"Антитело" - читать интересную книгу автора (Тепляков Андрей Владимирович)

Май 2006 года День девятый

Глеб смотрел на вешалку в коридоре, раздумывая о том, какую Аленкину шмотку отвезти деревенской знахарке. Его взгляд скользил по вещам: маленькая синяя куртка, на рукаве — пятно засохшей грязи; резиновые сапоги с Вини-Пухами на голенищах; шарф, ботинки. Он медлил, не в состоянии сделать окончательный выбор. Очень хотелось спать — веки буквально прилипали к зрачкам, и он пару раз ловил себя на том, что почти засыпал, стоя на ногах. Зарокотал бойлер, и по трубам зажурчала вода. Взгляд автоматически метнулся вверх, к стояку и застыл на полпути. Глеб почувствовал, как забилось сердце, а в животе вдруг стало холодно, будто он проглотил льдину.

На полке, прямо над головой, среди бейсболок и кепок, лежала Аленкина шапочка. Та самая, в которой девочка была несколько дней назад, когда они ходили смотреть на водопад. Перед глазами вдруг возникла яркая картинка: тяжелая зеленая ветка ели, маленькая рука, отводящая ее в сторону и несколько иголок, упавших на синюю ткань шапки. Глеб глотнул, и картинка исчезла.

«Вот, что надо взять!»

Осторожно, словно боясь, что его укусят, он взял шапочку и сунул в карман.

Дядя завтракал на кухне, рассеянно слушая утренние новости. Увидев Глеба, он взял пульт и сделал звук тише.

— Давно встал?

— Да. Что-то не спится. Как они?

— Ничего. Температура у Аленки спала. Не знаю, правда, надолго ли. Ты завтракал?

— Ага. Мне ехать пора.

— На улице без изменений?

— Вроде бы, да.

— Слушай, Глеб, у меня появились сомнения… После того, что приключилось вчера, даже и не знаю, сможешь ли ты проехать.

— Думаю, что смогу.

— А стоит ли рисковать? В конце концов, мы не уверены…

— Я уверен!

— С чего?

— Этой штуке нужен не я, а Аленка.

— Аленка… Аленка — мокрая пеленка, — бесцветно сказал дядя, словно констатируя некий факт.

Он зачерпнул ложкой творог и отправил его в рот. Глеб целую минуту молча наблюдал, как тот жует, уставившись неподвижным взглядом в телевизор.

— Думаю, ты прав.

Он вздохнул.

— Ладно. Ничего другого мы уже не придумаем. Держи.

Глеб сжал ключи и повернулся к выходу.

— Погоди. Пойдем вместе. Я хочу посмотреть, как ты проедешь.

Дядя выключил телевизор и встал.

— На всякий случай.

Глеб вел машину медленно, словно крадучись, настороженно поглядывая по сторонам. Снова появилось знакомое ощущение молчаливой враждебности, исходящей со стороны леса. Неявная, невидимая, непонятная угроза была во много раз хуже открытого нападения. Она дезорганизовывала и, держа в постоянном напряжении, отнимала силы, усыпляла, притупляла чувства.

Несмотря на свои собственные слова, Глеб не был уверен, что поездка закончится благополучно. Аленка играла ключевую роль во всей этой мистерии, здесь сомнений не было, но вряд ли она — единственная цель. В конце концов, именно он был с ней на поляне, и, что бы там ни произошло, он принимал в этом участие.

Зачем же тогда рисковать?

Ответов было два. И оба простые.

Во-первых, очень хотелось вырваться. Побыть хотя бы несколько часов среди нормальных людей и нормальной обстановки. Хотя бы несколько часов не оглядываться и не прислушиваться к малейшему шуму. Расслабиться.

Во-вторых, Настя. Ее вельветовые брюки, обтягивающие попку. Ее слова и то, как она их произносит, будто шепчет; интонации — проникающие внутрь, такие глубокие и волнующие. Обычные и понятные желания.

Глеб осознал это, лежа утром с открытыми глазами и мучаясь сомнениями. Цель стоила того, чтобы рискнуть.

Туман уже близко. Всего несколько метров. Он тяжело течет, переливаясь на солнце разными цветами. Руки холодеют и немного подрагивают. Затылок чувствует взгляд дяди, стоящего на крыльце. Это успокаивает. Машина касается белой кромки, и звуки гаснут.

