"Петровская набережная" - читать интересную книгу автора (Глинка Михаил)

Танцующая девочка

Сто тридцать морячков и сто танцевальных девочек стояли толпа против толпы в большом, ярко освещенном зале. Впрочем, едва ли их было ровно сто, этих девочек, наверняка их было либо больше, либо меньше, и кроме того, вместе с этими девочками учились, оказывается, и танцмальчики, и было этих мальчиков тоже, если говорить о количестве, вполне достаточно. Однако мальчиков как-то дружно не приняли в расчет. Не приняли офицеры, которые считали, что для настоящего парня возможна в жизни лишь одна стезя, по тем же причинам не приняли вслед за своими воспитателями и Митя Нелидов с товарищами, и привычно не приняли, что довольно важно, сами хореографические девочки. Во всяком случае, ни одна из них на этом вечере ни с одним из своих одноклассников не танцевала. Впрочем, те не очень к этому и стремились. Просматривалось в этих мальчиках какое-то полное освобождение от власти девочек. Быть может, даже привычное уже равнодушие. Они и разговаривали с девочками, как друг с другом, и спорили, а уж покраснеть лишь оттого, что она с тобой заговорила… Нет, мальчики эти — все, как один, с гордой посадкой головы и плоскими, словно утюгом заглаженными лопатками — на этом вечере постояли, побродили да и начали куда-то исчезать, словно от скуки. При этом никакой вражды или уязвления неудачным соперничеством никто из них не обнаружил.

Но это все — и про балетных мальчиков, и про то, сколько их было и как они держались, — Митя услышал уже позже. А там он их словно не заметил. Потому что среди девочек он вдруг увидел знакомую. Тогда, на берегу залива, она показалась ему старше его — он очень хорошо это помнил, — а сейчас она еще больше повзрослела, но и он, наверно, повзрослел тоже, теперь она не показалась ему такой высокой, Митя теперь был, наверно, даже немного повыше. Она стояла между двумя девочками. У одной было темное лицо и медлительные, оттянутые к вискам глаза. Другая была белокурая и смешливая. Все трое были гладко зачесаны. Хохотушка заставляла Митину девочку все время на себя взглядывать. Обе прищуривались и обозначали какие-то балетные позиции. После этого их неудержимо тянуло смеяться.

— «Жизель» и «Щелкунчик» были бы невозможны, — услышал Митя. Оказывается, это произносил, обращаясь к их толпе, Броневский. — «Жизель» и «Щелкунчик» были бы невозможны, если бы глубоко в сознании развитого культурного человека не сложились уже не только азбука мимики и пантомимы, но грамматика и даже синтаксис балетной пластики…

— Нелидов, сечешь, про что это он? — спросил Вовка Тышкевич и посмотрел на Митю в упор своими совершенно круглыми, никогда не улыбающимися глазами. — Я чего-то не секу.

— Угрожающий взмах руки понятен и дикарю, — продолжал Броневский, — но лишь века культуры могли породить «Лебединое озеро». Минуя слова, балет дает нам мгновенное ощущение наступившей весны, приближения грозы, открывшегося перед нами моря…

— Он что, спрашивать потом будет? — раздраженно предположил Тышкевич. — Чего отвечать-то?

Две девочки играли перед Митей весну, приближение грозы, открывшееся за поворотом дороги море…

«Ты что же, не узнаешь меня? — мысленно спрашивал Митя. — Помнишь, ты шла по берегу? А я смотрел на тебя сверху…»

В Мите бухало сердце. Девочка несколько раз скользнула по нему глазами. Уже давно играл оркестр, несколько самых смелых пар уже танцевали. Танцующих становилось все больше, вот Коля Ларионов пригласил смуглую девочку с медлительными глазами, она улыбнулась и присела. Митина девочка с усмешкой проводила подругу взглядом, но отчего-то даже притопнула. Показалось Мите или нет, что при этом она опять посмотрела в его сторону? Подойти? Мите стало жарко. Он еще ни разу не танцевал с девочкой. Подойти и пригласить? Но как? Ведь они даже не знакомы. Или можно считать, что знакомы? Не может быть, чтобы она тогда его не заметила. Они же виделись, виделись несколько раз, не может быть, чтобы она совсем его не помнила. Он-то ведь запомнил даже, как у нее выгорели волосы, вон и сейчас они у нее двух цветов… «Иду, — решил Митя, — вот досчитаю до пяти, нет — до десяти… и приглашу». Он досчитал до двадцати, затем до сорока. Кто-то пригласил хохотушку. Она перестала смеяться и стала торжественной, но тут же не удержалась и, повернувшись через плечо к Митиной девочке, что-то изобразила лицом. Митина девочка засмеялась, но опять — теперь уже Мите не могло это показаться — она прямо сквозь смех почти сердито посмотрела на него. «Точно, узнала, — решил он. — Иду. Но что же ей сказать? «Разрешите?» Как глупо, если на «вы». «Разреши?» Нет, это еще глупей… Так что же? Что?» Ведь если бы они заговорили тогда, на берегу, разве он стал бы говорить ей «вы»? Не стал бы. А сейчас?

