"Радужная Нить" - читать интересную книгу автора (Уэно Асия)Глава 14 ПобедаКаждый раз, когда вспоминаю те мгновения, меня охватывают сложные чувства. Потрясение и вместе с тем, понимание правильности происходящего, замешанные на скорби и ликовании. Насыщенный состав. Но тогда… тогда я ощущал внутри лишь пустоту и обречённость. Пока огненная птица не клюнула наплечник, привлекая к себе внимание — мол, хватит стоять столбом! Я пересадил её на перчатку и воздел руку, лихорадочно размышляя над словами торжественного обращения к народу. И лишь тогда заметил, какого цвета рукава, которые мой друг, помогая облачаться, подвязал на манер хитатарэ. — Скотина, — проникновенно шепнул я ки-рину, поднявшему голову, стоило мне шагнуть к нему. Люди понемногу зашевелились, привставая с земли, выкрики из толпы сделались чаще и дружнее. — Добился своего! Знал заранее? Довольная улыбка была мне ответом. Вот он, миг торжества, ничем для тебя не омрачённый! Чёрную материю украшала тончайшая вышивка, в темноте принятая мной за тканый рисунок. Но нет, чьи-то руки трудились над каждым стежком, покрывая шёлковое полотно чудесным узором. Цветы и птицы, звери и люди — один образ плавно перетекал в другой, неуловимо меняя оттенок с алого на золотой, с изумрудного на лазурный… — Потому и торопился с подарком, — усмешка не сходила с лица, показавшегося мне совершеннее, чем когда либо. И не одному мне! Когда ки-рин встал во весь рост и обернулся к остальным, из толпы раздались восхищённые вздохи и свист. Я скользнул недоумевающим взглядом по волнующемуся озеру голов, всё понял и мысленно застонал. — Признайся, так и должно быть? — поманив к себе советника, я заставил его склониться к самому моему уху. — Все эти люди, наконец, увидели тебя моими глазами? А предупредить было лень?! — Странно, — признался тот, и на миг мне показалось, что бледные щёки вспыхнули румянцем. — Теперь, когда Радужная Нить, свитая на Хорае, окрепла, я чувствую, как моя истинная суть пробивается через человеческую оболочку, точно свет сквозь бамбуковые сёдзи. Такого прежде не бывало! И, похоже, так оно и останется… до конца, пока смерть не объединит нас для того, чтобы разлучить навеки. Судя по алчным взглядам некоторых из твоих будущих подданных, долго я не протяну… — Значит, по дворцу будешь ходить на цыпочках, завернувшись в покрывало, как невеста на выданье, и в сопровождении удвоенной охраны, — мстительно улыбнулся я. — Не беспокойся, — раздражённо оборвал меня спутник, — никто не покусится на собственность правителя! Да-да, чего скривился? А я говорил, что жадность ещё выйдет тебе боком! Надо было ограничиться одной из Сил, так нет же… теперь расхлёбывай… Не дослушав привычные уже сетования, я ухватил несчастную жертву неземной красоты за локоть и снова взмахнул свободной рукой, вынудив сики для равновесия расправить крылья. — Слушайте меня, подданные, — провозгласил я торжественно, и сотни лиц обратились ко мне. — Пришла пора объединить то, что прежде было разделено. Ради гармонии священных сил, пяти основ нашего мира, я, преемник Изначального Пламени, клянусь править страной так же справедливо и честно, как Повелитель. Пусть вернётся изобилие Золотой Нити, когда люди не знали, что такое бедность! А вместо короткого обрывка Чёрной Нити мы сплетём Нить Небесных Вод, которая, подобно благотворному дождю, напоит наши сердца любовью и состраданием. Во имя Металла, да будет мир и покой в наших пределах, и долголетие, вечное процветание — силой Жизни, во имя Древа! Радужная Нить — стань исцелением для моей страны, отрадой для сердец, опорой умам, отражением порядка и орудием закона! Так говорил я, повторяя клятвы, принесённые на Острове Блаженных. Удивительно: слова не казались мне напыщенными и глупыми, а суровые воины внимали, светлея ликом и улыбаясь. И тогда я понял, что их улыбки стоят того, чтобы отдать этим людям всего себя. Каждый шаг, каждый вдох, каждый миг такой короткой жизни… Впрочем, советника своего я, пожалуй, никому не отдам! Должно быть, сказывается недостаток сна. События мелькают одно за другим, как дорожные метки, когда кони судьбы несутся вскачь. Казалось, прошли считанные мгновения — и мы снова в лагере, подгоняя и вдохновляя дружинников поторопиться. Мидзасира отбывает к своему войску, напоследок склонившись передо мной до земли. В хор голосов, славящих правителя, вливаются новые. Хлопают огненные крылья у самого уха, отблески пламени слепят, предутренняя мгла от этого становится лишь гуще. — По коням! Обоз трогается, храпят лошади, ветер надувает за спиной пузырь плаща. Юки, я так и не нашёл Юки… Где же ты, мышонок сероглазый? Среди тел, уложенных на примятой траве обочины (дров слишком мало, чтобы сжечь их сейчас), или в рядах воинов, устремившихся следом за мной, за символом Хоо на моём плече? — Радужная Нить! — Смерть самозванцам! — Во славу императора! Краткий миг — и войско уже у Золотых Врат, на расстоянии трёх полетов стрелы от стен, темнеющих в сумрачном небе. Когда