Краски сделались тусклыми, а образы размытыми. Черные стволы обрели дополнительное измерение, выступив на передний план восприятия. От напряжения заболели глаза, и на секунду Глебу показалось, что деревья шевелятся, тяжело раскачиваясь из стороны в сторону. Он отвел глаза и увидел Аленкину шапочку на пассажирском сидении; из пакета высовывался яркий синий краешек. И вновь что-то шевельнулось в груди, что-то недоброе, заставив пальцы крепче вцепиться в руль. Глеб почувствовал, что его трясет, и усилием воли заставил себя отвернуться и смотреть прямо перед собой, туда, где заканчивался капот «Тойоты». Он отыскал глазами маленький скол на краске и сосредоточился на нем, стараясь не думать ни о чем и просто ехать вперед. Ехать, пока это возможно.

И туман пропустил его.

Машина выбралась на открытое пространство, и Глеб прибавил газа.

Узкие улицы, утопающие в зелени. Зелени деревьев и старых заборов. Из-под кроссовок взлетает пыль и плавно опускается на землю. Жарко.

Все вдруг переменилось. Глеб удивленно и грустно оглядывался по сторонам, стараясь вызвать у себя в душе то самое чувство умиления и радости, которое возникло несколько дней назад, когда он впервые шел по улицам Горенино, но не мог. Все стало другим. Мелким. Глупым.

«Вот они, копаются в своих огородах, ходят в магазин, сидят на лавочках — живут. Что-то происходит, но любое из событий можно запросто заменить другим. И никто этого не заметит. Они даже не могут себе представить, что рядом творится такое, от чего вся их накатанная жизнь просто разлетится в щепки».

Грустные мысли, но они странным образом согревали Глеба, давая ему ощущение превосходства человека знающего тайну, человека, испытавшего потрясение такой силы, которое мало кому выдержать. Никто из тех, что проходили мимо него, не боролся с чудовищами по ночам, не видел, как одержимый ребенок трясется, выгнувшись дугой, они не видели призраков и говорящей тьмы. Они жили в безопасной иллюзии простоты окружающего мира. Мира продовольственного магазина и кафе-«тошниловки», мира детской площадки и дискотек в клубе — мира, в котором каждая неожиданность известна и предсказуема. Эти люди не знали, что такое настоящий ужас. Такой ужас, для которого еще нет слов.

«Я тоже был таким, пока меня не схватили за шиворот и не ткнули мордой».

Глеб ясно почувствовал, что переступил черту, и теперь он один, и никто не сможет понять его и помочь. Все прячутся за забором. Все, кроме…

Он увидел Настю издалека, но не сразу узнал. Длинное синее платье, открывающее руки и струящееся вниз к земле, преобразило ее полностью, сделав женственной и хрупкой, совсем не такой, какой он ее запомнил. Волосы девушка забрала назад и собрала в пучок, открыв шею, от одного взгляда на которую у Глеба забилось сердце. Она напоминала женщин с картин эпохи Возрождения: прекрасных, как солнце и величественных, как богини.

«И я впутал ее в это».

Он остановился.

«Я могу уйти. Развернуться и уйти, пока она меня не заметила. Отсюда и из ее жизни. И никогда не возвращаться».

Словно почувствовав что-то, Настя повернулась, и их взгляды встретились.

— Ты выглядишь просто… здорово!

— Спасибо.

Она встала и пошла к Глебу, покачивая бедрами. Эти движения, движение тонкой ткани по коже, полуоткрытые беззащитные плечи…

«Я попал. Я утяну ее за собой».

— Привет.

— Привет.

Настя остановилась в шаге от него, тонкие пальцы нервно теребили подол платья.

— Как дела?

— Без перемен.

Она завела руки за спину и посмотрела Глебу в глаза.

— Здесь недалеко. Минут десять ходьбы.

— Мне кажется, здесь все в десяти минутах ходьбы.

Настя улыбнулась, ступила вперед и стала поправлять ему рубашку: разгладила складки, застегнула пуговицу на шее. Глеб молчал.

— Хорошо. Пошли.

Дом знахарки располагался на окраине поселка, стоя особняком в конце улицы. От ближайшего строения его отделял заросший травой участок с небольшим прудом посередине. Собственно, самого дома Глеб не увидел — он скрывался в глубине маленького леса садовых деревьев и густых кустов — но он его почувствовал. В этом месте жила сила, и все вокруг было подчинено ей. Она сочилась из древесных стволов, поднималась от земли, проникала под кожу. В ней не ощущалось угрозы, она просто была, как естественный атрибут этого места.