«Надо пригласить, — думал Митя. — Она же осталась одна, наверно, ей неловко одной так стоять, ведь всех других кругом уже пригласили, тем более, что она не хуже других… Да она лучше, лучше их всех, — вдруг сказал он себе. — Вон она… какая!» И, подумав об этом, понял, что надо тем более идти скорей. Скорей, немедленно… «Прыщики», — подумал он.

Эти прыщики на виске вот уже несколько дней портили Мите жизнь. Он не понимал, откуда они взялись. Кажется, он никогда не хватал лицо грязными руками, хорошо мылся, даже протирал клеенчатую пристрочку на бескозырке одеколоном, и все-таки нет-нет, а на висках около волос у него появлялись эти маленькие прыщички. Он даже пошел как-то в санчасть, но плотный майор, бывший врач полевого госпиталя, только усмехнулся.

«Ну-ка, зубы… раз уж ты здесь», — сказал он. Посмотрев Мите в рот, он повернул Митю за плечи к выходу и толкнул его пальцем между лопаток. «Все у тебя в порядке, — сказал он. — Растешь, парень. Следующий!»

Когда Митя играл в футбол или сидел на самоподготовке, он ни о каких прыщиках не помнил, но вот близилась суббота, и они отовсюду, из каждого зеркала, сами лезли ему в глаза.

Девочка, которую он видел на берегу, теперь уже прямо и вопросительно смотрела на Митю через зал. «А… была не была», — подумал Митя. Забыв обо всем, он двинулся по направлению к ней. Но в это время оркестр, уже давно игравший падекатр, заиграл медленнее, еще медленнее, и, когда Мите оставалось каких-нибудь десять шагов, смолк.

Что бы тут Мите и подойти: девочка нравилась ему все больше, тогда, на берегу, издалека он не рассмотрел, какое нежное и веселое было у нее лицо. Сейчас уже вовсю она смотрела на приближающегося Митю, хотя одновременно и продолжала делать вид, что смотрит совсем не на него. Митя остановился. Еще несколько шагов, и он будет около нее. Оркестр молчал. Все в душе у Мити опять смешалось. Он знал только, что ему страшно хочется стоять рядом с ней, глядеть ей в лицо, говорить ей что-нибудь такое, чтобы поняла только она. Но как же без музыки? Коля Ларионов вернул ей одну подругу, тут же на прежнее место стала и другая. Обе они что-то говорили Митиной девочке, но та их словно и не слышала, хотя и улыбалась, и отвечала. Митя нелепо стоял между двумя четко обозначившимися группами: своих приятелей и девочек. Спохватившись, он поскорей вернулся к своим и забрался поглубже в толпу. Оркестр изготавливался для следующего танца. Пиликнула нетерпеливая флейта.

Там-ба-па… Там-ба-па… Это был вальс. На контрольной по вальсу Броневский похвалил Митю за то, что Митя сразу понял, как помогает вальсированию добавочный поворот головы.

«Вспоминайте веретено, вспоминайте винт, вспоминайте вихрь… — пел Броневский, глядя на кружение пар. — Нелидов, молодец! Идея непрерывного вращения… Все понял! Молодец! Раз, два, три, раз, два, три…»

«Вальс, — думал Митя. — Сейчас я узнаю, как ее зовут».

