Глава восемнадцатая, в которой убедительно доказывается, что наполовину пустая бутылка ликера опаснее стартового пистолета

Телевизоры стояли на столах, под столами, в проходах. Их было очень много в этой просторной мастерской, и старшему сержанту Грише Кинько показалось, что люди, которые здесь работают, то появляются из ящиков телевизоров, то снова исчезают в них.

— А такой аппарат вы видели? — спросил у Гриши Ибрагимов, показывая телевизор с очень большим, по меньшей мере в два раза большим экраном, чем был у «Темпа», — хорошо знакомого Грише телевизора, — он стоял в их ленинской комнате. — Экспериментальный образец московского завода. Но капризничает. Хотите участвовать в его наладке?.. Тем более что хозяин этой машины — один мой знакомый… Он, как и вы, военнослужащий, — Ибрагимов улыбнулся весело и заразительно. — Но немножко выше вас званием. Он полковник… Да вы с ним, наверное, немного знакомы. Вы знаете полковника Емельянова?

— Знаю, — нерешительно ответил Гриша.

— Он у вас командир части? — и, не ожидая ответа Гриши, продолжал: — А часть у вас, значит, как я понял из слов полковника, радиолокационная?

Гриша помолчал, а затем, глядя прямо в глаза Ибрагимову, сказал медленно и строго:

— Вы, Александр Александрович, в прошлый раз говорили мне, что на такие вопросы нужно отвечать неправду. А я не хочу говорить вам неправду. И можете на меня обижаться, но вы служили в армии и знаете: это военная тайна.

— Какая же тут тайна? — рассмеялся Ибрагимов. — Спросите у любого человека в нашем ателье: чем командует полковник Емельянов, и все вам точно ответят…

Гриша помолчал, а затем спросил:

— Скажите, пожалуйста, какие это приборы? Специальные?

— Вот этот, — охотно ответил Ибрагимов, показывая приборы, стоявшие на грубом столе, за которым он работал, — называется генератор качающейся частоты — НПТ. По сути, это тот же самый катодный осциллограф, но приспособленный для настройки телевизоров. Это, — показал он на другой ящик, — генератор стандартных сигналов — ГСС-17, с частотной модуляцией. А вот такого прибора вы пока нигде не увидите, — сказал Ибрагимов, с торжеством повернув к Грише прибор, заключенный в деревянный неполированный ящик. — Это моя собственная конструкция. С помощью этого осциллографа можно свободно рассматривать отдельную строку. Его-то мы сейчас и подключим к телевизору вашего полковника. Я за этот прибор получил две премии и авторское свидетельство как за изобретение.

«Люди, которые утверждают, что дурак легко разглашает военную тайну, — сами дураки, — думал Ибрагимов, показывая Грише приборы для настройки телевизоров. — Тайну легче разглашает умник. Потому что считает — ничего страшного нет, если я скажу о своей военной специальности, ведь таких, как я, в армии сотни тысяч. Или если назову номер своей части — это и так всем известно. Умник думает, что все в этом мире относительно и поэтому ничего не стоит принимать всерьез. А дурак… Или, скажем, мягче: наивный человек всегда полон сознания ответственности за порученное дело. Умнику кажется, что он больше своего дела. А дураку — что он меньше. Поэтому никто так строго не выполняет всех инструкций, как дураки. Они в этом отношении поступают так, как поступают лишь самые умные люди. Лишь по-настоящему умные люди».

— Здорово! — сказал Гриша с неподдельным восхищением. — Это очень здорово — самому что-нибудь придумать… полезное для народа! И самому же сделать… своими руками… А не только мечтать…

— Вы паять, конечно, умеете? — спросил Ибрагимов.

— Умею, Александр Александрович.

— Вот на эту плату мы и перепаяем новые сопротивления. Вы мне поможете…

Он вручил Грише электрический паяльник, и они занялись перемонтировкой сопротивлений.

— Прибор — это, конечно, дело хорошее, — сказал Ибрагимов. — И приемник — это тоже неплохо. Но ведь вы, товарищ старший сержант Григорий Осипович, выдвинули идею поинтереснее моего прибора… Что же нового слышно о самонаводящихся ракетах?

— Я советовался с нашим инженером, — невесело ответил Гриша. — Он сказал, что эта идея осуществлена уже несколько лет тому назад. Что я изобрел велосипед…

— И вы никуда не сообщали о своем замысле?

— Нет, — ответил Гриша. — Зачем же сообщать, раз это уже сделано без меня.

