"Храм ночи" - читать интересную книгу автора (Фрост Донован)

Глава девятая

Армледер не ожидал, что принц Конн легко отпустит его, да еще на столь долгий срок — двадцать дней, «навестить родовое гнездо». Но капитан был настойчив и, в конце концов, получил просимое. И еще увесистый, весело звякнувший кожаный мешочек с жалованием, пару напутственных слов — и вскоре оказался за пределами немедийского укрепления. Дорога предстояла весьма и весьма неблизкая, кроме того, Армледер, как хороший командир, намеревался сделать изрядный крюк: следовало удостовериться, что оставленный десяток гвардейцев, обследовав захваченный лагерь Хвата, благополучно вернулись в пограничный лагерь на аквилонской стороне перевала.

С угрюмых лесистых гор, словно часовые, охранявшие рубежи двух королевств, дул донельзя промозглый ветер. Армледер с детских лет, проведенных в этих самых краях, знал, что местные жители называют такой вот утренний ветер «Дыханием Великанов».

Сейчас это «дыхание» норовило забраться под плащ, сорвать с головы капюшон, швырнуть в лицо пригоршню жухлой листвы или сухую ветку. Конь недовольно тряс головой и несколько раз без причины ржал. Однако капитан мало обращал внимания на превратности дороги — мысли его вертелись вокруг младшего брата. Во время битвы в урочище у Совиной Горы Армледер безошибочно определил воинов замковой стражи среди тех, кто в последнее мгновение пришел на помощь загнанному в безвыходное положение Хвату. Это само по себе наводило на неприятные мысли, прекрасно сочетаясь со всем услышанным Армледером на границе о «неуловимости» разбойничьей шайки. Нетрудно держать под ударом торговый тракт, действуя в дикой горной лесистой местности, вдали от крупных воинских гарнизонов как Аквилонии, так и Немедии, если иметь в качестве места отхода замок дружески настроенного аристократа, находящегося вне всяческих подозрений!

Фаворит принца Конна предъявил подорожную грамоту, подписанную лично бароном Оливеем, троим угрюмым немедийским лучникам, вдруг возникшим на тропе, и неторопливо поехал по перевалу.

Мысли его, весьма недобрые, вились вокруг Торкиля. Младший брат, полная противоположность Армледера, всю жизнь проторчавший в замковой библиотеке и провалявшийся под присмотром лекарей в постели, никогда не появлялся в столице, даже в то время, когда еще был жив отец. По этой причине блестящий гвардейский офицер практически не имел возможности поддерживать с Торкилем более или менее тесные отношения — служба не позволяла ему надолго отлучаться из Тарантии. Однако теперь, столкнувшись с грозной загадкой, Армледер стал припоминать странные слухи, доносившиеся из провинции. По долгу службы и по воле принца он частенько присутствовал на Военном Совете, на котором скучные, насквозь невоенные чиновники говорили о неких провинциальных дворянах, замеченных то в Бритунии, то в Зингаре, то в Аргосе под фальшивыми личинами.

Эти аристократы, попавшие под бдительный взор стерегущих Корону легистов и дознавателей, занимались донельзя подозрительными переговорами с наемниками, известными преступниками, отставными военными чужеземных держав, после чего возвращались в королевство и кружились, словно стервятники над мертвым оленем, вокруг пеллийских земель. Одно время принц, наученный горьким опытом череды мятежей, подозревал местного представителя Золотого Льва — наместника в попытке затеять заговор.

Армледер сейчас точно не помнил, чем кончилось дело, однако наместника оставили в покое. Вызванные для выяснений в столицу, пограничные владетели вереницей проследовали по кабинетам и канцеляриям Тарантии, вселяя уныние в столичных франтов диковатыми манерами, грубой речью, старомодным оружием и напыщенными гербами. Где-то в подвалах пылились стопки пергаментных листов, что хранили глупейшие истории о «печальной любви к ветреной красотке», запутанных торговых отношениях, поединках и прочих «важных» обстоятельствах, подвигнувших дворян на указанные путешествия. Угрозы серьезного заговора усмотрено во всем этом не было, наместнику приказали держать ухо востро, на чем бумажная буря и улеглась.

