"В обход черной кошки" - читать интересную книгу автора (Вульф Шломо)

Глава 4

1.

В усадьбе Мухина все было по-старому, словно хозяин и новая хозяйка и не подвергались сегодня утром смертельной опасности. Тот же мечущийся от радости черный дог, тот же бесшумный кланяющийся татарин. Наскоро перекусив «человеческой пищей», Мухины приказали собрать в баулы с ленинградской одеждой немного еды, с содроганием вспоминая пирожковую на Петроградской стороне. «Напрасно, — улыбался Фридман. — В Израиле вам пища очень понравится.»

По скрипучему снегу они вышли на взлетно-посадочную площадку. Внешне авиетка напоминала застекленный четырехместный автомобиль с короткими стреловидными крыльями. На серебристом стабилизаторе были двуглавый орел и герб князей Мухиных — чайка над волной.

Где тут может поместиться хоть какой-нибудь авиадвигатель и запас топлива? — недоумевал Фридман, когда-то принимавший участие в расчетах истребителей.

Как только опустились двери, в салоне настала такая тишина, что стало ясно — это отнюдь не окна автомобиля. Мухин включил компьютер, поиграл на клавиатуре, и — бегающий вокруг дог как-то сразу превратился в крохотного черного паучка около спичечного коробка-усадьбы, улетающей вниз и назад. А затем и весь чудовищно огромный Петроград превратился в серое пятнышко среди белых снегов и черных лесов. Серое небо стремительно заголубело и заискрилось низким солнцем, а потом стало иссиня-черным. Только здесь салон многослойно поддался назад, гася чудовищное ускорение.

«Меня эти самолеты поразили еще на параде, — сказал Фридман. — Как они поднимаются без разбега и как они двигаются с такой чудовищной скоростью — без места для какого-либо реактивного двигателя и запаса топлива к нему?» «Все очень просто, — ответил Андрей, — если учесть, что у нас под днищем находится левитационный блок с диафрагмой, регулирующей изоляцию от земного притяжения. Потребляет массу энергии, саккумулированной в конденсаторе. Его заряжают от сети не менее часа для каждого взлета. Зато потом один из одноразовых ракетных ускорителей включается уже почти в космосе и разгоняет самолет практически без сопротивления среды до пяти-десяти скоростей звука, в зависимости от расстояния перелета. В принципе, я могу достичь Австралии за то же время, что и вашей Палестины.»

Уже через четверть часа засияло на солнце голубым простором Черное море, потянулись заснеженные вершины Анатолии и снова появилось море с полоской земли вдоль него. Теперь их чуть качнуло вперед. Компьютер вывел авиетку на британскую военную базу, которая приближалась снизу так стремительно, что Арон и Марина невольно вжались в кресла. Но что-то бесшумно и мягко сработало, авиетка без толчка опустилась на землю. Вокруг простирались желтые холмы, какие-то невысокие постройки, а к ним мчался джип с британскими офицерами.

2.

«Вы даже представить себе не можете, князь, как мы польщены вашим визитом, — сиял глава британской колониальной администрации, губернатор Палестины генерал Артур Джефферсон, как он не замедлил представиться, прикладывая ладонь к высокой круглой зеленой фуражке. — Я специально приехал на базу, чтобы вас встретить. О вас сейчас столько говорят, — неожиданно поклонился он именно Марине, как-то смущенно и странно на нее посматривая. На этой, так называемой, святой, но на самом деле Богом забытой земле вообще увидеть новое человеческое лицо — подарок судьбы. Тем более, людей, о которых сегодня говорит весь мир. Не откажите отобедать. Моя супруга прямо с ума сошла, когда узнала, что сейчас вас увидит, — снова почему-то обратился он именно к Марине. — Мы живем в самом центре довольно приличного жидовского Тель-Авива. Там много спокойнее, чем среди этих непредсказуемых мусульман.»

