"Помпеи" - читать интересную книгу автора (Сергеенко Мария Ефимовна)

Глава X
ДЕРЕВЕНСКИЕ УСАДЬБЫ

Усадьба под Боскореале В полутора километрах к северу от Помпей, у самых склонов Везувия, откуда открывается широкий вид на весь Неаполитанский залив, возле маленького нового городка Боскореале лежала деревенская усадьба, которую раскопали в 1895 г. Находку эту можно считать одной из самых счастливых: среди ряда сельских усадьб, открытых в окрестностях Помпей и Стабий, нет ни одной, которая сохранилась бы так хорошо, как эта. Усадьба под Боскореале не только позволяет проникнуть в ее хозяйственную жизнь, но и дает ключ к пониманию этой жизни в остальных усадьбах. Совокупность полученных сведений позволяет нам представить вполне конкретно, чем было сельское хозяйство Кампании в I в. н. э.

Древний италиец любил деревню; если его удерживали обстоятельства большую часть времени в городе, особенно таком большом, как Рим, то каждую свободную минуту он стремился провести в стороне от его сутолоки и шума, на лоне природы. Гористые окрестности Рима, побережье Лация и Кампании были усеяны дачами и сельскими усадьбами; восклицание Горация: «О деревня, когда же я увижу тебя!» подхватили бы от всего сердца многие, причем не только из его современников. Письма Цицерона и Плиния Младшего достаточно свидетельствуют о горячей любви, которую люди того времени испытывали к своим деревенским уголкам, о покое и уюте, которыми они там наслаждались, о радостной их заботе сделать еще краше, еще лучше эти места, где, по словам Плиния, они пользовались «полнотой телесного и душевного здоровья».

Ошибкой было бы, однако, думать, что италиец-горожанин являлся в деревню только как дачник — отдохнуть и набраться сил. В большинстве случаев он был неплохим, а то и вовсе хорошим сельским хозяином, который о хозяйстве своем никогда не забывал, если даже и делал вид, как это бывало с Плинием Младшим, что оно лежит на нем тяжкой обузой и мешает целиком отдаться занятиям, более высоким, например литературе или философии. Каждая сельская усадьба состояла обязательно из двух половин: «городской», где хозяин отдыхал, занимался, принимал гостей и развлекался, и чисто хозяйственной, «деревенской» — с хлевами, сараями, помещениями, где приготовляли и где хранили вино и оливковое масло (коровье античность употребляла только в лекарствах), с амбарами и кладовыми, кухней и каморками для рабов. Ревнители старинной простоты и строгости, правда, уже в конце республики, находили, что их современники уделяют слишком большое внимание городской половине в ущерб деревенской и что, по замечанию одного цензора, у них в усадьбах «больше подметают, чем пашут». Иначе было в старину, когда «усадьбу хвалили, если там была хорошая кухня для челяди, ясли, возле которых могло поместиться много скота, и погреба для вина и масла, соответствующие величине имения». Хозяин, строивший усадьбу под Боскореале, придерживался, видимо, старинных правил: значительная часть ее отведена под хозяйственные нужды. Он помнил, однако, совет старого Катона: «Если ты хорошо построишься, хорошо поставишь помещение для себя, если житься тебе будет ладно, то ты станешь охотнее и чаще приезжать — поместье от этого станет лучше, промахов в хозяйстве будет меньше и доходу ты получишь больше»; выстроил для себя помещение, небольшое, но удобное и уютное: с баней, маленькой, но оборудованной в миниатюре как самые хорошие бани, с несколькими спальнями, украшенными росписью, и просторной столовой. Никаких затей не было, но небогатый человек со скромными вкусами мог чувствовать себя здесь вполне комфортабельно.

Усадьба под Боскореале (рис. 46) занимает вытянутый прямоугольник площадью 40x25 м. Телега, въехавшая через широкие створчатые ворота, выкрашенные красной краской, оказывалась среди двора (А), окруженного с трех сторон портиком (А'), крыша которого опиралась на невысокие (2,75 м) колонны, соединенные между собой низенькой (ниже 1 м) стенкой. В портик выходили открытые на юг жилые помещения, которыми мы сейчас и займемся, начав с кухни.

Рис. 46.

Кухня в сельской усадьбе имела совсем иное значение, чем в городском помпейском доме: сюда сходились все рабы поесть и отдохнуть после дня тяжелой работы в поле; здесь в долгие зимние вечера и ночи они мастерили разную нехитрую утварь для хозяйства — плели корзины, вили веревки, тесали колья для изгородей и виноградников. Сельская кухня должна быть большой; этому учат и агрономы Рима. Наглядное подтверждение этому мы видим в нашей усадьбе: вместо крохотной каморки, где не повернуться, как это постоянно бывает в Помпеях, перед нами обширное, около 30 кв. м помещение (Б). Посередине большой, очень низкий квадратный очаг (1) (0,8 м каждая сторона) из огнеупорных плит, на котором нашли угли и посуду; напротив в стене маленькая сводчатая ниша (0,55 м ширины; несколько меньше по высоте) — это ларарий, где еще сохранились следы стоявших здесь бронзовых фигурок. Позади очага, если стоять к нему лицом, в правом углу, остатки лестницы (3), ведшей на второй этаж. Напротив нее по диагонали большой свинцовый чан для воды (2). Рядом с кухней хлев (3), длинный и узкий (9x3 м). О такой непосредственной близости этих двух помещений пишет и Витрувий; он, правда, говорит о стойле для волов, тогда как в нашем хлеву, судя по найденным скелетам, помещались лошадь, свиньи и куры. Очаг в кухне был сложен прямо против входа в хлев: к животным шли и тепло и свет; италийские животноводы считали, так же как и современные, что скотине вредно стоять в темноте и холоде.

По другую сторону кухни было помещение (В) с топкой, обогревавшей маленькую баню (Г, Д, Е), предназначавшуюся для хозяина. Баня, как мы это видели в помпейских домах и как это водилось исстари (Витрувий только формулировал старинную практику), находилась рядом с кухней и состояла из обычных трех комнат: раздевальни (Г), откуда можно пройти в уборную (Ж), тепидария (Д) и кальдария (Е) с большой бронзовой ванной на одного человека, украшенной четырьмя львиными головами.