же взойдёт солнце? Возвращение Ю, погоня, смерть брата, беседа с Кенске, дань памяти, сборы, дорога… слишком много событий за одну ночь, а рассвет, как будто, и не собирается наступать! Люди перешёптываются, когда я проезжаю мимо, направляясь к повозке с друзьями. Юмеми упорно не желает передвигаться верхом, и я оставляю Кенске на небольшом пригорке, с которого днём хорошо бы просматривались окрестности. Только загляну — и назад. Мало ли… вдруг больше не увидимся? Но мой друг уже ожидает снаружи, радужные пряди проявляются из темноты, стоит мне подойти ближе. Радужные и белоснежные. — Вам не следовало подниматься ни свет, ни заря, госпожа, — отрывисто говорю я, прикрывая братской почтительностью боль утраты. Усталость и свежие впечатления загнали чувства глубоко внутрь, но стоило увидеть это лицо — слегка поджившая рана закровоточила. — Слишком холодно… одной. Какая прекрасная… птица… Руки Ю, кольцом обхватившие плечи девушки, сжимаются плотнее, губы что-то шепчут — ласковое и успокаивающее. Та качает головой, в сухих глазах — ни следа слёз. Не хочу говорить об этом. Не могу. О другом — придётся. — Надо проститься. Кенске ждёт рассвета, чтобы дать знак барабанщикам. Нет-нет, Ю! Тебе нечего делать в гуще сражения! — я перехватываю взгляд ки-рина и хмурюсь. Тоже мне, ратник нашёлся! Ни доспехов, ни оружия; при виде крови теряет сознание. — Брат просил меня, а я прошу тебя. Храни госпожу. И Юки найди, если сможешь. А ещё… благослови мой меч для битвы, советник! Сталь мягко шипит, выползая из ножен подобно змее. И Мэй вздрагивает, будто ужаленная. — Господин Хитэёми! Один только миг сладостного обмана, когда я думаю, что она пытается освободиться, чтобы остановить меня, удержать, крикнуть: "Не уходи!" — Господин Хитэёми! Вы живы! Я едва успеваю отвести клинок от её сердца, когда девушка бросается на него, словно в объятия возлюбленного. — Господин Хитэёми! Не отворачивайтесь, простите! Нет, нет! Опомнившись, Ю оттаскивает бедняжку прочь. Боги, что она вам сделала? За что?! — Я никогда не отвернусь от вас, госпожа! Вы ни в чём не виноваты. — Слова бессильны, в них слишком много моих собственных слёз, они не способны утолить её жажду, и всё же я продолжаю. — Да, вам сейчас больно. Кажется, что так будет вечно, к чему продлевать эти муки? Тянет уйти к тем, без кого этот мир утратил смысл. Но вы неправы! Мы все существуем не ради кого-то, дающего смысл нашей жизни. Если он и есть, этот смысл — то лишь в наших собственных умах и поступках! Я… побывал на равнине, и словно попрощался с братом, как мы это делали при расставании. Мне… стало легче. — О чём вы говорите, господин Кайдомару? — её тело замирает в руках юмеми, взгляд в недоумении переходит с меня на косигатану. — Зачем прощаться, если вот он, любезный мой господин Хитэёми, прямо перед вами? Она вытягивает шею, пытаясь что-то рассмотреть или расслышать. И заливисто хохочет, утирая слёзы, хлынувшие из глаз. Щёки мокрые, покрыты жарким румянцем. — Не шутите так, мой господин! У меня сил нет смеяться после всего, что я пережила. Ах, и чёрствые же люди эти военные, совсем бессердечные! Господин Кайдомару, не обижайтесь на его шуточки — он заменяет ими теплоту, которую считает проявлением слабости! Но мы-то знаем… Пальчик грозит кому-то незримому. Сошла с ума. Утратила слишком многое, чтобы сохранить рассудок. Может, это и к лучшему? К чему разум, если разбито сердце? — Ю. Уведи её, пожалуйста. Присматривай хорошенько, пока… пока не станет лучше. — Постой. Два шага — и юмеми оказывается рядом, вынимая рукоять меча из моих ослабевших пальцев. Внимательно рассматривает. Неужели?.. — Этот клинок получил благословение куда более сильное, чем можно было мечтать, Кай… задумчиво протягивает он. — А ты, малышка, в бытность свою куклой не сталкивалась с подобными вещами. Напротив, видела лишь то, что принадлежит твёрдому миру, миру Яви. В то время как души умерших, пребывая в Чию, мире живых, Яви не принадлежат! Посмертный мир — другое дело… Прежде ты не замечала ю-рэй, но теперь-то… теперь ты человек! Всё переменилось. Немудрено запутаться. — Значит, душа моего брата!.. — я выхватываю тёплую рукоять, прижимаю к груди. — Всегда будет оберегать тех, кого он так любил, — с улыбкой заканчивает Ю. — И знаешь… Когда-то, во времена Нефритовой Нити, существовала утешительная поговорка. На деревьях беды растут и сладкие плоды. Думаю, ты надкусил один из них. — Но он смотрит на меня! — восклицает Мэй, слушавшая молча; весёлость покидает её личико, вновь заостряя бледные черты. — И смеётся! — Разумеется. Твоя приобретённая чуткость даже сильнее, чем у Кая, который не проникнется, пока его, бедолагу, не усыпишь или не напугаешь хорошенько… — Он подмигивает мне. — Или, всё-таки, проникнется? — Там, на равнине, я на мгновение почувствовал: брат рядом и прощает меня за всё, — я провожу пальцем по лезвию. — И оно тёплое! Думал, рукоять согрелась в руках, но теперь ясно, что причина не в этом. А больше — ничего. Прости, Хоно… мне