Глава пятая, в которой хирург решает жениться в компенсацию за причиненный ущерб

Из всей системы Станиславского она часто прибегала только к этому упражнению — расслаблению мышц. Не было лучшего способа поскорее заснуть.

Нужно было лечь в кровати плашмя, на спину, расслабить мышцы и выпустить «контролера», которого Таня представляла себе в виде блестящего шарика, путешествующего по телу. Вот «контролер» остановился в ступнях ног. Здесь «зажим», как выражался Станиславский. Напряжена мышца. Расслабить! «Контролер» полез дальше, к ногам, к животу, расслабил его, скользнул по груди, по шее, по лицу, затем покатился в руки… И назад. У него много дел. То одна, то другая мышца напряжется. Вот так — пока расслабишь да проверишь, незаметно уснешь.

Она лежала с закрытыми глазами и бесцельно гоняла «контролера». Ощущение невесомости, которое в таких случаях предшествовало сну, не наступало.

Говорят, что бедуины — проводники караванов, — думала Таня, ложатся на песок, расслабив все мышцы. И десяти минут такого отдыха достаточно для того, чтобы затем сутками не покидать седла. Но, очевидно, усталость вызывается не тем, что напряжено тело. Дело не в этом. Или не только в этом. Ученые установили, как устают мышцы. Там скопляется какое-то вещество. А как устают нервы? Что в них скопляется? Но ведь больше всего и скорее всего, наверно, устают именно они. Сама по себе усталость, наверное, нервное ощущение.

Все делают вид, что ничего особенного не произошло. И я тоже. Нет ничего странного в том, что приехал Евгений Ильич Волынский — ее муж, отец ее ребенка. Тактичность, деликатность. Все в ее семье исключительно тактичны, бесконечно деликатны. Но было бы лучше, если бы проще, жестче относились они друг к другу. Если бы отец прямо и строго спросил у Волынского, зачем он приехал. Если бы мать поменьше разговаривала с ним о Прокофьеве и Шостаковиче, а прямо и строго спросила, почему он не живет с женой и ребенком. Если бы она сама встретила его не поцелуем щека о щеку и вопросом «как твое здоровье?», а словами — «зачем ты приехал?».

Когда она была маленькой, в их дворе жил мальчик без обеих ног. Она с ним дружила. Затем они расстались и встретились уже взрослыми. Он ходил на протезах, и было совсем незаметно, что он калека.

— Никому я в детстве не был так благодарен, так признателен, как вам, — сказал он. — Вы были единственным человеком, который у меня ни разу не спросил, почему у меня нет ног.

Когда она вернулась с Машенькой из Москвы, никто в доме не спросил ее, почему же она рассталась с мужем, почему ушла из МХАТа. В их доме это было не принято. Обо всем, что называется «личной жизнью», вопросов не задавали.

Евгений Ильич понравился маме. Да, это человек в ее вкусе. В меру красив. Хорошо воспитан. Все, что говорит, всегда окрашено легкой иронией: мы-то с вами понимаем, что все происходящее в этом мире не заслуживает серьезного отношения. И от этого собеседник всегда чувствует, что его выделяют из массы людей, что понимают его право свысока относиться к окружающему. Боже мой, а кто не считает себя вправе при случае свысока поговорить об окружающем?

И Ольга от него без ума. В рот ему заглядывает. Еще бы — знаменитый хирург. Кудесник. С каким восторгом рассказывала Ольга, что при своем первом появлении в их доме Волынский открыл дверь ногой! Ах, ах, ах. Евгений Ильич в костюме «выпонимаетескемимеетедело», с задом сухим и поджарым, как у балетного артиста, похожий на Жана Жираду — с такими же белыми, крупными и ровными зубами, высоким лбом, гладкой прической и шеей в два раза уже головы, — и вдруг открыл дверь ногой.

«Это потому, — ахала Оля, — что он в операционной привык избегать прикасаться к чему-нибудь руками…»

Когда в Олином институте узнали о его приезде, явилась целая делегация с просьбой прочесть несколько лекций. Он дал согласие, но не преминул заметить Ольге, что это только для нее.

Машенька похожа на него. Те же вдумчивые, спокойные глаза и нервные, подвижные ноздри и губы. Этот контраст между спокойным выражением глаз и нервным ртом особенно удивил ее при первом знакомстве. Она обратила на это внимание. Хотя очень волновалась.