«А что, евреи вам разве не досаждают?» — осторожно спросил Фридман. «Евреи? — генерал пристально посмотрел на Арона. — Пожалуй, не очень. Если они кому и досаждают, то друг другу и арабам. Вечные перестрелки. Причем не так арабов с евреями, как красных евреев с бело-голубыми.» «Не понял, — удивился Мухин. — Евреи-то что между собой не поделили?» «Вы, князь, видно с евреями никогда дела не имели, — губернатор опять мельком взглянул на Фридмана. — Это такая нация… С одной стороны вроде друг за друга держатся, а с другой — вечно один другого в ложке воды утопить готов. То есть свою веру, свое еврейство, свой избранный народ, в целом, абстрактно, они все искренне любят, но отдельного, конкретного еврея, любого, кроме себя самого, терпеть не могут. А арабы, хоть вроде бы и дурные, а этим ой как пользоваться научились. Дело в том, что, в свое время тут оказались иммигранты из вашей России, зараженные тогда большевизмом. Хоть она так и не состоялась, эти евреи считали и, пожалуй, до сих пор считают Ленина и других вождей русской социалистической революции своими учителями и кумирами. Не будет преувеличением сказать, что наши палестинские евреи, во всяком случае большая их часть, еще больше большевики, чем ваши коммунисты. Как, кстати, и наши арабы, обласканные в свое время германским нацистом Гитлером, здесь и сегодня больше фашисты, чем ваш Матвеев. Евреи, как всем известно, вообще склонны к социализму. И если сама Россия с той же большевистской заразой почти сразу справилась, то тут выросло уже черт-те сколько поколений оголтелых социалистов. Поэтому большинство из них — совершенно большевистского склада. В то же время, есть у нас немало и достойных евреев — иммигрантов последующих лет. Эти просто хотят жить в Палестине, отлично умеют выращивать апельсины и цветы, делать лучшие в мире вина и разводить самых дойных на планете коров. Но эти евреи склонны к независимости Палестины и в этом смысле для нас в какой-то мере опасны. Поскольку они вывешивают над своими сторожевыми башнями бело-голубой флаг с шестиконечной звездой, то мы их и называем бело-голубыми. А вот наши евреи-социалисты не столько за независимость (они вообще строят из себя радетелей мировой справедливости, на своих сборищах вывешивают красный флаг и поют на иврите «Интернационал»), сколько за чуть ли не тяжелую индустрию под их управлением в Палестине. Они жить не могут без угнетенного пролетариата и управления им, спекулируют на необходимости «власти рабочих». На деле-то, конечно, внутри их ишува есть только власть партийных бюрократов, но евреи ей верят. Это все — красные евреи. С ними, собственно, у нас забот меньше. А вот бело-голубые — это похуже. Тут уже из-за арабов, которые, в отличие от евреев, вообще работать не хотят, на одном месте не живут. То переселяются в нашу Палестину из Французской Сирии ради заработков у тех же бело-голубых евреев (красные их на работу не берут), то торопятся слинять обратно. Но перед уходом непременно своих же работодателей-благодетелей без конца режут, поджигают и убегают в пустыню. Мы посылаем за ними солдат и, как правило, настигаем и уничтожаем.

«А сколько тут живет сегодня арабов и евреев? — спросил тот же Фридман.

— И кто из них активнее претендует на святую землю?» «Претендует? — генерал от удивления даже остановил машину и вынул из рта сигару. Джип уже въезжал в нарядный зеленый Тель-Авив, выглядевший внезапно возникшим оазисом после бесконечной желтой пустыни с черными козами и бредущими среди них пастухами-арабами. — Позвольте, вы… наверное, из русских сионистов, мистер Фридман? Хорошо, что вы тут с князем, иначе мы бы вас бы тотчас вернули в Россию — стройте себе любое еврейское государство, но где-нибудь на вашей Аляске… У нас в империи, как и в вашей, кстати, уже лет тридцать никто и ни на что не претендует. Немногочисленные эксперименты двадцатых годов показали цивилизованным нациям, что нет для населения любой из колоний большего зла, чем независимость и безраздельная власть местного диктатора с его непременно бандитским окружением над собственным нищим и темным народом. Поэтому здесь и миллиону евреев, и примерно стольким же арабам мы раз и навсегда дали понять, что это имперская земля. На нее может претендовать только британская королевская колониальная администрация, которую и представляет ваш покорный слуга… Вот мы и приехали.»

Декабрьские улицы Тель-Авива были чистыми и тенистыми. Все утопало в зелени и цветах, залитых почти летним солнцем. Поместье губернатора было выстроено в центре регулярного английского парка, разбитого на берегу моря — ярко-зеленые лужайки, павильоны, скульптуры среди огромных деревьев. Но гуляющие тут павлины и мартышки на лианах среди ветвей показывали, что это обычная британская колония в субтропиках. За огромными деревьями нестерпимо сияло на солнце голубизной и бликами бескрайнее Средиземное море до синевы ровной линии горизонта. Подъезд был украшен колоннами темного мрамора, которые отражались в изумрудном бассейне под белой колоннадой просторной веранды.

Миссис Джефферсон оказалась красивой рыжей шотландкой, одетой неожиданно фривольно, даже с учетом жаркого приафриканского климата: в шортах, открывающих стройные загорелые ноги, в открытой кофточке, намеренно расстегнутой для обозрения ее контрастно белой груди ниже темного загара. Генерал был так шокирован этой выходкой колониальной львицы, находящейся в каком-то лихорадочном возбуждении, что его веснушчатое лицо побагровело. Он скомкал сигару, которую собирался закурить и многозначительно закашлялся. Когда же к гостям выпорхнула миловидная дочь генерала, смущение губернатора перешло в смятение. Девочка лет шестнадцати была в монокини под прозрачной туникой, Несчастный англичанин крякнул и демонстративно ушел к себе под звонкий хохот супруги и дочери, к которому охотно присоединилась и Марина.

«Это был сюрприз для генерала, но это ничто по сравнению с сюрпризом для вас, ваша светлость, — все еще смеясь сказала миссис Джефферсон Марине, увлекая ее в дом. И одно связано с другим, как вы сейчас поймете… Вы не возражаете, если я буду называть вас просто Марина. Аменя зовите просто Джекки. А дочь моя — просто Мэгги. Ну, не ожидали?!»

