Глеб Горбовский “НЕ “РАШЕН” Я, А – РУССКИЙ!”

НОСТАЛЬГИЯ

Юре Паркаеву

"...В Москву — разгонять тоску."

Постарел, измаялся — увы:

не могу добраться до Москвы.

Сколотить способен на билет,

а, поди ж ты, не был много лет.

Знаю, там, как в сне берестяном,

дышит друг мой в переулочке одном.

Там почиет меж кладбищенских берёз

Свет-Есенин — властелин страстей и грёз.

Там земля как хлеб густая — не пустырь,

православной веры символ —монастырь.

Там клочки разогнанной тоски

и друзей усопших огоньки...

Постарел, извёлся, жив едва.

Но в груди, как колокол — Москва!

ПОДПИСЬ

Меня призвали не благие,

а так — сопение и потность,

и кошельки у них тугие...

И говорят: "Поставьте подпись."

Суют какую-то анкету

под нос, а в пальцы — авторучку.

Но у меня желанья нету

свою поставить закорючку.

Тогда они достали флягу,

распространился дух коньячный...

И тут я плюнул на бумагу

и получил поджопник смачный!

Они ворчат: "Старик проклятый...

Жмот... Жаба в натуральном виде!"

А вы подделайте, ребята, —

я разрешаю... И — валите.

ЗА СТОЛИКОМ

Заглянул, по малому, в пивнушку:

выпить кружку жидкого пивка.

И узрел за столиком... старушку,

что "сушила" кружку в три глотка.

Испросил соседства — разрешила.

После третьей — вспыхнул разговор.

Оказалось, бабушка грешила

по отсидке срока за... топор.

Зарубила мужа-мудозвона:

он ее на стерву променял.

Десять лет ее губила зона,

а теперь за столиком — финал.

...Догадалась, что я ей — не ворог,

не ханыга и не мент в пальто.

Да и лет ей оказалось... сорок,

а не девяносто и не сто.

ОККУПАНТЫ

На что это похоже:

как тучи, как бурьян, —

одни и те же рожи

заволокли экран!

Кто вздыбил муть такую?

Владельцы вилл, "тойот"?

Кто платит, тот банкует,

танцует и поёт.

Народ нахмурил брови:

на кой ему шуты?

Неровен час, неровен —

допляшут до беды.

Народ опять обужен,

обижен, обнесён...

Ему Есенин нужен,

а не старик Кобзон.

СВЯЗКА

На теплоходе в Тихом океане

в подпалубной каюте на двоих...

Он возлежал на замшевом диване,

а я — на койке, утомлён и тих.

Он так храпел нещадно, с завываньем,

стонал во сне, как будто — на костре!

А за бортом — солёных брызг сдуванье

и редкий снег — курильский — в декабре.

Но вот сосед затих, как отключился,

с груди отпала в сторону рука...

А свет в иллюминаторе сочился

скупой зарёй, прошившей облака.

Я сам затих и тяжко в койку вжался.

И так мы плыли — связка двух сердец...

И я шептал: "Очнись... опомнись... сжалься."

Но был, как Бог, — неумолим мертвец.

НОЧНАЯ СОБАКА

Лай ночной бездомной собаки

в снежном парке... И ветра вой,

Кто ее сочинил во мраке?

И зачем оставил живой?

Мне бессонница грызла душу,

мне бессмыслица жгла мозги...

Я не Бога — собаку слушая

и сплетал узор из тоски.

Нужно было выйти из дома,

углубиться в парк... Но мерзка —

пеленала волю истома,

то есть — просто кишка тонка!

А потом моя плоть уснула.

И во сне — больным языком —

мне собака руку лизнула, —

как... ошпарила кипятком!

РАССВЕТ

Рассвет в бесснежном декабре

над грязной шкурой Петербурга...

Тысячелетье — третье на дворе,

и там же чья-то съёжилась фигурка.

