"Письма. Часть 2" - читать интересную книгу автора (Цветаева Марина)

ШАХОВСКОМУ Д.А

Všenory, 6-го октября 1925 г.

Милостивый Государь,

Гlt;осподиgt;н Шаховской,

(К сожалению, не знаю Вашего отчества.)

Настойчивость Вашего желания меня трогает, но, увы, у меня ничего нет, в данный час, для Вашего журнала, кроме стихов. Прозу пишу редко, скорей в порядке события, а не состояния, — так, только что сдала в «Волю России» большую статью о Брюсове — «Герой труда», вещь, над которой работала месяц и которая бы Вам не подошла по размерам (больше трех листов). В настоящее время кончаю поэму «Крысолов» и, живя сверхъестественно трудной бытовой жизнью, уже ничем не отвлекаюсь.

Если стихи Вам нужны, уведомьте экспрессом, экспрессом же вышлю. Есть поэма в 70 строк о Марине Мнишек (былинная),[365] есть «Поэма горы», но обе вещи отнюдь не «благонамеренные», даже — обратно. (Вне политики.) — Предупреждаю. — Впрочем, если Вы знаете мои стихи, и предупреждать нечего. И не лучшим ли образцом благородной иронии будет явление моих стихов на страницах журнала с таким названием?

То есть: не подумает ли читатель, что над ним смеются? То же, впрочем, испытывает и читатель революционной «Воли России», читая моего «Крысолова».

_______

Итак, стихи есть. Выслать могу. Для следующего же № «Благонамеренного» смогу дать Вам один или два психологически-критических очерка о двух совершенно необычайных книгах, которые не называю, чтобы не сглазить.

К 1-му ноября думаю быть в Париже, где мне устраивают выступление.

Всего лучшего. Привет.

Марина Цветаева

Р. S. Извините за промедление, — только сегодня удалось отыскать Ваше первое письмо с адресом. В последнем Вашем и в письме гlt;осподиgt;на Цебрикова он отсутствовал.

Вшеноры, близ Праги, 10-го октября 1925 г.

Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,

Вы не в обиде, что я к Вам не пишу — князь? Князь я говорю только тогда, когда могу дать этот титул — вторично. Это со мною было — за жизнь — раз — с Кнlt;яземgt; С. М. Волконским, которого — до того человеческий нимб затмевал княжеский — попросту звала Сергеем Михайловичем.

Хотите в каком-нибудь № Вашего журнала напишу о княжестве? О титуле вообще. Есть хорошие мысли.

А имя у Вас восхитительное — мое любимое и парное — и было бы именем моего сына, если бы в честь Добровольческой Армии не обещала (еще в 1918 г.) назвать его Георгием.

«Благонамеренный» — шутка, проба читателя.[366] Как мое «Ремесло», в котором ничего от ремесла. И только один (совсем молодой) критик задумался, остальные приняли. «Благонамеренный» похож на название миноноски: «Отчаянный», «Неустрашимый». По-моему — мистификация, потому что не сознательно так назвать нельзя. — «Pour йpater le bourgeois».[367]

Скажите Цебрикову, чтобы не подписывался «заместитель Князя Шаховского» — замещать можно редактора, не князя. «Князь» незаместимо, потому что не занятие. («Что делаешь?» «Княжу». Это кончилось с Ростиславами и Мстиславами.) И поскольку великолепно — наместник, постольку жалко — заместитель. Тень такой подписи падает на Вас.

Если когда-нибудь встретимся, расскажу Вам, чтт я бы делала со своим княжеством, если бы оно у меня было. (Было у моей польской бабушки.)[368] Что я бы с ним делала, не оно — со мной!

Титул — глубокая вещь, удивляюсь поверхностному, чисто-словесному — вне смыслового — отношению к нему его носителей. Говорю не о Вас, потому что Вас не знаю.

Княжество прежде всего — нимб. Под нимбом нужен — лик.

________

Посылаю Марину — стихи написаны давно, но читателю это безразлично.

Если можете, перешлите мне гонорар еще по чешскому адрlt;есуgt;. До 30-го я в Чехии. Потом мой адрlt;есgt;:

PARIS, XIX

8, rue Rouvet chez Mme Tchemowa

________

До свидания.