«Интересно, Настя чувствует то же самое? Хм… А я сам-то чувствую? Напридумывал уже с три короба!»

Она открыла калитку и поманила Глеба за собой.

Узкая тропинка уходила вглубь участка, петляя между деревьями. Стоило сделать несколько шагов, как она вильнула в сторону, и со всех сторон их окружил густой сад. Тяжелые кроны покачивались на слабом ветру, где-то рядом быстро стрекотала птица, от земли поднималась прохлада и текла между стволами и островками цветов.

Покинув открытое место, Настя почувствовала себя свободнее. Она взяла Глеба за руку и уверенно повела за собой. Тропинки расходились и исчезали в тенистой глубине, среди яблонь, старых облепиховых деревьев и черемухи.

— Настоящий лес!

— Не бойся, он нормальный.

— Хочется надеяться.

В конце тропинки показалась стена, сплошь покрытая диким виноградом, словно толстым темно-зеленым одеялом. Тропинка вильнула в последний раз и уперлась в открытую дверь.

Настя остановилась и посмотрела на Глеба нервно, почти испуганно.

— Готов?

— Всегда готов, — мрачно ответил он. Страх девушки немного раздражал.

«Подумаешь, знахарка. Велика птица!»

Они оказались в просторной опрятной комнате; густые заросли почти не пропускали солнечного света, но, после путешествия по саду, глаза уже успели привыкнуть к сумраку. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый клетчатой скатертью, несколько стульев. Вдоль большого окна тянулась столешница: мойки, плита — все, как у людей. Ничего необычного. Ничто в комнате не выдавало жилища знахарки. Разве что пучки трав, развешанные по стенам, пахнущие полем и лесом. На полу лежал тонкий полосатый коврик.

— Садись.

Настя указала на один из стульев. Подождав, пока он устроится, она критически его оглядела, снова поправила ворот рубашки и натянуто улыбнулась. Глеб кивнул.

— Тетя Аня!

— Иду, милая!

Голос был глубоким и низким и совершенно не вязался с тем, что рисовало Глебу воображение. Ему казалось, что голос знахарки должен быть скрипучим, как у Бабы Яги в исполнении Милляра. А этот звучал, как трубный глас — раскатисто, в нем чувствовалась сила и непреодолимая жизненная энергия. Очень захотелось встать.

За дверью скрипели половицы, прогибаясь под тяжестью шагов. Она распахнулась, и на секунду у Глеба перехватило дыхание.

Такую огромную женщину он видел впервые в жизни. Она была не жирна — мощна. Необъятная грудь под простой рубахой без рукавов, большие руки и голова с собранными, как у Насти, темными волосами, большие блестящие глаза. Ее возраст определить было невозможно. Казалась, такая характеристика не имеет к этой женщине никакого отношения. Появившись, она заполнила собой все пространство, и Глеб почувствовал, что боится ее. Почувствовал себя маленьким, нескладным неудачником, мышонком, возомнившим, что имеет право высунуться из норки. Эта женщина-кошка, женщина-медведица казалась… непреодолимой.

Знахарка остановилась посреди комнаты.

— Ну, здравствуй, молодой человек.

— Здравствуйте.

Под пристальным взглядом Глеб еще больше заробел и отвел глаза, но, спохватившись, опять стал смотреть на нее. Гигантша кивнула каким-то собственным мыслям и поглядела на Настю.

— Садись.

Они уселись вкруг стола; было слышно, как, отбивая секунды, тикают настенные часы. Входная дверь, хлопнув, закрылась. Глеб вздрогнул.

— Настя рассказала мне кое-что, — сказала знахарка. — Странная история.

— Я хочу понять, что происходит, — отозвался Глеб. — Вы можете помочь?

— Может быть. Скажи мне, что случилось с вами в лесу?

— Мы нашли поляну. Там росли деревья, такие — скрюченные. Дядя говорит, что это осины. Мы пошли туда и… у Аленки был какой-то припадок. Я точно не помню, помню только, как нес ее обратно к дому. И еще — я фотографировал эти осины два раза — они быстро растут. Сейчас, наверное, они просто огромные. Вобщем… Что это за место?

Тетя Аня задумалась, перебирая пальцами по столу.

— Я слыхала о таких. Подобных мест по миру много. Они как водовороты — засасывают все, что находится возле них. И плохое, и хорошее — копят в себе. Они — память земли. Я думаю, когда плохого становится слишком много, они портятся, гниют, становятся нечистыми.

— А оно опасно?