Там, над помойкой черного двора,

И копошится с мыселькой — разжиться

пустой бутылкой, опорожненной вчера,

и всем иным, что может нищему сгодиться.

...Рассвет над бездной. Робкая заря.

Россия, погребённая под стужей.

Неужто всё напрасно, тщетно, зря?

И столь — аляповато, неуклюже...

Но я смотрю неистово в окно:

там просочилось в хламе туч — светило!

Смотреть в рассвет всяк сущему дано, —

кто б ни был ты — душа или могила.

ЩЕЛЬ

Под окном свою законную

мужичок мордует впрок!

Просочился в щель оконную

трёхэтажный матерок.

...А чего из яви нынешней

не надует в щель окна?

Русской пески, ласки вымершей,

откровений без вина.

И сидишь, и чешешь темечко.

В щель сочится снеговей...

Да посвистывает времечко,

как разбойник-соловей!

***

"То вознесёт его высоко,

то бросит в бездну — без стыда."

Он когда-то бывал президентом страны,

что-то там изрекал и кумекал...

Навевал "россиянам" кромешные сны,

а, поддав — петушком кукарекал!

Обломал по краям, как кусок пирога,

сокровенную нашу землицу...

А потом, не дождавшись под гузно пинка,

на Канары скользнул — веселиться!

Он долгонько еще мельтешил на "Ти-ви",

хохотал и дымил перегаром...

Он воистину жаждал народной любви,

но любовь обернулась кошмаром.

А потом он ушёл... И однажды в толпе,

где молчат беспредельные дали,

он зачем-то напомнить решил о себе:

возопил!.. Но его — не узнали.

РОЖДЕСТВО

Лампады зажжённые, свечи,

молитвы, молчанье икон...

В жилище натоплены печи,

застолье, как Божий закон!

Соленья, графин, кулебяка,

кишение всяческих "мяс".

Накормлены скот и собака.

Есть ящик вина про запас.

Светлы православные лики,

идёт целовальный процесс...

Свершается праздник великий,

дарованный Силой Небес.

...Так было. Во времени неком.

А нынче — поди, опиши:

изба, занесённая снегом,

а в ней — ни единой души.

В ДУРАКАХ

По канату жизни продвигаясь,

в декабре, в трофейных сапогах,

не горюя слишком и не каясь,

я хочу остаться в дураках.

Пусть я не Иванушка из сказки,

а всего лишь Глебушка-жилец, —

жизни колотушки, а не ласки,

возлюбил, как золото, купец.

Не хожу на митинги и сходки,

даже — в храм...

Но веру в Бога — чту,

По канату, потеплев от водки,

с берега на берег перейду.

У меня свои — резон и статус —

я травинка божия в снегах...

Не исчезну, выдюжу, останусь

не в анналах — в русских дураках!

"РАШЕН"

"Умом Россию не понять..."

Ф.И. Тютчев

Пусть в пониманье узком,

не нашем: я — урод.

Не"рашен" я, а — русский,

хотя и обормот.

На Западе цветистом

вам — в мешанине вер —

Россия ненавистна

за дух и за размер.

"Быть русским некрасиво,

а патриотом — грех."

Но знайте: вам, спесивым, —

не по зубам орех!

Вам страшен жупел "рашен"?

Стремитесь взять контроль?

...А мы поём и пляшем

под чёрный хлеб и соль!

"АФГАНЦЫ"

Хлебнувшие крови, нюхнувшие трупов,

они в городок возвращаются — Глупов.

Там ждёт их заштатная нищая скука,

с безумной и смертной отвагой — разлука.

Куда им податься? Озвучим их тайну:

в охранники или... в убийцы по найму.

А то и — в психушку. А то и — в могилу

студить — добровольно! — убойную силу.

А тот, кто остался без рук или ног, —

тот будет изгоем... В толпе — одинок.

А кто приторговывал кровью страны, —

лежит под защитой Кремлёвской стены.

ЧАСЫ

С котомкой песен по миру блуждая,

уже лет двадцать не ношу часов...

