"Ангел" - читать интересную книгу автора (Брэдфорд Барбара Тейлор)

9

Дом стоял на высоком склоне лесистого холма в Бенедикт-Кэньон, обращенный фасадом на залив.

Это был старый дом, построенный еще в тридцатые годы во времена расцвета Голливуда. Хотя снаружи он был выдержан в испанском колониальном стиле, интерьеры были в значительной степени перестроены в пятидесятые годы его тогдашними владельцами – прославленными режиссером и его женой, кинозвездой. Они привнесли в это просторное удобное жилище свой уникальный вкус, добавили обшивку из прекрасных деревянных панелей, нарядные камины и огромные от пола до потолка окна, благодаря которым изумительные окрестные пейзажи как бы вошли в комнаты, став частью убранства.

Тенистые террасы, благоухающие сады с фонтанами и статуями и необыкновенный крытый бассейн – все придавало пасторальную прелесть.

Для Джонни Фортьюна «Дом на холме», как он обычно его называл, был волшебным местом. Он любил его так, как ни одну другую рукотворную вещь, за исключением гитары, полученной в подарок от дяди, когда он был еще мальчиком.

Дом обладал своим собственным лицом и элегантностью, но без претенциозности. Просторные, полные воздуха и света комнаты были удобны и соразмерны, и почти в каждой из них, даже в крытом бассейне, имелся камин.

После перестройки в пятидесятые годы дом больше не переделывался, сохранив в чистоте замысел режиссера и его жены.

Все, что они сделали, отличалось безупречным вкусом, и последующие владельцы были достаточно разумны, чтобы не нарушать великолепие интерьеров и окружающего ландшафта.

Каждый раз, бывая здесь, Джонни испытывал чувство полного благополучия, почти счастья. Все помогало этому: и красота места, и его комфорт и роскошь, и его история, слава и положение его прежних владельцев, среди которых была однажды и Грета Гарбо. Не последнюю роль играла престижность владения таким домом.

Джонни никогда не мечтал о таком. Все это было так далеко от его первых шагов, что ничего более невозможного нельзя было и представить.

Джонни Фортьюн, родившийся в 1953 году и носивший тогда имя Джанни Фортунато, вырос на многолюдных улицах южного Манхэттена. Его домом была тесная и унылая квартирка на Малберри-стрит, где он жил со своим дядей Вито Кармелло и его женой Анжелиной.

Он никогда не знал своего отца, Роберто Фортунато, и хранил лишь смутные воспоминания о матери, Джине. Когда ему было пять, умерла его тетя, и дядя Вито, брат его матери, заменил ему обоих родителей. В пятнадцать лет, понимая, что ему все равно не поступить в колледж, Джонни бросил школу. Улицы Нью-Йорка стали его университетом, как когда-то они были его детским садом. С ранних лет он научился самостоятельности, стал проворным и ловким, готовым постоять за себя, всегда начеку, внимательно следя за всем происходящим вокруг.

Но Джонни никогда не был уличным подростком, наглым и дерзким. Не был он и жестким агрессивным панком, постоянно устраивающим беспорядки и нарывающимся на неприятности с блюстителями закона. Дядя Вито строго следил за этим.

Кроме того, Джонни, к своему счастью, имел то, что выделяло его из толпы других ребят, поднимало над ними и даже определенным образом защищало. Это был его голос. Нежный, мелодичный и поразительно чистый, он буквально зачаровывал. Друзья и коллеги дяди слушали его с восхищением, почти с благоговейным трепетом, громко аплодируя и щедро одаряя долларовыми купюрами.

Все без исключения говорили ему, что он поет, как ангел. Дядя Вито утверждал, что его голос – дар божий, с которым нужно обращаться уважительно, и что следует вечно благодарить Бога за такой подарок. Джанни так и делал.

Какое-то время Джанни баловался мыслью назвать себя Джонни Ангел, по названию популярной в то время песни. Но позднее решил, лишь слегка изменив на английский манер свое собственное имя, взять псевдоним Джонни Фортьюн[6], надеясь, что он станет предвестником счастливых событий. В конце концов так и произошло, хотя для этого потребовалось много-много лет.

Сейчас, прохладным ноябрьским вечером Джонни меньше всего думал о своем прошлом. Его мысли были устремлены в будущее, если быть точнее, в следующий год. Ему казалось, что этот, 1992 год, закончился, так и не начавшись, мгновенно промелькнув вереницей плановых зарубежных турне, долгих часов студийных записей для нового диска, о котором его менеджер уже договорился со студией звукозаписи в Нью-Йорке. Сразу после прошлогоднего Рождества Джонни понял, что его время уже не принадлежит ему: все двенадцать следующих месяцев расписаны по минутам.

Неожиданно ему пришло в голову, что чем больших успехов он добивается, тем меньше времени у него остается для себя. Тем не менее он предпочитал, не имея практически времени на личную жизнь, быть усталым и перегруженным работой, но богатым и знаменитым. Он достиг того, к чему стремился, и сейчас у него было все, чего он хотел.