очень жаль. — Он говорит, — переводит Мэй-Мэй, — вы с ним поменялись местами, и в этом есть некая высшая справедливость. — В смысле? — Мол, это возмездие за крыс, прогрызших в его мировоззрении столько дыр, что он, верховный военачальник Империи, отступил, препоручив судьбу армии младшему брату, который вполне неплохо справлялся с отвратительным противником своими загадочными средствами. Зато теперь, говорит, он более причастен к миру тайн, чем вы, господин Кайдомару! Не просто поверил в чудо, а сам сделался его частичкой. И потешается над вами, как ребёнок, что корчит рожи на глазах у пожилого подслеповатого учителя. Возмутительно, господин Хитэёми! Прекратите дразниться! — Да, — удовлетворённость в моём собственном голосе делает мир вокруг прочнее, возвращая меня на твёрдую почву. Замедляя бег событий. — Ты всегда был сорванцом и задирой, стремящимся к первенству во всём. Таким и оставайся! Даже мёртвый, оставайся живым ради меня, ради неё, а главное — ради себя. — Госпожа Мэй-Мэй, — обращаюсь я к девушке, в который раз покосившись на восток, как будто и не собирающийся светлеть. — Пока время терпит, и все мы в сборе — прошу, поведайте нам, что случилось там, у Родникового Святилища. Знаю, Кагура вас обманула, но как дошло до такого? Ю недовольно глядит на меня, однако безмолвствует, лишь крепче обвивая руками дрогнувшие плечи. — Конечно, мы можем отложить… — Нет. Вы правы, господин Кайдомару. Я не смогла рассказать всю правду, когда ещё можно было что-то исправить. Мои слабость и трусость — они убили вас, Хитэёми-сама, а вовсе не Кагура. Они — и зло, свершённое нами там, на севере. Мне кажется, стоит умолчать об этом сейчас, скрыть истину — непоправимое случится вновь. Господин Татибана рассказывал вам о путешествии? Что ж, тогда остаётся добавить лишь то, что всю дорогу к озеру Ёми меня переполняли смутные желания, непонятные спутникам — которые, впрочем, были слишком заняты собственным счастьем, чтобы удивляться моему. По ночам меня убаюкивал шум прибоя, хотя море билось о скалы в нескольких днях пути. Чей-то голос, нежный и настойчивый, окликал среди бела дня, я то и дело оглядывалась, но дорога позади нас была пуста. И неведомая сила тянула меня, гнала вперёд. — Мэй, Мэй! Проснись, моя девочка! Я вскочила среди ночи, едва сомкнув веки. Домик, приютивший усталых путников, был крошечным, но добрая вдова выделила мне отдельную комнатушку. Скорее чулан, нежели спальню — однако я была счастлива и этому. Сказать по правде, в иной день восторженность показалась бы мне избыточной, но тогда я с трудом сознавала, что делаю. Накинув едва просохшую после вечерней стирки одежду, я выскользнула на улицу, и по мосткам перебралась через протоки. Скорее! Туда, где мерцает манящий огонёк! Кукле Мэй-Мэй столь опрометчивый поступок даже в голову бы не пришёл. Кукла была рассудительной и мудрой в своём многовековом одиночестве; даже тогда, на болотах, она действовала обдуманно, в согласии с волей своего господина. Теперь она жалеет, что стала человеком… — Торопишься, дитя? — раздался тягучий и чуть насмешливый голос откуда-то из-за спины, когда я без лишних размышлений устремилась вверх по ступенькам. Внутрь, в Святилище! — При входе принято снимать обувь, разве тебя не учили? — Простите моё невежество, госпожа! Вернувшись, я поспешно скинула гэта у подножия торий и дождалась, пока женщина поставит свои. Одета она была как жрица, с седыми волосами, перевязанными белой лентой. И голос… неужели тот самый, из моего сна?! — Прежде, чем предстать перед Богиней, помолись и возьми частичку этого, — жрица указала мне на одного из драконов, держащих в пасти плошки голубого огня. — Но я не прихватила светильника, и даже не знаю, о чём молиться, — растерянно проговорила я. — Тогда зачем ты здесь, девочка? — удивлённо воскликнула та. — Мы, женщины, слабы от природы и навещаем это место, чтобы занять немного сил. Кто-то просит Богиню о заступничестве перед суровым мужем, кто-то — о желанном зачатии или благополучном разрешении от бремени. А чего хочешь ты? — Ничего, — я с удивлением посмотрела в лицо, покрытое тонкой сеточкой морщин. — Сама не знаю, зачем сюда пришла. Что-то тянет меня, зовёт, и голос ваш кажется мне знакомым. Мы встречались прежде? В свете синеватого пламени я увидела, как она побледнела, качая головой. — Так рано… Богиня, почему так рано?! — женщина воззрилась на меня, в глазах — смесь недоверия и покорности, любви и ненависти. — Я не понимаю… — Что ж, дитя, это и не важно. Идём. Лишь её воля для меня — закон. Жизнь несчастной старухи вот-вот завершится, судьба и смерть следуют за ней по пятам, как пара наёмных убийц — а ей предстоит научить тебя всему, что она знает! — Вы больны? Вам плохо?! Её слова ранили меня в самое сердце. Не понимая и половины, я чувствовала искренность и боль, в которой они рождались. Мне стало так жаль эту незнакомку! — Я не больна, а что касается прочего… — мико взяла меня под руку и повела наверх, влажными ступенями, леденящими