— Оно недоброе.

— Но оно может повлиять на человека?

— Да. Такие места высасывают силы, пьют нас, как упыри. Если человек слабый, они могут убить его. Да вот только у вас не то.

— А что?

— Кроме вас с девочкой никто на поляну не ходил?

— Нет.

— А раньше девочка там бывала?

— Не знаю. Вряд ли.

— Дай-ка руку.

Глеб повиновался и почувствовал, как сомкнулись вокруг кисти сильные пальцы. Анна стала гладить ладонь, глядя ему прямо в глаза и приговаривая:

— Бежит лиса по тропке, хвостом-помелом метет. А где мышка спряталась? А где мышка спряталась…

Голова Глеба тяжело опустилась на грудь. Знахарка продолжала бормотать. Слова сливались, накладывались друг на друга пока не превратились в монотонный гул. Настя почувствовала, как ее собственная голова деревенеет, а глаза наливаются тяжестью. Глеб осел на спинку стула, скрючился, обмяк. Густые черные брови Анны, сошлись, а глаза разгорались все ярче, и впервые Насте стало по-настоящему страшно. Она не понимала, что эта женщина делает с Глебом, ей захотелось вскочить с места, закричать, но тело словно приросло к стулу и отказывалось подчиняться.

Внезапно знахарка прервала свой речитатив и спросила:

— Что видишь?

Глеб что-то пробормотал, с трудом шевеля губами. Анна наклонилась к нему, почти касаясь лбом его головы, и стала слушать, разбирая и складывая в слова невнятное мычание, напоминающее завывания олигофрена. Настя вцепилась в стул, слушая, как он говорит: с трудом, глотая звуки, будто эта женщина силком вытягивает их, заставляя его говорить помимо воли. На губах Глеба появилась слюна и струйкой стекла на рубашку. Знахарка не выпускала его руку, все в комнате застыло, и даже часы перестали отбивать ход времени.

Настя не знала, сколько это продолжалось. Наконец, Анна разогнулась, отпустила Глеба и, упершись ладонью ему в лоб, толкнула от себя, запрокидывая голову. Глеб захрипел, взмахнул руками и открыл глаза.

Знахарка покачала головой.

— Нехорошо.

Глеб тер лоб и озирался по сторонам, словно не понимал, где находится.

— Вещичку девочки принесли?

Настя передала шапочку.

Широкие ладони разгладили ткань, глаза закрылись, женщина забормотали что-то, тихо-тихо. Глеб повернулся к Насте, но та лишь покачала головой, приложив палец к губам.

«Это похоже на прием у доктора. То же самое ощущение, когда невмоготу терпеть, и просто отдаешь себя врачам, надеясь на помощь. А она, наверное, может помочь. Даже наверняка, может».

Толстые ветви за окном раскачивались, ритмично ударяя по стеклу. Глеб смотрел на ее пальцы. Они, как змеи, ползали туда-сюда, сжимали и снова разглаживали, поворачивали маленькую шапочку.

Знахарка вздрогнула и нахмурилась. На секунду поток литаний оборвался, будто она что-то обдумывала; ноздри расширились, голова отклонилась назад, а затем — снова бормотание и пальцы, перебирающие ткань.

Спектакль продолжался минут пять, и еще столько же она просидела молча и неподвижно, отложив в сторону шапочку и закрыв глаза. Снова стало слышно, как тикают часы.

— Убери ее.

Настя сунула шапку в пакет. Знахарка внимательно смотрела на Глеба.

— Скверно. То, что у вас происходит — очень скверно. Вам нужно уходить оттуда. Особенно тебе!

— Мне?

— Да. Что-то у вас там не так с лесом. Я точно не разберу, но там что-то есть.

— Что есть?

— Не знаю. Я нашла у тебя следы чужого вмешательства.

— В смысле? Меня гипнотизировали?

— Может быть. Мало того, тебе даны определенные установки, которые сейчас заблокированы у тебя в голове.

— Но кто?

Знахарка развела руками и спросила:

— Там на поляне точно никого не было? Подумай.

Глеб нахмурился и попытался вспомнить события недельной давности, но не смог. На том месте, где полагалось быть воспоминаниям, находилось большое белое пятно.

— Не помню, — признался он. — По-моему, никого.

— Это очень плохо.

— Я ничего не понимаю! Почему плохо? А если бы там кто-нибудь был, то что? Хорошо?

— Если бы там кто-нибудь был, я бы сказала, что он тебя загипнотизировал. Но если там никого не было, то кто это сделал?

