"Генерал Власов" - читать интересную книгу автора (Штеенберг Свен)

Глава II Любимец Сталина

К октябрю в Москве воцарилась паника. Населением владели самые разнообразные настроения — от страха перед приближавшимся врагом до тайной надежды на крушение диктатуры Сталина. Участились грабежи. Правительственные архивы, органы управления, министерства и дипломатический корпус эвакуировались в Куйбышев. Составы для привилегированных представителей режима, располагавших правом приоритетного передвижения, запрудили Казанский вокзал — единственный, с которого еще отправлялись поезда в восточном направлении. Все новые эшелоны беспрестанно катились на восток, мешая доставке свежих войск из Сибири. Сталин остался в Москве с членами Политбюро, многие из которых занимали места уничтоженных предшественников. Кроме самого Сталина, в живых оставались лишь три из четырнадцати членов и кандидатов в члены первого советского Политбюро — Молотов, Ворошилов и Калинин.

Власов добрался до Москвы 10 ноября 1941 г., когда на станциях выгружались из эшелонов авангарды сибирских дивизий. С помощью жесточайших мер Сталину удалось восстановить относительный порядок. Тайной полиции было приказано «расстреливать на месте всех провокаторов, шпионов и вражеских агентов, которые нарушают закон и порядок». Вновь созданные рабочие батальоны шли на фронт, а женщин сгоняли в предместья столицы на рытье окопов и противотанковых заграждений.

Власова — по обычаю Сталина — вызвали около полуночи. Он поехал в Кремль с маршалом Ворошиловым и генералом Шапошниковым, начальником Генерального штаба. Миновав несколько контрольно-пропускных пунктов, они очутились в кабинете Поскребышева — странного и почти таинственного человека, который на протяжении многих лет пользовался абсолютным доверием Сталина. Власов, которому предстояла первая встреча со Сталиным, не мог подавить некоторого волнения. Спустя некоторое время он вслед за Ворошиловым и Шапошниковым был препровожден в командный бункер Сталина. В углу стоял гигантский письменный стол хозяина. Вдоль одной из стен тянулся длинный, покрытый кумачом стол для заседаний, за которым сидели Берия, Жуков, Маленков и Сталин. Быстрый и даже проворный в движениях Сталин поднялся и поздоровался с вновь прибывшими за руку. Так как он был роста ниже среднего, Власов, казалось, нависал над ним, как скала.

— Товарищ Жуков, — произнес Сталин, говоривший тихо, но очень четко.

Маршал Жуков наглядно доложил обстановку — очень неблагоприятную на тот момент. На центральном участке фронта немцы находились всего в сорока километрах от Москвы. На юге бронетехника генерала Гудериана вышла почти на самые подступы к Туле. Поскольку распутица, давшая потрепанной Красной Армии некоторую передышку, закончилась, следовало ожидать возобновления немецкого наступления. Можно было предполагать, что 3-я танковая группа генерал-полковника Гота на севере и Гудериан на южном участке предпримут охватный маневр Москвы — возьмут ее «в клещи». Хотя сибирские части прибывали во все большем количестве, существовали сомнения, удастся ли бросить их в бой своевременно.

Когда Жуков закончил, Сталин обратился к Власову:

— А что вы думаете по поводу обстановки?

Медленно, словно бы раздумывая на ходу, Власов указал на то, что сама по себе мобилизация неподготовленных рабочих, переброска и развертывание их на фронте без регулярных войск ничего не дадут. Если в ближайшие дни в достаточном количестве прибудут сибирские части, тогда можно попробовать осуществить прорыв на запад — так удастся немного выиграть время. А дальше скажет свое слово русская зима.

— С войсками любой сможет защитить Москву, — жестко, почтит грубо бросил Сталин. — Необходимо мобилизовать миллионы жителей города и бросить их на оборону каждого квартала, каждого дома. Плюс к тому товарища Берию обязали обеспечить десять тысяч осужденных из лагерей.

— Есть танки? — поинтересовался Власов.

— Нет у меня танков, — отозвался Сталин и вдруг с ухмылкой обратился к Маленкову: — Товарищ Маленков, сколько танков мы можем дать товарищу Власову?

— Пятнадцать, — ответил Маленков.

— Что ж, получите пятнадцать танков. Больше все равно нет.

