"Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе" - читать интересную книгу автора (Гецадзе Акакий Исмаилович)

Лепёшка из чрева кошки и крестины трижды

На второй день я снова успел натворить бед.

Бабушка испекла лепёшку из кукурузной муки. Она была горячей, я вынес её на двор остудить, положил её на ореховый лист, на арбу, а сам притулился рядом.

Через некоторое время решил её съесть. Но… куда там! Лепёшку как ветром сдуло.

Недолго думая, я отправился на поиски её и тут же увидел, как Кечошкина кошка прыгнула на забор. Я понял, чьих рук, вернее, лап это дело. Эта проклятая кошка с голодухи только и знала, что бегала да вынюхивала, что бы стянуть. Однажды она осмелилась утащить у нас цыплёнка и вообще часто торчала в нашем дворе в ожидании какой-нибудь добычи. Я бежал за кошкой, но её и след простыл. Я стал плакать. Выглянула бабушка Гванца.

— Ты чего это, Караманчик?

— Кечошкин кот у меня лепёшку стащил! А-а-а! — зарыдал я сильнее, зная, что найду в бабушке свою защитницу.

— Ну и из-за этого ты ревёшь, дурачок? Вот сейчас другая испечётся, я тебе дам!

— Не хочу я другую, я ту хочу!.. — заупрямился я.

— Радость моя, так он же её уже слопал наверное!

— Разрежьте ему живот и достаньте! — стоял я на своём.

Ведь сколько раз бабушка рассказывала мне, как вспарывали живот волку и доставали оттуда целёхонького живого ребёночка. И теперь я напомнил об этом своей бабушке, отчего, мол, нельзя проделать то же самое и с котом. Бабушка долго думала, а потом сказала:

— Жаль его, он же умрёт от этого!

— А вы потом зашейте ему живот!

— Ну хорошо, хорошо, глупышка, успокойся, сделаю как ты хочешь!

И вот бабушка вошла в дом, потом вышла обратно, влезла на забор и с превеликим трудом спрыгнула во двор к Лукии, пошла к амбару, цыкнула на кота, постояла там некоторое время и, вернувшись обратно, вытащила из-под юбки целёхонькую лепёшку.

— На, ешь на здоровье!

— Из кошкиного живота достала? — удивился я.

— А как же, не с неба же упала?

— Так сразу разрезала ему живот?

— А что там мудрёного? Раз-раз и готово!

— И зашила?

— Ну, конечно, деточка. Не отпустила бы его так! Теперь ешь быстрей, не то этот обжора ещё раз захочет его стащить.

Я не стал раздумывать над тем, чем она вспорола коту брюхо и чем зашила, слёзы тотчас же высохли у меня, я успокоился и с аппетитом стал уплетать свою лепёшку.

Бабка же пошла к дому.

Под вечер я снова заметил Кечошкиного кота в нашем дворе; он рыскал явно в поисках чего-нибудь съестного. Я быстро взял лежавший возле амбара топор, подкрался к воришке и хватил его по башке. Отчаянно взвыв, кот перевернулся, пошевелил усами, подрыгал лапами и оцепенел. Я бросил его на кусок кровельного листа и выкинул во двор к Лукии. Но вдруг меня заметила Царо и заорала, что есть мочи:

— Люди добрые! Помогите! Спасите! Убил! Убил, душегуб!

Я испугался и сунул топор под арбу.

Перепуганная бабка Гванца выбежала во двор:

— Что случилось, Царо?

— Да чтоб твой подох, проклятый! Он убил моего любимого кота, вот, взгляни!

— Ой, чтоб мне лопнуть! — ударила себя по щекам бабушка. Постояв немного, она потом спокойно сказала:

— Ну, что ж поделаешь, милая, иногда и такое случается. Ничего, возместим тебе убыток и всё тут. Кот издох, только и всего. Не кричи, а я за это отдам тебе хорошую наседку.

— Ой, мамочки мои! Что она говорит! — завопила Царо ещё сильнее. — Что же, может быть она, твоя наседка, станет мне мышей ловить, а? Или отдать мне себя мышам на съедение?

Бабушка и глазом не моргнула.

— Слушай, милочка, ты эти сказки другим рассказывай, а мне голову не морочь. Как будто я не знаю, что у тебя ни одной мыши-то нет! Да и откуда мышам у вас завестись? Весь двор обыщешь — зёрнышка не найдёшь!