Они помолчали, переваривая сказанное, а потом знахарка неожиданно спросила:

— Скажи мне, когда смотришь на сестру, что ты ощущаешь?

— Ничего особенного, а что?

— В девочке что-то не так. Что не так?

— Ну, не знаю…

— Что в девочке не так?

— Да все так!

Неуловимо быстрым движением, знахарка снова схватила его за руку и наклонилась вперед.

— Что не так?

Глеб чуть подался ей на встречу, и их взгляды встретились.

— Она плохая!

Настя вздрогнула и схватилась за край стола. Анна отпустила его руку и облокотилась на спинку стула, скрипнувшего под ее тяжестью. Последнее слово Глеб буквально выкрикнул, и оно разрезало тишину комнаты, словно нож, оставшись в воздухе и ушах зловещим эхом. Упрямая ярость пропитала каждый звук, заставив самого Глеба испугаться.

— Почему ты так думаешь?

— Ничего такого я не думаю! Все это ваши фокусы! Теперь вы меня гипнотизируете что ли?

— Почему ты сказал, что она плохая?

— Не плохая она! Не плохая — нормальная!

Знахарка сцепила пальцы и обвела взглядом обоих подростков.

— Вот что я вам скажу, ребята.

Она вытащила из кармана юбки пачку сигарет, выудила из нее одну, сунула в зубы, прикурила и сощурилась.

— Что-то там в лесу способно воздействовать на голову, вроде гипноза. Глеб и девочка подверглись этому на поляне. А слушая то, что вы рассказали, я думаю, что и все на ферме попали под влияние.

— Под чье? — спросила Настя.

— Плохого места, — убежденно заявила знахарка, глубоко затянулась и загасила сигарету в маленькой керамической пепельнице.

— Гадостная привычка.

Глеб массировал пальцами лоб, стараясь понять, уложить в голове то, что услышал.

— Дядя в свое время нашел на поле кресты, — сказал он, наконец. — Они по кругу под землей шли. Вы не знаете, что там было раньше?

— Знаю. Село было. Кокошино. Но оно давно опустело.

— Из-за чего?

— Никто не знает.

— Может, надо вкопать кресты обратно? — предположил Глеб.

— А может ему в церковь сходить? — спросила Настя.

Знахарка пожала широкими плечами.

— Можно сходить. Хуже не будет. Вы только никому ничего не говорите. Особенно в церкви. Я не врач и толком сказать не могу, но только то, что творится на ферме, напоминает мне массовый гипноз. Или самогипноз. Вряд ли там черт поработал.

— А что же делать?

— Уезжайте — вот вам мой совет. Особенно тебя, Глеб, он касается. Ты настроен на сестру и настроен очень агрессивно. Ты можешь причинить вред девочке.

Глеб возмутился.

— Я никогда не причиню никакого вреда Аленке!

— Ты так думаешь.

— А можно с этим что-нибудь сделать? — спросила Настя. — С этим гипнозом?

— Можно попробовать себя заговорить. Уговорить, что все не так. Что все — только видения.

— А вы можете? — спросил Глеб.

— Нет. Тут врач нужен настоящий. Психиатр какой-нибудь. Я боюсь повредить.

— Так и знал, что дело закончится психиатром! — съязвил Глеб.

Он натянуто засмеялся, а знахарка осталась сидеть тихо, задумчиво разглядывая Настю.

Глеб встал.

— Ну ладно. Спасибо за все — нам пора.

— Будь осторожен. А еще лучше — уезжай!

— Я подумаю.

Глеб направился к выходу, а знахарка придержала Настю за руку.

— Зайди ко мне вечером, — шепнула она.

— Сколько ей лет? — спросил Глеб.

Они уже выбрались с заросшего участка и теперь медленно шли по дороге.

— Не знаю.

— Странная тетка.

— Сказать по правде, я ее немного не так себе представляла.

— А как?

— Ну, я думала, что она про порчу там будет говорить, сглазы… А она про гипноз.

— Я тоже об этом подумал, — поддержал ее Глеб. — Чувство такое, будто к врачу на прием угодил.

— Да!

— И вот поэтому ее слова звучали очень убедительно. В порчу и сглаз я бы не поверил.

— А я бы поверила, — Настя улыбнулась и тряхнула головой. — Я в такие вещи верю.

— Но, если гипноз, то кто? Вот чего я понять не могу. Некому получается.