Выйдя из кухни и повернув направо, мы войдем в небольшую кладовую (И), где хранился сельскохозяйственный инвентарь; по стенам, на железных гвоздях висели серпы. Выходя утром на работу из кухни, рабы по дороге разбирали то, что им было нужно, а вечером, возвращаясь, тоже по дороге на кухню, заносили и клали на место взятое; при таком соседстве кладовой и кухни можно было рассчитывать, что все окажется на месте, под руками, и на поиски не придется тратить попусту времени. За кладовой, вдоль по портику следуют две спальни (К) и (Л), где еще сохранились остатки незатейливой росписи. Они разделены узким коридорчиком, который ведет в пекарню (О); в ней мельница (1) и выступающая наружу круглая печь (2) для выпечки хлеба. Шум вращающихся жерновов должен был, конечно, долетать до хозяйского слуха, равно как и все звуки со двора: не показываясь, хозяин желал держать все под контролем. Западный угол занят просторной столовой (Н), где нашли остатки трех пиршественных лож. Комната освещалась двумя большими окнами, выходившими на запад и на север; здесь хозяин хотел быть подальше от любопытных глаз; столовая не выходила прямо в портик, как спальни: ее отделяет небольшая проходная комната (М), где стоял деревянный шкаф с двумя створками, открывавшимися на костяных шарнирах, превосходно сохранившихся. Надо всей этой частью дома, так же как и над передним портиком, шел второй этаж.

До сих пор мы имели дело с городской половиной, в которую, правда, вкраплено много чисто хозяйственных помещений: хлев, «деревенская» кухня, пекарня, кладовая. Теперь мы переходим к другой, значительно большей части, занятой исключительно хозяйственными постройками, — к деревенской усадьбе.

Здесь мы видим прежде всего точило (П), представляющее собой вытянутый прямоугольник (16x7 м без малого), середина которого занята резервуарами для виноградного сока и приспособлениями для винного пресса; по обоим узким концам находятся давильные площадки (1), приподнятые над серединой точила на 0,25 м и отгороженные от нее толстой стенкой, высотой в 0,45 м. Таким образом они были превращены в своеобразные чаны, откуда не мог ни вывалиться виноград, грудами сваливаемый под пресс, ни вылиться виноградный сок, вытекавший из-под этого пресса, пока ему не давали стока. Площадки сделаны были с наклоном к этой стенке и заканчивались желобом, откуда виноградный сок стекал с северной площадки по двум свинцовым трубам в два круглых глиняных чана (2), вмурованных под площадкой в пол. Под южной площадкой стоял один такой чан, вмурованный и в пол и в стенку, что давало возможность ввести желоб прямо в чан. Сюда сливали чистый виноградный сок, который, перебродив, превращался в хорошее вино; слив его, приступали к приготовлению вина для рабов: виноградные выжимки заливали водой, подбавляли винного отстоя, все это смешивали, оставляли на ночь, а на следующее утро давили ногами, затем жали прессом. Полученную жидкость спускали с северной площадки по свинцовой трубе, проложенной под землей (наружный диаметр 0,08 м; на плане обозначена пунктиром), в большую прямоугольную яму (размеры: 1,7x2 м, глубина 3,8 м, отверстие 0,9x0,6 м), выложенную камнем и оштукатуренную (3).

Чрезвычайно интересно очень простое приспособление, с помощью которого вино прямо с точила перегоняли в погреб.

Над баком (3) в точиле имелось небольшое отверстие; наискось от него в стене винного погреба проделано было другое, а прямо под ним, вдоль почти всей стены погреба, на расстоянии 1 м от земли шел оштукатуренный и прикрытый выступающим из стены черепичным навесом желоб с отверстиями, которые можно было открывать и закрывать и откуда по свинцовым трубам, соответственно удлиненным или укороченным, вино лилось в любую посудину, стоявшую в погребе. В желоб оно поступало из чанов, стоявших на точиле, с помощью таких же труб, пропущенных в упомянутые отверстия и перекинутых через коридор.

Для хранения вина по другую сторону коридора (Р) было устроено особое помещение (С). В Помпеях имелись винные погреба в нашем смысле слова, т. е. подвальные помещения. Как правило, однако, кампанские виноделы хранили вино не под землей, а в постройках надземных; в усадьбе под Боскореале «погреб» тоже находился не в земле, а был приподнят даже над уровнем двора; поднявшись по трем ступенькам, мы оказываемся в очень просторном (13x15 м) помещении, не имеющем крыши. Это кампанский обычай, засвидетельствованный Плинием Старшим:

считалось, что «самые благородные вина должны после разлива находиться под открытым небом, подвергаясь действию солнца, луны, дождя и ветров». Правильными рядами, засыпанные песком почти до горлышка (находясь в земле, вино не подвергается воздействию перепадов температуры) стояли здесь винные амфоры. Помещение для вина должно было хорошо проветриваться: кроме трех больших и пяти маленьких окон, в наружной стене погреба был сделан ряд узких, во всю ее длину идущих щелей; при малейшем ветерке в помещении получался сквозняк.

В древней Италии очень любили сладкий, почти приторный сироп, который получался от выпаривания виноградного сока до 2/3, а то и до 1/3 первоначального объема. В больших имениях для приготовления такого напитка отводили отдельное помещение, но в усадьбе под Боскореале для него назначили уголок в «погребе»: выкопали яму, утвердили над ней большой свинцовый чан (диаметром 1 м, глубиной 1,35 м); а в стене напротив сделали внизу небольшое отверстие, через которое с улицы и разводили под чаном огонь.

Оливковый сад при усадьбе был значительно меньше виноградника; в этом убеждает значительно меньшая величина маслодельни (Щ и Э). Прежде чем класть оливки под пресс, их разминали с помощью особой мельницы, называвшейся «трапетом»; она стояла в (Э). Полученное тесто клали на точильную площадку (1) уже знакомого нам вида (2x2,25 м; сравним точильные площадки для винограда около 4,5x4,5 м, приподняты над полом на 0,4 м); масло стекало отсюда в круглый глиняный чан (2) — «двойню» (он назывался так потому, что внутри был перегорожен пополам тонкой стенкой). Перед ним стоял тоже круглый и глиняный, но небольшой сосуд, вмурованный в пол; туда сливали, вероятно, масло самого высокого сорта.