Марина Цветаева

Очень прошу, по возможности, корректуру. (Из Брюсселя в Париж — пустяк.) Если же очень срочно, — попрошу править самолично. Как поэт, Вы знаете нестерпимость опечаток. Прошу ударений на:

У руднаго у царевича и

Солнце среди звздъ.

(рифма).

gt; означают пробелы между строчками.

Париж, 15-го ноября 1925 г., воскресение

Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,

Не бойтесь: статьи никакой нет и не будет, — ограничусь краткой записью в тетрадь. Мне, лично, такие, налету брошенные, мысли больше дают, чем статьи: статья в потенции.

Относительно нимба и лика — остру и умну, относительно барона и князя — остроумно. Нимба нет не только у барона (где уж тут! «Zigeunerbaron!»)[369] — и у герцога нет. А знаете почему? Князь — очень Древний, древнейший, дочеловеческий титул — первый из всех — Князь Тьмы.[370] Отсюда, может быть, его осиянность, убедительность и прекрасность.

Вот и вся моя статья.

О «Щипцах».[371] — Неужели Вы поверили?! — Я — редактором журнала с таким неблагозвучным названием? (Зубоврачебные, волосяные, пр.)

По-французски les tenailles — еще дает: йcartelй, tenaillй[372] и т. д. Инквизиция, чуть ли не Иоанна д’Арк, — но по-русски — либо зубоврачебный кабинет, либо дамская парикмахерская.

От своей резкой отповеди Ремизову, по просьбе «Послlt;еднихgt; Новостей», пришлось отказаться. Опровержение же они поместили.

Ненавижу такие шутки, шуток (с собой) вообще не понимаю, в детстве кидалась предметами, ныне, увы, ограничиваюсь словесным рипостом, но всегда вредоносным и всегда мгновенным.

Шутить со мной — отсутствие чутья и дурной вкус. Жаль, что их проявил именно Ремизов, весь на чутье.

В Париже — его же «информация» — навряд ли останусь, мне, чтобы перейти Place de la Bastille,[373] нужно напрячь всю свою волю, ввиду нелегкости моей жизни — излишняя «проба сил». Но месяца два еще выживу, — вечер в конце декабря, потом приедет муж (основатель журнала «Своими Путями» — прекрасный журнал — абсолютно-благородный) — посмотрю вместе с ним Париж — настоящих, т. е. незаменимых, спутников пока нет — а дальше? Не знаю. Если бы ему удалось достать здесь какую-нибудь работу (не шоферскую), остались бы, — после докторской работы (о византийском искусстве), кlt;оторgt;ую он на днях подает, делать ему в Праге нечего. Русским, особенно филологам, в Чехии по окончании нет ходу. Если бы прослышали про какое-нибудь место (так называемый «интеллигентный труд»), была бы Вам очень благодарна за оповещение. С журнальным и газетным делом он знаком отлично.

Пишу без всякой надежды, на всякий случай, ибо отродясь знаю, что все места (в жизни сей) уже заняты. Свободно только Царство Небесное, и там я несомненно буду первой.

_______

Мысль о творчестве и детях — прекрасна. Напишите! Только — остру заостряя, уточняя до крайности. И пошлите в «Своими Путями», — или мне, — я перешлю. Я в Париже их представитель.

И не только заострите — углубите. О сущности женской и мужской. Об исконной разнице. О сознательной любви (отцовстве) и инстинкте (материнстве). Об источнике творчества (подсознательном).

Напишите. Может хорошо выйти.

_______

До свидания. Вещь, по своему усмотрению, назовите «Димитрий» или «Марина». При такой связанности судеб это — одно.

МЦ.

Р. S. Не знаете ли Вы кого-нибудь из сильных мира сего, в Париже, кто бы мне для вечера предоставил бесплатный зал? Есть таковой у Юсупова[374] и есть таковой у Малявина[375] (студия). Цейтлины (т. е. Мария Самойловна) уже отказали, — «К нам она — и нам ее поэзия — не подходит». Снять зал — 600 фрlt;анковgt;. Для меня вечер — вопрос не славы, а хлеба.

Самое трудное—просить за себя. За другого бы я сумела. Титула я не преувеличиваю, я только не хочу, чтобы его приуменьшали его носители.

