"Петровская набережная" - читать интересную книгу автора (Глинка Михаил)

Толя Кричевский

Лейтенант Тулунбаев ввел этого мальчика к ним в класс, держа за плечо.

Они сидели над книгами, была самоподготовка.

— Воспитанник Кричевский будет теперь в нашем классе, — сообщил Тулунбаев. — Кричевский по болезни пропустил почти две четверти и поэтому оставлен на второй год.

Перед ними стоял бледный мальчик с плотно сжатыми губами.

— Место выберешь себе сам, — оглядев класс, произнес Тулунбаев. — И привыкай. Все.

Лейтенант вышел. Второгодник стоял не двигаясь. За партами было несколько пустых мест. Не занято было и рядом с Митей.

Тридцать человек смотрели на чужака. Он не делал никаких попыток познакомиться, только стоял, опустив глаза.

Хочет стоять — пусть стоит, не им же его упрашивать. Митя снова углубился в уроки. Им задали главу, в которой доказывалось, что человек произошел от обезьяны. В учебнике были нарисованы человек с волосатым лицом и хвостатый мальчик. С волосатым все обстояло нормально: он был в воротничке, длинные волосы у него на лице расчесаны от носа на пробор, под картинкой сообщалась фамилия волосатого — Евтихеев. Глаза у Евтихеева проглядывали сквозь волосы умно, как у эрдельтерьера. Хвостатый же мальчик…

Митя поднял глаза.

Второгодник все так же стоял перед классом…

Как-то, еще в самом начале года, Митя зашел в коридор пятой роты, той, которая была на год их старше. Мите хотелось узнать, почему они все называют училище «питонией».

Первый, у кого он спросил, даже не остановился, протрусил мимо, словно Мити и не было. Второй поглядел на Митю сощурясь.

— Называют, — значит, нужно, — не сразу ответил он. — А тебе чего? Больше всех надо?

— Да нет… Но почему так называют-то?

— А потому.

— Ну все-таки?

Ничего не ответив, тот неожиданно дал Мите пинка.

— Тебя ж не трогают! — удивился Митя…

Подошли еще трое, и Мите бросилось в глаза, что все четверо одинаковые какие-то, кубастенькие, зерно к зерну. Только один был повыше, руки как грабли, рябой.

— Чего ему? — спросил рябой. — Чего вылупился?

— Смотрю и все, — сказал Митя.

Тогда пинка Мите дал рябой. В горле у Мити стало горчить, но коридор был их. Митя тут ничего не мог.

Может, и забылось бы это в конце концов, не столкнись он вскоре с рябым нос к носу.

Их шестая рота поднималась тогда по черной лестнице наверх. Вниз, топоча и гомоня, сквозь них стала спускаться пятая рота.

Училище было военным, во внутреннем его законе было заложено исконное право старшего — командовать и исконная же обязанность младшего — повиноваться. Третья, допустим, рота, то есть восьмой класс, считала себя старшей уже потому, что носила на левом рукаве красный шеврон, а ни четвертая, ни пятая, ни шестая такого шеврона еще не имели. У третьей роты на бескозырках были уже длинные, спадающие на спину ленточки, их называли «концы», младшим ротам вместо «концов» полагались лишь бантики. Бантиков стыдились. Но на третью роту, понятным образом давила вторая, имевшая два красных шеврона и считавшая себя самой старшей, поскольку выпускникам — единственным, кто мог бы вторую роту придержать, — был свойствен несколько рассеянный взгляд.

Пятую роту никто из старших вообще в расчет не брал. И первым следствием этого было то, что свежая пятая рота (то есть только что переставшая быть шестой) жадно ждала появления в училище нового набора. Однако мест, где она могла бы «жать масло» из вновь принятых, было в училище не так много. Разве что черная лестница.

На черную лестницу во время перерывов между уроками выскакивали играть в фантики, монетки, маялку. На черной лестнице сразу же, хочешь не хочешь, ты вспоминал, что хоть на тебя и надели форму, но ты был и остаешься мальчишкой. На черной лестнице в тебя вселялись Буратино и Том Сойер сразу. На черной лестнице постоянно что-нибудь рвали: артиллерийские капсюли, набитые спичечными головками трубчатые ключи, дымовые бомбы из тлеющей кинопленки. На черной лестнице каждого тянуло драться, убегать, преследовать… полутемная лестница сама, казалось, к тому звала. Здесь менялись и договаривались. На черной лестнице заключались споры.

Имелись незыблемые ритуалы.

«Разбей!» — кричал один. Рукопожатие спорящих должно было обязательно быть разбито ребром ладони кого-нибудь из посторонних.

«За одним не гонка — человек не пятитонка!» — кричал кто-нибудь, проносясь вниз, а за ним рушились двое. И значит, один после выкрикнутого должен был отстать.

На черной лестнице разрабатывалась тактика самоволок, стратегия футбольных матчей, на ухо поведывались тайны.

Железные правила черной лестницы были до белых пролысин отполированы штанами и рукавами, мел и краска стен держались после ремонта лишь недолгие недели. За подоконники между пятой и шестой ротами шла постоянная борьба. На подоконниках раскладывали карманное богатство, играли в особые, подоконные игры.