"Счастливые часов не наблюдают",

но времени улавливают зов!

Я не был в жизни разве что в Трансваале

и в Антарктиде — на высоком льду.

Последние часы с меня сорвали

в Новороссийске, за полночь, в порту.

Я прочитал "Заветы" и скрижали,

но дольше суток не носил часы:

не пропивая — они мне руку жали,

а вместо них — колечко для красы.

Краса жила в заштатном городишке

и усмиряла мой мятежный нрав...

А что — часы? Издержки и излишки,

особенно в полях, среди цветущих трав.

ПЕРЕД ТЕМ...

Грязный, выцветший питерский снег,

голый парк, а точнее — нагой...

Перед тем, как расстаться навек,

я махну ему вялой рукой.

Стынет здание в стиле "содом",

где провел я поскрёбки лет.

Перед тем, как покинуть свой дом, —

электрический выключу свет.

Испаряются воля и страх,

но упрёк не спешит с языка...

Перед тем, как рассыпаться в прах,

я себя донесу... до ларька.

ПАРФЮМ

Я не против пудры и помады,

ядовитых, тягостных духов, —

вы употребляйте, если надо,

я же — отойду на пять шагов.

Красота — обманчивое дело,

юность — горяча и без огня...

Запах ненадушенного тела

во сто крат вкуснее для меня!

Нет, парфюм — не фетиш, не икона,

но и — не бессмысленное зло:

как-то раз стакан одеколона

стебанул — от сердца отлегло.

ПОВОРОТЫ

Вначале — пешкодралом — по прямой

с портфелем в школу и назад — домой.

Как вдруг — необычайный поворот:

Война Великая! И всё — наоборот.

Ты рос в семье, златоволосый сын,

но — поворот! И вот уж ты один.

Ты в рот не брал спиртного, пьянство — вздор,

но — поворот, и... пьяный до сих пор.

Свободен был, хотя блуждал во тьме...

Но — поворот, и ты уже в тюрьме.

Пришла любовь, и прошлое — на слом:

вновь поворот, а там блондинка за углом!

Была страна богата и сильна,

но — поворот, и нету ни хрена.

А там, глядишь, последний поворот:

монетки на глаза, и муха лезет в рот.

***

Сколько в мыслях шума,

суеты, проклятий...

Посиди, подумай,

не бухти, приятель.

Чем ты там сегодня

ни гордись, ни славься,

ты — из пьяной сотни...

Не ворчи, расслабься.

Доля просвистела,

как стрела из лука...

Вот какое дело,

вот какая штука.

НЕ ПО ПЛЕЧУ

Как тут не вспомнить всуе Бога,

религиозный ощутив бардак:

Господь — один, а вер — премного!

Да разве ж, братцы, можно так?

Отсюда все наши пороки...

Един Аллах, то бишь — един Творец,

все остальные — лишь пророки.

Создатель — сущему венец!

...Вот написал и стало жутко:

в какие, дядя, лезешь ворота?

Забейся в норку, мышь-малютка,

нишкни! И не гневи Христа.

***

Не по прямой — кругами

вокруг столба судьбы...

Перебирай ногами,

не соскользни с тропы.

Следи росы сиянье

и звёздный хоровод.

А слово "россияне" —

забудь! Спроси народ:

Ты кто? Ответ стоустый

из окон и дверей:

татарин, чукча, русский,

а Лёвушка — еврей.

СТЕКЛОТАРА

Деревья в парке — под наркозом,

в щетине инея — мороз!

Неповторимы лики, позы

раздетых клёнов и берёз.

И липа... Нет, не вековая —

девица в кружевном платке,

не существует — созревает

на новогоднем пикнике.

А вот и ёлочка!

Ухмылка

вдруг моего коснулась рта:

стоит под ёлочкой бутылка,

невзрачная, как сирота.

Прозрачная — раздумьям пища,

снегурочка из-под пивка...

Никто ее — ни принц, ни нищий —

не оприходовал пока...