— Мне очень не понравилось то, что она говорила про тебя и Аленку.

— Да. Мне тоже.

— Ты думаешь, она права?

— Я не знаю.

Настя остановилась.

— Обними меня, — попросила она.

Глеб обнял ее за талию, и она прижалась к нему. Они шли мимо заборов; солнце поднялось высоко и, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, рассыпалось по земле яркими брызгами. Теплый ветер перебирал складки платья. Глеб чувствовал теплое тело, чувствовал, как оно вздрагивает в такт шагам.

Они шли молча, хотя у каждого было много, что сказать.

«Я хочу, чтобы все было так, как есть сейчас. Я хочу остановить время. Надолго. Насовсем».

— Ты домой? — спросила Настя.

— Да. Буду вкапывать кресты, как средневековый крестьянин.

— Ты серьезно говоришь?

— Абсолютно. В наших обстоятельствах, это вполне логичное решение.

Он усмехнулся.

— Не смейся над этим. Это вовсе не смешно.

— Ладно. Не буду.

— Когда еще приедешь?

— Как только смогу.

— Звони.

— Конечно.

Немного не дойдя до детской площадки, они остановились в тени большого клена. В этом месте улица делала изгиб, скрывая молодых людей от взглядов случайных прохожих. Глаза их встретились и губы соприкоснулись. Глеб поднял руки и положил ладони ей на шею, чувствуя, как пульсирует под кожей, теплой и гладкой, жилка. Настя запрокинула голову и закрыла глаза.

Ничего не нужно говорить и решать. Все уже решено.

Так бывает.

Поцелуй длился и длился, а когда они отступили друг от друга, мир стал иным. Он стал больше и ярче. И проще.

Глеб почувствовал, что тяжесть, поселившаяся в голове, где-то в районе лба, исчезла. Все вдруг показалось ему ясным, пропал мистический ужас, ощущение неосязаемой угрозы. Мир стал нормальным, и все вокруг стало нормальным, кроме маленького участка земли и фермы. Можно что-то решить и не ждать, когда случится непоправимое. Решение есть. Нужно было только сбросить груз страха и заглянуть в себя.

Настя смотрела на него блестящими глазами.

— Господи, мне как будто глаза протерли! Ты — чудо! — воскликнул Глеб.

— Я тоже почувствовала.

Она улыбнулась.

— Можно повторить.

И они повторили. И потом повторили еще раз. А полчаса спустя Глеб смотрел, как она идет к дому, и струится по телу синее платье.

Он был счастлив.

Возвращение на ферму напоминало погружение в глубокую воду. Ясная и четкая картина мира с каждым километром все больше размывалась, словно воздух выходил из проколотого колеса. И снова в голове появилось ощущение стены, вроде той, что окружала ферму. Глеб становился все мрачнее. Съезжая с шоссе в сторону леса, он уже знал, что свобода, которую он ощутил — не более, чем мираж — эйфория, вызванная поцелуем девушки. Простых решений не было, и не могло быть. Они обречены остаться.

И ждать.

Дядя сидел возле сарая, держа в руке дымящуюся сигарету, и смотрел, как Глеб выбирается из машины. Трактор с открытой дверцей сиротливо стоял на пашне, метрах в двадцати от них; тусклым красным пятном на фоне темной земли выделялась картофелесажалка.

— Ну, охотник за приведениями, что слышно?

Глеб тоже закурил и сел рядом.

— Тетка говорит, что у нас тут гипноз.

— Гипноз?

— Ну или что-то около того. Она говорит, что на нас воздействовали.

— Ничего не понял. Кто воздействовал?

Глеб пожал плечами.

— Не знаю.

— Погоди, Глеб. Давай разберемся. Она говорит, что нас гипнотизируют?

— Да не поймешь. Она сама точно не знает. Что-то в лесу на нас воздействует. А что и как — неизвестно. Может даже мы сами себя… ну… гипнотизируем.

— Бред какой-то.

Глеб пожал плечами.

— Как ты проехал?

— Нормально. Кстати, тетка говорит, что тут раньше было село. Кокошино называлось.

— И что?

— Оно опустела. Неизвестно почему.

— Гипноз, — задумчиво проговорил дядя. — Гипноз, гипноз… Непохоже на гипноз. Хотя, не знаю.

— Я предлагаю вкопать кресты обратно.

— Это она присоветовала?

— Она не возражала.

— Понятно. Вобщем, никаких ответов мы не получили. Только вопросы одни.

— По большому счету, да.