Марина обалдело смотрела на стену, где, в раме! висел ее портрет, для которого она позировала Лейканду. В натуральную величину. «Откуда он у вас? — пораженно спросила Марина, заливаясь краской. — Он еще и не закончен, насколько я знаю… и вообще…»

«Закончен! — радостно кричала Мэгги. Это копия, ваша светлость, из Лувра по интернету. Отличить от оригинала может только специалист. Неужели вы не знаете, что картина вчера получила первую премию на Парижской выставке «Живопись ХХ века», куплена Лувром и тотчас появилась в интернете? И вот сегодня мы узнаем, что вы здесь! Мы с мамой не сразу поверили такому счастью! Тотчас же заказали у жида раму и сделали вам сюрприз, как мы, а?» «Отлично…» «А картина, изображающая нагую русскую княгиню, так поразила европейское общество, — тараторила Мэгги, — что чуть ли не все аристократки кинулись заказывать свои подобные портреты. Вчера была передача из Лондона — в общественном бассейне все дамы были ню! Представляете, что вы с Лейкандом натворили, это же революция, это — новый век! Вот и мы умоляем вас сделать папке сюрприз (как он вчера плевался!) и искупаться с нами ню!!» Мухин и Фридман растерянно переглядывались. Фридман то смущенно отводил глаза от портрета, то снова прикипал к нему взглядом.

«Вы поразительно хороши, Марина, — хрипло сказал он. — Поразительно…»

«Еще бы! — прыгала вокруг Мэгги. — Вы знаете, что, по представлению менеджера Лейканда барона Шустера, княгиня Марина Мухин единогласно признана ЖЕНЩИНОЙ ВЕКА! Миссис Мухин, ну что вам стоит, вы же натурщица, вы же секс-витрина, все уже об этом знают, в интернете десяток ваших фотографий, ну же, добьем папку!»

«Андрей? — неуверенно обратилась Марина к мужу. — Как вам с Ароном массовое ню для вас в Палестине? Княгиня, юная девушка и генеральша-губернаторша в придачу?..» «Что уж теперь, — рассмеялся Андрей. — Ню так ню! Только одно условие: на нас с Ароном этот психоз Европы и Ближнего Востока не распространяется. Мы раздеваться не будем ни за что. Ваше превосходительство, прошу к нам, дамы вступают в новый век и тысячелетие, и вступают в самом красивом их наряде, где всякая подделка исключена.»

«За всеобщий дамский ню, — генерал, уже сильно под-шафе, появился с подносом (слуг заранее удалили) с бутылками и бокалами. Женщины радостно забрались в бассейн и плескались, мужчины не менее радостно напивались.

Когда Мухин почти перестал соображать, где он, с кем и на каком языке следует общаться, губернатор, осушивший вторую бутылку виски, вдруг наклонился к нему и тихо спросил трезвым голосом: «Так что вас привело в Палестину, князь? Только не говорите, что интерес к святым местам. Я тут двенадцатый год и мне сразу ясно, что русский князь, неестественно склонный к коммунизму, зря с явным сионистом в нашу Палестину не приедет. Итак? Что вы тут забыли?»

«Вы напрасно так волнуетесь, мой генерал, — не сразу взял себя в руки Андрей Владимирович. — Мне лично наплевать и на евреев, а на сионистов — тем более. Это ваши с ними дела. У нас в России никакого национализма, кроме русского, не просматривается — все прочие мы в зародыше задавили, как и вы в ваших индиях-египтах. И не нам учить вас, как поступать с евреями, арабами или зулусами. У нас своих чеченцев и прочих абреков хватает. Не зря мы на каждого из них поселили по всему Кавказу по два казака.»

«Я бы и не заподозрил вас ни в чем, князь, да больно мне ваш спутник не нравится. Вот уж кто в вашей милой компании явно лишний. У меня на сионистов нюх, почище, чем у моих дам на разные европейские ню. Этот парень — сионист, это написано их голубыми буквами на его еврейской роже. Ему явно здесь что-то надо.» «Начнем с того, что мистер Фридман — русский гражданин, документы в порядке, вы сами проверяли. Живет в Петрограде, дружен с Лейкандом, и Британской Палестиной отнюдь не бредит. Здесь мы с ним в связи с моим последним проектом…» «Знаю, наводил в интернете справки, когда узнал, что вы запросили посадку в Лоде. Но ваш проект касается трансамериканского транзита контейнеров из Японии в Европу, минуя Суэцкий и Панамский каналы. Нельзя сказать, что Лондон в восторге от этого поворота потоков, но это меня прямо не касается…» «Теперь коснется, генерал. Я намерен проложить такую же линию через Палестину, параллельно Суэцкому каналу, из Хайфы в Эйлат. По своему каналу вы увеличите поток танкеров, а контейнеры пойдут через вашу территорию и дадут британской казне огромные деньги.» «Через мою Палестину? Суэцкий поток! Да это же…» «Вот именно. А вы меня чуть в русские шпионы не записали. Мистер Фридман, кстати, — известный математик. Он мне делает все расчеты по новой линии. И мы намерены все посмотреть на месте. Надеюсь, теперь вы не возражаете?» «Простите, князь… Сами понимаете, у меня свои заботы.» «Теперь их будет много больше, генерал. Поезда, порты с тысячетонными кранами. Ну, вы читали же об американском транзите. То же самое. Масса рабочих мест. Еврейская иммиграция. Но, повторяю, это все ваши проблемы. Я инженер, а не политик… Как там, кстати, наши милые дамы? Как бы Марина не сгорела на вашем солнце с непривычки.» «Не бойтесь, ей дали крем от загара. Ей вообще, по-моему идет быть белой…»