босые ступни. — Не помню, когда в последний раз мне было хорошо. Разве что в детстве, когда сердце моё не томилось от чувств безнадёжных, но слишком сильных, чтобы им сопротивляться. Счастливая, тебе неведома эта мука! — Ведома, — возразила я, хватаясь за широкий рукав, едва не оступившись на скользком камне. — Возлюбленный покинул меня в гневе, усомнившись в моей честности. Что может быть хуже? Горький смех отразился от влажных стен, слегка подсвеченных плошкой в узловатой руке. — Какая милая наивность… Гнев проходит так же быстро, как летняя гроза, которая делает воздух свежим, а землю — плодородной. Не страшись ненависти — страшись равнодушия. Мой двоюродный брат — никогда не забуду его глаз при последней встрече! "Отвратительная старая карга!" — читалось в них. Он даже не поцеловал меня на прощанье, хотя всё, чего я лишилась, было отдано ради него, ради нашей любви… — Какой жестокий человек! — воскликнула я. — Нет, не смей так говорить, глупое дитя! — впервые за всё время её голос сделался резким, а пальцы, охватившие моё запястье, сжались. Она силой потянула меня за собой. — Он заслужил лучшей доли, и она у него будет! Наши семьи издавна запятнаны предательством. Со времён Чёрной Нити мы — отщепенцы и люди, лишённые чести. Будь проклята милость Сына Пламени, сохранившая нашим предкам жизнь на подобных унизительных условиях! Сколько усилий понадобилось моему милому, чтобы достигнуть высочайшего положения, тебе и не вообразить. Какая женщина не пожертвует всем ради такого человека? Впрочем, отложим этот урок на будущее. Мы пришли. Снимай одежду, девочка. — Зачем? Я переступила высокий порожек и ойкнула, по колено погрузившись в воду, прозрачную до совершенной незаметности. — Вот за этим, — засмеялась мико, развязывая на себе пояс дрожащими пальцами. — Сделаешь ещё пару шагов — окунёшься по плечи. Ты ведь хочешь подойти к ней, верно? Рассмотреть получше? Изваяние Богини притягивало мой взгляд, удерживая его на себе. Даже сейчас я не могу передать своих чувств. — Она прекрасна! — выдохнула я, избавляясь от одежды и даже не замечая, как та опускается на дно Родникового Святилища. — Теперь подойти можно? — Конечно, дитя моё. Но сначала разреши показать тебе нечто важное. Смотри. Наставница извлекла откуда-то чашу, чёрную и влажно блестящую. — Это подарок моего возлюбленного, первый и… последний, — она любовно провела пальцем по дальнему краю, затем резко дёрнула руку, и я охнула: острая кромка вскрыла запястье, словно хорошо заточенный нож! — Не бойся, девочка. Я привыкла, и это почти не больно. Во всяком случае, не так больно, как видеть на дне его лицо… Но долой воспоминания! Анноси владел ей по праву, старик сам вручил диковинку времён Чёрной Нити своему придворному летописцу. А тот подарил её мне, ведь именно мой клан некогда привёз эту чашу с острова, ныне известного как Хикко… Она очень древняя, дитя моё, и воистину бесценна. Дай руку! — Вы же не собираетесь… ах! Струйка моей крови смешалась с тёмной лужицей на дне. — Прости, это было необходимо. Заклятье на крови — самое сильное. Оно позволит передать тебе всё, как родной дочери. Ступай же за мной! Зачарованная её словами, я окунулась в воду по самые плечи, и вскоре мы стояли по обе стороны от статуи. — Старость и юность, — провозгласила мико, — подобны двум ликам луны, отливу и приливу, смерти и рождению. И лишь Богиня являет собой вечность. Скрепи узы крови, госпожа, до тех пор, пока мой дар, мои чувства и мои знания не перельются в эту чистую душу без остатка! Мы воздели чашу над головой богини. Две руки — моя и наставницы — встретились на гладкой прохладной поверхности. Я закрыла глаза, отдаваясь волшебству этих слов, ощущая силу, могучую, но благую, переполняющую тело. И неизмеримую радость, едва вмещающуюся в сердце. Никогда больше не буду я одинока! — Кагура… Кто смеет чинить препятствия? Не вмешивайтесь! Вон отсюда! — Ясумаса!!! Крик заставил меня поднять тяжёлые веки, смеженные в сладкой дрёме. Бледное, как мел, лицо в обрамлении растрёпанных волос. Взгляд, исполненный ужаса, боли и омерзения. Химико. — Ясу… родной! Она кидается прочь, вниз по ступеням. — О… вы убили его!!! Я смотрю в глаза наставнице, та выглядит потрясённой, но все её чувства, столь явственно проступившие в тёмных провалах глаз, не идут ни в какие сравнения с моими. Кагура… — Как ты могла? А я поверила… Будь ты проклята, старая карга! — Мне хочется ранить её смертельно, отвращение к себе и к ней заставляет струиться в жилах яд вместо крови. Только сейчас я вспоминаю про чашу, и хватаю её обеими руками, чтобы разбить, уничтожить, нанести вред… Но вместо этого плюю и выплёскиваю содержимое в морщинистое лицо. Хотела ли она усмехнуться или заплакать? Оправдаться или нанести ответный удар? Теперь не узнать. Золотая стрела, слиток боли и ненависти, отшвырнула меня к стене, словно куклу. Огромная лисица оскалилась, прежде чем вцепиться ведьме в горло и выволочь её на ступени. Как добычу, положила она