— Так я и думал.

Они молча курили, глядя на лес и выпуская в теплый воздух облачка дыма. Туман медленно пульсировал, словно дышало огромное бесформенное существо.

Дядя встал.

— Ладно. Копать — так копать. Больше делать нечего. А насчет гипноза надо поразмыслить еще.

— Предлагаю начать копать прямо сегодня.

— Почему нет? Вот сразу после обеда и начнем.

— В доме никаких новостей?

— Слава Богу, без них. Аленка ходит за Ирой хвостом, не отпускает ни на шаг. Ира дергается.

— Не надо говорить ей о крестах.

— Да она сама все увидит. Я не собираюсь ничего скрывать.

Он склонил голову и стал похож на высокую, тощую птицу.

— И тебе не советую. Мы тут, вроде, все заодно.

Глеб затянулся в последний раз и потушил сигарету.

— Это точно.

Настя не хотела говорить с родителями о знахарке и поэтому придумала прогулку с Танюшкой. Лучшая подруга, с которой они вместе почти с самого рождения, не могла вызвать подозрений и в качестве алиби подходила идеально.

Они были разными, почти полными противоположностями друг друга. Танюшка — с астеническим сложением модели, невротическая и шумная; она тайком курила тонкие сигареты и любила напустить на себя вид скучающей светской львицы. Наверное, главной задачей в ее жизни было найти для Насти подходящего парня, и, несмотря на то, что все попытки неизменно проваливались, она не падала духом.

Узнав про Глеба, Танюшка сразу же приняла сторону молодой пары.

«Лишь бы он не оказался гадом. Но за этим, милая, я прослежу. Лично».

Несмотря на такую преданность, Настя не сразу решилась рассказать ей про знахарку. Впервые в жизни ей пришлось долго думать, прежде чем поделиться с подругой. Впервые в жизни у нее появился секрет, который она разделила с другим.

— Привет, подружка!

Танюшка появилась неожиданно, как чертик из коробки, заставив Настю вздрогнуть.

— Давно стоишь?

— Привет. Нет, только вышла.

Они взялись за руки и пошли в сторону речки. Заинтригованная скудными сведениями, полученными от подруги, Танюшка буквально лопалась от любопытства, но всякий раз выговаривала себе, что не должна лезть Насте в душу. Это нехорошо. Неправильно. Для себя самой она решила, что подруге нужен от знахарки совет по поводу парня.

«Это круто: немногие девчонки отважились бы на такое. Тут, небось, настоящая любовь».

Сумерки поглощали солнечный свет и тепло, заполняли улицы, словно мутная вода; громко верещали сверчки; где-то на окраине лаяли собаки. Настя чувствовала себя неспокойно. Несколько раз за вечер она решала не идти к знахарке, убеждала себя, что не хочет больше ничего слышать, что это ничего не изменит, и что некоторые вещи лучше не знать. Решала и снова меняла решение. Как бабочка, летящая на свет, она не могла поступить иначе. Слишком много было поставлено на кон.

— Как дела с Глебом? — поинтересовалась Танюшка, не в силах больше выносить молчания подруги. — Продвигаетесь?

— Так, потихоньку.

— Надеюсь. С твоим «потихоньку» можно до пенсии оставаться старой девой.

— О, уж это мне не грозит.

— Да? Расскажи! Мне можно!

— Ну, мы целовались…

— Ага! С этого места подробнее, пожалуйста!

Они шли и болтали. Со стороны реки раздался тихий звук гитары. Солнце огромным красным глазом смотрело им в спину, а их длинные, как телефонные столбы, тени стелились впереди.

Настя старалась держать шутливый тон, хотя на душе скребли кошки. Глеб ей нравился. Конечно, это еще не любовь, но что-то очень близкое к ней, и отсюда брали начало многие проблемы. Относись она к парню прохладнее, можно было бы уговорить его уехать. Настя непременно сделала бы это, разрешив все возникшие неприятности. Но она не хотела. Не хотела, чтобы он уезжал. И ничего не могла с собой поделать.

Весь день Настя ругала себя, называла эгоисткой. Глеб в опасности — она это чувствовала и даже без Анны понимала, что лучший выход для него — уехать. Это было бы правильно.

Правильно.

А потом просыпались чувства. Ей снова хотелось прижаться к нему, ощутить его силу, скрыться в нем от всех проблем. От всего на свете. Хотелось верить, что все неправда, просто какое-то недоразумение, которое вот-вот разрешится само собой, и, обнимая Глеба, она действительно в это верила.