Женщины полулежали в шезлонгах у бассейна под вороватыми взглядами расположившегося на верхней веранде Фридмана. На них были очки-наушники, сочетавшие защиту от солнца с просмотром стереоскопических стереофонических телевизионных программ. Мэгги, по всей вероятности смотрела и слушала что-то музыкальное, ее ноги дергались в ритме танца.

Марина же, не зная радоваться или стыдиться, просматривала и прослушивала все, что было связано с разразившимися вокруг нее событиями в Петрограде и в Париже. Что смотрела в этот момент Джекки, осталось тайной. Не исключено, что то же самое — в ее провинциальной колониальной жизни неожиданный визит главной героини мирового светского скандала был, пожалуй, не менее важным, в своем духе, чем для самой Марины.

3.

«Я дам вам машину с верным мне арабом. Он отлично говорит по-английски и провезет вас куда прикажете, все покажет и со всеми, кто вам нужен, сведет, — сказал генерал. — Не подумайте, Бога ради, что я приставляю к вам шпиона…» «Дело не в этом, ваше превосходительство, — нахмурился Мухин. — Ваш араб будет нас демаскировать, а у нас свои конспиративные дела, нам ни к чему подставляться конкурентам. Американцы и французы спят и видят, как бы залезть в Палестину с подобным проектом раньше русских. Нет уж, мы возьмем такси и доберемся до Хайфы сами, с вашего позволения.»

Генерал задумался, пристально глядя то на Мухина, то на дам, то, еще пристальнее, на все еще подозрительного ему Фридмане. «Ладно, мистер Мухин. В конце концов, я подробно опишу нашу встречу в докладе на имя Министра колоний. Если вы что-то задумали, вам и расхлебывать после ссоры наших правительств. Вы достаточно известный в России и в мире человек.» «Но чтобы в докладе — никаких ню, — ударил его по коленке Мухин и налил обоим по бокалу. — Все ню будут нашим маленьким русско-английским заговором против наших правительств. Ваше здоровье, генерал,» — по-русски добавил он. «Ле бриют, ле хаим, — хохотнул генерал, — как говорят ваши любимые евреи, князь. Не хотите ли взглянуть на их Тель-Авив? Мистер Фридман, как насчет экскурсии с британским генералом, пока нашим дамам не до нас?..»

«Ровер» губернатора в сопровождении бронетранспортера с томми катил по тихим ухоженным улицам с табличками и вывесками на английском и иврите. Как и в любой колонии, этот город был слепок со старой доброй Англии. Дома с выходом из квартир прямо на улицу, скверики напротив каждой квартиры, омнибус на главной улице имени какого-то короля. «Словно и не было декларации Бальфура, — заметил вдруг Фридман. — Хоть это и еврейский ишув, но независимостью тут и не пахнет.» «И не запахнет, — ощерил генерал крупные зубы под жесткими рыжими усами. — Во всяком случае, пока вы, князь, не дадите независимость вашему Азербайджану и не уступите тамошним суверенным мусульманам их нефть. А, между нами говоря, мистер Фридман, что дала бы независимость вашим евреям, кроме бесконечных войн с соседними арабами? Согласитесь, дать евреям свое государство по Бальфуру нельзя, не дав такие же независимые образования Египту, Персии, Месопотамии. Но если евреи смогут худо-бедно наладить здесь экономику и дать своим гражданам сносную жизнь, то правители независимых арабских стран могут дать своим подданным только нищету и произвол. А чтобы оправдать разницу в уровне жизни между смежными народами, тут же пояснят, что во всем виноваты жиды. Мои мусульмане по природе вроде ваших абреков, князь. Им привычнее отнять, чем произвести или купить. Им только намекни, что кто-то рядом не защищен… Вот вам и война, в которой Европа, не говоря о России, будет отнюдь не на стороне ваших евреев. Вот вам и конец ишуву, если не физический конец всем этим достаточно счастливым в империи людям, — он указал стеком на многочисленных мужчин и женщин, сидящих под тентами в кафе на уютной узкой набережной Тель-Авива, и на резвящихся на ярко-зеленых газонах у самого песка пляжа детей. — Без нас тут вместо всей этой пасторали будут взрывы, пожары и поножовщина. Более подходящего объекта для резни, чем евреи, мировая история не изобрела. Я лучше вас, господин сионист, знаю, с кем имею дело… Так что не вы, а я их благодетель. Не я, а вы со своими бредовыми идеями ацмаута — независимости — их злейший враг. Смотрите, какой прекрасный город у наших палестинских евреев. А потом я повезу вас в не менее прекрасный город Яффо — для наших же палестинских арабов.»