безжизненное тело к ногам возлюбленного. Тот даже не шевельнулся, чтобы принять дар. Тогда она взвыла и накинулась на жертву, рыча и терзая её, разрывая на части, пожирая и превращая в ничто… Когда потоки воды из потревоженного Святилища смыли тёмные пятна, ярость уступила скорби. Маленькая женщина упала на бездыханное тело, гладя мёртвого по лицу и шепча что-то отчаянное. Шатаясь, я приблизилась и села рядом. Мне было безразлично, убьёт она меня или пощадит. — Он умер. А я съела человека, и нисколько о том не жалею, — произнесла, наконец, она. — Я бы и тебя убила, но сил не осталось. Живи. Мне всё равно. — Мне тоже. Я протянула было к ней руку, но она увернулась, зарычав на меня, как зверь, защищающий детёныша. И тут я вспомнила. — Тебе не всё равно. Ты забыла о ребёнке! — О! — она прижала руки к животу. — Ребёнок… Но кем он родится теперь, после того, что случилось сегодня? — Кем бы он ни родился, лишь от тебя зависит, каким он вырастет. Ведь именно в детях к нам возвращаются те, кого мы, казалось, утратили навеки, — молвила я, вставая. Химико взглянула на меня так, словно видела впервые, и я ещё подивилась, откуда в голове подобные мысли, свойственные скорее мне-прежней, чем мне-настоящей. Но времени на размышления не было. Знакомый голос напевал на ухо что-то утешительное, видения роились перед глазами, и Кагура… нет, Богиня влилась в моё тело, подобно бушующему потоку, увлекая меня за собой. Будто со стороны, раздались мои слова, когда я поманила Химико вверх по ступеням. К изваянию той, что смеётся, несмотря на всю боль этого мира. — Она всегда забирает, чтобы вернуть — и так вечно, вечно… Взгляни ей в лицо, сестра — неужели не видишь, как она милосердна? Ведь где смерть — там и жизнь! Не представляю, что заставило меня поместить тело господина Татибаны в источник. Возможно, мико и впрямь успела передать часть знаний. Или сама Богиня действовала мной? Так или иначе, но жизнь вернулась к возлюбленному моей подруги. Таинство, которое нельзя передать словами — вот, что это было. Он зашевелился и пробормотал что-то невнятное, Химико кинулась к нему на грудь, а я… я отошла в сторону, кутаясь в насквозь промокшую одежду и дрожа от холода и муторной слабости, подступающей к горлу. Мы рассказали всё, умолчав лишь об одном — смерти Кагуры. Мне было слишком тяжело вспоминать об этом, а кицунэ, должно быть, боялась признаваться господину Татибане в том, как утратила всё человеческое. Кроме этой тайны, ничто не должно было омрачать наше существование. И всё же частенько я ловила себя на мысли, что наши отношения с Химико никогда не станут прежними, и сбегала от счастливого семейства в Родниковое Святилище. Нежный голос унимал мою боль, напевая песни под музыку капель, и я открывала ему самые сокровенные глубины сердца. Чаша отыскалась у стены, целая и без единой выщербинки. Я думала оставить её Богине, когда мы отправимся в путь, но в последний миг прихватила с собой, втайне от остальных. На память о несчастной старухе, так и не сделавшейся моей наставницей. И на горе — потому что со временем, втихомолку заглядывая внутрь, стала видеть я страшную картину: покалеченное тело, раздираемое на части острыми зубами. В такие мгновения бежала я прочь от друзей, боясь лишь одного: причинить вред. Татибане, Химико, малышу. Жажда мести утихала, стоило мне остаться в одиночестве, теперь целительном; ложилась на дно и замирала до следующего раза. Не знаю, что заставляло меня разворачивать свёрток вновь. И как я могла быть настолько трусливой и жалкой, чтобы таить эту муку от окружающих… Дальнейшее вам известно. Хитростью я вынудила господина Хитэёми увезти меня с собой, оставив друзей в крепости Хоруи. Думала, с ним будет легче, безопаснее для тех, кто мне дорог. Я ошибалась. А цена ошибки оказалась непомерно высокой. Я винила чашу в том, что укрылось внутри моего собственного сердца, проросло корнями в мою собственную душу. А бедная вещица только накапливала ненависть, выплёскивая её мне в лицо, как пригоршню горькой воды. Заглядывая в неё, я видела себя. Распрощавшись с друзьями (на требования оставаться в лагере или хотя бы в хвосте обоза Ю только пожимал плечами, явно замыслив что-то своё), я вернулся к Кенске. — Простите, господин Огата… Вы, смотрю, уже ноги без меня стоптали? — слегка виновато поддел я командующего гарнизоном, в нетерпении мерявшего шагами вершину холма. — И от пригорка, того и гляди, одна кочка останется… — Вам всё шуточки, а на это полюбуйтесь! — старик свёл и без того сросшиеся брови, указывая куда-то вверх, в ночное небо. Как — всё ещё ночное?.. Наступит или нет это злосчастное утро?! — Недобрый знак, — пояснил Кенске в ответ на моё хмыканье. — День на дворе, а солнца и не видать. Люди стали шептаться, будто вы себе его забрали в единоличное пользование, на плечо посадили. Что за напасть… государь? Я только головой покачал. Что тут скажешь? Значит, все чувствуют неладное. Хотя такое сложно не заметить. И, если Кенске на время забыл о