Между маслодельней и точилом находились каморки для рабов (X). Судя по их крохотным размерам, они предназначались для одного, много для двух человек; по всей вероятности, их занимали люди, приставленные работать на маслодельне; работа эта требовала постоянного присутствия и большого внимания: надо было поддерживать идеальную чистоту, осторожно переливать масло из одного сосуда в другой, убирать выжимки и сливать отстой. Каморки разделял глухой коридор (Ч), где на каменном выступе стояла ручная мельница; в свободное от своих непосредственных занятий время маслоделы могли намолоть себе муки. Маленький светильник, для которого сделана была в стене специальная ниша, освещал это темное помещение. Вся эта часть усадьбы особенно оживлялась осенью, когда давили виноград, и глухой зимой во время приготовления масла (оливки обычно снимали в Италии в ноябре — декабре). Над (Ч, X) и прилежащей частью коридора (Р) был надстроен второй этаж: столовая с широким окном на погреб и четыре спальни — явно помещение для хозяина.

Кампания была страной не только виноградников и садов; ее хозяйственный пейзаж неизменно включает в себя хлебные поля, и присутствие хлебных культур в усадьбе под Боскореале засвидетельствовано наличием тока и сарая для хлеба.

Ток (У) представляет собой прямоугольную площадку (11x13,5 м), приподнятую над уровнем земли на 1 м (так же как и погреб С и сарай Т). Дождевая вода стекала с него через глиняную трубку в бассейн (Ф), устроенный под площадкой. Земля на току была не просто убита, как это рекомендовалось Катоном, а залита особой массой из гипсового цемента, смешанного с толченым кирпичом, которую употребляли обычно для простых комнатных полов. Сарай (Т), с открывавшейся на ток широкой дверью и четырьмя снаружи узкими, но расширявшимися внутрь окнами (чтобы нельзя было пролезть вору, но чтобы в то же время было достаточно света и воздуха), предназначался для хранения хлеба перед обмолотом (в нем нашли много бобовой соломы), а также, по-видимому, для разных работ по хозяйству: тут лежали части телеги, разное железо и т. п. Хлебный амбар находился, вероятно, как это и советуют латинские агрономы, в верхнем этаже.

Интересно, какие меры были приняты для того, чтобы снабдить усадьбу водой: ни водопровода, ни источника здесь не было. В распоряжении хозяина имелась только дождевая вода, которую он и постарался максимально использовать. Под крышей портика (А') шел желоб, откуда вода через свинцовую трубу (диаметр 0,1 м, длина 0,23 м) вливалась в круглую цистерну (1); возле нее

находился вмурованный в стену низкий водоем (2), вероятнее всего для стирки. Под ним нашли большое бронзовое ведро, которым доставали воду из цистерны. В углу, возле колонны, на столбе, прислоненном к ней, стоял большой свинцовый бак (0,45x0,5 м, глубина 0,33 м), куда воду наливали ведрами из цистерны, поднимаясь к нему по лесенке (4). От этого бака (3) шла под землей труба к баку (2) на кухне, снабжавшему водой кухню и баню. Кроме того, над (X) был устроен большой открытый бассейн для дождевой воды.

Усадьба под Боскореале прославилась совершенно неожиданной и богатейшей находкой: в каменной оштукатуренной яме, предназначавшейся под вино для рабов, нашли скелет человека, который или, обеспамятев, искал здесь спасения, или же, упав на бегу, не смог отсюда выбраться. При нем были завернутые в шерстяную материю наспех собранные вещи, тысяча золотых монет (Нерона, Гальбы, Отона, Вителлия и Веспасиана) и серебряная чеканная посуда (всего 41 предмет) работы греческих и римских мастеров времени конца республики и первых лет империи.

Римское общество любило такую посуду. О Цезаре рассказывают, что он с увлечением скупал, наряду со старинными статуями и картинами, чеканное серебро. Иметь серебряную посуду работы старинных мастеров было предметом гордости для любителя, и Марциал весело смеется над хозяином, который, показав ему кубки, принадлежавшие Нестору[80] и Дидоне,[81] угостил его из Приамова[82] кубка вином, таким же молодым, как Астианакт.[83] Тримальхион заявил своим гостям, что он «с ума сходит по серебру», и развернул перед ними свою диковинную мифологическую ученость, объясняя вычеканенные на посуде изображения. В Риме имелись особые лавки такой посуды, находившиеся в «Загородках» — месте, которое при империи превратилось в излюбленное место для прогулок и в роскошный базар. Герой одного из стихотворений Марциала проводит здесь целый день, рассматривая, критикуя, измеряя и взвешивая, и уходит, купив две грошовые чашки.

Несчастный, погибший в усадьбе под Боскореале, был, видимо, любителем-коллекционером с большими средствами и большим вкусом. В его коллекции есть вещи редкой художественной ценности. Очень хорош фиал (посуда, похожая на глубокое блюдо), на дне которого имеется сильно выступающий рельеф мощной женской фигуры. Это символ Александрии: голова ее покрыта шкурой слона; бивни и загнутый кверху хобот величаво заканчивают изображение; в левой руке она держит рог изобилия, полный винограда, с полумесяцем Исиды наверху; в складках туники всевозможные плоды и колос египетского хлеба, которым кормился Рим; ее сопровождают животные и птицы, спутники разных богов; на правом плече, словно страж города, сидит лев Кибелы.[84] На другом фиале — портретное изображение мужчины, может быть самого хозяина: безбородое лицо в морщинах, выразительное и лукавое, с большими оттопыренными ушами.

Превосходны сосуды и кубки, на которых вычеканены различные животные и птицы: молочный поросенок со связанными ножками, покорно ожидающей своей участи; заяц, подвешенный за задние лапки; гусь, растянувший крылья; тростниковая корзина, наполненная раками, из которых значительная часть высыпалась и ползает по земле. На одном сосуде журавли и аисты ищут еды, кормят птенцов и дерутся друг с другом. Изумительны точность наблюдения и выразительность, с которой переданы движения птиц.

Особо следует отметить кубки с изображением скелетов. На одном — скелеты великих поэтов Греции: Еврипида,[85] Менандра,[86] Архилоха;[87] последний держит лиру, Менандр — зажженный факел и женскую маску, которую он любовно рассматривает. На другом кубке — Зенон[88] с сумкой и палкой указывает на Эпикура,[89] готовящего себе обед; возле Эпикура маленький поросенок. Все это украшено надписями, утверждающими тщету жизни: «Вот, что такое человек», — бормочет высокий скелет, разглядывая череп; «Наслаждение — цель жизни», — восклицает Эпикур; «Радуйся при жизни — завтра неизвестно»; «Завтра — слишком поздно: живи сегодня». Эта невзыскательная философия, не ломавшая головы над смыслом жизни и считавшая смерть только стимулом для наслаждения, была, видимо, общежитейской для средних слоев римского общества того времени. Вспомним скелет на пиру у Тримальхиона и выложенный мозаикой череп на одном помпейском столе.