Париж, 2-го декабря 1925 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Не вините в неблагодарности — только что отправила в «Вlt;олюgt; Рlt;оссииgt;» последние главы поэмы.[376]

Теперь я — временно и очень относительно — свободна. Если хотите и не поздно, могу дать в «Благонамеренный» что-нибудь из прозы — небольшое. — Каковы сроки?

Письмо к Малявину получила. Меня трогает Ваше заочное участие. Это редко.

С вечером пока ничего не выяснено, виною отчасти я сама, — мое оттолкновение от всех житейских низостей, от унизительности всего житейского. Пережить стихи — да, написать стихи — да, прочесть стихи — да, навязывать билеты на стихи — нет. И не только лично, — и заочно противно.

Пока до свидания. Рада буду, если напишете. Письмо Малявина очень послужит. — Спасибо. —

МЦветаева

Париж, 7-го декабря 1925 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Посылаю Вам свое «О благодарности» и статью молодой начинающей поэтессы — Ариадны Черновой — о моем «Мтлодце».[377] Не удивляйтесь: статьи о себе могут предлагать только писатели бесстыдные — или совсем уже отрешенные (я). Дело не в «Молодце», а в пишущей.

Я и реклама еще дальше, чем я и политическая экономия, совсем далеко, не на одной земле. Просто — хорошо написано.

Просьба: тотчас же известите о судьбе и той и другой вещи. Подготовляются рождественские №№, и всюду просят прозы.

Пока до свидания, скоро увидите Алексея Михайловича,[378] радуется поездке, как ребенок.

МЦ.

За «Благодарность» хотела бы 100 фрlt;анковgt; — не много ведь? Я знаю, что у вас (собирательно) мало денег.

За другое — что положите.

— Рецензий, увы, нету, да я и не умею их писать, никогда не писала. — Малявин в студии отказал.

Париж, Сочельник lt;24-го декабряgt; 1925 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

«Венеция» в «Современные Записки» передана и, думается, принята. Руднев[379] был один и окончательно сказать не мог. В «Соврlt;еменныхgt; Записках» никто не понимает стихов, кроме Степуна, а Степуна нет. Был еще Гуковский, но Гуковский умер. Я с ними en froid:[380] читают мне опасливые нотации о форме (чту они под ней подразумевают?) и, явно робея, просят рукописей — которых я не даю.

Да! Голубчик! Ужасный случай с Ремизовым. Все готово, чемоданы уложены, завтра ехать, в 11 ч. уходят все гости, а в 12 ч. сильно и сразу заболевает Серафима Павловна.[381] Припадок печени. 40 температуры. Была на краю смерти. Врач испугался и созвал консилиум. Вчера (23-го) у них была моя приятельница, гlt;оспоgt;жа Чернова.[382] Говорить с больной нельзя, полный покой, лежит в темноте. t° — 39. Телеграмма, посланная через знакомую старушку (невесту Владимира Соловьева),[383] не дошла, п. ч. старушка, с перепугу и сослепу, перепутала фамилию. Телеграмма, к ужасу Алексlt;еяgt; Мlt;ихайловичаgt;, вернулась. Расскажите все это устроителям банкета. — Fatalite.[384]

Да! Читали ли в «lt;Последнихgt; Новостях» мою «Попытку ревности»? Вчера получила на нее ответ, — по пунктам — и столько же строк. Передала в «Последние Новости», — пусть напечатают. Грубовато — забавно — чуть трогательно — очень по-мужски. То, чего не скажет (даже себе!) ни один «порядочный» мужчина. Мужское-собирательное — на единоличное женское.

Голубчик, как только сможете — гонорар за «Благодарность». Не обижайтесь, что напоминаю. Праздники — и много чаевых.

Нынче приезжает мой муж. Чудный день, розовый и голубой. Идем за елкой.

МЦ.

Р. S. Прочтите в «Новостях» и «Днях» (рождlt;ественскиеgt; №№) мою прозу.[385] Послала стихи на конкурс «Звена» — из чистого задору[386]

Будет ли отзыв о «Ковчеге»? Чириков не «нечист», ибо прошел. Вредно лишь действующее, напрlt;имерgt; — Крачковский. Что скажете о «Поэме конца»? Айхенвальд в «Руле» опять «ничего не понял».

Париж. 30-го декабря 1925 г.

Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,

Пока только два слова.