почтительности, режущей непривычный к ней слух — что говорить об остальных? Правление может окончиться, и не начавшись. После такого-то предзнаменования! Откуда-то из глубин памяти всплыли нелепые, напыщенные строки: Кто это писал? Мунэо-но Анноси, будь он неладен! Рассказ Мэй-Мэй стал последним росчерком туши в начертании «заговор». Человек, скрывавший свою принадлежность к клану Металла и… двоюродный брат и любовник Кагуры из клана Воды. Что ж, такое возможно: все, кто противостоял Повелителю, были изгнаны на север, в Тоси, где смешались меж собой, объединённые общим унижением. Чтобы в будущем их потомки могли возвыситься вновь, отрёкшись от родства. Достойный же способ избрал этот мерзавец — просеивать древние сплетни, льстя и одновременно внося зерно смуты в почву, удобренную несостоятельностью последних правителей. А я ещё считал придворного летописца ничтожеством, только и умеющим, что пресмыкаться перед императором, выдавая сомнительные успехи за великие достижения. Тогда, развлекаясь чтением на подъезде к Кёо, я и помыслить не мог, что круг замкнётся, и Хитэёми-но Кайдомару снова будет нетерпеливо поглядывать на ворота, мусоля в памяти строки, выдернутые из какой-то сказки: Какой пустяк — разобраться, кто стоит за всеми слухами и наветами, лживыми заверениями в том, что Алая Нить крепка как никогда, и трусливыми шепотками, подтачивающими её волокна. И всего-то понадобилось влипнуть в тёмную историю, совершить путешествие на север, погостить на Острове Бессмертных, в Средоточиях Сил и во дворце Морской Девы, а затем — в других уголках Империи, едва не погибнуть и стать убийцей, обрести друзей, врагов… и себя. А ещё — принять мир таким, каков он есть. Во всей его красоте и убогости, богатстве и бедности, чистоте и грязи, любви и ненависти, жизни и смерти… Как далеко надо уйти, чтобы увидеть находящееся под самым носом! Не в виде разрозненных частей, а целостной картины. Кошмарные видения, терзавшие дядюшку. Кагура, едва не прикончившая меня страхом во сне и наяву. Мунэо, её честолюбивый родич, ради которого влюблённая женщина была готова страдать, стареть, убивать, с каждым шагом приближаясь к собственной смерти. Проклятие, направленное на его злейшего врага — моего отца, даже не подозревавшего, какую угрозу он представляет для мнимого простолюдина, и устремившееся на меня — самое дорогое, что у него осталось. Утрата сил, взрослые глаза на девичьем лице, первые морщины. А что в награду — разве только чаша, на тёмном дне которой — память и боль?.. Но кто поддерживал Мунэо в его честолюбивом стремлении? Смог бы выходец, как все ошибочно полагали, из низов, сделаться знатным человеком и приблизиться к престолу без согласия Верховного Судьи и одного из министров — Левого, ответственного за распределение средств казны, награды и возвышения? Ответ — нет. А у каждой услуги есть цена. Исаи-старший, вознамерившийся управлять несчастным императором с помощью страха, и нашептавший ему про загадочного ханьца с улицы Поздних Хризантем. Беспечный молодой человек, тем не менее, выполнивший поручение правителя… и вместе с другом сорвавший лицемерный замысел. Но поздно: первая жертва уже была принесена. Принц Таката. Нелепая история про отравление рыбой. "А что с хозяином харчевни?" "Зарублен на месте доверенным слугой принца, а семья — изгнана…" Скверным малым был средний принц, едва ли заслуживал верности — а всё же, убийство есть убийство. Кто-то своевременно избавился от свидетелей, на которых и свалил вину. Затем… "Не сам Исаи-но Кадзи себя жизни лишил, рука младшего брата меч сжимала". Как вовремя Исаи-но Нобору, Верховный Судья, покарал предателя! Вот оно, то самое неуловимое сходство, что беспокоило меня в Оваре — к сожалению, недостаточно сильно и долго. Кто нашептал дядюшке услать излишне ретивого троюродного племянника, а также его друга, служившего под началом Мунэо-но Анноси, подальше от Дворцовой Площади? И от юмеми заодно избавиться. Землетрясение тоже пришлось весьма кстати. Узнаю ли я, своей смертью умер принц Тоомаро, сменивший Исаи-но Кадзи на посту Левого Министра или кто-то слегка подтолкнул руку судьбы? И что случилось с наследником, юным принцем Коори? Так или иначе, результат был достигнут: император не выдержал вечного страха, ослабел в борьбе с ним, сделался уязвимым для чужого влияния… Но существовало ещё такое препятствие, как Верховный Военачальник, мой брат, верный долгу и клятве. Пропажа семейной печати в Тоси, как раз накануне нападения бумажных сикигами. Моё таинственное право первородства, перетянувшее опасность на себя. Любовник, не поцеловавший стареющую женщину на прощанье, и уехавший в Центральную Столицу на подмогу сообщникам, от которых получил срочный приказ возвращаться. Правитель при смерти, изменники наготове. Ах, брат, если бы ты знал, по какому тонкому ледку разгуливал там, на севере! Должно быть, тебя спасла только болезнь тёмной мико — упадок сил после отпора ки-рина, возмущённого вторжением в мой сон. Её