, не всегда! |
|
|