Набережная действительно вся сияла чистотой и богатством, зеркальными витринами магазинов, бесчисленных аптек — признака почему-то любого еврейского города в Англии ли, в России или в Америке. Через каждый квартал сияла золотыми буквами на белом мраморе синагога. Около синагог оживленно переговаривались одетые в черное мужчины и нарядные, по моде начала 20 века, женщины в кокетливых шляпках. Тут же играли бесчисленные дети с пейсами и в разноцветных кипах. Евреи оглядывались на «ровер» и почтительно кланялись генералу, который едва наклонял голову в ответ.

«А почему вы не можете вообразить, мистер Джеферсон, — продолжил Фридман, что евреи сами могут обеспечить себе в своем Тель-Авиве, но без вас, такое же благополучие и безопасность?» «Евреи? Сами, без английских колониальных сил? Не смешите меня, мистер Фридман. ДА КТО ИМ ЭТО ПОЗВОЛИТ на этой земле? Я же вам только что сказал, что арабы тут же всех вас… простите, их и вырежут.» «А почему вы не допускаете, что евреи сами не позволят арабам себя вырезать?» «Вы слишком плохого мнения о своем народе, мистер Фридман, — генерал явно наслаждался своей лекцией и знанием вопроса.

— Неужели вы не знаете, что еврей даже курицу зарезать не может, специального резника нанимает, что еврей соблюдает заповедь «не убий», как никто другой. Если и найдется здесь с десяток достойных солдат вроде, как мне кажется, вас, то их сами же евреи и осудят. А то и каменьями побьют… А мы против исламских погромщиков всегда выставляли в городских воротах заряженные картечью пушки, чтобы их достойно встретить. Это вам не проповеди ваших гуманистов — действует безотказно. Ничему арабы так свято не верят, как пушкам. В последнее время мы их изредка доучиваем спиралями. Еще убедительней. Но и безмозглых еврейских экстремистов из бело-голубых, мы тоже изредка вешаем. Сами же красные нам их и сдают. Даром, серебрянников даже не просят. Вот и вас… окажись вы моим подданым и замахнись на корону в пользу ацмаута, я бы повесил — во спасение всех этих детишек. Нет опаснее идеи евреям, чем сионизм. Даже фашизм, который мы с вами тоже задавили в зародыше, даже большевизм, который задавили в зародыше вы!..»

В поместье их уже ждали. Прилично одетые милые дамы чинно пили чай по-английски за белым столиком на веранде. Марина расцеловалась с Джекки и Мэгги, веселый таксист-араб проводил искателей приключений в свой «мерседес».

На прощанье генерал вдруг многозначительно сказал Фридману, крепко пожимая ему руку: «Знаете, мистер Фридман, если бы все евреи были бы похожи на вас, я бы, пожалуй, рекомендовал палате лордов отдать вам Палестину. Лучше союзника для короны в этом нефтяном углу и быть не могло бы. Но они на вас не похожи. И сами таких как вы тут не потерпят. Так что оставьте сионизм грядущим поколениям. Поверьте прожженному колонизатору. Я живу с евреями дружно, но я их не уважаю. Пустая нация. Как женщина для всеобщего потребления. Для себя вы никогда не сделаете того, что без конца созидаете для всех нас — презренных гоев…»

«Таксист, скорее всего, агент губернатора, — шепнул Фридман Мухину. — Проще было согласиться всюду ездить с его человеком, хоть явно было бы. А там как-нибудь улизнули бы. Зато теперь вся его агентура будет нас вести по Хайфе до самой конверсии.»

«Меня больше беспокоят ваши, — сказал Мухин. — Ведь у нас с Мариной никаких документов, даже таких фальшивых, что подготовил я для нашего милейшего хозяина-губернатора.» «Я говорил о вашем возможном появлении в нашем измерении. И сразу же позвоню знакомому генералу. Если поверит, будем разговаривать без документов. А если нет — по таблетке — и к родному Джефферсону…»

Такси мчало их на север по извилистой горной дороге. Под ними была заболоченная приморская равнина с редкими деревнями, киббуцами и поселками. Вдоль дороги пасли все тех же черных коз, но попадались довольно обширные и приличные еврейские поселения с неизменной башней с вооруженным пулеметом охранником посредине. «Хома-у-мигдаль» — сказал Фридман. — Стена и башня. Иначе англичане не регистрируют поселение. И иначе арабы всех вырежут при первом же набеге.» «А нас арабы не вырежут, надеюсь? — тревожно оглянулась Марина по сторонам. — А то с меня хватает вашего Ленинграда…» «Нас? Не исключено, хотя я надеюсь, что при ТАКОМ губернаторе бандитов тут немного. С другой стороны, здесь даже опаснее, чем в Ленинграде… У них тоже спирали имеются. Впрочем, я почти уверен, что наш водитель — шпион генерала все-таки… А раз так, он знает куда тут можно, а куда нельзя ездить. И кому.» «Андрей, я, конечно понимаю, что ты чувствуешь себя сейчас Гленарваном в поисках капитана Гранта, но мне страшно. И я все-таки опять хочу домой…» «Мы почти у цели, дорогая, хотя так медленно ездить я просто не умею.»