Всмотримся теперь пристальнее в характер хозяйства, которым руководила и средоточием которого являлась наша усадьба.

Это — хутор: раскопки не обнаружили рядом никаких других строений. Сразу же за стенами усадьбы идет возделанная земля. Обработка ее производилась характерным для древней Италии способом: поле представляло собой ряд высоких гребней, чередовавшихся с глубокими бороздами. Тут же росли и деревья; по отпечаткам сучьев, оставшимся в золе, ясно, что рядом с высокими толстыми деревьями стояли какие-то другие, поменьше и потоньше; очевидно, перед усадьбой был раскинут arbustum (виноградник, где лозы вились по деревьям). Таким образом, один и тот же участок земли использовался хозяином для трояких целей: для посадки деревьев, дававших топливо, листья для корма скота, а в некоторых случаях и плоды (в качестве опоры для винограда сажали иногда смоковницы); для посадки лоз и для посева каких-то огородных и полевых культур. Запомним это.

Сама усадьба занимает большую площадь, 1014 кв. м, и представляет собой почти правильный прямоугольник (из него выдаются ток и абсида кальдария). Значительная часть этой площади занята, как мы видели, постройками чисто хозяйственными. Достаточно одного взгляда на план, чтобы определить главную отрасль здешнего хозяйства — это виноградарство и виноделие. Размеры отдельных хозяйственных строений только подтвердят правильность этого вывода: винный «погреб» занимает площадь в 192,4 кв. м, а виноградное точило с двумя прессами 102,1 кв. м; под помещение, где изготовлялось оливковое масло, отведено только 53,6 кв. м; под сарай, над которым находился хлебный амбар, — только 55,8 кв. м; хлев занял без малого 28 кв. м. Перечисление этих хозяйственных строений и размеры их дают и общую картину хозяйства, в состав которого, помимо виноградарства, входят и разведение маслин, и полеводство, и скотоводство. Удельный вес и значение этих хозяйственных статей даны нами в порядке их последовательного перечисления.

Что нового открывает нам эта картина? Каждый студент-историк первого курса, скажет, что в древней Италии, начиная со II в. до н. э. занимались, главным образом, виноделием и приготовлением оливкового масла; человек же более искушенный в вопросах древней истории, сообщит, что хозяйственной специальностью Кампании было как раз виноградарство и выпуск вин, пользовавшихся, действительно, мировой известностью. И тем не менее, усадьба под Боскореале дает материал, позволяющий (особенно в соединении с материалом других усадьб) прийти к выводам, которые до известной степени должны внести коррективы во взгляд на общее состояние италийского сельского хозяйства II в. до н. э. — I в. н. э. и, в частности, на хозяйство кампанское.

Прежде всего, эта усадьба (а вместе с ней и другие) решительно зачеркивает старое, высказанное Моммзеном положение о том, что древняя Италия в лице своих крупных землевладельцев отказалось от полеводства и перешла к разведению садовых культур (в широком смысле слова), с одной стороны, и к пастбищному скотоводству — с другой. Сельские усадьбы, найденные под Помпеями, целиком опровергают этот взгляд, и на поддержку им идут наши литературные источники: Катон, имевший в Кампании, может быть, не одну усадьбу, и Плиний Старший, знавший, конечно, кампанское хозяйство как очевидец. Такой округ, как Кампания, должен был представлять собой сплошной виноградник и сад. Между тем, мы постоянно встречаемся со свидетельствами о здешнем полевом хозяйстве. Хлеб неизменно присутствует в поле зрения Катона; несколько глав, превосходных с точки зрения агрономической, он посвящает как раз хлебному полю. Двести лет спустя после Катона Плиний Старший сообщает подробности кампанского севооборота. Из замечаний, рассеянных в его «Истории», мы узнаем о богатстве полевых культур в этом крае: здесь сеют ячмень, просо, пшеницу. Кампанское просо славилось своей белизной. Лучшая полбяная крупа изготовлялась там же. В Кампании же сеяли пшеницу самого высокого сорта. Можно думать, что в нашей усадьбе хлеб сеяли не только для собственного употребления (мы увидим дальше, что персонал ее был вовсе не так велик); во всяком случае, она располагала большим количеством хлеба, если хозяин счел нужным устроить ток около 150 кв. м и хлебный амбар почти в 60 кв. м.

Итак, полевое хозяйство оказывается неотъемлемой частью кампанского сельского хозяйства. Вразрез с этим утверждением стоят как будто факты, приведенные выше и подтверждающие правоту старых ученых, говоривших о превращении италийских полей в сады и виноградники. Как согласовать эти данные, кажущиеся на первый взгляд несовместимыми?

Вспомним, что arbustum в нашей усадьбе посажен на поле, обработанном, как это совершенно ясно из данных раскопок, для какого-то посева. Вспомним одно место из катоновского «Земледелия» (гл. 27): «Делай посев: сей кормовую смесь, вику, греческое сено, чечевицу — это на корм волам. Делай посев на пару, копай ямы для маслин, вязов, виноградных лоз и смоковниц; сажай их в то же самое время, как сеешь полбу». Место это, насколько мне известно, в специальной исторической литературе пропущено; между тем важность его для вопросов хозяйственных чрезвычайна. На наших глазах происходит превращение хлебного поля в маслинник и в arbustum (вязы и смоковницы сажают как опору для лоз). В подкрепление можно еще привести совет Катона молодому хозяину: «С первой молодости надлежит хозяину засаживать имение. Насчет построек следует думать, а чтобы сажать, об этом думать нечего: надо действовать. Когда возраст дойдет до 36 лет, тогда надо строиться, если имение у тебя засажено».