Как же все-таки это было?

Она училась тогда на третьем курсе театрального института. Они ставили сцену из «Отелло», и ей была поручена роль Дездемоны. Но Дездемона охромела. У нее разболелась нога — начался какой-то нарыв. На следующий день поднялась температура, а боль сделалась просто невыносимой. В общежитие вызвали врача. Приняв крайне озабоченный вид, он сказал, что подозревает флегмону стопы, и Таню отправили в больницу.

В тот же день во время обхода она впервые увидела Волынского. За ним толпа врачей и студентов, а он, стремительный, легкий, — впереди. Белый накрахмаленный халат распахнут так, что виден костюм из очень дорогой, но похожей на мешковину заграничной ткани, необычно короткий узкий темно-синий галстук не достает верхней пуговицы пиджака, а сверкающие манжеты выглядывают из рукавов халата.

— Подготовить, — сказал он, осмотрев Танину ногу. — Немедленно. Я сам прооперирую.

Лишь впоследствии она узнала, как удивили его слова врачей — обычно такие операции он поручал ассистентами. Не сразу она узнала и то, что ежедневные посещения Волынским палаты, в которой она лежала, стали предметом самых оживленных разговоров не только среди персонала больницы, но и среди больных.

И предложение он ей сделал неожиданно, в странной иронической форме. Почти через месяц после болезни, когда Таня уже стала забывать об операции, он приехал в общежитие, пригласил ее прогуляться и, едва они вышли на улицу, сказал:

— Я хочу предложить вам компенсацию за боль, которую я причинил вам своим скальпелем. Выходите за меня замуж.

— А как вы компенсируете всех остальных женщин, которым делаете операцию? — не сразу нашлась Таня.

С первых дней их совместной жизни — да что там говорить! — в первый день их совместной жизни отношения между ними приобрели странный характер. Он вел себя так, будто одна из стен в комнате отсутствовала, будто из-за этой стены, из темного ущелья зала глядят глаза тысяч зрителей. Она втянулась в эту игру. Жизнь все больше и больше напоминала сцену.

По окончании института ей необыкновенно повезло. Она попала во МХАТ. На репетициях ее хвалили, работала она над ролью правильно, вдумчиво, а зрители оставались равнодушны. Считалось, что ей не хватает темперамента. Она тогда тоже так думала. Лишь позже, когда она уже ушла из МХАТа, когда уехала, а правильнее сказать — бежала из Москвы в Душанбе к родителям, она поняла, чего ей не хватало в самом деле. Душевных сил. Они полностью расходовались в этих странных и нелепых отношениях с мужем.

Он говорил, что любит ее. Что не смог бы жить без нее и без ребенка. Может быть, он в самом деле любил их и не мог без них? Но вместе с тем она видела, что знаком он был только с теми людьми, которые могли быть ему полезны. Она слышала, как на протяжении одного дня разным людям он высказывал прямо противоположные взгляды. Она чувствовала, что горячность, с какой он защищал свою точку зрения, напускная — он был холоден как лед. Каким он был в самом деле? К чему стремился? Чего добивался?

Она тогда вела дневник. Она была тогда еще настолько наивной и аккуратной, что вела дневник. Интересно бы перечитать. В институте их научили, как из отдельных высказываний героев пьесы составить сплошную линию поведения человека. Это называлось установить «задачу» и «сверхзадачу» героя.

Из отрывочных высказываний Евгения Ильича она составила целую статью. Вот что у нее тогда получилось:

«Во времена Екатерины Второй в Воронежской губернии в Острогожском уезде был укушен бешеной собакой один крестьянин. Спустя некоторое время он поехал на свадьбу к своему знакомому, и тут впервые на глазах у собравшихся гостей у него обнаружились признаки водобоязни. Вид этой ужасной болезни так сильно повлиял на присутствующих, что у многих — у 58 мужчин и 41 женщины — обнаружились те же припадки. Все вдруг почувствовали глубокую тоску, сильную головную боль, неопределенный страх, непреодолимое стремление бегать, у всех появилось слюнотечение, бессонница, затем полная потеря рассудка — словом, развилась типичная картина бешенства. Заинтересованная этим фактом, Екатерина потребовала подробного донесения. В нем, между прочим, значилось, что у всех заболевших, так же как и у укушенного собакой, появилось под языком по восемь и меньше синих пузырей величиной с ячменное зерно. Все заболевшие, за исключением действительно укушенного, вскоре выздоровели.