«Хайфа», — водитель показал пальцем на белую ветряную мельницу на склоне горы, за которой появился серый Кармелитский монастырь. По железной дороге двигался битком набитый разношерстной публикой расхристанный поезд с примитивным тепловозом. Под пустырем за рельсами шумел прибой. Вдоль дороги и моря были видны несколько двухэтажных строений мавританского вида с пальмами вокруг и обширными жилыми крышами. Христианская церковь возвещала о себе слабым звоном единственного небольшого колокола. По шоссе промчался в пыли допотопный переполненный автобус. Люди сидели прямо в проемах его дверей и громоздились на заднем бампере. Автомобили двигались по двум полосам рывками, беспрерывно сигналя друг другу. Сам город отсюда едва угадывался немногочисленными строениями вдоль моря и по склону горы. В основном это были одно-двухэтажные виллы среди зелени густых садов и вееров бесчисленных пальм.

«Вот мы и проверим, шпион ли он…» — Фридман обратился к водителю на иврите. Тот послушно свернул с дороги к морю и, перевалив через едва заметные в грязи рельсы, остановился над морем у откоса на пустынном берегу. Получив русские рубли, он почтительно поклонился и исчез в облаке собственного сизого дыма.

«Ну вот! Оказался обыкновенным таксистом, — весело сказал Арон, все сильнее волнуясь. — Переодевайтесь, друзья, принимайте таблетки. Мы переходим снова в наше измерение. И — добро пожаловать в Израиль!» «Что-то мне боязно, — сказала Марина, глядя то на таблетку, то на мужчин. — А вдруг опять какой-нибудь с золотой фиксой пристанет… И евреев после всего, что порассказал губернатор, я боюсь.»

«По коням, — усмехнулся Мухин и принял таблетку. — Ого! Такого… Арон, простите, где мы, в нашем измерении или в вашем? ЭТО ТА ЖЕ САМАЯ ПАЛЕСТИНА?!» «Это не Палестина, — со слезами гордости на глазах ответил Фридман. — ЭТО ИЗРАИЛЬ! СУВЕРЕННОЕ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО…»

4.

Все трое ошеломленно стояли на том же пустыре, прижатом к морю узким асфальтовым шоссе. По железной дороге промчался, сверкая на ярком солнце зеркальными стеклами, такой поезд, которому позавидовал бы и ухтинский Петроград. За огражденным изящными решетками полотном простиралась широкая автострада, по которой неслись сотни современных машин. За тем же монастырем на горе раскинулся огромный сияющий город. То же море плескалось у их ног, но тут был совершенно иной, словно напоенный радостью воздух. Скорее всего, им просто передалось настроение совершенно счастливого возвращением НА РОДИНУ Арона.

«Вы бы еще увидели НАШ Тель-Авив, — восторженно сказал он. — А теперь прошу вас ко мне в гости. Я живу совсем рядом. Пройдемся по набережной. Нам повезло — конверсия произошла незаметно. Теперь надо обращать на себя поменьше внимания. Хотя с вами это вряд ли удастся…»

Он оказался прав. Как только они вышли на оживленную набережную, заполненную нарядной толпой с детишками, велосипедистами, собаками, роликобежцами, на Марину немедленно стали оглядываться практически все мужчины — от подростков до степенных стариков, сидящих на многочисленных скамейках со своими ухоженными, совсем не ленинградскими старушками. Но внимание было ненавязчивое и крайне благожелательное. Со всех сторон сияли белозубые улыбки красивых загорелых парней.

«Господи, Арончик, — впервые обратилась так к Фридману Марина и даже прижалась к нему, — неужели все это ЕВРЕИ? Какой красивый народ!» «Ну… я бы не сказал. Но то, что добрый и уж, во всяком случае, не агрессивный — ручаюсь.» Море ласково накатывалось на черные скалы, окаймлявшие чистую ухоженную набережную с пустыми кафе и стоящими на улице столиками. «Не Ницца, конечно, но и не палестинская Хайфа… — тихо произнес Мухин. На него, кстати, тоже оборачивались женщины всех возрастов, провожая взглядами статную пару иностранцев с каким-то оле. — Вот бы, Арон, сюда этого генерал-губернатора, а? Да, таким евреям и я бы доверил любую нашу колонию…»

«Вот и спаси нас, Андрей, — помрачнел Фридман. — Джефферсон был прав: все это великолепие — предмет звериной зависти соседей, еще более нищих, чем те, что мы только что видели в его Палестине. Мой народ выстрадал эту страну. Но ей угрожает смертельная опасность, Андрюша…»

Марина не могла поверить своим глазам. «Когда-то я с отцом часто бывала в разных петроградских гетто, включая еврейское, — сказала она. — Те евреи были российские граждане, но они в России как бы в гостях, а эти — у себя дома, как французы в Париже!.. Вечные бродяги, вечные нежелательные иностранцы, даже великий Лейканд всегда о себе именно так выражался, тут свои среди своих! У себя на родине, не пархатые жиды, а свободные евреи в независимой еврейской стране… Вот бы моей интернациональной мамочке все это показать!» «И плевать им, — смеялся Фридман, — даже и на таких роскошных иностранцев, как вы.»