Губы все еще помнили последний поцелуй. Глеб ушел, и ей стало так плохо, так пусто и тоскливо, что Настя испугалась.

«Мне нужно следить за собой. Все зашло слишком далеко».

На окраине поселка они с Танюшкой разошлись, договорившись встретится через час на берегу. Прощаясь, та выглядела обеспокоенной, словно каким-то образом почувствовала то, что творится в душе у подруги.

— Будь осторожна: Анька — ведьма!

Настя кивнула и помахала рукой.

«Если бы все было так просто».

Знахарка поджидала ее в той самой комнате, где они сидели несколько часов назад. На столе было накрыто к чаю: из маленького заварного чайника поднимался смешанный аромат каких-то трав, на плите закипала вода. Когда Настя вошла, Анна как раз доставала чашки.

— Здравствуй, милая. Садись. Будем чай пить.

Настя послушно уселась за стол, обхватив себя руками. От плиты в комнате было тепло, даже жарко, но на душе царил холод.

Знахарка уселась напротив.

— Бери ватрушки. Вкусные получились.

— Спасибо.

Девушка отхлебнула чай и почувствовала, как приятное тепло разлилось по всему телу, расслабляя напряженные мышцы. Анна смотрела на нее с сожалением.

— Ты любишь этого парня?

— Он мне нравится.

— Нравится. Мне вон мой кот Кузьма нравится! Я спрашиваю — любишь или нет? Потому что лучше бы тебе его оставить.

— Почему?

— Хлебнешь ты с ним горюшка. Полной ложкой.

Настя промолчала.

— Глеб сейчас не принадлежит себе. И тебе тоже. Я не могу сказать точно, что с ним творится, но чувствую — это только начало. Дальше будет еще хуже.

— Он справится. Я уверена!

— Нет, не справится. У него слабая воля. Он очень благодатная почва для любого воздействия.

— Я не верю.

— Конечно, не веришь. Но, послушай меня — будь с ним осторожна. Не сближайся. Подожди. Дай ему проявится.

Знахарка коснулась ее.

— Я добра тебе хочу. Утянет он тебя вместе с собой. Утянет… Утянет…

Гигантша смотрела на Настю не отрываясь, удерживая ее ладонь в своей. Несколько минут длилось молчание, а потом девушка неуверенно заерзала на стуле и опустила взгляд.

— Ты подумай, стоит ли жертвовать собой, ради парня? Ты еще девочка, тебе еще столько предстоит…

Настя посмотрела на знахарку, чувствуя, как сильно бьется сердце, и непонятно: то ли от страха, то ли от злости.

— Я его люблю!

Она произнесла это, подчеркивая каждое слово.

— И хочу быть с ним.

— Экая ты решительная!

Настя поджала губы и промолчала.

— Понятно. Будь осторожна, девочка. И очень хорошо запомни — ты полюбила оборотня. Никогда не закрывай глаза.

Настя встала.

— И храни тебя Бог!

На поле опустилась темнота.

В доме горел свет, падая на землю двумя квадратными пятнами. Окна были похожи на глаза — злобные и пустые, а вся темная махина за ними — на чудовищное тело. Фосфоресцирующее сияние тумана было много мягче и ощущалось иначе, вызывая ассоциацию с одеялом. С чем-то хорошим и надежным. С чем-то, где можно спрятаться.

Глеб отложил лопату, взял из коробки крест и бросил его в яму.

«Еще один».

Спина и руки болели. Глеб уже покачивался от усталости, но упрямо продолжал свою работу.

«Сею доброе. Вечное».

Он засмеялся и стал засыпать яму землей.

Дядя ушел два часа назад. Его силуэт несколько раз появлялся в окне, но никогда не задерживался надолго.

«И хорошо. Хорошо. Пусть обсудят меня как следует, чтобы ни одной косточки не осталось не обглоданной».

Здесь, на поле, на открытом пространстве, Глеб чувствовал себя лучше, чем в застоявшейся и больной атмосфере дома. Здесь он был собой, делал свое дело. Они ничего не хотели предпринимать, только злились и перешептывались, обвиняя его во всех грехах. Обвиняли его! Но он не обижался.

«Я вам помогу. Помогу. Только дайте время».

Из-за облаков появилась луна — яркая, уже почти полная. Она осветила поле, словно сцену. Глеб стоял, как единственный актер в огромном театре ночи и играл свою роль, уверенно продвигаясь к финалу.