"Фрейлина императрицы" - читать интересную книгу автора (Салиас Евгений Андреевич)IIIЦарица говорила на полупонятном Христине языке, обращаясь к военному пану. Он обернулся к крестьянке и, заговорив снова по-польски, стал ей делать вопросы, а затем, тотчас же обращаясь к царице, очевидно, повторял ей то же. Он выспросил Христину о месте ее жительства, об ее положении, о том, как она попала в Ригу. Государыня по-немецки приказала полковнику заставить женщину подробно и толково рассказать все, что она знает о родных своих и судьбе всех членов семьи. – Отца твоего зовут Самуилом Сковоротским? – начал полковник. – Да. Самойло Сковоротский, или Сковорощанек. Звали и Скавронком. – Это уже не фамилия, а прозвище… – заметил полковник. Передав ответ Христины государыне, Гребенка прибавил от себя, что скавронек значит по-польски жаворонок. Затем он снова начал свой допрос. Женщина отвечала. – Отец Самуил, или Самойло, а мать Доротея, по девичеству Ган, давно умерли, когда я была еще очень маленькая. Была у нас в крае какая-то особая болезнь, от которой много народу умерло в одно лето. Говорили, что это болезнь турецкая… Здоровый совсем человек заболевал вдруг и в два-три дня чернел весь и умирал. Сначала умерла мать. Отец очень горевал и не давал ее хоронить – с ней, с мертвой, сидел. Но тут же сам заболел и в день помер. Так что их вместе и хоронили. – Сколько вас детей осталось? – Пятеро. Три девочки и два мальчика. Я, как старшая, занялась хозяйством. – Спросите у нее все имена их! – выговорила государыня, когда Гребенка передал ей слова женщины. – Я, старшая, Крестиной, или Христиной, зовусь; братья именем: старший Карлус, младший Дирих, а сестра средняя, что замужем ныне за хлопом Якимовичем, Анна. – А третья? Имя третьей? – нетерпеливо и с легким волнением вымолвила государыня. – Третья, самая младшая, совсем малюткой оставшаяся после родителей, звалась… Христина запнулась вдруг и глаза ее забегали испуганно. Она не знала, как ей быть, как поступить. – Ну, как же звали третью девочку? – вымолвила государыня, а затем повторил уже два раза и пан воин. – Я не знаю… – глухо и робко промолвила Христина. – Как не знаешь? – воскликнула царица, очевидно взволнованная донельзя. – Ты же сейчас мне там, в столовой, говорила имя, – сказал Гребенка, – а теперь говоришь – не знаю. – Да ведь вы приказывали не называть… вот их… – забормотала растерянно Христина. – Отвечай прямо на вопрос, – строго произнес полковник. – Как звали твою младшую сестру?.. Ну? – Мартой, – чуть слышно вымолвила женщина, но продолжала храбрее:– Я ее очень любила, когда она осталась сироткой у меня на руках… Но тут приехала тетка наша родная, жившая в Крейцбурге. Она была богатая барыня. Она взяла у меня ее и увезла. И с тех пор мы ее не видали никто. – Как звали эту тетку твою? – спросил полковник, повторяя вопрос государыни. – Плохо помню. Погодите… Нет, не могу… – Василевская? – произнесла государыня, обращаясь прямо к Христине. – Так. Так… Нет, вспомнила… Веселовская… Она недолго прожила, лет не больше восемь или десять… – Куда же девалась девочка, твоя сестра? – спросил полковник. – Ее взял к себе на воспитание лютеранский пастор по фамилии Глюк и обратил в свою веру. Государыня при этом имени двинулась на своем кресле, глаза ее глянули пристально на Христину, и слезы блеснули на ресницах. – Правда. Все правда! – выговорила она тихо Гребенке. – Нечего более спрашивать… – Мы часто справлялись о нашей сестрице, – продолжала Христина рассказ уже сама. – И мы все знали, что с ней делается… Так узнали мы, что однажды в Мариенбурге один солдат, именем Иоган… – Полковник! Довольно. Велите ей замолчать. Больше ничего не надо! – вымолвила государыня быстро. Христина наполовину поняла приказание, и, прежде чем Гребенка перевел ей слова царицы, она замолчала сама и потупилась. Но чрез несколько мгновений государыня снова заговорила, обращаясь к полковнику, а старик снова начал свой Допрос. – Где же ты теперь живешь? – Я жила в деревне Кегема, у моего пана шляхтича Вульфеншильда. Муж и родился его холопом, а когда я за Янко замуж вышла, то и сама стала крепостной пана. – А другие твои где и что делают? Братья и сестры? – Брат Карлус был на большом тракте Псковском в постоялом дворе, или по-нашему в «ябраушкане», главным приказчиком. Хозяин «виасибас намс», или трактира, очень его любит, доверяет ему, и Карлус большое жалованье имеет: двадцать злотых получает и половина ему от