Речь явно идет о засаживании поля садовыми культурами; как мы уже говорили, Катон имел в виду как раз Кампанию. Дело происходит примерно в половине II в. до н. э.; сто лет спустя Варрон риторически воскликнет: «Разве Италия не засажена деревьями так, что кажется сплошным фруктовым садом?». Италия — пусть даже не целиком, но в какой-то немалой и важной части своей — стала, по-видимому, «сплошным фруктовым садом». Обстоятельство это не исключало, однако, и наличия хлебного поля: дело в том, что и сад, и нива помещались на одном и том же участке. Катон говорит об этом не вполне ясно, но у Колумеллы[90] имеется ряд мест, свидетельствующих о наличии таких комбинированных культур, и так как говорится об этом, как о чем-то само собой разумеющемся, то, очевидно, это соединение поля и сада, поля и виноградника было чем-то давнишним и обычным. Оливковый сад специально разбивался на две части: одну засевали, другая оставалась под паром. Виноградный сад и поле на одном месте находим мы и при усадьбе под Боскореале, что совершенно не противоречит указаниям латинских писателей-агрономов.

Давно уже прошли те времена, когда, увлекаясь Бюхером, говорили об ойкосном хозяйстве в древности. Гуммерус, внимательно прочитавший Катона, Варрона и Колумеллу, заставил признать всю значимость тех советов, где говорится, как важно для имения, чтобы поблизости от него пролегали хорошие пути сообщения, сухопутные или водные, чтобы рядом находились места, где можно сбывать свои продукты и покупать то, в чем усадьба нуждается. Никто не будет утверждать сейчас, что кампанская усадьба представляет собой замкнутое хозяйство, стремящееся целиком удовлетворить самостоятельно все свои нужды. Не следует, однако, утверждать и другую крайность, как это делает в последней своей работе о помпейских виллах Каррингтон (Carrington, 1931. С. 110–130), говорящий, что хозяева крупных усадьб стремятся специализироваться на какой-либо одной отрасли хозяйства. Мы имеем в усадьбе под Боскореале, несомненно, крупное хозяйство, в котором представлены, правда в разных масштабах, все четыре главных отрасли кампанского хозяйства.

В связи с этим стоит остановиться на некоторых моментах хозяйственного анализа нашей усадьбы, сделанного Тенни Франком (Frank. С. 265 и сл.). Говоря о тесных взаимоотношениях, существовавших между нашей усадьбой и Помпеями, откуда хозяин приглашал живописцев и водопроводчиков, где он покупал строительные материалы, фабричную посуду и сельскохозяйственный инвентарь, он пишет: «Хозяин заботился о производстве однородных продуктов и не беспокоился о том, удовлетворит ли его имение всем домашним нуждам. Главным делом усадьбы было производство вина… Обеспечено было производство некоторого количества масла… О разведении скота заботились мало, и, по-видимому, нужда в сене была здесь незначительной. Поучителен обзор кладовой с инвентарем. Обилие мотыг, кирок и садовых ножей, так же как и отсутствие кос, молотков и ножниц указывает на те узкие границы, внутри которых проходит работа усадьбы. Небольшая мельница и печь свидетельствуют о количестве зерна, достаточном для домашних нужд. Но ортодоксальное представление о том, что в таком доме должен быть целый штат рабынь — прях и ткачих, ни в чем не находит себе подтверждения. Земля вблизи Везувия была слишком плодородна, чтобы отдавать ее под пастбище: в усадьбе не было, вероятно, своей шерсти, и одежда покупалась».

Археологический материал, находящийся в нашем распоряжении, полностью опровергает слова об «узких границах», в которых укладывается хозяйственная деятельность нашей усадьбы. Небольшие размеры печи и мельницы свидетельствуют только о малом населении усадьбы, но не о малом количестве зерновых: размеры тока и амбара говорят как раз против такого мнения. Утверждение об отсутствии скотоводства в нашей усадьбе также неправильно: в ее инвентаре, исчерпывающий список которого сделан археологом Паскви, указывается цельная большая коса, употреблявшаяся, для косьбы соломы и травы ^{28}, и обломки кос, а кроме того, ножницы с треугольными лезвиями, такие, которые и поныне употребляются для стрижки овец; указываются также веретена — цельное и в кусках. Штата прях не было; население усадьбы, как мы увидим дальше, вообще было немногочисленно, но шерсть здесь пряли. Чтобы держать овец, не надо было отводить для них специального пастбища: они паслись на парах, их кормили листвой и сушеными стеблями бобовых растений, служивших одновременно зеленым удобрением. Катон недаром держал у себя при оливковом саде стадо овец в 100 голов и заботился о заготовлении листвы; овцы не требовали почти никаких дополнительных расходов, и в то же время значительно повышали доходность имения и шерстью, и молочными продуктами. Не держать их было бы просто нерационально.

О наличии стада овец в нашей усадьбе свидетельствует хлев, а о хозяйственном использовании этого стада — один необычного вида прибор, найденный в виноградном точиле (рис. 47). Он состоит из двух досок эллиптической формы (большая ось 0,8 м, малая 0,7 м), соединенных между собой крепкими деревянными клепками шириной в 0,08 м, вделанными в нижнюю доску на некотором расстоянии друг от друга; высота клепок 0,66 м; верхняя доска (толщина 0,08 м) снабжена 15 отверстиями по числу клепок; она надевается на них и может по ним ходить вверх и вниз. Паскви, верно определивший назначение этого прибора как пресса, ошибся, думается мне, в определении его специального назначения, причислив его к утвари виноградного или масличного точила и назначив ему в качестве работы дожимание «мешков с оливковым отстоем». Не говоря уже о необычности такой процедуры, о которой не упоминает ни один из наших источников, самые размеры этого прибора не годятся для такого большого виноградного и масличного хозяйства, как наше: трудно представить себе, чтобы, располагая таким оборудованием для изготовления вина и масла, какое у него было, наш хозяин имел еще нужду в этом карликовом прессе. И, наконец, очень уж нецелесообразен был бы такой процесс для окончательного отжимания оливкового отстоя (amurca): отстой этот весьма ценился в хозяйстве и бывал употребляем для самых разнообразных целей. При отжиме на этом процессе он лился бы изо всех отверстий между клепками; поставить же этот прибор в чан было слишком неудобно для самого процесса работы. Прибавим еще, что ни один из наших писателей-агрономов при всей подробности их изложения, не упоминает о таком процессе ни в инвентаре виноградного хозяйства, ни в инвентаре маслодельни. Была, однако, отрасль хозяйственной деятельности, при которой такой пресс был существенно важен и даже необходим, — это сыроварение. Колумелла подробно и вразумительно рассказывает об изготовлении сыров: «деревенские жители не допускают, чтобы сыворотка лениво стекала сама по себе: как только творог станет чуть поплотнее, на него кладут тяжесть, которая и выдавливает сыворотку; затем, вынув творог из форм или корзинок ‹…›, его раскладывают по очень чистым полкам ‹…›, а когда он отвердеет, давят его еще сильнее». Колумелла, правда, нигде не говорит о чем-нибудь вроде нашего прибора, но в данном случае решающего значения это обстоятельство не имеет: скотоводство со всеми его отраслями не было специальностью Колумеллы; он не вникал здесь во все подробности и не был в нем таким знатоком, каким был, например, в виноградарстве. Кроме того, наш «давильник» мог быть чисто местным, помпейским изобретением. Выгоды его при изготовлении сыров очевидны: он экономит время и силы; сыровар помещает в этом приборе под гнетом сразу несколько сыров; сыры не пересыхают, оставаясь все время в сыворотке, из них вытекающей; постепенно оказываются готовыми один круг за другим. Большие размеры кухонного очага (1 кв. м) и всей кухни вообще (29 кв. м) делают ее как раз местом очень пригодным для ведения молочного хозяйства. В качестве погреба можно было использовать пустые, темные и холодные пространства под давильными площадками.