Армледер намеревался явиться к младшему брату за разъяснениями, но чем дальше он размышлял о пеллийском затворнике, тем больше жалел, что не посвятил в цель своего визита в родовой замок хотя бы бдительного Троцеро. Какой-то тревожащей душу дымкой была подернута фигура Торкиля, и лицо гвардейца приобретало все более и более озабоченное выражение. Действительно — он-то привык считать брата ходячим гнездом всевозможных недугов, и для него как громом средь ясного неба прогремело известие, полученное от одного из немедийских офицеров.

Немедиец и Армледер перемолвились парой фраз во время учебного боя на деревянных мечах на дворе порубежного укрепления. Указанный офицер был весьма рад тому обстоятельству, что доставивший ему несколько приятных мгновений своим боевым искусством капитан-аквилонец оказался еще и отпрыском славного пеллийского рода. Полагая, что опять придется выслушивать восторженные словоизлияния о великом путешественнике, отце его Эйольве, гвардеец привычно поскучнел, но речь пошла совсем не о славе родителя. Беседа сильно насторожила Амледера. После осторожных расспросов выяснилось, что «больной и прикованный к постели», как явствовало из редких писем, Торкиль не раз посещал Немедию в компании младших отпрысков окрестных благородных родов, непременно участвуя в шумных попойках, веселых охотах и — подумать только, — турнирах!

Причем приятно поразил немедийцев своими манерами, образованностью и, к полному удивлению своего старшего брата, твердостью руки, смелостью, а также знаниями в военных вопросах. Вот это уже никак не вязалось с образом Торкиля, каковой с юношеских лет сложился у Армледера, и гвардейский офицер доселе не ведал веских причин, чтобы его пересматривать. Без сомнения, в затворнической жизни Торкиля произошли некие решительные перемены, которые он совсем не торопился явить взору старшего брата.

— Митра Милостивый! Совершенно невозможно представить его в охотничьем костюме, с луком или мечом в руке, или беседующим за пиршественным столом об особенностях стратегии и тактики. И с кем! С выпускниками бельверусской академии, рядом с которыми иной толковый офицер выглядит полным олухом!

Это восклицание вырвалось у гвардейца, когда он миновал пограничное ущелье и въезжал под густую сень могучих деревьев урочища. Совиная Гора нависала над лесом, прикрыв путешественника от холодного «дыхания великанов».

«Что же это задумал мой тщедушный братец? Что может быть у него общего с грабителями вкупе с размалеванными древней геральдической мурой немедийскими и аквилонскими дворянами, ведущими непонятную игру с темными личностями соседних государств? Неужели Торкиль мог стать врагом Короны? В голове не укладывается!»

Однако все факты ложились один к одному, словно, стрелы в колчане усердного боссонского стрелка. Армледер вспомнил слухи о том, что Торкиль принялся обновлять замковые укрепления, — тогда старший брат принял это за неопасное чудачество прикованного к постели больного, и рассказ одного торговца лошадьми о том, что на немедийской границе появился истинный ценитель боевых скакунов, сделавший изрядный заказ нескольким именитым купцам.

Был еще один странный случай — сам по себе незначительный, но вместе с другими усугублявший грозную картину. Несколько офицеров Аквилонской армии, а точнее — специалистов по осадным орудиям, пойманные помощниками Троцеро на полном небрежении королевской службой и нечистоплотности, как-то подозрительно легко согласились на вынужденную отставку, туманно намекнув ближайшим друзьям, что-де есть у них на примете новый хозяин. Двое из них попали спустя какое-то время на глаза Армледеру в торговых столичных рядах, где они вели закупки канатов, оленьих жил, медных шаров и иной осадной справы именно для пеллийского замка. Узнав об этом, Армледер лишь усмехнулся чудачествам брата и, послав тому письмо с предложением вести подобные закупки через него, немедленно забыл о случившемся.

— Однако, братец, похоже, заварил серьезную кашу. Митра, какой позор покроет наш приближенный к Короне род, если этот крысенок затеет что-то против власти Тарантии в здешних местах!

Но Армледеру пришлось прервать свои размышления. Он уже находился невдалеке от того места, где всего лишь трое суток назад кипел бой. Его насторожили звуки. Капитан спрыгнул с коня, стараясь успокоить брыкающегося скакуна, и повел его сквозь чащу в поводу, внимательно прислушиваясь. Действительно, гвардейцу не показалось — он явственно расслышал глухой, полный нечеловеческой тоски, вой. К хрипло заливающейся глотке присоединилась еще одна, и еще. Звуки эти раздавались как раз с той стороны, куда и направлялся Армледер. Полный самых черных подозрений, капитан вышел на знакомую поляну. Пронесшийся прошлой ночью скоротечный ливень превратил следы двух погребальных костров в размытые черные пятна, однако стая одичавших собак нашла на поляне чем поживиться. Конь, дико всхрапнув, взвился на дыбы, однако Армледер резким рывком заставил животное опуститься на землю.