«Идеи действительно носятся в воздухе. Если этот недалекий паренек смог додуматься до ракет, самонаводящихся по волнам локаторов, значит действительно не может у одного государства появиться открытие, чтобы его не повторили немедленно ученые другого государства… Но то ученые. А ведь это просто наивный мальчик. И может быть, учись он в самом деле, он мог бы стать крупным конструктором. Если сейчас сумел до этого додуматься. Тем более что — и в этом надо отдать справедливость русским — у них выдвинуться способному человеку легче, чем где бы то ни было в мире».

— Это вы напрасно, — сказал Ибрагимов, зачищая наждаком контакт конденсатора. — Нужно все-таки послать письмо с этим предложением.

— Зачем? — не понял Гриша. — И куда?

— Вы ведь не знали, что такие ракеты уже есть. Значит, вы самостоятельно додумались до того, что придумали ученые. Если вы напишете письмо о своем предложении хотя бы в Министерство обороны, на вас обратят внимание как на талантливого человека, помогут получить специальное образование…

— Как же можно написать, что я придумал эти ракеты, когда я знаю, что они уже есть? Ведь могут подумать, что я поступил… ну… нечестно…

— Да, — сказал Ибрагимов, — это действительно может получиться. Могут подумать…

«Неужели и я в его возрасте был таким же чистым, добрым и глупым? — думал Ибрагимов, живо и занимательно рассказывая Грише, как переделать схему такого телевизора, когда душанбинская студия начнет программу цветного телевидения. — Нет, в его годы я уже чувствовал себя старожилом в Америке».

Он вспомнил, как плакала его мать, когда отец, иранский адвокат и хозяин юридической фирмы, направил его, шестнадцатилетнего мальчика, в 1944 году в Соединенные Штаты. Учиться коммерции. Его отец — образованный властный человек — собирался вложить свои деньги в торговлю в Иране американскими автомашинами, и сын его должен был получить соответствующую подготовку и завести необходимые знакомства.

Еще в колледже Сандро Алави — так его звали в самом деле — понял, что главное и в коммерции и в жизни — не знания, не расчет, а обаяние. Обаятельный человек может достигнуть всего на свете. Он добьется такой выгоды в торговой сделке, какой никогда не достигнет даже самый настойчивый и целеустремленный коммерсант, он продаст то, чего покупатель не взял бы ни у кого другого, ему сойдет с рук такой поступок, который вызовет величайшие осложнения у всякого другого человека.

Это обаяние его и погубило. И спасло.

Он проходил практику в крупной фирме, занимающейся продажей подержанных автомобилей. Он работал там в рекламном отделе. Случилось так, что он познакомился с женой шестидесятилетнего владельца фирмы Армстронга — тридцатилетней Аннет. Уже тогда, как, впрочем, и впоследствии, обаяние его действовало безотказно. Но Армстронг оказался человеком ревнивым. Он застал Сандро в собственной спальне с собственной женой. Армстронг дважды успел выстрелить из пистолета, перед тем как Сандро успокоил его ударом по голове полупустой бутылкой сладкого и липкого ванильного ликера, который так нравился Аннет.

Он до сих пор не понимал, за каким чертом старику понадобилось стрелять из стартового пистолета, служившего игрушкой внуку Армстронга от сына первой жены. Бутылка была, несомненно, более опасным оружием, и старик не вынес ее удара.

Сандро был арестован. На следствии он не смог доказать, что ударил Армстронга с целью самообороны. Какая же самооборона, если из таких пистолетов на задворках любого дома непрерывно палили мальчишки, игравшие в гангстеров и войну.

Убийство Армстронга вызвало большой скандал, основательно к тому же раздутый газетами. Сандро Алави грозило двенадцать лет каторжных работ.

И тут-то ему повезло. К нему в камеру в сопровождении начальника тюрьмы вошел человек, словно служивший моделью художникам для изображения сенаторов. У него были совершенно седые волосы, совершенно черные брови, костюм от дорогого портного — в общем большой босс. Как вскоре узнал Сандро, это и в самом деле был большой босс — Уильям Питс, один из деятелей Центрального разведывательного управления. Жестом руки Питс отправил начальника тюрьмы, внимательно посмотрел на Сандро, по-видимому, остался недоволен, повернул к двери, но вдруг задержался и спросил:

— Ты что, паренек, не умеешь отличить стартового пистолета от настоящего?

Сандро придал своей подвижной физиономии то выражение, какое сам про себя он называл «номер один» — самое неотразимое; он понимал, что именно в эту минуту может решиться его судьба, хотя еще не знал как, и весело ответил:

— Легко отличаю. Но только в тех случаях, когда из него стреляю я, а не в меня.

Питса «номер один» проняло. Он улыбнулся в ответ.