Но Царо не унималась и всё твердила своё:

— Отдайте мне моего кота… Отдайте скорей! К чему мне ваша паршивая наседка?

Но тут уж бабушка не вытерпела и, обозлившись, крикнула ей:

— Ах ты, побирушка несчастная! Да будь я Иисусом Христом, я бы твоего кота оживила, а вот с тебя спустила бы три шкуры!

Словом, изрядно облаяв друг друга и вдоволь нашумевшись, они, наконец, унялись.

Бабушка принесла ей большую наседку, и Царо тогда, расчувствовавшись от бабушкиной доброты, сладким голосом пропела:

— Да что же это ты, на самом деле? Как тебе не стыдно? Ну, пристало ли это нам? Унеси её быстренько, чтоб никто не увидел, иначе на весь свет осрамлюсь. Вот когда ваша кошка окотится, тогда уж вы не забудьте, дайте мне котёнка, и будем квиты.

Царо вошла в дом, а наседка наша, недолго думая, взлетела на забор и затихла. Ей уже пора было спать.

Спасибо, мамы моей не было дома, иначе вы бы увидели, что такое настоящий скандал! Думаете, всё могло бы кончиться так же просто?

Вообще-то я заставлял своих несчастных сородичей браниться не только с соседями, но, бывало, бросал яблоко раздора и в собственном доме. Когда же настало время моих крестин, я понял по-настоящему, что значит ссора в семье, и как, нередко, какая-нибудь чушь может привести к серьёзной размолвке.

По обычаю у меня должно было быть три крёстных.

На эту почётную должность дед мой решил пригласить первого богатыря в деревне Туху Схиртладзе, виноградаря Дианоза Гургенидзе, известного своим трудолюбием и усердием, и Георгия Мешвилдишвили, прославленного рачинского джигита.

Дед утверждал:

— Ребёнок переймёт все хорошие качества своих крёстных, он будет самый сильный, а лозу будет любить, как жизнь.

Бабка твердила:

— Нет, уж пусть его сын дьяка крестит, тогда он тоже будет известный человек.

Мать согласилась с бабкой, но отец возражал:

— Подумаешь! Велика честь — грамоту знать! Главное, чтобы он был хорошим ремесленником. Давайте Беку попросим: он и дом может построить, и колыбели для всей Сакивары изготовляет.

— Да ну его! — отмахнулась бабка. — Он и гробы делает. На что нам гробовщик.

— Ничего! Все мы смертны, понадобится! Колыбель и гроб, небось, из одного и того же дерева делают! Деревня может прожить без Тухи и Дианоза, а вот без Беки никак нельзя! — упорствовал отец.

Бабушка Гванца в ужасе всплеснула руками и завопила:

— Нет! Не пущу гробовщика в дом! Уж лучше дурака Генторику в кумы взять, чем его! И даже не говорите мне об этом больше! Тьфу! Изыди, сатана!

— Хватит! — разозлился отец, — можно подумать, что уездный начальник или князь Аслан Эристави придут к нам ребёнка крестить!

— Вот это ты хорошо напомнил, — оживилась бабушка. — Судью попросим, уж больно он любит на пирушки ходить, может, из-за этого и согласится.

— Упаси господи! На нём столько грехов, что просто невозможно. Он всегда невинного наказывает, а виновного оправдывает! — взволновался дед и решительно добавил — Шельмеца и взяточника в дом не пущу! Семья Нико Кантеладзе известна своей порядочностью, а ты… какого-то подонка хочешь подсунуть? Нет!

— Вот чудак-человек! Ну чего ты взбесился? Оправдывает виновного! Подумаешь! А если Караманика в чём-нибудь провинится, разве он его не оправдает? — крикнула бабушка на разгневанного деда. Тут уж дед совсем пришёл в ярость:

— Что? Что? Вы думаете, если Караманика в чём-нибудь провинится, я его в суд пущу? У меня руки, слава богу, ещё крепкие — сам с ним расправлюсь!

Наконец и дядя вставил слово:

— Такого человека, как Михаил Рехвиашвили, днём с огнём не найти.

— Хватит с нас и одного охотника! — недовольно заметил старший брат.

— Что сыскать его трудно — это уж точно! — добавил дед. — Шляется, знай себе, в горах, а семья даже не знает, жив он или нет. Вечно держит своих в страхе.