Толпа морячков пришла в движение. Толпа девочек особенно замерла. Вальс, наверно, и у них был любимым. Прошла минута, другая, и вот большинство уже кружилось, те девочки, что оставались, были уже нарасхват. Не теряя минуты, Митя двинулся вперед. Его девочка опять стояла одна. Вот до нее остается уже несколько шагов, в веселом шуме уже целиком танцующего зала Митя не подыскивал больше слов — что скажет ей, то и скажет, — и вдруг с другой стороны, совсем не с той, откуда шел Митя, около девочки оказался другой нахимовец и что-то ей сказал. Митя видел лишь, как она быстро и радостно к нему повернулась. Это был Шурик. Он был ниже ее чуть ли не на голову. Девочка еще раз улыбнулась, легонько присела и, шагнув к Шурику, доверчиво положила руку ему на плечо.

Митю толкнула танцующая пара. Он неловко переступил, оглянулся: это был кто-то из своих, толкнул нарочно, чтобы вышел из круга. Митя посмотрел туда, где только что стояли двое. Их уже не было.

Он увидел их вскоре среди танцующих. Маленький Шурик, с уверенным видом кружа девочку, что-то рассказывал ей. Со стороны могло показаться, что это он оказывает ей снисхождение, танцуя с ней. Девочка слушала улыбаясь.

Митя почувствовал вдруг отвращение ко всему этому вечеру. Он ведь не просил его сюда привозить. Зачем его привезли? Митя вышел из зала, но в пустом коридоре стать незаметным было еще трудней. Митя вошел в зал и сел на стул у окна, чтобы из-за спин стоявших не были видны танцующие.

Он просидел так несколько танцев, чувствуя все большую обиду. Незадолго до конца вечера на соседний стул присел лейтенант Тулунбаев. Митя хотел встать, Тулунбаев удержал его рукой.

— Ну что, Нелидов? — спросил он. — Что такое произошло?

Митя молчал.

— Я ведь тебе вопрос задал, — непривычно мягко сказал лейтенант. — Хочешь не хочешь, отвечать придется. Что случилось?

— Ничего, — сказал Митя.

Лейтенант продолжал на него смотреть.

— Молодец, — сказал он, подождав. — Молодец. А все-таки?

— Да что вы, действительно, товарищ лейтенант! Я же сказал.

— Нелидов, Не-ли-дов. Не груби.

Митя молчал.

Лейтенант почему-то не уходил. Тогда Митя сам встал.

— Подожди-ка, Нелидов, подожди, — сказал Тулунбаев. — Сядь.

Митя снова сел, хотя никто ему сейчас не был нужен. Эти двое там все не могли натанцеваться.

— Знаешь, Нелидов, многое в жизни бывает такого, чего мы и ждать не ждем. Случается. А помочь никто не может. Но бывают беды, несчастья, а бывает, просто не повезло, а мы это за беду приняли, а?

«Зачем он мне это говорит? — думал Митя. — Ну что он ко мне привязался, я что, жаловался или просил помочь, ну что он привязался»?

— Я тебе к тому говорю, Митя Нелидов, — продолжал лейтенант, — что самое страшное в жизни ты уже пережил. Давай не будем вспоминать, но было же оно так? А ведь не пропал, не сломался и смеяться вроде снова научился.

Митя невольно стал слушать.

— Все, — сказал лейтенант. — Больше ничего тебе не скажу. Это просто к тому, что, показав себя один раз настоящим мужчиной, ты не имеешь права становиться снова сопливым малышом. Понял, да?

Лейтенант встал и, глядя на Митю сверху, вдруг сказал:

— Думаешь, мне никогда не хочется плакать? У меня вот сын есть. Четыре года ему. И он в другой семье растет. И в другом городе. Вот так, Митя Нелидов. Вот такие неважные дела.

Митя встал около лейтенанта.

— Вот такое положение вещей, нахимовец Нелидов. Ничего особенно хорошего, — сказал Тулунбаев. — Ну что, возьмем каждый себя в руки, а?

И пока Митя не кивнул, лейтенант невесело, но твердо смотрел ему в глаза.

Митя с Шуриком не виделись дня четыре. То есть не то чтобы не виделись: в строю четвертого взвода, отправлявшегося на какие-нибудь занятия, Митя замечал, конечно, Шурика, замечал, может быть, даже более ревниво, чем всегда, но он уже заранее отводил глаза, чтобы Шурик не поймал его взгляд. Он не знал, как ему с Шуриком говорить. И вот тот пришел сам.