ДОТЯНУТЬ ДО УТРА

Это было вчера:

в голове — заварушка...

Дотянуть до утра —

до свиданья, подушка!

Дотянуть до зари,

до проталинки в небе...

Ну, а с солнцем внутри —

хоть в голодные степи!

Дотянуть до звонка

желтогрудой синички,

до куста, где река

холодна по привычке.

Дотянуть до огня

в том крестьянском окошке.

Снова сесть на коня

и — по старой дорожке!

ТОРЖИЩЕ

По набережной в шляпе

и в пламенном плаще

солидный, как Шаляпин,

идет — на торжи-ще!

Там хищные поэты

в бородках и без них

бубнят свои сонеты

и прочий псевдостих.

Они отнюдь не братцы,

а так... полушпана.

Им надобно продаться,

хоть виршам — грош цена.

Готовые друг друга

обкушать до костей...

У них с мозгами туго,

а дух-душа — злодей!

...А добрый сочинитель

сидит в своём углу.

Он сам с собой воитель,

не приглашён к столу.

ОДУВАНЧИК

Внешность всякая обманчива, —

взять хотя бы облик мой:

стал я "божьим одуванчиком",

но в душе, как штык, — прямой!

— "Штык? В душе? Дедуля — шутите:

одуванчик вы, увы.

И стихи, как парашютики,

облетают с головы..."

Ну и ладно, себе думаю:

отслужил, но — не залёг.

И торчит мой — "божьей дудкою" —

из-под снега — стебелёк!

АУТОДАФЕ

Истлевает костёр на снегу,

провалился до самой землицы.

Я на нём свои вымыслы жгу:

брать в дорогу сей хлам — не годится.

Я сижу — подо мной чемодан.

Вьюга пепел бумажный уносит...

Мне на сборы Спасителем дан

срок — с весны по уютную осень.

Прогорело... Остался дымок.

Он витает над спёкшейся лункой.

...Не шутейную жизнь превозмог

в этом мире холодном, подлунном.

АНТИУТОПИЯ

Нет, в Гефсиманском не был я саду.

Ни в ад, ни в рай — наверняка не попаду,

В Создателя сей жизни на земле

я — верю... Но барахтаюсь во зле.

И хоть прослушал проповедь Добра, —

опять рычал в троллейбусе вчера.

Проснулся на земле...

Спросил её: "Ты — кто?"

— "Я — ваше кладбище по имени Ничто.

Я ваших вер и чаяний приют.

Здесь на деревьях птички Божии поют.

Здесь! Только здесь —

и смрад, и благодать.

А за чертой Земли

вам Бога — не видать."

ВАЛУН

На дне распадка, где ручей,

лежал валун. Он был ничей.

На нем порой сидела птица,

что из ручья могла напиться.

По вечерам туман ему —

как бы набрасывал чалму.

И что-то было в его лике

от слов: задумчивый, великий...

Вне времени, как Божий дар,

он был не молод и не стар.

Он спал. Что делать валуну? —

Возник и отошёл ко сну.

И не его, пардон, вина,

что — не любил, не пил вина,

не щебетал, как Божья пташка,

И лишь — вздыхал порою тяжко,

когда сходились две эпохи.

...На днях я слышал эти вздохи.

"ДЕЖУРНЫЙ ПО СТРАНЕ"

Единокровен сатане, —

такой же древний,

теперь дежурит по стране,

не спит, не дремлет.

Не заскорузлый бутерброд,

жабоподобен,

тот юморист куснёт народ, —

и кайф — в утробе!

На Красной площади, как прыщ,

налитый гноем,

вещает, что теперь он — нищ,

помят разбоем;

но Запад Мойше — до звезды:

он занят делом.

Он из России борозды

ещё не сделал.

А мог бы запросто слинять,

пока — не жмурик...

Но хочет он пообвинять

и — подежурить!

Душевный теребит покой...

Друг? Враг народа?

Простить? Или — под зад ногой

урода?