Случай этот долго казался необъяснимым: как могли заболеть бешенством люди, которые даже не прикасались к больному животному… Но с того времени прошло много лет, много раз повторялись аналогичные случаи, много подобных явлений пришлось наблюдать врачам. Но и до сих пор многим представляется странным, как может заболеть человек, глядя на другого человека, — заболеть без ран, без отравления, без микробов. Между тем ничего странного в этом нет. Это просто психическая зараза. Если один человек перенимает поступки и мысли другого, не входя в критический анализ своих действий, значит он подвержен психической заразе.

Наиболее ярко проявляется психическая зараза в бессознательном подражании. Все люди подражают друг другу. Но один подражает сознательно, умышленно, а другой бессознательно, неумышленно. Считают, что бессознательное подражание наиболее свойственно животным. Но это неверно. Хотя действительно подражание мы встречаем у очень многих животных: всем известна способность к подражанию обезьян, попугаев, сорок, ворон, скворцов и других животных и птиц, но нигде оно не достигает такой силы и мастерства, как именно у человека. Животные подражают человеку только манерами и голосом, человек же подражает человеку всем, чем только может: и манерами, и голосом, и одеждой, и квартирой, и пищей.

Если спросить у алкоголиков, что привело их к пьянству, то один ответит, что он пьет с горя, от тяжелого нравственного потрясения, другой скажет, что пьет из-за материальных затруднений, третий оттого, что его отец или дед был пьяницей, четвертого уронила нянька в детстве, но ни один не откроет настоящей правды, ни один не скажет, что он пьет потому, что пьют другие. Ему совестно сознаться в этом, это унижает его человеческое достоинство. А между тем факт, что большинство пьет именно из подражания. И среди целого ряда условий, способствующих развитию алкоголизма, есть одно очень важное и существенное, которое почему-то упускается из виду: это бессознательное, безотчетное подражание.

Существуют еще более удивительные примеры психической заразы. Известны случаи, когда люди окончили жизнь самоубийством потому, что их знакомые кончали жизнь самоубийством. Оказывается, что человек может пожертвовать даже жизнью только потому, что другой ею пожертвовал. Таковы, например, случаи самосожжения членов некоторых сект; этим была вызвана волна самоубийств после смерти Есенина. Профессор Корсаков приводил случай, когда из 12 человек одного выпуска школы пятеро окончили жизнь самоубийством, и трудно было, говорит он, найти иную причину этого события, как заразительное влияние примера одного наиболее талантливого из всех.

Но и в проявлениях общественной жизни, которые считаются нормальными, постоянно наблюдается психическое явление, некогда носившее название стадности. Под этим словом подразумевалось такое явление, когда целая толпа или группа людей, сплотившись вместе, действуют как один человек: это и есть не что иное, как стадо, составленное из высших представителей животного царства — людей.

Какую бы сторону жизни мы ни взяли, всюду мы встретим явление стадности. Человек по самой природе своей существо в высшей степени стадное, гораздо более стадное, чем многие животные. У животных стадность проявляется всегда в каких-нибудь определенных повторяющихся действиях: у птиц — в весеннем и осеннем перелете, у пчел и муравьев — в коллективной работе над постройкой жилищ, у домашних животных — в хождении на пастбище, у человека же она принимает самые причудливые и сложные формы.

Стадностью объясняются моды, например. Что может быть глупее, чем обычай женщин носить зимой короткую юбку и тонкие чулки? Сколько женщин тяжело заболело из-за этого обычая! Зачем на мужских брюках нужна складка, поддерживать которую так сложно, когда без нее было бы удобнее и красивее? К чему на рубашках совершенно бесполезные воротники? А галстуки? Сколько средств тратится на поддержку бессмысленных мод! А в области питания? Как много вредного или бесполезного едят и пьют люди из подражания!

Стадность, по существу, является эпидемической формой психической заразы. Одна из острых, но постоянно повторяющихся форм стадности — футбольные болельщики. На футбольные матчи ходят люди самого разного возраста, профессий и взглядов. Они объединены между собой только местом и временем. Казалось бы, что может быть между ними общего? А между тем десятки тысяч людей переживают игру как один человек.