— И ты хочешь научиться стрелять?

— Очень хочу.

— Ну что ж… Хоть ты и не слишком подходишь под мерку… Но попробуем…

Он думал, что его освободят в тот же день, но его еще с неделю продержали в тюрьме, а потом состоялся суд, где с соблюдением всех правовых норм было несомненно доказано, что Армстронга он ударил с целью защиты не столько собственной жизни, сколько жизни несчастной Аннет, что в спальню к ней он попал лишь затем, чтобы вручить ей пригласительный билет на концерт только входившего тогда в моду Адамса, и что он никак не мог знать, что пистолет этот был стартовый.

Вскоре он был направлен в разведывательную школу. Он не жалел, что так неожиданно переменилась его профессия. Ему новое дело нравилось.

Внешне он мало походил на людей того типа, каких обычно вербовали в эту школу, — незаметных, ничем не выделяющихся из массы, способных словно растворяться среди окружающих. Нет, его неправильное лицо отличалось броской мужской красотой, речь — темпераментом, одежда — модным покроем, он был весел и общителен.

Он был убежден, что серый, неприметный, осторожный агент как тип пользуется такой известностью, что обратит на себя большее внимание, чем человек яркий, уверенный в себе, выделяющийся из массы.

Первое свое задание он выполнил отлично. Год без малого он провел в Азербайджане под именем Александра Александровича Ибрагимова, мастера по ремонту радиооборудования. Очень трудным и сложным было возвращение. Но и здесь ему повезло. Он охотно полетел и во второй раз, в Таджикистан. В самолете он был отгорожен занавеской от еще трех человек, которые должны были выброситься в этих же местах. Чтоб они его не видели. Он прыгал в обыкновенном костюме, без всякого багажа. Даже без пистолета. Он считал, что пистолет в руках агента представляет большую опасность для него самого, чем для тех, против кого он может быть направлен. Страшно было в минуты спуска. Казалось, что внизу тебя ждут. Что спускаешься прямо в руки скрытых ночной темнотой контрразведчиков. Влажное, мгновенно пропитавшееся потом белье липло к телу и воняло, как на цирковой арене во время тренировки партерных акробатов.

Зато потом все вошло в нормальную колею. Поступил на работу, где сразу был оценен как хороший мастер. Стал рационализатором. Схему модернизированного осциллографа он помнил назубок. Эту схему для него подготовили инженеры «Дженераль электрик». Фирма собиралась запускать ее в производство только через год, но для разведки не пожалели производственного секрета. Схема и впрямь была хороша. Сам бы он до такой никогда не додумался…

Он сумел создать для себя постоянную клиентуру, в основном из числа военных. Поступил на курсы иностранных языков. Хорошо зарабатывал, легко тратил деньги. Пользовался неизменным успехом у женщин. В этом он не притворялся — легко влюблялся, легко становился любимым, умел оставаться добрым другом даже с теми, с кем расставался помимо и против их воли.

Был по-настоящему удачлив, жил весело, вел себя уверенно и смело. Он купил мощный мотоциклет с коляской и был известен регулировщикам тем, что не давал обогнать себя ни одной автомашине.

Так и жил он. И жизнь эта ему нравилась. Считал, что сшита она как раз по его мерке. И нервы у него были в полном порядке. Однажды даже не поленился — сходил к невропатологу. К самому лучшему в городе. Тот сказал, что его нервной системе можно позавидовать. И все-таки нервы сдали — он стал удивительно суеверным. Не переносил, если кошка перебегала дорогу, особенно черная. Понимал, что это глупо, а вот не переносил.

«Но это, — думал он, — могло бы появиться у меня и если бы я торговал автомашинами в отцовской фирме. Да в конце концов если бы я жил по-другому, скажем, в Чикаго. Без риска. Могла бы и там меня сбить автомашина. Или в руках у Армстронга мог оказаться не стартовый, а настоящий пистолет. Или я мог бы заболеть каким-нибудь белокровием. Всякая жизнь — это риск, это постоянная борьба со смертью. Главное, чтоб не изменила удача. «Маш алла», — как говорил покойный дедушка. «Все — в руках аллаха».

Он проверил, как работает телевизор, поблагодарил Гришу Кинько за помощь, без которой он бы справился с этим делом значительно быстрее, вручил Грише книгу «Ремонт и настройка телевизоров» и точно к назначенному времени успел на свидание с красивой и веселой Маргаритой Аркадьевной — преподавательницей английского на курсах иностранных языков. Муж ее называл Ритой, а он — Марго.

«Нужно же хоть в чем-то отличаться от мужа», — думал Ибрагимов.