Рис. 47.

Где же находились в усадьбе овцы и сколько их было? То обстоятельство, что овечьих скелетов в усадьбе найдено не было, еще ничего не доказывает. Катастрофа случилась в конце августа, и овцы в ту пору стояли, разумеется, не в хлеву, а находились под открытым небом, может быть даже относительно далеко от дома. Решающее значение имеет здесь хлев и его форма. Он был просторен (28 кв. м) и выстроен так, как рекомендовалось строить именно овчарни: вытянут в длину, с дверью в длинной стене, чтобы овцы, наткнувшись с разбегу, как на волнорез, на близкую противоположную двери стену, равномерно распределялись бы по всему хлеву, а не сбивались кучей в одной его части. К моменту катастрофы здесь были три лошади, свиньи с поросятами и множество кур и цыплят. Лошади были, конечно, временными постояльцами; куры и свиньи могли прекрасно уживаться вместе с овцами. Если для свиной закуты и для дров, помещавшихся возле кухни, отвести даже 4 кв. м, то остающихся 24 кв. м совершенно достаточно, чтобы вместить по крайней мере 40 овец. Мы имеем, таким образом, хозяйство, включившее в сферу своей деятельности все главные отрасли хозяйства древней Италии, стремящегося к тому, чтобы быть независимым (идеал античного хозяйства), но отводящего виноградарству большое место.

Каково же было то земельное пространство, на котором развертывалось это хозяйство?

Вопрос об италийском землевладении, которое принято вообще считать крупным, не может сейчас решаться с той безапелляционностью, с какой решали его в XIX столетии. Слово «крупный» слишком отвлеченно, оно нуждается в некоей конкретизации: в старой Саратовской губернии крупным считалось имение, площадь которого выражалась не меньше чем четырехзначной цифрой; на севере Черниговской губернии крупным было владение в 200 десятин. Катон, несомненно, был крупным землевладельцем, располагая виноградником в 25 га и оливковым садом в 60 га. Сколько же земли было у хозяина усадьбы под Боскореале?

В ней полностью, со всеми долиями (большие глиняные сосуды), сохранился винный погреб; Паскви определил, сколько долиев содержало вино (их оказалось 72 из общего числа в 84) и высчитал их емкость, выразившуюся в среднем в 750 гл (в переводе на римский счет 125 мехов). Исходя из этого количества, попробуем высчитать размеры виноградника при нашей усадьбе.

Мы располагаем для этого несколькими цифрами: Греции, отец Агриколы, которому в последствии Тацит доведется зятем, считал, что самый плохой (в смысле малой урожайности) сорт лоз должен дать, при хорошем уходе, с югера 1 мех вина. У Колумеллы мы найдем две цифры. Три меха с югера — идеальная норма, которая в его хозяйстве, несомненно, была достигнута, но для большинства виноградарей оставалась недосягаемой мечтой. Сам Колумелла в спокойные минуты сознавал это: его слова о том, что виноградник, дающий меньше 3 мехов с югера, следует выкорчевать, сказаны в восторге творческого вдохновения, когда, глядя на изумительные результаты своей многолетней работы, он счел возможным забыть о том, что происходит в других виноградниках. Страницей выше он дал цифру более скромную: 2 и даже 1,5 меха с югера. Правильность этих последних цифр подтверждается еще и следующими соображениями. Долии для вина выделывались, конечно, стандартных размеров, причем таких, чтобы хозяину не надо было ломать голову, сколько этой винной посуды ему надо приобрести для своего виноградника. Расчет должен быть прост: на югер по долию; сколько югеров, столько и долиев. Вместимость долиев в нашей усадьбе подкрепляет эти соображения: 10–11 гл — это чуть-чуть поменьше 2 мехов, т. е. урожая с югера; при хорошем урожае все долии были полны; при среднем — часть посуды оставалась пустой, но хозяин никогда не оказывался в беспомощном положении из-за нехватки винной тары. Исходя из этого положения, мы получаем для нашей виллы виноградник в 72 югера.

Не будем, однако, спешить с выводами. Мы не знаем, содержался ли в этих 72 глиняных сосудах урожай только одного года. В виноградарском хозяйстве было весьма обычным явлением оставлять непроданной некоторую часть вина от прошлого года и даже от прошлых лет, выжидая более высоких цен. Сколько долиев у нашего хозяина было занято старым вином? Ясно, что ответить на этот вопрос мы не можем и всякая названная цифра будет здесь совершенно произвольной. Попробуем подойти к решению вопроса о земельной площади усадьбы другим путем: путем установления ее рабочей силы.

Для рабов здесь были отведены четыре маленькие комнатки (8,1 кв. м каждая); впоследствии к ним прибавили еще пятую, отгородив дощатой перегородкой часть коридора, по обе стороны которого расположены были эти каморки (факт сам по себе очень любопытный, так как он свидетельствует о росте и процветании хозяйства, требовавшего добавления рабочих рук). В каждой комнатке стояло по одной кровати, кроме последней, добавочной, где помещалась большая кровать для взрослого и маленькая для подростка. В обычае было, чтобы рабы спали по двое. Таким образом, мы получаем 10 взрослых рабов. В это число не входят, конечно, вилик с женой, жившие в мезонине над воротами, и раб, которого Паскви помещал в комнатке, похожей на переднюю и расположенной перед триклинием. Раб этот, на обязанности которого лежало следить за всеми, кто входил и выходил, не может быть причислен к производственному персоналу настоящих рабочих — это сторож: в усадьбе, конечно, должен был находиться человек, который оставался здесь круглые сутки и сторожил ее, когда все уходили на работу. Поэтому мы его и не будем принимать в расчет.