— Митра милостивый, — воскликнул он, с омерзением разглядывая окровавленные морды псов и горящие глаза, устремленные на него поверх остатков жуткого пиршества, прерванного ржанием.

Десять трупов, вернее десять безобразных кровавых комьев, — вот все, что осталось от дозора Черных Драконов.

— По всему населенному людьми миру Хват не найдет более места, где ему укрыться от моей мести… и Торкиль тоже, если он хоть краем причастен к деяниям этого змея!

Палаш с шелестом покинул свои ножны и со свистом рассек воздух, подтверждая клятву, что прошептали побелевшие губы Армледера. Меж тем собаки, явно приняв аквилонского офицера за еще одного падальщика, решившего отнять у них добычу, двинулись вперед, грозно рыча и скаля клыки. Было их десятка два. Все — крупные, поджарые, местной пастушьей породы. Кое-где мелькали и явные помеси с горными волками. На местных тропах не было страшнее встречи, чем наткнуться на ничуть не боявшихся людей диких псов, смелых, сильных и хитрых.

Ни блеск стали, ни огонь не могли служить сколь-нибудь надежной защитой от них. Оставалась одна возможность — ускакать: вряд ли стая пустится в погоню, оставив неоконченным кровавый пир, однако капитан был несказанно зол, и красная пелена бешенства вмиг стерла остатки благоразумия. Всадник выпустил поводья и хлопнул жеребца по крупу.

Бесполезный в этой схватке конь, испуганно храпевший, с налитыми кровью глазами, помчался прочь, прямо сквозь чащу, ломая кусты. Армледер же, дико закричав, врубился в стаю.

В эти мгновения он сам стал зверем, вертясь и рыча, как волк, ворвавшийся в оставленную без присмотра отару. Его охватило кровавое безумие. Тяжелый палаш и короткий кинжал кромсали псов на куски, человек шел сквозь стаю, оставляя за собой алую просеку. Плащ уже давно был с него сорван и располосован клыками, по кольчуге то и дело скользили клыки и когти, однако всякий раз капитану удавалось в последний момент извернуться, уйдя от бросившегося на него пса и не давая свирепым бестиям сбить себя с ног. Будь это волки, они давно бы нашли слабое место — пониже доходившей до колен кольчуги и выше толстенных сапог, здесь только тонкая ткань защищала тело гвардейца. Один точный удар острых, словно стилеты, клыков — и двуногий окажется беспомощней младенца. Однако это были не серые охотники — псы оставались псами, атакуя в прыжке или встав на задние ноги, весьма по-человечьи, и гибли один за другим.

Армледер начинал уставать — слишком много сил отнял первый безумный порыв. Немного придя в себя, и, излив на стаю, поток душившего его бешенства, капитан стал драться расчетливее и экономнее. Он встал спиной к раздвоенному дереву, на которое собирался немедленно взобраться, если стая продолжит нападение. Псы выдохлись тоже — перед человеком стояли семь или восемь оставшихся в живых собак.

Бока у всех тяжело опадали, языки вывалились набок, спины и морды многих были иссечены хлесткими, стегающими ударами палаша — те, кого в прыжке достал кинжал или кого Армледер рубанул с плеча, уже испускали дух. А капитан мельком подумал, что пес остается псом — если волки атаковали умело, вразнобой, не мешая друг другу и совершенно молча, то собаки в течение всего боя заливались лаем, доводя себя до полного изнеможения. Когда-то он беседовал с одним ярмарочным пронырой, зарабатывавшим себе на хлеб собачьими боями на площадях Тарантии и Танасула. Тот утверждал, что большая половина бойцовых псов умирает не столько от ран, сколько от обезвоживания, бестолково лая, выхаркивая пену и визжа.

— Итак… — спокойно сказал капитан, словно участвовал в турнирном поединке на ристалище столицы.