Затем Сталин назначил Власова командующим новой 20-й армии, создавать которую предстояло на ходу. Потом Сталин поднялся — обсуждение было закончено. Власова немало поразили холодное самообладание Сталина, его ясное осознание ситуации, отсутствие как рисовки, так и замешательства при отдании приказов в отчаянной обстановке. Более того, в такой трудный час Сталин позволял себе с улыбкой говорить о том, что у него есть всего пятнадцать танков.[18]

Приняв командование несуществующим соединением, Власов вместе с Шапошниковым поехал в штаб армии, чтобы обсудить задачи, которые ему предстояло решать в связи со своим новым назначением. Наибольшую трудность представляла нехватка транспортных средств. Власов решил цугом прицепить к пятнадцати танкам — ни одним больше, ни одним меньше — по нескольку тяжелых саней с боеприпасами и вооружением. Многие другие проблемы приходилось решать подобным же примитивным способом, хотя ничего нового или необычного тут для русских не было. Немцы так глубоко продвинулись, что 20-й армии пришлось вступать в боевые действия еще до завершения своего формирования. На севере немецкие танки, миновав район Красной Поляны, вышли к предместьям столицы. На северо-западном и центральных участках фронт находился примерно в тридцати километрах, а на юге танки Гудериана ревели моторами под Каширой. Падение Москвы было, казалось, делом решенным.

О возможности удержать оборону по всему фронту не шло и речи. Несмотря на нехватку сил, Власов решил контратаковать. Он шел на риск, однако атака представлялась ему единственным способом нарушить планы противника — задержать немецкое наступление. Силами нескольких танков, командование над которыми он возглавил лично, и моторизованных частей он сумел пробить брешь в позициях немцев, однако через несколько часов оказался в окружении, отрезанный от остальных войск армии. По рации Власов отдал приказ об отвлекающем ударе на следующее утро и устремился вперед, чтобы поддержать своих встречной атакой с запада. Маневр увенчался успехом, и оба острия наступления соединились под Химками.

Немцы остановили наступление — обороняющимся удалось выиграть столь драгоценное для них время. Однако очень скоро натиск возобновился, снова стало казаться, что враг вот-вот прорвется в Москву. Власов истратил последние резервы, а тем временем с севера поступали все более тревожные донесения. И вот в критический момент на фронт прибыла готовая к бою сибирская бригада. Ее командир получил приказ выступить на усиление соседней армии на севере, однако в пути часть сбилась с дороги из-за разыгравшейся метели. Власов тотчас же включил бригаду в состав своего командования. Он прекрасно понимал, чем может грозить ему подобное самоуправство, но время поджимало, к тому же его армии требовалась срочная помощь. Он дал вновь прибывшим два часа отдыха, а затем бросил их в бой на самом угрожаемом участке.

Решение это стало своего рода поворотным пунктом. Немцы столкнулись с противодействием, и удар их не достиг цели. Метели и образовавшиеся из-за них метровые сугробы осложняли работу служб снабжения, отказывали двигатели и оружие, остро не хватало теплого обмундирования, и тысячи обмороженных ожидали отправки в тыл. Самоубийственное наступление, приказ о котором отдал Гитлер, захлебнулось. Немецкие дивизии, оказавшиеся не в состоянии сдерживать контратаки свежих частей, начали откатываться. Однако и им в свою очередь удалось заставить русских остановиться, и на какой-то момент обстановка на фронте стабилизировалась.

На следующий день, 6 декабря, Власов принял второе решение, которое раз и навсегда определило исход битвы за Москву. Несмотря на большой риск, не зная точного положения дел у противника, он возобновил контратаку. Измотанные немецкие части начали отступать. 20-я армия Власова устремилась вперед, выдвигаясь примерно на 150 км от Волоколамска к Ржеву. Соседствовавшие с ней русские армии тоже перешли в наступление.[19] Впервые с начала войны удалось серьезно потрепать овеянные ореолом славы блицкрига немецкие дивизии. Москву отстояли, спасли, и одним из ее спасителей по праву можно назвать Власова.

Конечно, командовал на центральном направлении Жуков, и помимо 20-й армии Власова там действовали многие другие соединения — 30-я армия Лелюшенко, 1-я ударная армия Кузнецова, 16-я Рокоссовского, 5-я Говорова, 50-я Болдина и 10-я армия Голикова. Однако 20-я армия Власова находилась в центре, и именно она совершила действия, переломившие ход сражения.

Фамилия его была теперь у всех на устах, и журналисты наперебой искали встречи с ним. Американский корреспондент Ева Кьюри писала: «Этот человек знает, как сражаться, и сражается не только с решимостью, не только с храбростью, но и со страстью».[20] Илья Эренбург встретился с Власовым и написал об этой встрече статью.[21] 24 января 1942 г. Власов получил орден Красного Знамени[22] и звание генерал-лейтенанта.[23]

Необычайно холодная даже для России зима медленно уступала место весне. Грязи было больше, чем обычно. Распутица сделала невозможным ведение боев и дала Красной Армии время на пополнение частей. В конце февраля Власов получил несколько суток отпуска и встретился с женой и сыном, как позднее оказалось, в последний раз. 6 марта его вновь вызвал Сталин и в присутствии Молотова, Берии, Ворошилова, Маленкова и главкома ВВС генерала Новикова назначил заместителем командующего Волховским фронтом, чтобы Власов мог, по выражению Сталина, «навести порядок» — чего не удалось достигнуть генералу Мерецкову.