собственные страх и неуверенность. Как всё переплелось-перемешалось… А затем до Тоси доковыляли мы, и Хономару отодвинулся на задний план. Впрочем, если бы не Мэй и не Химико — кто знает?.. Обманутое доверие Мэй (а ведь старуха открыла тебе самое сокровенное, её искренность не служила коварству и была предана не менее жестоко), отчаянье Химико и неизбежное зло, последствий которого, также, было не избежать… — Тогда чего мы стоим, господин?! Ворота сами не рухнут! Я опомнился — Кенске повысил голос, непочтительно теребя меня за плечо. — Думаю, как перелететь через них, — отшутился было я и умолк на полуслове, потрясённый очевидностью решения. Перекладина, потрескивающая от жара. Покосившиеся опоры. И огромная птица, взмахивающая пламенными крылами в ночном небе. "Всего лишь видимость", — сказал Ю. Да, видимость. Но какая!.. — Вы ошибаетесь, господин Огата, — улыбнулся я собеседнику. — Ворота рухнут сами. Взятие Южной Столицы прошло не по плану, разработанному некогда Хономару, однако моей заслуги в том не было. Ну, почти. При виде «Хоо», спустившейся с небес (огненная сики наслаждалась происходящим, изображая гнев до того воодушевлённо, что едва на плечо потом заманили), противники мигом переметнулись на нашу сторону. Больно хотелось стражникам да простым воинам, пускай и верным семейству Исаи, портить отношения с богиней-покровительницей родного клана! Дураков не нашлось, хотя попасть в дивную цель, которую представлял молодой человек, возглавляющий передовой отряд и отмеченный сияющим ореолом, было легче лёгкого. А жители Кёо — те и подавно ликовали, мигом проникшись тёплыми чувствами к Радужной Нити и новому правителю, посланцу Огнекрылой, избавившему их от сомнительных радостей осады. Люди падали ниц, я мысленно честил себя обманщиком… но это лучше, нежели чувствовать себя убийцей. Значительно лучше! Не судьба мне полюбоваться на Южную Столицу. Ночная мгла скрывала красоту города, хотя подданные отныне и темноту толковали в мою пользу: мол, пока не выжжено гнездо изменников, укрывшихся в Зимней Резиденции, день не наступит. Надо ли говорить, что войско миновало Алые Врата, изрядно преумножившись в числе? Тотемаки с подручными собирали добровольцев, набивающихся в дружину, суматоха оставляла мало времени на раздумья. А поразмыслить следовало. Верховья Усеикавы до того самого места, где расположена столица, представляют собой узкий поток, ревущий меж крутых отрогов. Южнее — голые скалы, по которым прыгают разве что серны да охотники на них. Уж никак, не могучее конное воинство. К императорской резиденции имеется также многодневный обходной путь через святилище, воздвигнутое на противоположной стороне озера, но это тропа для паломников, а не для дружины. Переправляться через Ти? Лёгкими прогулочными барками, обычно причаленными со стороны дворца? Смешно… Так что горная дорога, начинающаяся от Алых Врат и поднимающаяся к дворцу, изрядно петляя под отвесными скалами — единственная, пригодная для наших целей. Именно ей мы пользуемся дважды в год при переездах из одной столицы в другую. И, конечно же, она хорошо просматривается сверху! Лично я на месте Исаи счёл бы легкомысленным не подготовиться к появлению незваных гостей, когда сама местность к этому располагает. Гонец, отправленный с поручением в конец обоза, управился быстро. Оно и к лучшему — перепуганные кони шарахнулись к самому обрыву! Продвинься мы чуть дальше, где дорога заметно сужается… — Фуурин, разведай, что там наверху! — крикнул я смутной тени, описавшей круг над нашими головами за пределами пятна света. Та утвердительно ухнула и скрылась из виду. Наверно, единственное существо, которому темнота не в тягость. — Сто-ять! — зычно оповестил Кенске; приказ покатился к хвосту отряда. — Как считаете, на этом отрезке нам ничего не угрожает? — решил я посоветоваться с опытным воякой. — Рановато для засады, я бы заманил подальше. Выставил небольшой отряд обречённых лучников за каким-нибудь поворотом и целое войско разместил по вон тем останцам, что над дорогой нависают. — А ещё камней наготовил, — добавил я. — В темноте от них больше толку, хотя кто там будет целиться… — Под обстрелом голову вбок поворачивайте, государь! — в который раз напомнил мне Кенске. — Крылья шлема — какая-никакая, а всё ж защита. Да помню… Свет сикигами делает меня отменной целью. — Постараюсь не забыть. Скажите, господин Огата: каковы наши действия, если мой пернатый разведчик действительно обнаружит засаду? Плохо себе представляю. Прорываемся под ливнем стрел и каменным градом? Но ответ не понадобился. Издалека донеслись звуки боя. Сначала одиночные вопли, затем свистящее пение вестников смерти, лязг металла, отрывистые приказы и крики. Засекли Фуурина? Спасайся, малыш — не рискуй понапрасну! Хотя с чего бы затаившемуся войску поднимать шум из-за одной совы? — К бою! — взревел могучий старикан. — Луки наизготовку! Я достал оружие, мимоходом согнав с плеча пламенную сики. В кого целиться, куда целиться?! До хребта, откуда