…Пятая рота с гиканьем и топотом сыпалась вниз сквозь поднимавшуюся шестую. Мимо Мити неслись орущие чужаки, толкались и кричали, требуя дорогу, но вдруг один из бежавших сцапал Митю за плечо и за воротник и прижал к перилам.

— Ты что это? — Митя пытался вывернуться.

Да где там! Рябая, плоская рожа того, кто дал ему когда-то пинка, смотрела на него белыми бешеными глазами. Ничего не говоря, парень озверело давил.

Не выдержав, Митя отступил на ступеньку, еще на две, но тот все напирал и напирал. Митя опять пытался дать ему дорогу — спускайся же, кто тебе не велит, — однако тот не шел, а, вцепившись в Митю, сталкивал его вниз.

Пятая рота все неслась и неслась мимо, только рябой вцепился, оставался тут, будто наконец нашел то, что искал.

— Да что тебе надо-то? — крикнул Митя. — Отстань… Зерно поганое… — Последние слова он выдавил неожиданно для самого себя.

— Зерно? — оторопело и страшно переспросил рябой. — Это я — «зерно»?

— Ты! Ты!! — радостно и бессмысленно выкрикнул Митя. — Ты — зерно!

Пролетом выше появился старшина пятой роты.

— Ку-ров!

Обидчик сопел над Митей, продолжая его давить.

— Куров! Кому говорю?!

Ничего не ответив старшине, обидчик заехал Мите локтем поддых.

— А за «зерно» еще ответишь! — прохрипел он и, не оглядываясь, пронесся вниз.

Так у Мити появился враг — рябой Куров с цапучими узловатыми пальцами, а пятую роту с Митиной подачи стали называть «зернами».

Оказывается, не только Митя, а и вся их шестая заметила, что природа тут словно подшутила: пятая рота почти целиком состояла из коренастых. Еще удивительнее было то, что и по натурам народ здесь собрался довольно схожий: общего языка с ним найти не удавалось. И не возрастная разница была причиной — ведь рота, которая была на два года их старше, казалось, еще дальше от них отстоит, но все здесь обходилось по-человечески. А еще старше? Там, где обитали просто-напросто недосягаемые кумиры? У нескольких человек, например, были медали за войну, а у одного — целых три, и одна из них — «За отвагу». Однако даже такие сверхъестественные существа, забреди Митя случайно в их расположение, и то оказывались какими-то изначально свойскими — народ тут был другого роста и, ясное дело, повеликолепнее, но чувствовалось, что племя-то одно. Даже выпускники, которые однажды изловили и унесли к себе Юрочку Белкина, и то были трижды свои. Юрочку просто аккуратно на стол положили, измерили его линейкой, убедились, что он действительно метр двенадцать, а потом аккуратно же поставили на пол, одарили пригоршней стреляных гильз и под общий хохот отпустили. Да еще кто-то шепнул ему на ухо, что он их всех перерастет, потому что самый дрынистый из них тоже когда-то был метр с шапкой…

Нет, все роты были как роты, но только не «зерна». Эти были как инопланетяне, их словно и набирали по какому-то особому принципу, иному, нежели до и после них. «Зерна» по-своему играли в футбол: они, например, не останавливали игру, если кто-нибудь падал, а топтали его. У «зерен» были свои моды. Они по-своему носили бескозырку, растягивая вставной пружиной так, что она дыбилась седлом. «Зерна» по-своему дрались: молча, вцепившись друг в друга. Кроме того, «зерна» лягались ногами.

«Да что мы, «зерна» какие-нибудь, — говорили Митины товарищи, когда что-то между ними решалось или готово было решиться не по-людски.

Второгодник, которого привел Тулунбаев, молча стоял перед классом. Худощавый, совсем не похожий на «зерно». На тонкой шее у него, чуть ниже уха, что-то пульсировало. Митя оглянулся. Весь класс, делая вид, что не замечает чужака, учил уроки. Митя снова уткнулся в книгу…

Голый хвостатый мальчик был нарисован на странице почти отвернувшимся. Закорючку хвоста художник слегка оттопырил, будто показывая, что и таким хвостом, как всяким другим, можно вертеть. Но мальчика на картинке это не радовало. В отличие от Евтихеева, который сел позировать, специально причесавшись, мальчик, видимо, тоскливо ждал, когда же ему разрешат одеться. Митя вдруг подумал, каково это — родиться с хвостом. Ну, пусть даже не с хвостом, а с самым маленьким, чуть заметным хвостиком, в то время как у других людей хвостов давно уже нет…

— Садись ко мне, — сказал Митя. И стал отодвигать свои тетрадки и учебники, освобождая половину парты.

Но новичок продолжал стоять перед классом, будто предлагая всем, кто хотел бы посмеяться или поиздеваться над ним, сделать это прямо сейчас. И, может, будь они такими, как год назад, ему бы и досталось. Но они уже были другие. Папа Карло и лейтенант Тулунбаев кое-чему их уже научили. Однако не замечать чужака они все же, что тут ни говори, имели право. Так, во всяком случае, они считали. И класс опять сделал вид, что второгодника не замечает. На шее у него что-то еще сильнее задергалось.

— Ну чего ты там стоишь-то?! — почти злясь, сказал Митя. — Иди сюда, садись!