Михаил был тем самым человеком, который дал дяде впервые испить радость приобщения к охоте, ну, а ученик уж никогда не забывал своего учителя.

— А где же охотиться, как не в горах? — заступился за него дядя. — Он же не кот, чтоб в сарае бегать! Он много ходит, но и метко бьёт по цели. Разве плохо, если ребёнок переймёт это умение в дальнейшем?

Много шумели, галдели, пожимали плечами и разводили руками, но так ничего и не придумали.

Бабушка вспомнила про Эрмолоза. Уж больно хорошо, мол, поёт.

Потом отец предложил в крёстные кузнеца Адама Киквидзе — он, мол, с таким мастерством куёт, словно волшебник.

Мать хвалила Бабилу Тогонидзе. Должна же, мол, быть среди крёстных хоть одна женщина, а лучшей соседки на всём свете не сыскать!

У дяди Пирана вырвалось имя духанщика Темира. Все сразу накинулись на него, и он замолчал.

А я, вытаращив глаза, глядел то на одного, то на другого, не зная, кого поддержать. Каждого в отдельности я уважал и с каждым соглашался.

Вдруг дед на что-то рассердился и заявил:

— Как хотите, так и делайте! Но только, чтоб я здесь попа не видел!

— Пропали мы, — воскликнула бабушка, обеими руками ударив себя по голове. — Старик белены объелся и взбесился! Сумасшедший, где ж это видано, чтоб крестили без попа?

— Правду люди говорят: волос длинный, а ум короткий! — презрительно заметил дед. — Что ты смыслишь? Разве освящённое богом вино не лучше поповской водицы? Зачем же даром отдавать попу деньги? Налью я лучше в таз вина, посажу туда Карамана и — привет! Вот вам и крещенье!

— Что ты говоришь, безумец! Опомнись! Да где ж это видано, чтобы ребёнка в вине крестили? — затараторила бабушка.

— Не было видано, так будет! — беспечно ответил дед.

— Чтоб тебе пусто было! И где ты это вычитал? — не могла успокоиться бабушка.

— А зачем мне чужим умом жить?

— Вай-вай-вай! Спятил старый! Спаси и заступись, всевышний! — и расстроенная бабушка выбежала ил комнаты.

Всё, однако, имеет свой конец. И спор этот, длившийся около двух лет, наконец закончился.

Наступило утро дня моих крестин.

В полдень, когда дом заполнили гости, прибежал Пиран и, оставив дверь открытой, громко провозгласил:

— Поп Кирилэ пожаловал!

Мне не терпелось поскорей увидеть гостя, которого ждали с таким благоговением. И когда на пороге вырос человек в широкой рясе, я понял, что это долгожданный поп.

У попа Кирилэ на груди висел крест на тонкой цепочке, в руках у него тоже был крест, только побольше. Длинная чёрная борода его тоже ниспадала на грудь.

Прежде, чем переступить порог нашего дома, он произнёс, подняв крест: «Мир сему дому». Не успел он и рта закрыть, как я заревел и удрал.

Цепочка и крест мне понравились, но чёрная борода напугала меня до смерти, и я со страху не знал, куда спрятаться. Тихонько я пробрался в дядину комнату и забился в уголок. Но за мной прибежали три моих крёстных: джигит Георгий, певец Эрмолоз и мастерица печь хачапури Бабила Тогонидзе. Поймали они меня без особых усилий. Георгий дал мне конфет, Эрмолоз — леденцов, а Бабила дала попробовать сладкий пирог.

Взятка сделала своё дело, я успокоился и подошёл к попу.

Но когда мне велели встать в таз, я снова заревел и обеими руками схватился за штаны. Не сниму, мол, и всё тут!

Мне тогда было уже больше трёх лет. Хорошо, крёстный Георгий заступился: мол, он уже взрослый парень, не надо его срамить.

Бабушка согласилась с ним. А мне стало смешно. Я и вправду немного стеснялся предстать перед всеми обнажённым, но в большей степени хитрил. Не станут же насильно стаскивать с меня штаны, авось что-нибудь мне дадут, чтобы задобрить. Моя уловка удалась: Бабила, пошарив в карманах, вытащила серебряную монетку.

Я в то время ещё ничего не смыслил в деньгах, но знал уже, что на них можно накупить целую кучу сладостей в лавке у Темира.