Звук голоса человека, ненавистный одичавшим его слугам, сделал свое дело — псы взвыли, и один бросился. Армледер ждал его, выставив окровавленный кинжал и краем глаза следя за остальными. Однако пес не долетел до своей цели. Коротко взвизгнув, он упал в двух шагах от аквилонца со стрелой в боку. Немедленно вся стая повернула морды. Глядя поверх песьих голов, Армледер увидел, как на поляну, не торопясь, выходят вооруженные люди. Их было много — не один десяток и не два. И все, без сомнения, бывалые воины. Больше не обращая внимания на попятившихся псов, они рассредоточились по поляне, бегло оглядев изуродованные трупы и пепельные пятна на траве. Пятеро лучников, с наложенными на тетиву стрелами, стояли поблизости, не делая попыток приблизиться к собакам. Неподалеку от них остановился еще один. У этого лук был за плечами — он держал за уздечку коня капитана. Конь уже не брыкался, видимо, умело усмиренный и успокоенный. Только дико косил взглядом в сторону мертвых собак.

Оставшиеся в живых псы постояли, ощетинившись над трупом своего застреленного товарища, затем кинулись в спасительную чащу. Ни одна стрела не полетела им в след. Лучники проводили их спокойными взглядами, неторопливо пряча стрелы.

Остальные, выставив посты и обозрев окрестности, принялись раскладывать костры. Двигались они с неторопливой, скупой грацией опытных бойцов и путешественников. Прежде чем усесться на свернутые плащи после, без сомнения, длительного марша, некоторые повели расседланных коней к небольшому ручью, другие занялись правкой оружия. Амледер видел: прибывший отряд не был в бою давно, однако мелькание правильных камней и паромасляных тряпиц говорило о том, что слишком часто жизнь этих воинов зависела от состояния их снаряжения. Люди явно привыкли к жесткой дисциплине, и капитану стало ясно, что это не разбойничья ватага или дружина какого-нибудь мелкого баронского сынка, собранная из разного отребья.

Расположившись там же, где стоял насмерть, лишь опустившись прямо на траву и обтирая клинки, Армледер с интересом разглядывал прибывших. Ни на одном он не увидел ни знакомых мундиров или камзолов, ни каких-либо значков или гербов. Удобная дорожная одежда, толстые серые, либо зеленые плащи, простая, но надежная сбруя и снаряжение: оружие — самое разное, какое только можно было увидеть в добром десятке хайборийских держав, столь же пестрые доспехи у некоторых, видимо, десятников.

«Не немедийцы, не аквилонцы. Пожалуй — наемники-хайборийцы со всего света. Вон тот, из Зингары, больно смуглый, а тот явно родился в Пуантене: хоть сейчас к Троцеро в оруженосцы. В основном — из Аргоса и Офира. Вот только что здесь делает явно без королевского ведома столь крупный отряд наемников? Или это тоже — дела моего братца?» — лениво думал Армледер.

На него не обращали особого внимания, располагаясь на привал, но и не выпускали из виду. Опытным взглядом капитан зацепил три молчаливые фигуры, как бы невзначай облокотившиеся о пики, на некотором от него отдалении, отрезав от ближайших зарослей. Наконец на поляну выехал одинокий воин, с черной повязкой на глазу, и к нему устремились те, в ком Армледер безошибочно определил десятников. Выслушав их, Одноглазый, несомненно, выходец из Аргоса, спрыгнул со своего скакуна и неторопливо двинулся в сторону аквилонца. Дойдя до места, сплошь заваленного собачьими трупами и останками людей, он даже не сбился с шага, сверкнув единственным глазом, и продолжил свое неторопливое движение. Армледер поднялся, убрав в ножны палаш, а кинжал — за голенище сапога. Сейчас он был доволен, что не отправился в путь в мундире Черных Драконов. Что-то ему подсказывало, что приближающийся командир наемников вряд ли испытает трепет пред тарантийским гвардейским офицером. На капитане был простой дорожный костюм и неброские доспехи. Словом, он запросто мог быть одним из этого отряда — бродячий солдат, искатель счастья и золота.

— Приятно встретить в этих лесах опытного бойца, — проговорил сквозь сжатые зубы Одноглазый, останавливаясь напротив Армледера и пристально его разглядывая. — Мой друг, без сомнения, из тайного ордена Борцов с Бродячими Собаками и Защитников Падали?

— А мой собеседник испытывает сострадание к собакам, будучи сам из Псов Войны? — немедленно отпарировал капитан с елейной улыбкой, которая далась ему не без труда, — называвший его павших солдат «падалью», уже не мог рассчитывать на доброе к себе отношение.