Помещение рядом с кухней, где хранился сельскохозяйственный инвентарь, нет никаких оснований, как это делает Паскви, считать спальней; здесь не обнаружено никаких следов ни кровати, ни светильников, ни того убогого скарба, который составлял хозяйство раба. Большое количество сельскохозяйственных инструментов, развешанных по стенам и лежавших кучей в углу (причем инструментов железных), не оставляет сомнения в назначении этой комнаты: перед нами кладовушка, куда пряталась всякая рабочая снасть и которую настоятельно советуют иметь в усадьбе латинские писатели-агрономы. Больше помещений для рабов в усадьбе нет; остальные комнаты, по характеру своего убранства, для рабов отнюдь не предназначались — это «господская половина». Нельзя думать, что для рабов отведен был и мезонин, находившийся над маслодельней и комнатками рабов: такие мезонины, обычно надстраиваемые с двух противоположных сторон усадьбы, играли, кроме своего прямого назначения, еще роль сторожевых вышек, откуда хозяин и его доверенные лица могли наблюдать за тем, что происходит в усадьбе и вокруг нее; рабам на таком дозорном посту, конечно, не было места. Таким образом, мы принуждены остаться при том числе рабочего персонала, какое было уже указано нами выше: при 10 взрослых работниках. Все ли они, однако, были мужчинами?

В усадьбе во время катастрофы находилась хозяйка. Она и погибла здесь: гипсовый отлив, сделанный по способу Фиорелли, сохранил там тонкое и красивое лицо женщины, сумевшей среди грозного разгула стихии сохранить на лице величавое бесстрастие совершенного покоя. Двенадцать створок от раковин, наполненных разными притираниями, несколько зеркал и разные принадлежности дамского туалета, а также такие вещи, как веретена и иголки, свидетельствуют неоспоримо о наличии женского населения в усадьбе. Число женской прислуги не могло быть меньше двух: вероятно, оно было больше. Возьмем самое меньшее, и у нас останется рабочий персонал в 8 человек. Какое количество земли можно обработать при наличии такой рабочей силы? Ответить на этот вопрос можно только приблизительно. Катон вычисляет персонал для виноградника и оливкового сада; Сазерна (писатель конца II — начала I в. до н. э.) дает свои нормы для arbustum. В обычае этой части Кампании, как показывают находки в нескольких усадьбах, было устраивать большие виноградники не в виде arbustum, а как vinea, т. е. так, чтобы лозы вились не по деревьям, а по шпалерам и кольям. В усадьбе под Боскореале виноградное хозяйство сочеталось с масличным, с полевым и с овцеводческим. Один и тот же кусок земли находился под маслинником или arbustum и служил в то же время хлебным полем и пастбищем; другой — под виноградником. Высшая цифра, которой можно определить величину усадьбы, — 100 югеров.

Доходность этого имения была велика. Мы можем определить только ту валовую сумму, которую хозяин получал с виноградника. Количество вина, находившееся у него в погребе, должно было дать ему при низких ценах (300 сестерций за мех) 37 500 сестерций (300x125), что по тем временам было отнюдь не мало. К этому надо присчитать еще доход от масла и от молочного хозяйства.

Рассмотрим еще одну усадьбу, лежавшую в 2 км от Помпей, в долине Сарно, начав с ее плана (рис. 48).

Главный въезд (А) был с севера; деревенские строения расположены вокруг обширного двора (Б), колонны которого, простые и двойные, сделаны из кирпича. Стены голые, никогда не имевшие украшений; (1 и 2) — хлевы; (а, б, в) — водопои: вокруг (В) и (Д) расположены комнаты рабов и вилика, кладовые, склады и рабочие помещения; (В) — сыроварня; это, правда, только гипотеза, основывающаяся на том, что здесь нашли огромный бронзовый котел (1,06 м диаметром и 0,32 м высотой, с двумя ручками); (Г) считают тюрьмой для рабов, потому что здесь лежали колодки, похожие на те, которые были в гладиаторской казарме; (14 и 15) — мельница и пекарня; лестницы (в, г и д) свидетельствуют о наличии второго этажа, от которого ничего не осталось; (Д) — винный погреб, (28) — точило: между ними сарай (27), под которым в 78 г. лежало множество бревен.

Рис. 48.

Усадьба эта чрезвычайно интересна по своим размерам и по своему не совсем обычному плану. Главный вход (А), через который, по мнению одного исследователя, въезжали телеги, ведет не прямо в открытый двор, как это обычно, а в портик, куда проезд загорожен огромной глиняной бочкой (б), служившей для водопоя. Открытый двор (Б), занимающий очень большую площадь (около 280 кв. м), недоступен для повозок, будучи огражден со всех сторон барьером, пусть даже самым низким. Усадьба явно строилась с таким расчетом, чтобы телегам сюда и въезжать было нельзя: это скотоводческая ферма, куда через главный въезд (А) выгоняют овечье стадо, для которого в качестве зимнего загона и предназначен открытый двор. Зерно и сено хранились в италийских усадьбах обычно во втором этаже; в данном случае телеги могли подъезжать прямо снаружи к усадьбе с южной стороны, где в (д) сохранилась лестница, свидетельствующая о наличии второго этажа; лестница эта вела и в жилье вилика, который, таким образом, имел перед глазами, с одной стороны, весь двор (хлев, загон и рабочие помещения), а с другой — виноградное точило и погреб.

Такое устройство двора, при котором телегам въезд в усадьбу был недоступен, заставляет думать о какой-то совершенно специфической направленности хозяйства, требовавшей ничем не нарушаемого простора, который хозяин и сумел обеспечить, убрав со двора все, что могло бы тревожить и нарушать текущую здесь жизнь. Поэтому те места, куда должны были подъезжать телеги (виноградное точило и сарай, куда складывали лес), оказались вынесенными за ограду и представляли собой как бы особый мирок. Для какой же деятельности предназначал хозяин свою усадьбу?