Если бы я еще обладала способностью воспринимать обиды, я бы на Ваше «гутированье» обиделась, им бы оскорбилась.[387] Но это давно утрачено, обижаюсь только на толчки на улицах, — привычка с детства.

«Гутировать», «Feinschmecker»[388] — до чего не я и не мое! Вообще, из всех пресловутых пяти чувств, знаю только одно: слух. Остальных — как не бывало и — хоть бы не было!

«Гутированье», кроме того — нечто от влаги. Я суха, как огонь в как пепел.

_______

«Благодарность», «О любви», «Из дневника»[389] и все, что еще появится на столбцах газет — тождественны, т. е. разнятся только страницами дневника, на которых написаны. День на день, час на час, миг на миг — не приходятся. А в итоге — всё я. «A prendre ou а laissen»[390] и «plutфt а laisser qu’а prendre».[391]

Беседа с Антокольским[392] — просто игра фантазии. Как таковую и даю. Я не философ. Я поэт, умеющий и думать (писать и прозу).

Единственный мой грех в том, что я даю эти отрывки врозь. Будь в России царь, или будь я в России — дневник этот был бы напечатан сразу в полностью. Встала бы живая жизнь, верней — целая единая неделимая душа. А так — дробь, отрывки… Misиre de nous![393]

________

Все, что я хочу от «славы» — возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И — тишины. (В просторечии: пустой комнаты с трехаршинным письменным столом, — хотя бы кухонным!)

Ваши стихи в «Соврlt;еменныеgt; Записки» передам. Привет.

МЦветаева

Париж, 23-го января 1926 г.

Милый Димитрий Алексеевич,

Пока только два слова: и «Благонамеренный» и гонорар получила — сердечное спасибо.

6-го мой вечер, все время пожрано рассылкой билетов, «благодарностями» и просьбами. После 6-го напишу — и о «Благонамеренном» и о Вас, лично.

Сердечный привет.

Марина Цветаева

Париж, 14-го февраля 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

— Ура! — Ваша взяла! Отдаю Вам статью без всяких оглядок.[394] Тогда, в последний вечер, Вы меня растрогали — Африкой, Гиппиус («красивая?» — «Не знаю, я к ней не подходил»…), стариком, в которого швыряли камни, — настойчивостью, грустью — не знаю: всем собой.

Поэтому — не жду 20-го (приезд Святополка-Мирского) и отдаю статью. Только берегитесь: большая!

У меня работы еще на неделю, самое большее — на 10 дней. Получите не позже 25-го. Мое слово верное. Будьте совершенно спокойны.

— Очень жаль, что уехали. Мы с Вами хорошо встретились. Посылаю Вам стих для «Благонамеренного». Посвящение — если не нравится, или по иным каким причинам — можете снять, сноску оставьте непременно, без нее не помещайте.[395] Иначе — рассоримся.

Посвящаю этот стих (который очень люблю) Вам, потому что Вы на него похожи.

До свидания. Пишите.

МЦ.

lt;Приписка карандашом:gt;

АВТОРСКАЯ КОРРЕКТУРА ПРОЗЫ НЕОБХОДИМА

lt;К письму приложен текст стихотворения «Старинное благоговенье».)

Париж, 25-го феврlt;аляgt; 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Со статьей беда: очень большая. 30 страниц моего текста и около 15-ти — Адамовича, не выкину ни строки, предупреждаю, но Адамовича можно петитом.[396] (Тогда около 40 стрlt;аницgt;.)

Три пункта:

Первый: 1) идет или нет «Старинное благоговенье» (только со сноской!)

Второй: 2) беретесь ли печатать всю статью зараз (иначе не даю!)

Третий: 3) если все-таки (последний срок!) настаиваете, пришлите экспрессом расписку, что обещаете авторскую корректуру.

Сердечный привет. Пришлась ли парча?

MЦ.

Р. S. Статья готова.

Париж, 3-го марта 1926 г., среда

Милый Димитрий Алексеевич,

Вот — рукопись. Теперь — внимание:

В этой вещи не должно быть ни одной опечатки. Отвечаю за каждое слово. У меня слишком свой язык (соседство слов), чтобы я кому бы то ни было, кроме себя, могла доверить слежку. Поэтому — личная корректура необходима. Кроме того, я отвечаю не только за себя, но за Адамовича. Достаточно с него своих грехов.