Сама по себе игра в футбол противоречит здравому смыслу. Известно, что кошки всегда падают на четыре ноги. Но если бы они устраивали между собой спортивные соревнования, возможно, это были бы соревнования в падении с наибольшей высоты на одну лапу. То же самое и в футболе. Ведь для человека было бы естественней хватать и бросать мяч прежде всего руками, а не ногами. Но об этом никто не думает. И нигде, пожалуй, стадность не проявляется в такой яркой, такой отчетливой форме, как у болельщиков. Зависит это от того, что люди, посещающие футбол, не объединены никакими общими принципами, за исключением принципа праздности и желания дать свободную волю своим чувствам после утомления от дневных забот.

Таким образом нетрудно убедиться, что культура наложила лишь некоторую печать на стадные чувства, но совсем не ослабила их, большинство современных людей так же подвержены стадности, как и их предки; разница лишь в том, что современный человек находит больше случаев становиться стадным элементом, чем его предки, потому что его жизнь разнообразнее и богаче своим содержанием. Этим и объясняется, почему человек вообще более склонен к бессознательному подражанию или к психической заразе, чем животное. Чувства человека интенсивнее и разнообразнее, чем чувства животного, а раз это так, то у него и больше данных для психического заражения.

Но раз существует стадо, существует и пастух. Поэтому, говоря о стадности, всегда следует помнить о том, что лучше быть пастухом, чем рядовым членом стада…»

Она показала ему эти странички дневника. Она никогда не предполагала, что запись эта может произвести на него такое впечатление.

— Я не говорил, что стаду нужен пастух, — сказал он резко.

— Не говорил, — согласилась Таня. — Тут много такого, чего ты не говорил. Но это вытекает из всех остальных твоих слов. И даже поступков, — неожиданно для самой себя добавила она.

— Что ж, — значительно сдержанней ответил Евгений Ильич, — очень жаль, что мои слова могут быть так нелепо и наивно истолкованы. Я очень огорчен этим. Это еще раз свидетельствует о том, как мало ты меня понимаешь. Но я не пожалею труда для того, чтобы научить тебя пониманию.

Да, он не пожалел для этого труда. Она чувствовала, как изо дня в день он ее переламывает… Нет, не то слово: переваривает, именно переваривает.

«Когда же это отец занимался жуками-плавунцами?» — попыталась вспомнить Таня. Она была тогда еще школьницей. Уже большой. Училась не то в шестом, не то в седьмом классе. Николай Иванович дома в аквариуме разводил жука-плавунца. Он разрабатывал методы борьбы с этим жуком, который губит в прудах мальков рыбы.

В аквариуме плавали длинные личинки с раздвоенным волосатым хвостом, с шестью волосатыми лапами, с треугольной головой, вооруженной двумя огромными серповидными челюстями. Каждый день отец пускал в аквариум рыбок — если бы он не делал этого, уцелела бы лишь одна самая сильная личинка, она сожрала бы остальных.

Отец показал ей однажды, как личинка жука-плавунца счищала передними ногами остатки рыбки, лохмотьями висевшие на ее челюстях-серпах.

— Как же она ест? — спросила Таня, с гадливостью разглядывая личинку. — Ведь у нее нет даже рта.

— У нее внекишечное пищеварение, — ответил Николай Иванович. — Вонзив челюсти, личинка отрыгивает ядовитую жидкость, а она по канальцам в этих челюстях попадает в добычу и парализует ее. После этого личинка отрыгивает жидкость, обладающую сильными пищеварительными свойствами. Жидкость эта разжижает тело рыбешки, переваривает его, а личинка втягивает через каналы челюсти разжиженную массу. Кончается это тем, что она высасывает все, что поддается действию ее пищеварительного сока.

Отца не было дома, когда она попыталась перенести в другой аквариум крохотную, золотистую, полупрозрачную рыбешку. До сих пор она помнила отвратительное ощущение, когда острые челюсти личинки вонзились ей в палец.

«Внекишечное пищеварение», — привычно-устало подумала Таня.

Она не спала и слышала, как за тонкой стенкой в кабинете отца скрипит под тяжелым телом Володи Неслюдова койка, составленная из алюминиевых трубок.