Слегка вздохнув и усмехнувшись, он опустил руки с длинными элегантными пальцами на клавиши своего кабинетного рояля «Стейнвей» и заиграл свою любимую песню, которая давно вошла в его репертуар и стала чем-то вроде его музыкальной эмблемы – «Ты и я» («Нам хотелось всего...»), на слова и музыку Кэрол Байер Сэджер и Питера Аллена.

Внезапно прервав игру, он медленно повернулся на вращающемся стуле и замер, переводя взгляд с предмета на предмет, оглядывая гостиную. Ею невозможно было не восхищаться. Даже прожив в этом доме четыре года, он не перестал получать огромное удовольствие от одного только созерцания своих владений.

К некоторым из своих приобретений он относился прямо-таки с благоговением. Особенно к коллекции живописи, которую он начал собирать со времени своего переезда сюда в 1987 году.

Комната, которую так внимательно рассматривал Джонни, была в самом деле прекрасна. Оттенки кремового интересно сочетались с темным деревом мебели и пола, с яркими цветными пятнами живописных полотен, книжных переплетов и пышных букетов только что срезанных цветов в хрустальных вазах.

В центре, на темном блестящем полу перед камином лежал бледно-кремовый ковер, два роскошных глубоких дивана кремового цвета стояли один напротив другого, а между ними располагался антикварный китайский столик из резного красного дерева. Французские мягкие кресла времен Людовика XV с обивкой из кремового шелка в полоску размещались по обе стороны камина. Дальше располагались старинные журнальные столики и длинный диванный стол с небольшими статуэтками Бранкузи и черным базальтовым кубком с цветами. Все это утопало в мягком свете многочисленных фарфоровых светильников с шелковыми абажурами.

Но прежде всего приковывали к себе взгляд картины – пейзаж Сислея над камином, Руо и Сезанн на противоположной стене и два ранних Ван Гога на стене за роялем.

Гостиная была оформлена с восхитительным вкусом, впрочем, как и все остальное в доме. Это не было плодом его груда. Все создавалось стараниями Нелл с помощью художника по интерьерам. Нелл нашла дом, выбрала дизайнера и создала образ, настроение и какую-то особую атмосферу, наполнявшую каждый уголок.

На что бы ни взглянул Джонни, все несло на себе отпечаток Нелл: она выбирала с ним все эти вещи. Дом отражал вкусы Нелл, но Джонни ничего не имел против, они ему нравились, став как бы его собственными.

Ему было приятно сознавать, что теперь он может отличить превосходное от посредственного. Он научился ценить качество и стиль не только предметов искусства и мебели, но и многого другого, и он гордился своими недавно приобретенными знаниями.

Даже его гардероб подвергся пересмотру, с тех пор как Нелл стала частью его делового окружения. Он стал одеваться более консервативно и более тщательно, и ему нравился его новый облик, созданный Нелл.

Поднявшись, Джонни пересек комнату и встал спиной к камину, мысленно соглашаясь с тем, что единственное, в чем у него был хороший вкус до встречи с Нелл Джеффри,– это музыка... И все признавали, что его музыкальные вкусы безупречны, здесь он никогда не допускал промахов.

Не было ничего удивительного, что он не блистал познаниями в искусстве и антиквариате. В сущности, он не имел возможности даже видеть это. Его тетя Анжелина заполнила крошечную квартирку на Малберри-стрит безвкусными картинками с изображением Христа и разных святых, распятиями и раскрашенными в дикие цвета гипсовыми статуэтками на религиозные темы. После ее смерти дяди Вито оставил все, как было при ней, возможно, из любви и уважения к своей покойной супруге.

А после того как Джонни удалось выбраться из мрачной конуры, в которой он жил со своим стариком-дядей, потекли годы бесконечных переездов, когда он останавливался или в дешевых мотелях, или в кичащихся показной роскошью отелях Голливуда, Лас-Вегаса, Чикаго, Атлантик-Сити и Манхэттена. А они, конечно, не самое лучшее место для пополнения своих знаний об искусстве и антиквариате.

Усмехнувшись, Джонни прошел в просторное фойе при входе и направился в столовую. Он представил себе, как его дядя Вито, только взглянув краем глаза на этот элегантный дом, немедленно от смущения сбежал бы в ближайший отель.

Четыре года назад, когда Джонни только что переехал сюда, он приглашал дядю погостить на побережье, но тот отказался. И Джонни не настаивал и не делал повторных приглашений. Он понимал, что старику здесь не понравится просто потому, что он будет чувствовать себя в этом доме не в своей тарелке, а Джонни не хотелось причинять ему неудобства. Может быть, дядя Вито и не был идеальным отцом для него, но он делал все что мог и любил Джонни как собственного сына, которого у него никогда не было.