10-го я на 2 недели уезжаю в Лондон, и корректура должна быть пересылаема туда. О поездке никому не говорила и никому не говорите. Адрес сообщу еще до отъезда. Летучей почтой — так летучей почтой. Возвращать буду исправно.

БОЛЬШАЯ ПРОСЬБА: у меня на 20 стрlt;аницеgt;, во второй половине: «не забыть Репина — волочащуюся по снегу полу шинели»… Узнайте, точно ли это репинская картина. («Дуэль Пушкина» — Дантес с опущенной головой и пистолетом, и приподнимаемый су снегу Пушкин, — Известнейшая картина, висевшая везде и всюду. Справьтесь. Мне некогда и не у кого. — Опрашивала всех).

Если успеете (?), пришлите часть корректуры еще сюда, не успеете — по адресу, который сообщу. Знайте, что без корректуры вещь не даю и буду от нее повсеместно (в печати!) отрекаться. Прошу внимания 1) к сноскам 2) подчеркнутым словам (косой шрифт, курсив, не разрядка) 3) к кавычкам 4) к красной строке.

Я так над этой статьей работала, что испортить в печати—грех. До свидания. Жду ответа. О моей поездке — НИКОМУ. (Ехать морем, боюсь сглазу.)

МЦ.

«Цветник» — Адамовича — можно петитом, в виду экономии места, но возражения — тем же шрифтом, что текст. Чтобы оттенить. Обиды никакой, п. ч. — цитаты.

Да! Щадя Вас, по личной склонности, вместо: «ПОЗОРНАЯ СТАТЬЯ АКАДЕМИКА БУНИНА» проставила: «ПРИСКОРБНАЯ»…[397]

— Напишите впечатление от статьи.

_______

Посылаем новый № «Своими Путями». Резников уже написал отзыв, который будет Вам переслан завтра.[398] Полюбуйтесь на идиотизм Воеводина («О Художlt;ественномgt; Театре»).[399] Статью просунул тайком от Сlt;ергеяgt; Яlt;ковлевичаgt;, пользуясь его отсутствием. То же самое как если бы, пользуясь отсутствием — Вашим, за писание принялся бы… «руководитель».[400] (№! Последнему не показывайте!)

________

«Тыл» Сlt;ергеяgt; Яlt;ковлевичаgt; Вы уже конечно получили. «Шинель» так разрослась — что до другого раза.

Все эпиграфы — петитом. Везде, где курсив — подчеркнуто. (Ничего не подчеркнутого не выделять.) Эпиграф после Монтеня — мой — курсивом! (подчеркнуто)[401]

Париж, 8-го марта 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Вы большой умник и большое Вам спасибо. Невязка — явная. Необходима следующая вставка:

«Не доверяю также критикам — бывшим поэтам, НЕ ИМЕВШИМ МУЖЕСТВА ОТСТАТЬ».

Это и объясняет, и затемняет, словом, то, что нужно. Не совсем критики, не совсем поэты, — отставшие-не приставшие, и т. д. Об этом я и думала. А о книге мне Святополк-Мирский говорил. Это — трогательно. Доказательство, что тяготение к столу — врожденное.

Вы внимательный читатель, во внимании перещеголяли писавшего. (А я ли уж не внимательна!) — Спасибо.

Насчет Талмуда — не знаю. У меня нет стариков, которым я могла бы верить. Нет универсального старика! (Есть — Вячеслав Иванов — но он далёко.) Если Талмуд — быт, заковничество, сутяжничество, прикладное еврейства (полагаюсь на Вас!), смело перечеркивайте и ставьте ПРОРОКАМИ. Я Талмуда не читала (поступила как Адамович).

Третье: непогрешимость русского царя и римского папы. Это скорей для красного словца. Для меня каждая сила непогрешима. (Непогрешимость природы!) А цари и папы не всегда бывали сильны. Поэтому — перечеркивайте всю фразу, ни к чему.

Видите, во всем сошлись, и это не уступка. Я просто доступна воспитанию. Все Ваши отметки — правильны. Спорить нечего. Мне дорога вообще правда: чистота вывода.

________

«Конец Казановы» (III чlt;астьgt; «Феникса») — гнуснейшая книжонка, с картинкой, да еще без моей корректуры. Если Вы меня любите, сожгите ее немедленно.[402] Посвящение? Не понимаю.

«Дочери моей Ариадне — венецианским ее глазам». Это? — Чего же тут вырывать? Ответьте. Не люблю загадок. Впрочем (книга издана обманом, и я за нее не получила ни копейки) те мои «издатели» отлично могли сочинить посвящение. — Какое?

________

Еду послезавтра утром, на две недели:

Адрlt;есgt;:

Prince D. Swiatopolk-Mirsky

(для МЦ.)

15, Torrington Sq.

London W.C. I[403]

Потому что я еще не знаю своей квартиры. Корректуры это не задержит, с Мирским будем соседями.

________

До свидания. Из Лондона напишу.

МЦ.

Мирский мне говорил — не в порядке жалобы, а удивления, что до сих пор не получил гонорара за статью в I Благонамеренном. Я сказала, что это, очевидно, оплошность. — Так ведь?

18-го марта lt;1926gt;

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Сначала деловое.

1) Если до отсылки сами будете сличать мой текст с корректурным и уверитесь, что пропусков нет, можете рукописи не отсылать. Она мне нужна только в смысле пропусков.

2) В следующий же раз пришлите мне корректурные знаки, точные, с толкованием. А то, боюсь, мои поправки не будут поняты. Вами — да, рабочими — нет. Во всяком случае, эту корректуру просмотрите. Мирский знает только английскую систему, так как русские ему, естественно, корректуры не присылают.

_______

Детектива не нанимайте: погубите его для Англии. Следя за мной, разжиреет от моей неподвижности, а детективу — как жокею — как актеру — жир — смерть.

Сижу и рву в клоки подлую книгу Мlt;андельштамаgt; «Шум Времени». Вот все мои тайны в АНГЛИИ (лондонские трущобы).

До свидания. Когда будете в Париже? Возвращаюсь 25-го, до 24-го — шлите сюда.

МЦ.

Лондон, 20-го марта 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

1) Я Вас еще не поблагодарила за Чэстертона. Очень мне близкая и замечательная книга.

2) Что с Сережиной рукописью? (Тыл.) Она была отослана до моего отъезда, с адрlt;есомgt; отправителя, и если затерялась, то только у вас. Кроме того, ей предшествовала телегрlt;аммаgt;, где Сlt;ергейgt; Яlt;ковлевичgt; оповещал Вас, что высылает. Времени прошло больше двух недель. Вы видите, что вещи нет, и упоминаете об этом, между прочим, в письме — мне, не запрашивая Сlt;ергеяgt; Яковлевича). В чем дело? Ответьте.

3) В отсылаемой корректуре маленький пропуск. Стр. 106, строка 3 сверху.

— именно современников. И из современников — именно соотечественников.

Подчеркнутое красным пропущено, необходимо вставить. Последите.[404]

_______

4) Пойдет ли «Старинное благоговенье»?

5) — Просьба о сообщении корректурных знаков.

________

Жду ответа на все эти вопросы. Пока, всего лучшего.

МЦ.

Лондон, 24-го марта 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

С корректурой беда, поправляйте пока не поздно. Пропущен (не послан) целый большой кусок рукописи, а именно: с половины 12 стр. рукописи по 24а. Т. е. последнее, что я получила до нынешнего — 1/2 12 стр. моей рукописи (разрезана у Вас) и соответствующая корректура. Последнее слово в тексте: ДЛЯ СИМВО — тут отрезано.

Посылаю Вам самоё страницу для наглядности. Пропущено, т. е. не послано Вами и не правлено мною, целых 12 1/2 стр. (от второй половины 12 стр. по нынешнюю полученную 24а).

Послезавтра буду дома, высылайте домой. Ради Бога, не подведите!

Пропасть здесь не могла, здесь образцовая почта. И в доме заваляться негде.

_________

Рукопись отошлю всю целиком, по окончании вещи. На корректуре «Цветника» настаиваю СТРАСТНО. Дело чести.

А с «Тылом» — слава Богу.[405] Это Вы меня спутали, упомянув о «Шинели». Сlt;ергейgt; Яlt;ковлевичgt; верно уже знает.

_________

Читатель ограничен писателем? О да. Пример безграничного читателя — тонкая, умная, даровитая женщина, любящая Вербицкую,[406] т. е. не могущая (силой даровитости своей!) оставаться в пределах пошлости, ставимых автором, разбивающая круг.

Читатель должен быть ограничиваем писателем! Иначе все авторы Шекспиры!

_________

Просмотрите еще раз мою корректуру. Есть пропущенное слово. Последите, чтобы вставили. Вообще, приложите руку.

Итак 1) жду пропущенных 121/2 стр.

2) ЦВЕТНИКА

________

Мирскому просьбу заехать в Бельгию передала. Он Вам вчера писал.

Всего лучшего.

МЦ.

Париж, 27-го марта 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Я, конечно, на Вас не сержусь, но давайте поправлять, пока не поздно.

Немедленно высылайте мне всю напечатанную статью. Просмотрю и отмечу главнейшие опечатки, те, что искажают смысл (есть явные, невинные), а Вы в конце книги их поместите.

Ведь опечатки могут быть (могут и не быть, — тем лучше!) и в том, что я правила, поэтому прошу Вас выслать всю статью, «Цветник» включая. Словом, от А до Z.

ВСЮ СТАТЬЮ, ОТ А до Z, ЦВЕТНИК ВКЛЮЧАЯ.

Помеченные опечатки книги не портят, это знак внимания к читателю. Кроме того, ведь все равно не успокоюсь и, так или иначе, обелюсь.

Руководителя, если заупрямится, к чертям, — сам виноват.

Итак, жду. Не нужно ссориться!

Сердечный привет от Сlt;ергеяgt; Яlt;ковлевичаgt; и меня.

МЦ.

Париж, 5-го апреля 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Только что вернулась с моей родины Вандеи, куда уезжаю с Алей и Муром в 20 числах.[407] Спасибо за исполненную просьбу и вот Вам, в ответ, исполненная, даже преисполненная Ваша: обойдемся вовсе без опечаточного листа. Опечатка (смысловая) только одна: стр. 108, первая строка:

Напечатано:

Да, нужно это

Должно читать:

Да, но нужно это

Несколько меняет смысл, но не так уже существенно. Есть совсем глупые: ПУНК (вместо пункт и дважды!), ланшафт, вообще выходит, что я в иностр. словах безграмотна. Но настоящий не подумает, а до не-настоящего — мало дела.

Теперь просьба: дайте мне 10 оттисков статьи Мирского[408] и моей, есть оказия в Россию, хочу послать. Очень прошу. Не пять и пять, а по 10-ти каждой — смежные ведь, не деля. Мирского, кстати, прочла только хвост, то, что было при моей статье.

И если решите дать, поторопитесь, — оказия моя дней через 10 уезжает. Очень верная. Жаль потерять случай.

Привет и спасибо. Будьте здоровы и неутомимы.

МЦ.

Нынче доклад Мирского на тему:

Культура смерти в предреволюционной литературе.

Жаль, что Вас не будет.

Париж, 24-го апреля 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

У Мирского умерла мать — после короткой болезни. Он чувствует, действует и держится молодцом. Только в больших случаях узнаешь человека.

После Лондона (к 1-му июля) собирается к Вам, хочет с Вами попутешествовать. Я бы тоже хотела.

Нынче вечером уезжаю с детьми в Вандею и увожу «Благонамеренного».[409] Оттуда напишу — о нем, о Вас и о себе.

До свидания — жаль, что только осенью. Сердечный привет от нас всех.

МЦ.

Люблю Вас как родного.

Гонорар, когда сможете, направьте по Сережиному адресу и на его имя — там, где я буду жить, банков нет. Только песок. Сережин адрlt;есgt; До 15-го/18-го прежний. Приедет позже, после выхода «Верст». — Подвигаются.

_______

Мой адрlt;ес:gt;

St. Gilles-sur-Vie (Vendйe)

Avenue de la Plage

Ker-Edouard

(Vie — река, Ker — по-бретонски — дом).

3-го мая 1926 г.

Воистину Воскресе, дорогой Димитрий Алексеевич! Это наши с Вами слезы по поводу статьи Осоргина.[410] Кстати — озарение! — ведь «Послlt;едниеgt; Новlt;остиgt;» родня «Звену», так что Осоргин (дядя) заступился за племянника (Аlt;дамовиgt;ча). Осоргин-золотое сердце, много раз выручал меня в Ревlt;олюциюgt;, очень рада, что — посильно — вернула. Но в «Посlt;ледниеgt; Новlt;остиgt;» отныне ни ногой.

Как, однако, отозвался читатель-чернь! Двумя строками большlt;огоgt; фельетона!

О своей жизни в другой раз. У меня даже мечта, что летом приедете погостить.

Очень люблю Вас. До свидания.

МЦ.

St. Gilles, 18-го мая 1926 г.

Милый Димитрий Алексеевич,

Вот стихи, мой любимый цикл «Провода», который жалела и не давала. Не весь, всех стихов 13 (даю 7), а строк 256 (даю 158).[411] Делаю это сознательно: читатель быстро сыт, не хочу кормить через силу, не так его люблю (читателя). Но — оговорка: конец, т. е. 2-ая часть) «Проводов» должна пойти в следующей книге «Благонамеренного» под цифрами: 7–8 и т. д. Если не согласны, могу сейчас дослать остальное, если не согласны и так — верните.

Стихи трудные, с ударениями, курсивом, переносами (разбивкой) строк. Корректура необходима. Только так и даю. Пояснила (синим) как могла, но КОРРЕКТУРА НЕОБХОДИМА (с этим родилась, с этим и умру!).

У нас Норд, об океане и думать нечего, мерзнем, кутаемся. Сlt;ергейgt; Яlt;ковлевичgt; на днях приезжает в трогательном самообмане ждущих его Тигра и Эвфрата (я о климате!).

Моя Вандея — суровая, как ей и быть должно.

Очень прошу, милый Димитрий Алексеевич, если уже не выслали наших гонораров Сlt;ергеюgt; Яковлевичу), выслать их мне. Деньги очень нужны. За дачу пришлось заплатить сразу за все полгода — больше 2-х тысяч.

Где будете летом? Что делаете? Пишете ли свое?

Из всех «отзывов» единственный, меня огорчивший, и, вообще, единственный — отзыв Струве.[412] СОВСЕМ НЕ ПОНИМАЕТ СТИХОВ, ни моих, никаких. Френолог бы у него двух шишек не обнаружил:

воображения и слуха. (Слух, впрочем, в ушной раковине, а то глубже, — стало быть выемка.)

До свидания. Сердечный привет.

МЦ.

Жду скорейшего ответа насчет «Проводув», Вlt;оляgt; России тоже просит.

St. Gilles. 1-го июля 1926 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Спасибо сердечное за книжку и письмо.[413] Но и от книжки и от письма — грусть. Помните наше совместное посещение Сергиевского подворья? Ветер — оттуда. Вижу Вас на сиротливых дорожках — с книжкой — не стихов уже. Над Сергиевским подворьем — вечный дождь. Так я его вижу. Вы — не так. Но сказав: больно, я должна объяснить — почему.

Конец «Благонамеренного», конец города (Подворье), конечный стих Вашей книги,[414] старые концы каких-то начал (письма), — все это вне жизни, над жизнью. Мне жаль Вас терять — не из жизни, я сама — вне, из третьего царства — не земли, не неба, — из моей тридевятой страны, откуда все стихи.

О деньгах не тревожьтесь. Захочет, сможет — отдаст.[415] Я напишу ему, и Сlt;ергейgt; Яlt;ковлевичgt; напишет. Что выйдет — видно будет.

А Вы, до Подворья, можно и из Подворья, не приехали бы к нам? В 20-х числах здесь будет Мирский, приезжайте. Дорога не так дорога — 75 фрlt;анковgt;. Об остальном не беспокойтесь. Жить будете у нас, в комнате Сергея Яковлевича вторая кровать. Побродите по Сен-Жильским пескам, покупаетесь, поедите крабов и рыбов, прослушаете две моих новых вещи,[416] — проститесь с чем-то, чего в Подворье с собой не возьмете.

Письма Ваши (те) поберегу, пока не востребуете. Как все то (душевное), чего в Сергиевское с собой не берут. Вы оставите мне себя из тридевятого царства, себя — стихов (грехов у Вас нет!).

До свидания. Как растравительно-тщателен тип заставки к письмам. А почерк! Самая прелесть в том, что он был таким же и на счетах — и в смертный час! Форма, ставшая сущностью.

Жду ответа о приезде. Можно и позже, в августе.

Сердечный привет

МЦ.