Ответ, думается, надлежит искать в той части ее, где находилось то, что могло доставлять материал для работы и прибыли. Такой частью был очень большой хлев (2), занимающий около 80 кв. м; 30-метровое помещение (1), которое обычно считается комнатой привратника (зачем было привратнику сидеть у ворот, куда входил только скот, и занимать при этом столько места?), соединявшееся с хлевом, было, конечно, его отделением. В усадьбе обнаружены [именно в помещении (2)] скелеты лошадей и крупного рогатого скота. Обстоятельство это не говорит ничего против того, что главным образом в усадьбе держали овец. Мы видели уже по усадьбе под Боскореале, что и там в овчарне стояли лошади: овцы в это время находились на пастбище. Помещение, вероятно, и было временно предназначено под конюшню и стойла для волов; (2) было овчарней, где помещалось стадо, по крайней мере в 100 голов (обратим внимание на план овчарни: тоже вытянутое в длину строение, как и в Боскореале; совет Колумеллы имел под собой, очевидно, опыт не одного поколения овцеводов). Стадо это надлежало использовать в двух направлениях: получить доход от молока (гипотеза о том, что в помещении (В) была сыроварня, имеет все основания), а затем от шерсти. Если (В) и прилегающие к нему комнаты были царством молока и сыра, то не в помещении ли (Г) было сосредоточено производство шерсти? Предположение одного итальянского ученого, что здесь была тюрьма для рабов, невероятно: нельзя представить, чтобы расчетливый хозяин отвел для 2–3 рабов, забитых в колодки, такое обширное помещение, при этом еще отнюдь не изолированное. То обстоятельство, что здесь лежали кандалы, является чисто случайным. Отделение друг от друга обоих видов деятельности, обрабатывающих продукт, доставляемый овцами, было необходимо: молочное хозяйство требует чистоты, которую обработка шерсти, по крайней мере на некоторых стадиях, делает совершенно невозможной. Поэтому весьма разумно разделение обеих частей пекарней, жар от которой шел через двери в (Г). Хлебный амбар было очень удобно поместить наверху как раз в этом месте: зерно находилось в непосредственном соседстве с мельницей и пекарней. Вокруг (В) расположены были комнаты (3-13), служившие частью для молочного хозяйства, частью как жилье для рабов (одну из этих комнат и можно было бы занять под тюрьму для рабов). Помещения (16–19) вокруг (Г) были кладовыми для шерсти и пряжи.

Количество работников исчисляется для этой усадьбы в 30 человек. Из этого числа значительная часть были женщины. Разница в размерах комнат, предназначенных для рабов, объясняется, вероятно, тем, что в больших помещениях хозяин селил женатых, а в меньших холостых рабов.

Как возникло и сложилось это хозяйство? К глубокому сожалению, отчет о раскопках мало говорит о том, имеются ли следы переделок и перестроек в этой усадьбе. Известно только, что часть западного перистиля, столь отличавшаяся от трех остальных, пристроена позднее. Первоначально перистиль с этой стороны был открыт и главный въезд был там, где сейчас комната (25). Винный погреб занимал часть перистиля, как это бывает и в других усадьбах. Несомненно, что место, занимаемое винным погребом (Д), искони для него отнюдь не предназначалось: сарай расположен так, что предполагает наличие пустого свободного перед ним пространства. Это помещение и винный погреб взаимно мешают друг другу. Уже положение сарая между погребом и точилом само по себе несуразно: сарай, куда в случае непогоды убирали хлеб, предполагает рядом с собой ток, но не винный погреб. Если этот последний перенесли сюда, в это неудобное место, то сделать это заставила какая-то серьезная причина, каковой, думается, была близость давильни (28). Первоначально, следовательно, погреб был устроен где-то поблизости же от (28); всего естественнее полагать, как уже сказано, что он занимал часть перистиля: перегнать сюда вино по трубам из точила было нетрудно. Перистиль с запада был совсем открыт; недаром же с этой стороны он совсем иной, чем с трех остальных. Тут же помещался и главный въезд: вероятно в (25). Место винного погреба занимал ток, находившийся, как ему и полагалось, в непосредственной близости от сарая.

Причины, заставившие хозяина привести усадьбу в тот вид, в каком мы ее застаем, совершенно ясны, и мы о них уже вскользь упоминали: он не только не желает, чтобы его «овечьему хозяйству» что-либо мешало, он расширяет его — обстоятельство чрезвычайно важное, так как оно красноречиво свидетельствует о доходности овцеводства и о росте шерстяной промышленности в крае.

Скажем еще несколько слов об усадьбе Менандра (рис. 49) (известна находкой большого количества серебряных вещей), в которой между собой соединились городской дом и деревенская усадьба. Дом находится в черте города, но на самой окраине — в конце улицы Изобилия и представляет собой конгломерат помещений, постепенно разраставшийся и ко времени гибели города занимавший больше половины квартала. Часть дома, отведенная под нужды сельского хозяйства, лежит на восточной и юго-восточной стороне; пристроена она была в середине I в. н. э. Дом принадлежал богатому и знатному роду Поппеев, имевших землю вблизи города. Хозяева занимали «господскую половину» (1-11), а управление хозяйством поручали своему вольноотпущеннику Эросу, который занимал на «сельской половине» небольшую спальню (13) и атрий (12), служивший в то же время и складочным местом для железных сельскохозяйственных орудий. Из атрия дверь вела в коридор, куда выходили четыре каморки (15–18), предназначенные для рабов; при таком расположении помещений рабы оказывались неизменно под присмотром Эроса, который мог наблюдать за ними из атрия. За помещением для рабов шел двор (19), куда въезжали с улицы через широкие ворота. Двор с двух сторон был окружен портиком (20), над которым находился второй этаж. Под портиком нашли железные части двух телег, корыто для водопоя животных (21) и скелет сторожевой собаки, погибшей при извержении Везувия. За портиком был хлев (22).

Рис. 49.

Можно легко представить себе, как шла жизнь в этой части дома. Рабы под надзором Эроса уходили с рассветом на работу и к вечеру возвращались домой. В одной из комнат, выходивших во двор, они обедали; если дело было зимой, оставались еще работать при огне и затем расходились по своим конуркам. Хозяева — городские люди с литературными вкусами (дом их украшен, между прочим, портретом греческого поэта Менандра), — видимо, хозяйством не интересовались; они отвели под него часть дома почти совсем обособленную и находившуюся вовсе вне поля их зрения: все было сдано на руки Эросу.

Рис. 50.