оброка остается. – Польских злотых? В месяц? Или же двадцать русских золотых, то есть червонцев, в год? – Ох! Как можно! – воскликнула Христина. – Двадцать злотых – в месяц. – Десять рублей русских, стало быть. – Мы, ясновельможный пан, ничего об Россиях не знаем и денег Москалевых никогда не видим. Мы от москалей только разоренье терпели и терпим. Они у нас наши деньги отнимают, а не свои нам дают… – Карлус и Анна тоже крепостные? – перебил полковник наивную болтовню. – Да. Разных господ. – Семейные? – Карлус семейный. А сестра Анна совсем особо… В других краях. Была в польских Лифляндах, а ныне и не ведаю где. Ее панна злючая и богатая. Она все Михаилу Якимовичева с женой и детьми из одной экономии своей в другую переводит и замучивает работой. Анне хуже, чем нам всем. Не знаю, жива ли она ныне? – Как зовут эту барыню? – Ростовская… Вдова. По мужу старостиха… Это староство было большое, людное, богатое. Он важный был пан. Панна и его уходила, в гроб свела. Полковник все подробно передал государыне. Екатерина все внимательно выслушала, вздохнула и, потупившись, задумалась глубоко. Затем, перемолвившись тихо с стариком и помянув раза два имя князя Репнина, государыня встала с своего кресла, достала ларец из комода и, вынув оттуда кошелек с червонцами, отсчитала двадцать штук… Она подошла к Христине, ласково, но грустно глядя ей в лицо, и сунула ей горсть червонцев в руки. Христина, от роду не имевшая золотых монет в руках и лишь раза три или четыре в жизни видевшая червонец издали, обомлела, а затем, судорожно сжав монеты в руке, повалилась в ноги царице. – Отпусти меня на свободу! – по-польски воскликнула она. – Деньги мне не нужны. Мне найти бы мужа и детей… Детей повидать! – Успокойся! – вымолвил старик. – Это само собой будет. Завтра же ты будешь выпущена из замка на свободу и можешь отправляться домой. Ну, а теперь встань и слушай. Государыня велит тебе сказать, чтобы ты сама и все вы, братья и сестры, ждали и надеялись на перемену в своем состоянии. Будете вы освобождены от тяжелой работы… Когда – сказать мудрено. Потерпите покуда… Но теперь ты повидай братьев и, если можно, повидай и Якимовичевых и всем крепко накажи одно: не болтать о себе. Не пускать в народ соблазн. Никогда о царице не говорить даже промеж себя и даже имени ее не поминать. О тех всех обстоятельствах, кои вы можете знать, ничего никому не сообщать… Марта Сковорощанка, а там Василевская, была на свете, но ныне ее нет. А государыня Екатерина Алексеевна обещает вам, что если вы будете все вести себя тихо, без разглашенья о себе в народ всякого вранья, то ничего лихого вам не будет и в будущем ваше житье устроится лучше. А будете неспокойно себя вести, то приключится вам всем, конечно, очень худо. Поняла ты? Христина поклонилась в ноги царице, поцеловала снова ее душистую ручку и смущенная, красная, в слезах от избытка волнения, неуклюже ступая босыми ногами, вышла из горницы. Полковник довел ее до крыльца. И снова под конвоем офицера и солдат двинулась Христина по улицам Риги. Когда они вошли на большой пустырь, с которого открывался свободно вид на порт, Христина увидела вдали, на самом берегу реки, высокую насыпь вроде кургана. Вокруг этого кургана двигалось более сотни рабочих с тачками и лопатами. Тут, очевидно, были недавно начаты земляные работы. На самом кургане стояла кучка лиц в кафтанах с позументами, блестевшими в лучах солнца. Среди кучки, но немного выдвинувшись вперед, стоял один человек, в темном коротком кафтане, в ботфортах и в плоской шляпе о трех углах, надетой набекрень. Он поднимал руку над рекой, переводил ее на город и, указывая, что-то разъяснял… Во всей осанке этого человека и в движениях этой руки сметливая Христина тотчас же увидела или почуяла что-то особенное… – Кто энто стоит? – робко спросила она у конвойных указывая на курган. – А ты как думаешь? – шепнул, улыбаясь, один из солдат. – Это госуд… – Молчать! – строго крикнул офицер. Христина невольно вздрогнула и обернулась на крик. Молодой офицер сурово глянул на нее и на солдата, а затем перевел глаза на тот же курган. И в этом взгляде его сказалось тоже что-то особенное, тревожная робость, или восторженное почтение, или иное что… Он глядел в сторону кургана, где отчетливо рисовалась на синеве неба статная фигура с мощно и властно поднятой рукой, как стал бы он глядеть на какое-либо знамение в небесах, виденное им не раз, но все же чудесно-таинственное и трепет внушающее… |
||
|