Столовая, в дверях которой остановился Джонни, была выдержана в абрикосово-кремовых тонах, с небольшими вкраплениями малинового. Она была воплощением простоты: старый тисовый обеденный стол с юга Франции, окруженный стульями с высокими резными спинками из вишневого дерева. У одной из стен располагался большой элегантный шкаф, тоже из вишни, у стены напротив сервант, над ним висели акварели английского художника сэра Уильяма Рассела Флинта.

Сегодня широкий деревянный стол сверкал старинным английским серебром, тончайшим фарфором и хрусталем.

В центре стояла низкая серебряная ваза с бледными, цвета шампанского, полностью распустившимися розами, наполнявшими комнату нежным дурманящим ароматом. С четырех углов ее окружали серебряные подсвечники с кремовыми свечами, а завершали композицию две симметрично поставленные с противоположных сторон вазы для десерта.

Стол был накрыт на троих, и при взгляде на него Джонни почувствовал раздражение. Он бы предпочел, чтобы Нелл пришла сегодня одна, как они первоначально договорились. А она вместо этого тащит с собой подругу. Нужно было о стольком переговорить, пройтись еще раз по составленному на будущий год расписанию его гастролей, но при посторонней ему непременно придется сократить их беседу.

От перспективы знакомства с подругой Нелл у него неожиданно испортилось настроение. Но он сам вчера за ленчем согласился на просьбу Нелл, так что винить некого, ничего не остается, как мужественно перенести вторжение.

Повернувшись, Джонни пересек просторный холл и, прыгая через две ступеньки, легко взбежал по лестнице, ведущей в спальню. Как и комнаты на первом этаже, спальня была большой, полной света, с огромным во всю стену окном из толстого стекла, через которое природа как бы наполняла комнату.

Спальня была обставлена старинной французской мебелью из вишни и других фруктовых деревьев, гамма цветов напоминала ту, что внизу: оттенки кремового, кофейного, мягко-желтого перемежались с розовым и блекло-зеленым. Все они соответствовали цветам расстеленного на полу восхитительного обюссонского ковра, подсказавшего дизайнеру цветовое решение спальни.

Сняв джинсы, футболку и коричневые замшевые мокасины, Джонни отправился в ванную принять душ. Через несколько минут он появился из клубящихся паров, схватил полотенце, накинул его на себя и потянулся за меньшим полотенцем, чтобы вытереть волосы.

Джонни Фортьюну было тридцать восемь лет. Стройный и гибкий, он был в отличной форме. Он много плавал, при каждой возможности занимался в спортивном зале, был умерен в еде и питье. У него было тонкое подвижное лицо, на котором очень быстро проявлялась усталость, и тогда он выглядел старше своих лет. Сейчас, разглядывая себя в зеркало, он решил, что, несмотря на загар, выглядит отвратительно.

Тщательно высушив феном свои каштановые со светлыми прядями волосы, он зачесал их назад, приблизил лицо к зеркалу и скорчил гримасу. Явно сказывалось губительное действие предыдущей ночи. Под глазами легли голубоватые тени, напоминающие синяки, одним словом, лицо невыспавшегося человека. Так оно и было. Впервые за несколько лет он имел глупость основательно перебрать красного сухого вина за обедом в «Ла дольче вита» на Литл Санта-Моника, куда он пришел со своим другом Гарри Палома.

И что было еще большей глупостью – он повел одну из поклонниц, вечно таскающихся за ним хвостом, в местный отель, где у него был постоянный номер, и переспал с ней. Он никогда не приводил девушек к себе в дом. Его дом был неприкосновенным. Вот почему он снимал постоянно закрепленный за ним номер в отеле: так было удобнее для его любовных встреч, которые в последнее время случались не часто, чтобы не сказать, редко. Да, все-таки один разумный поступок вчера он все же совершил – в последний момент вспомнил о необходимых мерах предосторожности. Его аранжировщик Горди Ланахэн недавно умер от СПИДа, и призрак этой смертельной болезни непрестанно преследовал Джонни.

Уронив полотенце, он прошел через спальню в смежную с ней гардеробную. Такого же размера, что и спальня, она была вся заполнена вешалками с дорогими, прекрасно сшитыми костюмами от лучших портных Лондона, Парижа и Рима. В выдвижных ящиках с передними стенками из прозрачной пластмассы хранились великолепные рубашки и шерстяные, шелковые и кашемировые свитеры и пуловеры на все случаи жизни. Начищенные до блеска туфли из лучшей кожи, а также из замши стояли рядами на полках под костюмами и спортивными куртками, шелковые галстуки висели на другой, прикрепленной к стене вешалке меньшего размера.

Пересмотрев одежду для отдыха, Джонни наконец остановил свой выбор на паре темно-серых слаксов и черном кашемировом блейзере, бледно-голубой рубашке из швейцарской вуали и голубом шелковом галстуке. Он быстро оделся, сунул ноги в черные кожаные мокасины и пошел выбирать шелковый платок для нагрудного кармана.

Вскоре Джонни уже сбегал вниз по лестнице, ожидая, что Нелл Джеффри появится здесь с минуты на минуту.