В конце встречи, после того как было проанализировано военное положение, Сталин сказал, что политическая неблагонадежность населения и некоторых частей армии создали критическую обстановку в первые месяцы. Однако, к счастью, «фашисты скоро сами проучили этих людей». Власов был поражен — никогда еще никто так откровенно не признавал фактов. Высказывание Сталина говорило об осознании им опасной возможности того, что немцы могли мобилизовать против него враждебно настроенное к коммунистам население. Еще 16 июля 1941 г. в секретном приказе № 0019 Сталину пришлось фактически признать, что «на всех фронтах есть немало частей, которые бросают оружие и с распростертыми объятиями переходят на сторону врага при первом же боевом соприкосновении… в то время как число надежных комиссаров и командиров невелико».[24]

Представление о том, как мало полагался Сталин на свои собственные войска, сколь слаба была его вера в них, позволяет составить сделанное им Рузвельту и Черчиллю предложение о том, чтобы американские и британские части действовали на советской территории. Спустя полтора месяца после начала войны в России специальный посол Рузвельта Гарри Гопкинс докладывал о готовности Сталина приветствовать развертывание американских войск на любом участке фронта, даже при условии, что они будут находиться исключительно под управлением американского верховного командования.[25] А в сентябре 1941 г. Сталин телеграммой обращался к Черчиллю:

Когда Черчилль отозвался, что «создание второго фронта на этот момент по техническим причинам не представляется реальным», Сталин ответил:

Данное предложение имело беспрецедентное политическое значение. Войска капиталистических держав под своим собственным командованием на территории Советского Союза, до тех пор отгороженного от всего остального мира железной стеной?! Нет нужды удивляться, почему советские историки никогда не обсуждают этого факта — признания слабости Сталина.

К концу 1941 г. Вермахт оккупировал территории, на которых проживало до одной трети населения России — около шестидесяти миллионов человек. В этих районах производилось примерно шестьдесят пять процентов всего добываемого в стране угля, шестьдесят восемь процентов железной руды, выплавлялось пятьдесят восемь процентов стали и шестьдесят — алюминия. Не говоря уже о сорок одном проценте выпускаемых в СССР железнодорожных вагонов. За вторую половину 1941 г. общий объем советской промышленной продукции снизился более чем наполовину, а выплавка стали — на две трети.[27] В таких условиях шаг на политическое сплочение немцами враждебных Сталину сил мог бы сыграть решающую роль в разгроме СССР.

9 марта 1942 г. Власов, Ворошилов, Маленков и Новиков встретились с Мерецковым в ставке последнего. Они нашли хозяина крайне подавленным: Сталин открыто высказал свое неудовольствие им, и генерал представлял, какие последствия могут его ожидать. Положение и в самом деле сложилось критическое, хотя едва ли стоило винить в этом Мерецкова. В начале года Сталин лично распорядился начать наступление на Ленинград, для каковых целей задействовалась усиленная свежими войсками 2-я ударная армия. Предприятие представлялось крайне рискованным, потому что маршрут наступления пролегал через малонаселенную, заболоченную местность, по нескольким плохим дорогам, при этом немцы занимали там хорошо подготовленные позиции. Подобное наступление могло бы еще увенчаться успехом зимой, но с началом оттепелей местность становилась непроходимой.

В конце января, после нескольких недель кровопролитных боев, наступающие пробили бреши в немецких позициях на берегах Волхова, продвинувшись почти на сто километров. Однако бои измотали армию, в то время как немецкое противодействие все усиливалось. Расширить участки прорыва оказалось невозможным, создавалась угроза того, что противник заткнет «бутылочное горлышко». Подступала распутица, и избежать катастрофы можно было только за счет отвода армии на восточный берег Волхова. Власов как раз и предложил такое отступление, но Сталин категорически отверг его и вместо этого приказал продолжать идти вперед. Все возражения и даже полет в Москву в попытке убедить Сталина изменить приказ ничего не изменили. В итоге Власов сдался — неподчинение было бы равносильным самоубийству.