— Проницательно. И смело, — без всякого выражения и, не делая попыток схватиться за меч, произнес аргосец. — Королевский солдат?

— Бывший, — коротко ответил Армледер.

— Служил Короне Аквилонии или Немедии?

— Немедии. Северная пограничная стража.

— Тоже что-то вроде Пса Войны, а? Не линейный полк, не гвардия, не баронская дружина. Значит, договоримся, или, по крайней мере, поймем друг друга. Едешь к присмотренной вдовушке пить пиво и пасти свиней, или ищешь нового хозяина?

— Вообще-то, Митра свидетель, к домашним животным у меня одна страсть — забить и пожрать. От пива никогда не отказывался, а вдовушки… мне еще не поотрубали пальцы, клинок держать могу, а маркитантки или шлюхи из кабаков и иных почтенных заведений моложе, да и в нужном деле большие мастерицы, чем домовитые бабы.

— Конь-то у тебя с клеймом Черных Драконов, милейший. Пальцы еще не поотрубали, говоришь… Знаешь, что законники делают с конокрадами?

— Наслышан. Ну, так можно и потерпеть. Тем более конь-то неплохой попался. А что — есть дело, и нужны клинки?

Аргосец некоторое время разглядывал лицо Армледера, затем, видимо, оставшись доволен увиденным, щелкнул пальцами. Немедленно аквилонцу подвели его коня. Мешочек с золотом, как ни странно, висел на прежнем месте, притороченный к седлу. Конь, радостно всхрапнув, потянулся к руке, но, учуяв кровь, обрызгавшую капитана, недовольно встряхнул гривой.

— Хозяин есть. Есть и дело. Для настоящих мужчин. За что со службы выгнали, или сам ушел?

— Да за это самое, мужское. Дочка командира была такая юная, такая свежая, и весна только началась. Ну, вызвал меня один хлыщ на поединок, я его и проткнул. Дальше — сам знаешь.

— Митра свидетель — никто не знает, где найдет то, что ищет. Беру тебя к себе. А не подошел бы… всякий, встретивший отряд Одноглазого Диго, обычно остается на месте встречи.

Последняя фраза была произнесена с явной угрозой, но без оскорбительных ухмылок, а как бы отмечая: собеседник введен в правила игры. Диго, словно выполнил некий формальный ритуал, чем эта фраза, по сути, и была в те дни, когда наемные отряды мотались по пыльным дорогам охваченных войнами и восстаниями королевств. Армледер тех времен уже не застал, но суть сказанного понял, и кивнул головой:

— С Золотым Львом у меня свои счеты. Золото — по обычаю? Это хорошо — словно ветерок старого доброго времени. Кого рубить-то?..

— Узнаешь. Не деревеньки грабить и не селян обижать. Если тебя смущает с непривычки — с немедийцами пока дела иметь не будешь.

— Да Сет их всех пожри… — искренне воскликнул Армледер.

Диго же от упоминания о Великом Змее неприятно скривился:

— Не именуй его. Ладно, будешь пока при мне, вижу — не простым ты ратником был… Не дергайся, это твое дело, кем ты был «до того». В первом же бою позвенишь клинком, а я погляжу, чему там учат в вашей хваленой бельверусской академии… Не вскидывайся, ты не на конюшне. А на будущее — если останешься в рядах наемников, брось привычку пересчитывать коней да лучников, башкой вертеть, дозорных высматривая. Попадется кто дерганее меня — сначала кишки по травке пустит, потом и подумает, чего это ты. Вот пооботрешься, другие привычки приобретешь, а пока — советую: иди во-он к тому костру. У офирцев еще вино осталось. Твоих собак порубленных залить надо.

Армледер пожал плечами и с видом беспечного рубаки, странствующего безо всякого толка и смысла, из одного гарнизона в другой, направился с конем к указанному костру. Сзади долетел голос Одноглазого:

— Эй, академик, как звать-то тебя?

— Капитан, по-простому, — небрежно бросил Армледер, не успев придумать ничего путного.

Диго смотрел ему вслед, теребя повязку. Один из десятников, стоявших рядом, замысловато выругался, мешая зингарскую портовую брань с солдатскими, собранными за века наемничества, премудростями:

— Он не из Псов, Одноглазый. Ты что, после стигийца совсем сдурел?

— Помолчи, нергалово отродье. Резать его — нет резона. Попадет в замок — там разберем. Лишний клинок — все одно неплохо.