Было свободное время, в распорядке дня оно так и называлось «свободным», и Митя занял очередь у стола для пинг-понга. Игра эта в училище только что появилась, в том смысле, что стали известны ее правила. И теперь почти в каждом классе после уроков сдвигали нужное количество самых гладких столов, устанавливали поперек получившегося поля домиком линию учебников и играли самодельными ракетками. Если не было ракеток, учебниками же и играли. Литература была толстовата, учебник геометрии слишком тонок. Идеально подходили зоология и география. Особенный голод был на мячики. Лопнувший мячик не добивали, на смену ему сразу брали один из подремонтированных: в щелку треснувшего надо было умело запустить капельку ацетона. Митя, как оказалось, умел хорошо склеивать. Этим он сейчас и занимался. Он сидел в облачке ацетонового запаха и, сжав раненый мячик так, чтобы чуть приоткрылась щелка, мазал края этой щелки смоченной в ацетоне щепочкой от спички. Ацетон был дефицитом. В училище свирепствовала эпидемия пинг-понга.

— Слушай, Нелидов, поговорить надо, — сказал Шурик.

Митя закупорил пузырек ацетона, они вышли из класса и остановились в коридоре у окна.

— Ты на вечере был? — спросил Шурик. — Ну, в хореографическом?

Митя молчал. «Смеется», — подумал он. Но Шурик совсем не смеялся.

— А ты сам-то не помнишь? Был я или не был?

— Да откуда я знаю? А ты был? Я чего-то тебя там не видел.

— О чем ты хотел поговорить? — спросил Митя.

— Об этом самом и хотел… Я там познакомился с одной…

Это только тогда, на вечере, казалось, что Шурика совсем не занимает разница в росте. Сейчас он пришел с этим к Мите, но что Митя мог ему сказать? Посоветовал он Шурику одно: не обращать на это внимания. Девчонки ведь всегда сначала опережают в росте.

— А тебе что, она так понравилась? — спросил Митя. Спрашивая, он старался не смотреть на Шурика.

Шурик ответил не сразу.

— Знаешь, она какая…

Шурик был на себя не похож. Заглядывал Мите в глаза, вдруг начинал ни с того ни с сего улыбаться. За руку взял.

— Мы с ней уговорились встретиться… — сказал он. — Может, пойдем вместе?

У Мити стало сухо в горле. А что… пойти, и все. Все само решится. Митя не напрашивался. Шурик сам предлагает. И все выйдет само собой.

— Когда вы уговорились?

— В воскресенье утром. Пойдем, а? — с надеждой попросил Шурик, заглядывая ему в глаза. Он ничего не подозревал.

— В воскресенье… — будто что-то припоминая, сказал Митя. — В воскресенье утром?

— Ну да. Пойдем?

Голая, как пустыня Гоби, воскресенье представилось Мите.

— Нет. Я не могу, — сказал Митя. — Я уже обещал. У меня дела.

— Эх ты. А еще называется… — Шурик не сказал, кем Митя называется.

Шурик ушел, а Митя остался стоять у окна, и вдруг он услышал звуки пианино. Играл, конечно, Коля Ларионов, — кроме него, редко кто подходил к инструменту. Но вот загадка: Митя постоянно видел, что Ларик пытается играть, барабанные перепонки Митиных ушей постоянно отмечали звуки пианино, но только сейчас Мите показалось, что звуки эти связаны с чем-то внутри него самого. Они что-то угадывали в нем, чему-то вторили… И еще — что-то обещали.

Митя стоял не двигаясь и боялся, что Ларик перестанет играть, и Ларик действительно приостановился, споткнувшись, но потом со второй или третьей попытки опять нащупал путь. Ларик играл, а Митя стоял поодаль и слушал, и сейчас опять, как тогда, когда он уезжал из лесного городка, как тогда, когда он узнал, что поступил в училище, над ним на каких-то часах отщелкнулось еще одно деление. Он услышал этот щелчок. Так, как прежде, уже больше не будет. Отщелкнулось — и все.

Митя слышал этот щелчок. Правда, ему казалось, что слышит его только он сам. Он бы поразился, узнав, что щелчок этот услышали и старшина Седых, и лейтенант Тулунбаев, и Папа Карло. Как, впрочем, и все Митины товарищи. И когда следующей осенью Митю назначили вице-старшиной, он никак не связал это с тем, что ответил сейчас Шурику. Митя никому не сказал о девочке, о которой продолжал думать вот уже второй год.