Вскоре после этого, уже 19 марта, случилось то, чего Власов так опасался: немцы блокировали участки прорыва и армия оказалась отрезанной от основных сил фронта. Власов лично принял командование армией и 21 марта вылетел в котел. 27 марта ему удалось восстановить сообщение с фронтом, пробив крошечный «тоннель» длиной километра полтора и шириной в несколько сот метров. Он вновь принялся настаивать на разрешении на отход, и вновь Сталин приказал продолжать наступление. Солдаты Красной Армии двинулись вперед «через заболоченные леса, по бездорожью, часто по пояс в снегу и по колено в воде».[28] Однако вскоре силы наступления были исчерпаны, и армии пришлось перейти к обороне.

Именно тогда в ставке Власова неожиданно появилась Мария Воронова, которая передала командующему письмо от жены. На обратной стороне конверта имелся отпечаток детской ладошки их сына — приветствие отцу и своего рода талисман для него. Это письмо было последним, которое дошло до Власова, и он сохранил его при себе до самой смерти.

В письме содержалась и такая фраза: «Были гости». Сотрудники тайной полиции обыскали его дом — несмотря на всю его безупречную службу, несмотря на награждения от Сталина. Горькое осознание этого стало одним из мотивов, побудивших Власова принять вскоре судьбоносное решение.

Мария была волевой и решительной женщиной тридцати лет, муж которой сгинул где-то в Сибири. В течение нескольких лет она помогала жене Власова по хозяйству и ухаживала за ребенком. Теперь, как она заявила, она пришла, чтобы остаться при штабе Власова и готовить ему обед. Он все еще не полностью оправился от болезни, и его жена попросила Марию позаботиться о муже. Она осталась, несмотря на нежелание Власова, которого все больше тревожила складывавшаяся на фронте обстановка.

Положение армии между тем становилось все более отчаянным. Снабжение не поступало, немецкие атаки становились все более яростными, росли потери. Однако Сталин отдал приказ об отступлении только 14 мая. Путем огромных усилий Власову удалось вывести несколько дивизий. Тем не менее 20 мая немцы перерезали все линии коммуникаций между частями Власова. Перед лицом уничтожения оказались девять дивизий и семь бригад.[29] Только в районе Ботетская — Мясной Бор — Чудово нашло смерть 14 тысяч человек. Тысячи и тысячи других утонули либо умирали от ран или от голода в заболоченных лесах. Только 32 000 удалось уцелеть — они попали в плен. Штаб Власова фактически выбыл из боевых действий, став жертвой неожиданного артиллерийского обстрела, в котором погибло или было тяжело ранено большинство штабных офицеров. Помощь не приходила — Сталин бросил его армию. Он отправил на спасение самого Власова и его штаба парашютистов, однако те не сумели отыскать штаб-квартиру командующего и сами полегли в боях.

Власов приказал уцелевшим солдатам прорываться малыми группами. Ему самому не удалось пересечь линию фронта. Долгое время — сырыми и душными ночами, знойными днями — он в сопровождении вернейших из помощников блуждал по лесам и болотам. От запаха разлагавшихся трупов становилось нечем дышать; голод изводил их — это было просто пыткой. Единственное, чего хватало в изобилии, так это времени. И Власов попытался прояснить для себя некоторые вещи, додумать до конца то, что ему раньше все как-то не удавалось. Служба, профессия, карьера — это была его жизнь, теперь наступил момент подвести некий итог. Ему вдруг стало отчетливо видно то, что раньше он вольно или невольно отодвигал от себя, то, от чего отстранялся: ошибки правительства, произвол властей, террор, бессмысленное принесение в жертву тысяч и тысяч людей, как происходило это под Киевом и теперь на Волхове.[30] Он не находил выхода для себя. Может быть, застрелиться? Из-за кого? Из-за Сталина?

Власов продолжал скитаться, ожидая уготованного ему судьбой. Возможно, какой-то шанс перейти линию фронта еще имелся. О сдаче в плен он как-то не думал. За несколько недель его отряд сократился до Марии, начальника штаба армии Виноградова и денщика последнего.[31] Когда голод стал особенно невыносимым, они пришли просить хлеба на одинокий хутор. Положение к тому моменту стало совершенно безнадежным, и они решили отдать себя на милость селян. Может быть, крестьяне согласятся спрятать их и будут подкармливать, пока немцы не уйдут подальше и пока не появится возможность перейти линию фронта.

11 июля Власов и Мария зашли в небольшую лесную деревушку Туховежи, тогда как Виноградов с денщиком решили попытать счастья в соседнем селе Ям-Тесово. Все знаки различия они сняли. Шинель свою Власов отдал Виноградову, который был ранен, страдал от лихорадки и которому поэтому все время было холодно. В деревне Туховежи староста согласился помочь и поместил их в лишенный окон сарай пожарной команды, а потом донес немцам. Восстановить дальнейшие события помогает рассказ переводчика германского 38-го корпуса Клауса Пёльхау, который повествует о странных обстоятельствах пленения Власова: