"Восхитительная" - читать интересную книгу автора (Томас Шерри)

Глава 10

Ноябрь 1892 года

Дом мистера Сомерсета был центральным в ряду стандартных оштукатуренных городских домов. Над входом располагалась маленькая галерея, поддерживаемая колоннами и римско-дорическом стиле, и балкон с узорной каменной решеткой. Дом номер тридцать два по Кэмбери-лейн.

Верити с трудом отвела взгляд от двери парадного хода. Перед домом, слева от галереи, был выгорожен закуток, где находился вход для прислуги, ведущий в цокольный этаж. Закуток был огорожен кованой решетой высотой по плечо. Открываешь калитку – и вниз по ступенькам.

Дверь служебного входа была простой и крепкой, и ее открыла простоватая на вид, крепкая женщина, представившаяся экономкой, миссис Аберкромби. Верити назвала себя и следовавших с нею подчиненных – Бекки Портер и Марджори Флотти, девушку туповатую, но старательную, исполнявшую работу посудомойки.

В цокольном этаже находились кухня, кладовая, ватерклозет и комната, которую миссис Аберкромби называла «бойлерной», а также людская. Это была опрятная комната; обои имели некогда цвет свежее обожженного кирпича, но со временем побурели и приобрели красновато-коричневый оттенок обжаренного ячменного солода.

Они прибыли как раз к чаю. Вся прислуга собралась в людской, сидя на скамьях вдоль длинного стола. Две горничные, Эллен и Мэвис, а также камердинер хозяина мистер Дурбин и Уоллес, который жил наверху, в конюшне, на попечении которого находился экипаж мистера Сомерсета и два вороных жеребца фризской породы.

Эллен и Мэвис делили обязанности на кухне, и обе обрадовались, узнав, что среди них теперь будет профессиональная кухарка со своими помощниками. Их заинтриговал исходящий от Верити французский шарм. Они, по-видимому, ничего не знали про ее отношения с Берти, поэтому приняли ее вежливо и доброжелательно.

Верити согласилась выпить чаю и отведать черствого печенья миссис Аберкромби, стараясь не вспоминать, что в последний раз, когда она посещала этот дом, ей не нужно было входить через дверь черного хода.

Зачем она вообще сюда приехала?

В ответ на письмо мистера Сомерсета Верити сочинила вежливую, хотя и чрезмерно краткую записку, в которой выражала сожаление, что не сможет последовать за ним в Лондон, так как планирует отправиться в Париж. Потом с письмом в кармане она отправилась к миссис Бойс. Но в ответ на вопрос экономки, чем та может ей помочь, Верити почему-то передумала. Вместо того чтобы вручить записку об отставке, стала давать наставления относительно отправки в лондонский дом мистера Сомерсета банок с вареньем и консервированными овощами из кладовой миссис Бойс.

Целый день она провела, раздавая своим подчиненным указания насчет упаковки котлов, кастрюль, ножей и остального инвентаря, который потребуется ей, чтобы готовить на незнакомой кухне. Ни словом, впрочем, не обмолвилась она Эдит Бриггс, своей старшей помощнице, что именно Эдит предстоит взять под начало кухню в доме мистера Сомерсета. Она договорилась с садовником, что он станет четырежды в неделю отправлять свежие овощи в Лондон – город, широко известный тем, что там почти не достать приличной зелени. Сообщила Бекки и Марджори, что им предстоит перебраться в столицу, не надеясь, что в ее отсутствие Бекки сможет дать отпор Тиму Картрайту, или глуповатая Марджори устоит перед кем-нибудь из пройдох – младших садовников.

До самого конца Верити была уверена, что ее место займет Эдит. Но потом, в пять часов утра, когда до отправления поезда оставались считанные часы, поняла, что вовсе не хочет уступать свое место кому бы то ни было.

Верити чувствовала себя летящим на огонь мотыльком, притом что обычный мотылек в своем счастливом неведении не знает, что его ждет. Она знала. И у нее не было сил противиться.

– В котором часу предпочитает обедать мистер Сомерсет? – спросила она.

Мир представлялся ей куда более приятным местом, когда она выполняла свою работу. На кухне Верити была хозяйкой собственной судьбы – по крайней мере она могла тешить себя такой иллюзией.

– Не припомню, когда в последний раз мистер Сомерсет обедал дома, – призналась миссис Аберкромби с некоторым замешательством. – Обычно он обедает в своем клубе. Но теперь, когда у него есть настоящая кухарка, уверена, хозяин будет обедать дома гораздо чаще.

– Сегодня он тоже обедает вне дома?

– Я спрашивала у мистера Сомерсета сегодня утром, перед уходом, – ответила миссис Аберкромби. – Он сказал, вам потребуется некоторое время, чтобы устроиться.

Устроиться. Как она может устроиться в доме, который Стюарт будет делить с другой? Но Верити промолчала. Когда чай был выпит до дна, а печенья съедены, мадам Дюран последовала за миссис Аберкромби наверх по служебной лестнице, на чердак.

Ей отвели маленькую комнату, оклеенную коричневыми обоями, чтобы замаскировать губительное влияние лондонского воздуха, и холодную, несмотря на жарко пылающий в камине огонь. Напротив двери, возле дальней стены, стояла кровать. Скат крыши в этом месте был таким низким, что только и оставалось, что лежать под окном с перекрестно расположенными рамами. Слева помещались письменный стол и стул. Справа, под испещренным пятнами зеркалом, стоял туалетный столик стазом и кувшином. Внутри, вероятно, был спрятан ночной горшок.

Ненамного хуже, чем она ожидала. Когда Верити работала у месье Давида, она делила комнату с двумя другими девушками. Но ей не хотелось жить в доме Стюарта, быть его служанкой. Ни к чему, чтобы жестокая реальность вступила в схватку с воспоминаниями, что были ей так дороги.

Тем не менее Верити приехала сюда. Как долго она сможет продержаться? До Рождества? До окончания свадебных торжеств? Или ей предстоит увидеть, как Стюарт с женой заполонят детскую красивыми темноволосыми детишками?

Верити открыла саквояж, чтобы разыскать черное форменное платье. Скорее бы оказаться на кухне.

– Мистер Сомерсет очень любезен. Но я уже готова приступить к своим обязанностям, – сказала она миссис Аберкромби. – В котором часу обедает прислуга?

Вместо того чтобы, как обычно, отобедать в «Клубе реформаторов», Стюарт отправился обедать на Белгрейв-сквер, в роскошный дом герцога Арлингтона, которого друзья называли просто Тин – с тех пор как он носил титул маркиза Танкема.

Стюарт натолкнулся на Тина в бассейне – они оба были членами одного плавательного клуба. После дружеского заплыва на полумилю Тин вскользь сообщил, что его матушка выражала желание повидаться со Стюартом. Не заглянет ли Стюарт к ним на обед?

Семейство Арлингтонов, за последние полтора века давшее стране двух премьер-министров, принадлежало к политической элите Англии. Покойный отец Тина, десятый герцог Арлингтон, отличался необычайным даром убеждения благодаря не только ораторскому искусству, но и репутации исключительно честного и добродетельного человека. Сам Тин, однако, был начисто лишен этого дара. Он был человеком отважным, но, чтобы вести за собой других, ему не хватало ни крепости нервной системы, ни Божьей искры.

Стюарт не раз жалел, что покойный герцог не дожил до того времени, когда либералы снова пришли к власти. Герцог мог бы здорово им помочь, обрабатывая своих нерешительных коллег в палате лордов. Стюарт также считал несправедливым, что парламентское место покойного отошло его сыну, а не вдовствующей герцогине Арлингтон, которая всегда была самым изощренным политиком во всем клане.

– Что я слышу? Мистер Гладстон отказался от участия своего кабинета в составлении билля о Гомруле? – спросила вдова.

Это была почтенная дама крайне примечательной внешности. Волосы цвета серебра, черное обеденное платье чистейшего японского шелка, бриллиантовое ожерелье, которое наверняка стоило больше, чем дом Стюарта. Она принадлежала к редкому типу женщин, которые с годами становятся только красивее. Злые языки могли бы приписать это тому прискорбному факту, что герцогиня никогда не была красавицей. Но Стюарт, восхищавшийся герцогиней, и полагал это следствием ее острого ума, железной воли и львиной грации – качеств, которые легко недооценить в молодой женщине, засмотревшись на сияющие глазки и гладкие розовые щечки.

– Боюсь, вы ухватили самую суть, мадам, – ответил Стюарт. – К обсуждению не допустили не только кабинет, но и парламентариев-ирландцев.

Тин покачал головой:

– Неужели поражение восемьдесят шестого года его ничему не научило?

Стюарт промолчал. До начала работы парламента оставалось еще два месяца, а чтения законопроекта о Гомруле были делом и вовсе отдаленного будущего. Однако раскольнические настроения вовсю бродили в умах высших сословий – весьма неблагоприятный знак. Герцогиня спросила:

– Что собирается делать кабинет?

– Попробуем убедить мистера Гладстона согласиться на консультацию, если сумеем. А если нет, попытаемся как можно скорее наложить руки на окончательный вариант билля.

Вдовствующая герцогиня приняла у лакея блюдо с баварским кремом.

– Что особенно вас тревожит?

Стюарта глубоко тревожила вся история с биллем, от начала до конца. Ведь именно ему надлежало контролировать ход принятия билля нижней палатой. Серьезные недочеты в тексте законопроекта затрудняли и без того нелегкую задачу, обещая нешуточные дебаты.

– Деньги, мадам, деньги, как всегда, – ответил он. Какова будет цена вопроса? Каков будет ирландский взнос в государственную казну? Можно ли надеяться, что расчеты мистера Гладстона не содержат ошибок, если никому не дозволено проверять работу Великого Старика? Вдовствующая герцогиня слегка улыбнулась:

– Ну разумеется, деньги.

Стюарт положил в рот порцию баварского крема. Вкусно, как и все, что подавали за обедом, но без божественной искры. Герцогиня гордилась тем, что может позволить себе только самое лучшее. Интересно, чтобы она сказала, узнай, что у Стюарта теперь работает лучшая кухарка в стране? Словно угадав его мысли, ее светлость промолвила:

– В городе ходят слухи, мистер Сомерсет, что вам по наследству досталась кухарка вашего покойного брата.

– Именно так.

– Насколько я слышала, с ней могут быть проблемы. Стюарта не удивило, что герцогиня знает о мадам Дюран. Но его поразила, что ее светлость вообще заговорила о кухарке. Герцогиня не отличалась болтливостью и редко позволяла себе беседовать на щекотливые темы. Стюарт полагал, что упоминать кухарку Берти будет ниже ее достоинства.

– Не идеальная служанка, но ее блюда достойны короля или папы римского. Ради этого я согласен терпеть ее взбалмошный нрав.

Вдовствующая герцогиня пригубила свой сотерн[16]. Когда она заговорила вновь, разговор пошел о мерах, которые Стюарт задумал принять до того, как начнутся чтения билля о Гомруле.

Но покончив с обедом и встав со своего места, герцогиня сделала Стюарту знак следовать за нею. Он взглянул на Тина. Тот пожал плечами. Его мать могла делать все, что ей вздумается. Стюарт нагнал герцогиню в дверях столовой – она поджидала его.

– Есть вещи, которые вам следует знать о своей кухарке, – заявила она.

Снова эта кухарка!

– Вы говорите о мадам Дюран, ваша светлость?

– Десять лет назад ваш брат чуть было на ней не женился. Стюарт молчал. Его словно громом поразило.

– Не могу выдать источник сведений, но, поверьте, все было именно так.

Герцогиня сверкнула ироничной улыбкой, которая тут же угасла, и ее губы сурово сжались. Потом лицо герцогини снова приняло выражение элегантной безмятежности.

– Ясно, – сказал Стюарт.

– Дом вашего брата славился лучшим столом в Англии. Поэтому я считаю, что вы сильно выиграли, заполучив его кухарку. Но будьте осторожны, если в вашем доме будет жить такая женщина.

Интересно, откуда ее светлости было известно, что Берти был выдающимся знатоком хорошей пищи? Гастрономия никогда не занимала важного места среди доблестей англичанина.

– Благодарю, мадам. Буду действовать с крайней осмотрительностью.

Кивнув, герцогиня Арлингтон удалилась.

Почти всю дорогу домой Стюарт пребывал в задумчивости. Ошеломительное известие – Берти собирался жениться на мадам Дюран! Но гораздо больше Стюарта мучил вопрос, от чего на самом деле пыталась предостеречь ее светлость. Он-то не собирался жениться на мадам Дюран ни при каких обстоятельствах.

Он не Берти. Происхождение Берти не вызывало сомнений. Брат мог жениться на ком угодно, оставаясь джентльменом до последнего дюйма. Стюарту же на каждом шагу приходится доказывать, что простонародная кровь матери давно испарилась из его организма. Ему следует жениться исключительно на девушке высокого положения – на Лиззи, например, чей дедушка по материнской линии носил титул виконта.

Высаживаясь перед своим домом, Стюарт снова подивился, каким из ряда вон выходящим был его разговор с вдовствующей герцогиней. Сегодня утром газеты уже сообщили о его помолвке, так что он при всем желании не мог жениться на мадам Дюран. Более того, у ее светлости не было сомнений, что заполучить в дом кухарку уровня мадам Дюран было большой удачей, причем не только для Стюарта, но и для его будущей супруги, если они хотят сделать их дом популярным в Лондоне местом. И тем не менее ее светлость фактически заклинала Стюарта отделаться от мадам Дюран, настолько категорично, насколько это вообще было свойственно сдержанной, немногословной герцогине.

Интересно, что бы подумала мадам Дюран, узнай она, что ее весьма скромная особа сделалась притчей во языцех в высочайших сферах общества?

«Дражайшая Лиззи!

Боже правый, какая у тебя отличная память. Ну, слушай же, противная девчонка, вот в чем было дело – хотя мне, конечно же, ни в коем случае не следовало бы говорить такое незамужней молодой леди.

Мистера Марсдена застукали наедине с его преподавателем. На месте преступления.

Ох, Боже мой, у меня даже голова закружилась, когда я написала эти слова. Не знаю, доводилось ли тебе с ним встречаться – откуда вдруг такой интерес? Но каким же милым, очаровательным мальчиком он тогда был! Я сама была в него чуточку влюблена. Вообрази мое изумление, когда я узнала правду!

Теперь я облегчила душу. Напиши мне поскорее, расскажи о помолвке, иначе я никогда тебе не прощу, что узнала о ней из газет.

Близнецы без устали колотят друг друга всем, что попадется под руку. Могу лишь надеяться, что они так же стоически будут переносить страдания, когда вырастут.

С любовью,

Жоржетта».

Лиззи присвистнула. На месте преступления! С преподавателем! Действительно, с ума сойти. Намного хуже – и намного лучше, – чем она себе воображала.

Неужели люди, живя в стеклянных домах, никогда не перестанут швыряться камнями? Марсден пытается поставить под угрозу ее помолвку, потому что думает, что у нее лесбийские наклонности!

Но теперь Лиззи известен его маленький грязный секрет. Отличный, замечательный секрет, улыбнувшись, Лиззи представила, как могла бы позабавиться, когда Марсден утром явится к ним в дом, чтобы помочь управиться со свадебными хлопотами. Представила его изумление, недоверие и страх. Теперь козыри в ее руках.

Лиззи с содроганием вспомнила, как Марсден смотрел на нее с непристойным злорадством. Вот бы окатить его таким же гадким взглядом, намекающим: я кое-что знаю!

Лиззи даже начала практиковаться перед зеркалом, как восхитительно-презрительно взлетит ее бровь, но вдруг поняла, что в ней нарастает чувство совсем иного рода. Девушка почувствовала жгучую обиду. Разочарование. Она-то представляла в душевной простоте, что антипатия мистера Марсдена хотя бы отчасти объясняется безнадежным влечением к ней!

Старые привычки умирают последними. Часть ее души, та самая, что раньше полагала – достаточно одного ее взгляда, чтобы мужчина прибежал к ней с противоположного конца бального зала, – все еще упорно нашептывала, что она неотразима, что ее взгляд и улыбка опаснее кинжала или зыбучих песков.

Ах, Боже. Ах, это тщеславие!

В лондонском доме Стюарта, как в любом респектабельном городском жилище по всей Британии, прилагали немало усилий, чтобы не пахло стряпней, притом что здесь не было возможности вынести кухню за пределы жилого дома, как в деревне. Кухню поместили в цокольном этаже. Кухонная дверь, обитая зеленым сукном, была плотно закрыта в любое время дня. Приготовленная для хозяина пища никогда не выносилась на воздух, а подавалась через особый ход или по служебному лифту, соединяющему кухню и столовую.

Поэтому Стюарт, сидя в тишине собственного кабинета, не мог чувствовать никаких запахов, кроме запаха сохнущих чернил на его бумагах и холодного кофе, стоящего на письменном столе.

Но он их чувствовал. Жареная камбала, сочная, золотистая. Нежное жаркое из ароматной оленины. Блюдо картофеля, щедро политого маслом и сливками. И разумеется, грандиозный десерт, нечто совершенно невообразимое – запретный фрукт в огненных языках подожженного бурбона.

Стюарт заканчивал работу, едва сдерживая нетерпение. Когда часы пробили четверть второго ночи, он закрыл колпачком ручку, в последний раз промокнул свои записи и встал.

Но вместо того чтобы подняться двумя этажами выше в спальню, он толкнул тяжелую, обитую зеленым сукном дверь и прошел вниз, в цокольный этаж. Стюарт часто проделывал этот путь и раньше, со свечой в руке, чтобы перекусить, если засиживался за работой допоздна, когда челядь уже спала.

Обычно в его кухне пахло сыростью и неумело пожаренным мясом. Сегодня тут пахло как во сне голодного нищего: дрожжи, ароматные травы, кипящий на медленном огне мясной бульон благоухали в теплом и влажном воздухе, приправленные дуновением неведомой сладости.

Поставив свечу на стол, Стюарт зажег газовый светильник. Маленькая кухня была такой же, как всегда, и в то же время совершенно другой. Кто-то не пожалел сил – ему ни разу не доводилось видеть свою кухню в безупречном состоянии. Даже вечно заляпанные грязью стекла расположенных под самым потолком окон, глядящих на улицу вровень с поверхностью земли, блестел и, как глаза новорожденного ребенка.

Разномастная коллекция горшков и кастрюль исчезла, уступив место на комоде тяжелым литым сковородам с длинными ручками и сверкающим медным котлам. Печи, в это время ночи, как правило, уже остывшие, сейчас согревали теплом не один, а два котла с бульоном. На узеньком рабочем столе в центре кухни возвышалась огромная круглая миска, из которой поднималось ноздреватое тесто, накрытое влажным полотенцем. Миссис Аберкромби; которая, по собственному признанию, не умела толком печь, предпочитала покупать хлеб в расположенной неподалеку булочной.

В особом погребце находилась еда, оставшаяся после обеда прислуги. Там не было ни жареной камбалы, ни жаркого из оленины, ни тертого картофеля или политых коньяком яблок. Зато там обнаружился небольшой мясной пирог, тушеный сельдерей и небольшая порция яблочного пудинга – скромная пища, явно не французской кухни.

Стюарт отломил кусочек корочки пирога с говядиной. Она растаяла во рту, нежная, хрустящая, пропитанная такой подливкой, по сравнению с которой любая другая подливка, что ему доводилось пробовать, показалась бы или тяжелой, точно щебень, или вялой и пресной, как героиня готического романа.

Стюарт закрыл глаза, наслаждаясь оттенками вкусов. До появления мадам Дюран он не мог вспомнить, когда в последний раз чувственное наслаждение накрывало его с головой.

Стюарт попробовал тушеный сельдерей и снова вздохнул. У мадам Дюран был особый дар готовить овощи. В ее блюдах шпинат не вызывал обычного отвращения, морковь чудесным образом приобретала экзотический вкус, а уж свекла и вовсе стучалась в ворота бессмертия.

Стюарт с аппетитом съел половину мясного пирога, почти весь сельдерей и яблочный пудинг до последней крошки – такой безыскусный, домашний и приветливый, как поднимающийся из трубы дымок для путешественника, долгие дни блуждавшего в лесной чащобе.

В этом и заключалась опасность мадам Дюран и ее стряпни: она заставляла думать о вещах, идущих гораздо дальше обеда. Обретение вкусового наслаждения напугало Стюарта, пробудило в нем дремлющие, опасные желания, стремление обладать тем, чего у него нет, обрести нечто дорогое, что когда-то он потерял, так и не смог удержать.

Разумеется, ее. Вечно ее. Мать, которая обещала навещать его почаще, но не сдержала обещания. Брата, который когда-то был не врагом, но другом. Всех, кого любил, кого потерял. Они ушли, оставив ему право вспоминать их в мертвой тишине ночи; неутолимый голод, которого не заглушить, сколько ни ешь.