На тенистой улице, украшенной бесчисленными яркими короткими пальмами среди лужайки и богатыми домами, элегантные израильские полицейские самозабвенно ругались НА ДРЕВНЕЕВРЕЙСКОМ ЯЗЫКЕ на всю улицу с пожилым нарушителем в шортах на волосатых ногах. Марина знала по посещениям гетто эти еврейские интонации, которых так стеснялись люди из круга Лейканда. Тут же не стеснялись национальных жестов. Эти были дома…

«А Арону, по-моему, за них стыдно, — шепотом сказала вдруг Марине муж, привычно угадав ее мысли. — Смотри, какое у него лицо… Он же их просто ненавидит… Так Матвеев на Фридмана смотрел бы…» «Не выдумывай! — начала было княгиня. — Кто же тогда патриот еврейства, если не доктор Фридман!..»

Но взгляд Мухина уже привычно остановился на беззащитно обнаженных пальцах (и мыслях) нового друга. Н-да, с неприязнью подумал князь, а уже не прав ли генерал-губернатор: все они искренне обожают свое еврейство, в данном случае, свой Израиль, но патологически ненавидят в себе и в других реального еврея…

5.

В просторной уютно обставленной квартире Фридмана с окнами на сверкающее белыми барашками море гостей встретили почти со страхом. Миловидная Жанна и светловолосая изящная дочь Кира, только что вернувшаяся с суточного дежурства в госпитале, прямо метались, приготавливая обед. Конечно, отец, которого обе они заслуженно считали гением, неоднократно отлучался в другое измерение, много им рассказывал, показывал удивительные вещи, фотографии и видеофильмы, но они и представить не могли такого доказательства существования ТОГО МИРА!..

Киру смущало, что она чуть не по плечо великолепной Марине, что она никогда не видела такого чистого и свежего лица, как у этой юной женщины ОТТУДА. Тем более она не могла не задерживать взгляда на белокуром синеглазом великане Андрее. Но еще более ее поразил сам факт присутствия не на экране сериала из жизни прошлого века, а наяву, да еще в их современной квартире человека, который представился небрежно: «Князь Андрей Мухин. Княгиня Марина Мухина. Прошу любить и жаловать.» И — руку поцеловал, сначала матери, потом ей, Кире. Живой князь…

Обед оказался на редкость вкусным. Арон иронически спросил насчет заготовленных впрок в Рощине продуктов на случай несъедобной пищи в Израиле. Марина только замахала руками с набитым ртом. Она едва успевала спрашивать у Жанны: «А это что? Я хочу. А это? Я это хочу…» Понравились гостям и израильские вина, еще лучше «всемирно признанных жидовских напитков», которыми так гордился их предыдущий радушный хозяин — генерал-губернатор подмандатной Палестины. Жанна и Кира слушали о нем с замиранием сердца. «Папа, а ты их сюда случайно не впустишь? С их спиралями?..» «Пока спирали нам пригодились в другом месте,» — ответил Арон и рассказал жене и дочери об их приключениях в Ленинграде — Санкт-Петербурге.

«Ужас-то какой! — воскликнула Кира. — Даже представить страшно, что бы они с вами сделали, Мариночка, с такой… По российским программам без конца такие жестокости показывают! Господи, чего вы избежали… Если бы только насиловали или убили, а то ведь…» «Кира, — остановил ее отец. — Хватит. Давайте-ка посмотрим новости из России, хотите?» «А можно? — обрадовалась Марина. — С удовольствием.»

Они расселись у телевизора в затененном салоне. Какой-то государственный муж современной демократической постбольшевистской России хрипло и агрессивно говорил менторским тоном такую откровенную чушь, и такая у него при этом была дегенеративная и явно еврейская рожа, что Мухин пришел еще в больший ужас, чем при виде ленинградцев.

«Страна навеки искалечена, — тихо сказал, заметив его состояние, Арон.

— Ей помогать уже бесполезно. ЭТИ еще хуже откровенных коммунистов. Стоп, да ведь это… это как раз про нас! Смотрите!»

«Сенсация дня, — сказал взволнованный диктор, которого в СШР и близко с такой физиономией к экрану не подпустили бы. — Инопланетяне в Петербурге. Побоище у Финляндского вокзала. Репортаж нашей съемочной группы, случайно оказавшейся как раз на месте происшествия. И события совершенно ошеломляющего. Впрочем, смотрите сами. Сегодня утром группа криминальных элементов попыталась ограбить троих иностранцев, среди которых была женщина удивительной красоты.»