раздаются крики — не менее двух полётов стрелы! Ещё и Кенске выехал вперёд, заслонив меня от невидимой пока опасности и притиснув к каменистому уступу. А ведь они всё ближе… Решили напасть, раз уж выдали себя? Кто же тайный союзник, скомкавший вражеские планы? Когда какой-то мешок, дико вопя и размахивая руками, рухнул на дорогу впереди войска, я уже догадывался. Но поверил не раньше, чем увидал его противника. А затем ещё одного… сколько же их?! Сияющая птица, до этого бестолково мечущаяся и пугающая лошадей, закричала, словно услышав мою просьбу. Каждый взмах крыльев делал их всё шире, всё длиннее, и вот уже служительница Хоо раскрыла над нами огненные ладони, озарившие дорогу лучше тысячи факелов. Правильно! С такими союзниками, как эти, и врагов не надо… — Фуурин!!! — заорал я, потрясая луком. — Ты их привёл! Призвал свой народ! — Не знаю, кто такой Фуурин, но привёл их другой, — донеслось сверху. Я задрал голову, на всякий случай спрыгивая с лошади и вжимаясь в скалу. — Кто это? — Друзей не узнаём! — прокричали в ответ. — А ещё остротой взора похвалялся! — Так отсюда тебя не видно, Ясу! — восторженно завопил я. — Спускайся! На крыльях прилетел, что ли? — Именно! Погоди, сейчас мои ребята чужих ребят утихомирят, и спущусь. Попроси светлую ками, чтобы выше хребта не поднималась. — Господин Татибана, много вас там? — подал голос Кенске, до того настороженно прислушивавшийся к нашим переговорам. — Сколько в крепости гарнизона оставалось — весь забрал. Простите, что вашего ведома не спросил, господин командующий! Тот только выругался. Ну да, оставить Хоруи без присмотра — редкостной наглости решение. Неужели и Химико с ними? Потом спрошу. — Кажется, основные силы повержены, — раздалось сверху, и немедленно был отдан приказ: — Вяжите всех, кто бросил оружие! Пушок, лети сюда. Спусти меня вниз. Спусти, а не сбрось! Они всегда так поступают… — Ну, дорвался! — хохотнул я, вовремя подхватив катящегося по склону друга и сжимая его в объятиях. — Сбылась мечта детства, повоевал! Ох, и проворный ты малый! Где рать собрал, на Фунао? — Это ты у ханьца своего спроси, где такие пташки водятся, — посоветовал Ясумаса, отдышавшись и обменявшись с Кенске поклонами. — А уж умные какие да исполнительные! Им скажешь — они сделают… в большинстве случаев. Люди и то медленнее соображают. Да, видел бы ты этих пташек на родном острове… — Постой, так это Ю их призвал?! — опомнился я. Ну конечно, кому бы ещё они подчинились? Странно, что вообще это сделали. И не пытаются продолжить охоту на новую добычу. Умница сики, береги наших! — Во сне объявился, стоило вам уехать. Как тогда, в Кёо! — шёпотом поделился со мной Татибана. — И наказал дождаться подкрепления. Правда, гарнизон от такого подкрепления поначалу чуть было со стен не рухнул — но потом ничего, освоился. Химико бывает такой убедительной, да и сам я… А где господин верховный военачальник? — спросил он уже в полный голос, озираясь по сторонам. — Позже, Ясу, — при упоминании брата усталость навалилась на плечи. Быстрей бы всё закончилось… — Наверху всё спокойно? Можно двигаться дальше? — Конечно. — Он пристально посмотрел на меня, но расспрашивать поостерёгся. — Ваши люди, господин Огата, отлично справятся и без меня. Нару за главного. Дельный парень, со всякой тварью общий язык находит. — А что с… этими? — осторожно спросил Кенске. — Вы про сов? Присмотрят, чтобы поганец Исаи воздержался от дальнейших проявлений гостеприимства. А пленники полежат да поразмыслят о тщете всего сущего и дворцовых переворотов — в частности. Рядовой ты или сотник — а думать о последствиях надо! — Тогда поехали, — согласились мы, и войско продолжило наступление, а успокоенная сики вернулась мне на плечо. Очень хотелось извлечь Ю из повозки и немного потрясти, выясняя, какие ещё приятные неожиданности он заготовил, но не напрасно этот хитрец болтался в самом хвосте. Знал, что моё место — впереди, и никуда я отсюда не денусь. Озеро Ти блеснуло из холодного тумана, когда лошади совсем притомились. Должно быть, Шестой День Дзю Благодарения близился или уже наступил. Сложно сказать… Слегка расслабившись, мы с другом неспешно обменивались новостями, но теперь умолкли, осматривая подходы к цели. К счастью, эти места я узнаю с закрытыми глазами. Вот протока с добротным мостом через неё, соединяющая озеро и Усеикаву. Нетронутая ветром гладь, в ясный день синяя, как цветы на склонах, оправляющих драгоценный камень вод. Сейчас, в темноте, она кажется таинственно-густой, цвета той самой чаши. И чёрная тень с крышами-крыльями, распростёртыми в объявшей мир ночи. Перейти протоку — копыта гулко стучат по упругим доскам — и вот она, Зимняя Резиденция, в окружении высоких стен. Ни один огонёк не горит. Но едва ли мятежники мирно спят. — Прибыли, — объявил Кенске, не торопясь спешиваться и отдавая приказы подручным. — Тройное оцепление! Чтобы птица не… то есть, чтобы мышь не проскочила! Как выяснилось позже, одна мышь, всё-таки, проскочила… |
||
|