— Хочешь? — спросил меня Георгий и потряс в кулаке монетки.

Я кивнул. Но штаны продолжал держать.

— Куда же мне их высыпать? Кармана-то у тебя нет!

Я протянул ему одну руку и зажал монеты в кулачке.

— Хочешь? — теперь Эрмолоз побренчал монетками.

— Хочу! — снова кивнул я.

— Давай лапку!

Я протянул ладошку и она тотчас же наполнилась деньгами.

Когда обе руки были заняты, раздеть меня не составило труда. Я и не пытался сопротивляться, боялся выронить монетки.

Видимо, достаточно человеку зажать в руках деньги, как ему не только штаны, но и совесть потерять легко.

Крестины меня научили многому. Но, главное, я запомнил, что стоит схитрить разок и сразу станешь вымогателем.

Крестины мне казались чем-то необыкновенным всегда. А оказалось всё очень просто. В круглый таз налили тёплой воды, поп помахал над тазом кадилом, пошептал, и меня посадили в воду. Крёстные, как мне помнится, обошли вокруг три раза и встали рядом. А поп продолжал бурчать что-то себе под нос и махать кадилом и крестом.

Бабушка стояла неподалёку и с улыбкой смотрела на меня. Вот и все крестины.

Тёплая вода была мне приятна, но борода попа наводила на меня ужас, и я молил бога, чтоб поскорее всё кончилось.

Наконец меня одели.

Но тут дед подхватил меня и потащил в дядину комнату. Там было два человека, большой котёл и ковш.

Я и оглянуться не успел, как с меня снова стащили штаны и усадили в котёл, а дед вылил на меня целый ковш вина.

Приятный запах защекотал мне ноздри. Дед сделал-таки по-своему: снова окрестил меня, но теперь уже в вине.

Когда меня вытащили из котла, я слегка охмелел. Топчан, на котором мы спали с дядей Пираном, стоял тут же, и меня, обтерев широким полотенцем, уложили в постель.

Внезапно комната закачалась, меня понесло и закружило и швырнуло куда-то в бесцветную бездну.

На второй день у нас продолжали пировать, упоминая в каждом тосте моё имя. Страшно даже подумать, кем бы я мог стать, если бы хоть одно пожелание исполнилось.

Стол был накрыт в зале. Меня привели и усадили среди гостей.

Дед протянул мне крошечный рог.

— Держи, Караман! Если выпьешь до дна, я тебе подарю этот рог.

Но отец не дал мне сделать ни глотка.

— Подожди, уж это и потом успеешь!

— Отдай! — гаркнул на него дед. — Если сейчас он не привыкнет, то потом поздно будет. А что за мужчина, если вина не пьёт! Отдай, говорю!

Сын послушался отца и нехотя вернул мне рог.

Я поднёс рог ко рту, сделал глоток, второй и… перевернул его пустым.

Гости совсем развеселились. Теперь меня захвалили ещё больше, прямо до небес вознесли.

Эрмолоз затянул песню, а потолок и стены словно бы загудели и раздвинулись. Пока гости пели, дядя Пиран взял два кувшина и пошёл в погреб за вином. Я побежал за ним, но споткнулся и… нырнул куда-то с головой.

— Вай ме! — услышал я вскрик.

Кто-то схватил меня за лодыжку и вытащил из чана, в который я угодил. Я был мокрый с головы до пят: вино ручейками стекало с меня на пол.

После такого купания в вине я опьянел, но всё же узнал своего спасителя. Да и кто не узнает свою мать! Благословенье всевышнему, что она, на счастье, оказалась в погребе! Иначе вряд ли бы вы узнали от меня об этом.

Вновь я был в свежекрещёном, так сказать, состоянии. Ну и повезло мне! За два дня я крестился трижды: в тазу, в котле и в чане. После таких тройных крестин стоило мне завидеть бороду попа Кирилэ, как я стремглав бежал прочь и прятался. Боялся, как бы, чего доброго, вновь не надумали меня крестить!

Но что удивительно: страх к попу засел во мне надолго, а вот расположения к вину я не потерял.

Падение в чан научило меня бдительности, любопытству и осторожности. От многого я старался отмахиваться и многого старался избежать, а главное, боялся залететь в небо, чтобы, не приведи господи, снова не свалиться в чан.