На экране крупным планом было искаженное ужасом бледное до синевы лицо Марины с судорожно суживающимися огромными глазами, устремленными в серое морщинистое ухмыляющееся лицо фиксатого главаря, впившегося нежадным шарящим взглядом. Ничего себе, красавица, могла себе позволить подумать СЕЙЧАС Марина.

«Нашим операторам удалось отснять уникальные кадры. Я бы сказал, кадры сенсации века!.. Как вы видите, бандиты профессионально лишают иностранцев-мужчин всякой возможности защитить свою женщину, которой явно грозит похищение с самыми непредсказуемыми последствиями. Видите, они уже подгоняют микроавтобус. И тут, внимание! Из-под галстука одного из мужчин вылетает фиолетовое пламя, напоминающее оружие из голливудской фантастики, мгновенно сжигающее голову бандита… Наш корреспондент вынужден был упасть на землю, прямо в снег, чтобы избежать случайной пули или этого жуткого луча, а потому мы не покажем вам, как неизвестные — оба мужчины и женщина — сожгли остальных, всех шестерых. Вот как выглядели трупы после применения фиолетового луча, а это все, что осталось от автобуса. Но главная сенсация впереди. Смотрите, смотрите! Они что-то лихорадочно глотают и исчезают — растворяются в воздухе!! Это не коллаж, это хроникальные съемки! Впервые вы видели посланцев других миров! Иного объяснения просто и быть не может! И теперь мы знаем, на что они способны. Прокомментировать события у Финляндского вокзала мы попросили известного уфолога…»

«Больше ты туда не поедешь! — закричала Жанна, едва живая от ужаса, обнимая и целуя мужа. — Хватит! Они же вас чуть не убили. Секунда — и пуля в живот…» «Папка, ты не просто гений, ты герой! — восторженно кричала Кира, обнимая Арона с другой стороны. Ты же по ним тоже стрелял?» «А что оставалось делать? У них у всех наверняка были пистолеты!» «А я? — обиделась Марина. — Я тоже стреляла. Жаль только, что этого фиксатого убил Андрей, а не я! Даже не передать, что у него было в глазах… Вы не представляете, что за взгляд!.. А какая вонь из пасти! Всю жизнь будет мне сниться. Ну и подонок! А полиция! Я сама видела, как полицейский, улыбаясь, пропустил этот микроавтобус, который шел явно за мной, даже прохожим приказывал посторониться…»

6.

Дело плохо, — говорил Арон Андрею, когда они шли по вечерней Набережной, наслаждаясь шумом черного в ночи прибоя. — Теперь нас легко опознать. Одна надежда — израильтяне русские программы не смотрят, а уж с олим мы общий язык найдем, если кто-то пристанет…» «Израильтяне? Олим? — удивился Мухин. — Я так понимал, что вы все тут один народ — израильтяне? Выходит наши жиды и в Израиле — жиды?» «Почти, но другой родины у нас нет. Нашу прежнюю страну ты уже видел. Ты бы предпочел ее Израилю? Вот видишь. Тем более, что это деление — только на эмоциональном уровне. Мы фактически — равноправные русскоязычные израильтяне.»

«Вот и я только что об этом спрашивала у Жанночки и Кирочки… — сказала догнавшая их с женщинами Марина. — Господи, как мне нравится, что вы тут все на «ты», по именам и имена произносите так ласково… Так вот я услышала последнюю твою фразу, Арон-чик, о русскоязычных. Такое впечатление, во всяком случае, здесь на Набережной, что русских чуть не половина. Сплошной русский говор. Откуда они все здесь?» «Сейчас я вам все расскажу, Мариночка, — заторопилась Кира. — А мужчины пусть следят, чтобы вас никто не опознал после передачи. Конечно, вам в Израиле похищение не грозит, но лучше без приключений. Завтра на пляж поедем, это и будут сильные ощущения — купание в море в декабре, как вам такой парадокс? Так вот. Мы все родились в Ленинграде и жили там до…»

«А как же ты представишь меня своим высоким израильским военным?» — продолжал между тем Мухин. «Так и представлю. Я вчера ухитрился записать этот эпизод у Финляндского вокзала на видео. Открою все карты, иначе вообще говорить не будут.» «А нам с Мариной не грозит, скажем, интернирование и так далее?..» «Таблетка всегда при вас. Кроме того, я вам дал по капсуле. Достаточно ее раскусить — и вы у генерала Джефферсона. То-то он обрадуется, небось уже обыскался, бедняга,» — захохотал Арон.

На них даже не оглянулись. Тут все вели себя так раскованно, как Мухин не видел никогда и нигде, даже в Северо-американских штатах, где публика удивительно напоминала израильскую. Им всем больше бы пристало общаться по-английски, подумал он, чем по-русски или на этом, как его, иврите. Он давно не получал такого удовольствия от прогулки по заграничному городу.